Текст книги "Русский дневник"

3

Мы не знали, какой у нас статус. У нас не было уверенности в том, что мы попали сюда так, «как положено». Мы не знали, кто нас пригласил. Но тут американские корреспонденты, работавшие в Москве, сплотились и поддержали нас – можно сказать, протянули нам руку помощи. И Гилмор, и Стивенс, и Кендрик, и все остальные оказались хорошими, отзывчивыми ребятами. Они пригласили нас на ужин в коммерческий ресторан гостиницы «Метрополь». Так мы обнаружили, что в Москве есть два вида ресторанов: заведения с весьма низкими ценами, где можно поесть по продовольственным карточкам, и коммерческие рестораны, где цены фантастически высоки, а еда примерно такая же.

Коммерческий ресторан в «Метрополе» великолепен. В центре зала бьют вверх струи большого фонтана. Потолок теряет на высоте третьего этажа. Здесь есть танцпол и подиум для оркестра. Русские офицеры, их дамы и гражданские лица с доходами много выше среднего танцевали вокруг фонтана по всем правилам этикета.

Кстати, оркестр играл американскую джазовую музыки громче и хуже любого другого оркестра, который мы когда-либо слышали. Ударник – с очевидностью, очень слабый ученик Джина Крупа – впадал в транс и жонглировал палочками. Кларнетист, похоже, слушал пластинки Бенни Гудмана, потому что в его пассажах тут и там проглядывало слабое подобие звука трио Гудмана. Наконец, один из пианистов оказался любителем буги-вуги – и, кстати, играл он с немалым мастерством и с большим энтузиазмом.

Наш ужин состоял из четырехсот граммов водки, большой миски черной икры, супа из капусты, бифштекса с жареным картофелем, сыра и двух бутылок вина. Стоило все это около ста десяти долларов на пятерых, по курсу посольства двенадцать рублей за доллар. Ужин занял около двух с половиной часов, что нас слегка удивило. Но потом мы обнаружили, что в русских ресторанах это в порядке вещей, и узнали, почему обслуживание занимает столько времени.

Поскольку в Советском Союзе всё, каждая сделка, находится под контролем государства или государственных монополий, система бухгалтерского учета просто чудовищна. Официант, принявший заказ, аккуратно записывает его в свой блокнот. Но идет он с этим блокнотом не заказывать блюда, а к бухгалтеру. Тот делает еще одну запись о заказанной еде и выдает квитанцию, которая направляется на кухню. Там производится еще одна запись, по которой и происходит заказ определенных блюд. Когда еда готова, вместе с ней выписывают талон, на котором перечисляются все блюда, и этот талон получает официант. Но заказ на стол он несет не сразу: сначала относит талон к бухгалтеру, тот делает запись, что такая-то заказанная еда теперь выдается, и вручает официанту другой талон, с которым тот возвращается на кухню, берет блюда и… на этот раз уже приносит еду на стол. Правда, попутно ему приходится делать запись в своем блокноте, что еда, которую последовательно заказали, зарегистрировали и выдали, теперь наконец-то поставлена на стол. Вся эта бухгалтерия занимает очень много времени – гораздо больше, чем само приготовление пищи. Ожидая обед, можно сколько угодно выражать свое нетерпение, но нет в мире силы, способной ускорить этот процесс.

Тем временем оркестр грянул «Roll Out the Barrel» и «In the Mood». К микрофону подошел тенор, которому этот прибор был не совсем нужен, потому что его голоса вполне хватало для такого зала. Солист спел «Old Man River» и несколько вещей Синатры, в том числе «Old Black Magic» и «I’m in the Mood for Love», причем на русском языке.

Пока мы ждали заказ, работавшие в Москве корреспонденты объяснили нам, чего здесь нужно ожидать и как себя вести. Нам очень повезло, что они дали нам эти советы. Прежде всего они отметили, что нам лучше не получать аккредитацию в Министерстве иностранных дел. Оказывается, по существующим правилам аккредитованные журналисты не могут выезжать из Москвы, а для нас работа вне столицы была принципиально важна: мы хотели поездить по стране и посмотреть, как живут люди «на земле».

Мы не собирались никому посылать никаких сообщений или телеграмм, которые могли бы попасть под цензуру, поэтому надеялись на то, что нам удастся избежать аккредитации в МИДе. Но мы до сих пор не знали, кто нас пригласил. Мы думали, что это мог быть Союз писателей или ВОКС – Всесоюзное общество культурной связи с заграницей. Да, нам нравилось думать, что мы – это та самая «культурная связь». Ведь мы хотели получить неполитическую информацию – ну, разве что эта политика местная, которая непосредственно влияет на повседневную жизнь людей.

На следующее утро мы позвонили в «Интурист» – организацию, которая занимается приемом иностранцев. Обнаружилось, что «Интуристу» мы не интересны, поскольку не имеем соответствующего статуса, а значит, для них не существуем, тем более что для нас не было номеров. Тогда мы позвонили в ВОКС. Они, оказывается, знали, что мы приедем, но понятия не имели о том, что мы уже приехали. Они обещали попытаться получить для нас номера, но предупредили, что это будет трудно, очень трудно, потому что все гостиницы Москвы переполнены. После переговоров по телефону мы вышли из гостиницы и пошли бродить по улицам города.

Я был здесь несколько дней в 1936 году и должен сказать, что изменения с тех пор произошли огромные. Прежде всего город стал намного чище. Когда-то пыльные и грязные улицы теперь были вымыты и вымощены. За одиннадцать лет здесь были построены сотни новых высоких жилых домов, переброшены новые мосты через Москву-реку, расширены улицы, всюду появились какие-то статуи. Исчезли целые участки узких и грязных улочек старой Москвы, а на их месте появились жилые кварталы и общественные здания.

Кое-где видны следы бомбежек, но их не очень много. Видимо, немецкие самолеты нечасто прорывались к Москве. Корреспонденты, которые работали здесь во время войны, рассказывали нам, что противовоздушная оборона была настолько действенной, а истребителей было так много, что после нескольких заходов, сопровождавшихся большими потерями, немцы практически отказались от авианалетов на Москву. Но несколько бомб на город все же упало: одна из них угодила в Кремль, остальные упали на окраине. Но к тому времени, когда Люфтваффе начал налеты на Лондон, немцы уже не могли жертвовать большим количеством самолетов, чтобы бомбить хорошо защищенный город.

Мы заметили также, что фасады домов приводят в порядок. Все здания стояли в лесах. Их красили, повреждения ремонтировали – дело в том, что через несколько недель город должен был встречать свой 800-летний юбилей, который собирались отметить пышно и с размахом. А еще через несколько месяцев после этого события наступала тридцатая годовщина Октябрьской революции.

Повсюду – на общественных зданиях, на Кремле, на мостах – электрики развешивали гирлянды лампочек. Эта работа не останавливалась по вечерам и продолжалась при свете прожекторов по ночам – все должно было показать красоту и ухоженность города, который впервые за семь лет празднует свой день рождения без войны.

Впрочем, несмотря на предпраздничную суету, люди на улицах выглядели уставшими. Женщины либо вообще без макияжа, либо очень скромно подкрашены, их одежда опрятна, но не очень красива. На улицах множество людей в военной форме, хотя они явно уже не служат в армии. Это демобилизованные, у которых просто нет другой одежды. Форму в таком случае носят без знаков различия и без погон.

Капа не взял с собой фотоаппарат, потому что корреспонденты предупредили его, что без письменного разрешения фотографировать нежелательно, особенно иностранцам. Если у вас не окажется соответствующего разрешения, то первый же полицейский заберет вас для выяснения обстоятельств.

Мы снова почувствовали себя одинокими. За нами никто не следил, нас никто не преследовал, да и вообще нашего присутствия здесь никто не замечал. Мы понимали, что бюрократы в Москве будут действовать медленно, как и вашингтонские чиновники. Но все-таки пребывание в чужих номерах среди сотен катушек фотопленки и ящиков с фотооборудованием начинало нас напрягать.

Мы слышали, что русские – мастера игры, которую мы называем «русский гамбит», и мало кто их может в эту игру переиграть. Правила ее очень просты. Человек, с которым вы хотите встретиться в государственном учреждении, «вышел», «плохо себя почувствовал», «лег в больницу» или «его нет, он в отпуске». Это может продолжаться годами. А если вы переключитесь на другого человека, то он тоже внезапно окажется в отъезде, в больнице или в отпуске. Рассказывают, что одна венгерская делегация три месяца пыталась вручить какую-то (наверное, нежелательную) петицию сначала конкретному чиновнику, а потом – кому угодно. Но им это не удалось. Один американский профессор – блестящий ученый, умный и хороший человек, приехавший с идеей обмена студентами, – просидел в приемных несколько недель, и с ним тоже никто не встретился. Противостоять этому гамбиту невозможно. Против него вообще нет никакой защиты, единственный выход – расслабиться.

Сидя в номере Джо Ньюмана, мы размышляли о том, что такое вполне может случиться и с нами. Кроме того, сделав несколько телефонных звонков, мы обнаружили еще одну интересную особенность русских учреждений. До полудня здесь никто не работает. Никто! До полудня все закрыто. С полудня, когда открываются офисы, люди в них работают до полуночи. Но утро – не время для работы. Конечно, вполне возможно, что существуют конторы, которые не следуют этой формуле, но нам такие за следующие два месяца не попадались. Мы знали, что в этой игре мы не должны злиться или выражать нетерпение, ибо каждый приступ раздражения стоит участнику пяти очков. Оказалось, впрочем, что наши опасения были напрасны: уже на следующий день ВОКС начал действовать: его руководство забронировало для нас номер в гостинице «Савой», расположенной рядом с «Метрополем», и пригласило нас к себе, чтобы обсудить программу пребывания.

«Савой», как и «Метрополь», предназначен для иностранцев. При этом люди, проживающие в «Метрополе», утверждают, что «Савой» лучше «Метрополя», потому что там качественнее еда и обслуживание. С другой стороны, люди, которые живут в «Савое», убеждены, что еда и обслуживание в «Метрополе» лучше. Такая игра в обоюдные комплименты продолжается уже многие годы.

Итак, нам дали номер на втором этаже гостиницы «Савой». Мы поднялись по мраморной лестнице, украшенной скульптурами, среди которых нам больше всего понравился бюст Грациеллы, знаменитой красавицы эпохи Наполеона. Она была изображена в костюме времен Империи и большой живописной шляпе. Однако по какой-то причине скульптор вместо Graziella выгравировал Craziella, так что мы сразу прозвали ее Crazy Ella – Безумная Элла. На верхней площадке лестницы стояло огромное чучело русского медведя в угрожающей позе. Какие-то пугливые гости вытащили из его передних лап когти, так что теперь он был обезоружен. Впрочем, в полутьме верхнего зала от него все равно постоянно шарахались новые клиенты «Савоя».

Нам достался очень большой номер, который, как мы обнаружили позже, был предметом черной зависти людей других постояльцев «Савоя». Высота потолка достигала двадцати футов (шести метров), стены были выкрашены в скорбный темно-зеленый цвет. Здесь был альков для кроватей, закрывавшийся занавесом. Но главными украшениями комнаты служили гарнитур из мореного дуба, состоявший из дивана, зеркала и двудверного шифоньера, а также роспись по верху стены.

Со временем сюжет этой картины внедрился в наши сны. Если его вообще можно описать, то сделать это следует только так. В нижней части и в центре изображен лежащий на животе акробат. Его ноги согнуты колесом и упираются в спину. Из-под его рук пытаются выбраться две одинаковые кошки. На спине акробата покоятся два зеленых крокодила. На головах крокодилов сидит нечто вроде безумной обезьяны с крыльями летучей мыши и императорской короной на голове. У этой обезьяны длинные и жилистые руки, которыми она сквозь дырки в крыльях держит за рога двух козлов с рыбьими хвостами. Каждый из этих козлов носит нагрудник, который заканчивается шипом, прокалывающим двух рыб весьма агрессивного вида. Мы не поняли этого произведения, не поняли, что оно значит, а главное, почему оно оказалось в нашем гостиничном номере. Но мы не могли о нем не думать, и конечно же скоро по ночам нам стали сниться кошмары на тему этого произведения.

Три огромных двойных окна выходили на улицу. Со временем Капа все чаще стал оказываться перед этими окнами и фотографировать сценки, которые под ними происходили. Через улицу, на втором этаже, был виден человек, который заправлял чем-то вроде мастерской по ремонту фотоаппаратов. Он долгие часы копался в своем оборудовании. Позже мы обнаружили, что по всем правилам игры, пока мы фотографировали его, этот «мастер по ремонту фотоаппаратов» фотографировал нас.

СССР. Москва. 1947.

Наша ванная комната (а мы прославились на всю Москву тем, что у нас была собственная ванная!) имела некоторые особенности. Во-первых, нельзя было просто открыть дверь и войти туда, потому что дверь упиралась в ванну. Поэтому приходилось делать шаг внутрь, заходить за умывальник и закрывать за собой дверь, чтобы получить некоторую свободу передвижения. Ванна нетвердо стояла на ножках, поэтому, если в полной ванне случалось сделать неловкое движение, то конструкция подпрыгивала, а вода проливалась на пол.

Это была старая ванна, может быть, даже дореволюционная, поэтому эмаль на ее дне стерлась, обнажив поверхность, немного напоминавшую наждачную бумагу. Капа, который оказался очень нежным созданием, обнаружил, что после водных процедур у него появились кровоточащие царапины, и в дальнейшем принимал ванну только в трусах.

В этой ванной комнате была и еще одна особенность, которой характеризовались все виденные нами ванные комнаты Советского Союза. Возможно, в стране есть и другие ванные, но нам они не попадались. В то время, когда все краны – в туалете, в собственно ванной, в смесителях – постоянно подтекали, все стоки, напротив, были полностью водонепроницаемыми. Следовательно, если вы заполняете ванну водой, то она там стоит, а если выдергиваете из ванны затычку, то это не имеет совершенно никакого эффекта – вода из ванной не уходит.

В одной из гостиниц в Грузии вода, вытекающая из ванной, издавала такой рев, что для того, чтобы забыться сном, мы были вынуждены закрывать дверь в ванную комнату. Именно на основе этих наблюдений я сделал великое изобретение, которое, по-моему, перевернет тяжелую промышленность. Все очень просто: обратите процесс, поставьте краны туда, где были водостоки, а водостоки – туда, где были краны, и все проблемы будут решены.

Но было у нашей ванной и одно прекрасное качество. Здесь всегда было много горячей воды. Правда, чаще всего она оказывалась на полу, но, во всяком случае, она была всегда, когда мы этого хотели.

В Москве я обнаружил неприятную черту характера Капы, и, думаю, будет правильно назвать ее здесь – на случай, если какая-нибудь молодая особа вдруг получит от него предложение вступить в брак. Он – ванная свинья, причем очень любопытный экземпляр. Его метод заключается в следующем: он встает с постели, скрывается в ванной комнате и набирает полную ванну воды. Затем он лежит в этой полной ванне и читает, пока его не сморит сон. Крепкий сон может продолжаться до двух или трех часов утра. Понятно, что, пока он находится в ванной комнате, ее невозможно использовать для любых более серьезных целей. Я предлагаю эту информацию о Капе в качестве услуги обществу. Если в доме есть две ванных комнаты, то Капа – это очаровательный, интеллигентный, уравновешенный спутник. Если одна ванная, то Капа – это просто…

Скоро мы погрузились в тонкости хождения русских денег. Оказывается, они имеют несколько значений – официальных и неофициальных. Официальный курс составляет пять рублей за один доллар. Курс американского посольства – двенадцать рублей за один доллар. Но на черном рынке можно купить рубли из расчета пятьдесят рублей за один доллар, а некоторые южноамериканские дипломатические миссии покупают рубли в других странах, например в Польше или Чехословакии, по курсу сто рублей за один доллар. Американское посольство, строго придерживающееся в этом вопросе честного курса двенадцать к одному, подвергается критике со стороны некоторых своих сотрудников, которые считают, что такой подход не выгоден. Так, если сотрудник нашего посольства устраивает вечеринку по курсу двенадцать к одному, то она обходится ему значительно дороже, чем сотруднику одного из вышеназванных посольств, который меняет доллары на рубли в соотношении сто к одному и наслаждается невероятной дешевизной.

При регистрации в гостинице «Савой» мы получили по три талона на питание на каждый день, то есть на завтрак, обед и ужин. Пользуясь этими талонами, мы вполне нормально питались в гостиничном ресторане. В коммерческих ресторанах еда была гораздо дороже, но ненамного лучше. Так, пиво было кислым и очень дорогим – в среднем полтора доллара за бутылку.

Во второй половине дня из ВОКСа прислали машину, чтобы отвезти нас на собеседование. У нас создалось впечатление, что между Союзом писателей и ВОКСом произошло сражение за то, кто будет отвечать за наш прием. ВОКС потерпел поражение – и получил нас. Это учреждение находится в маленьком красивом особняке, который когда-то принадлежал состоятельному торговцу. Господин Караганов[8]8
  Александр Васильевич Караганов (1915–2007) – советский и российский киновед, кинокритик и литературовед, заместитель председателя Всесоюзного общества культурной связи с заграницей, курировавшегося непосредственно Л. П. Берией. Был репрессирован. – Примеч. ред.


[Закрыть] принял нас в очень приятном для работы месте – своем кабинете, стены которого были отделаны до самого верха дубовыми панелями, а потолок выполнен из цветного стекла. Господин Караганов, молодой осторожный светловолосый человек, говорил по-английски медленно, тщательно подбирая слова. Сидя за столом, он задал нам множество вопросов. За разговором он машинально водил по бумаге карандашом, один конец которого был красный, а другой синий. Мы объяснили свой план: никакой политики, просто хотим поговорить и понять русских крестьян, рабочих, рыночных торговцев. Хотим посмотреть, как они живут, и постараться рассказать об этом нашим людям, чтобы они хоть что-то могли понять. Караганов молча слушал нас и рисовал карандашом галочки.

Наконец он сказал:

– Но ведь были и другие люди, которые хотели сделать это.

И он назвал имена нескольких американцев, которые написали книги о Советском Союзе.

– Они сидели в этом же кабинете, – произнес он, – и говорили одно, а потом вернулись домой и написали совсем другое. Так что, если мы испытываем некоторое недоверие, то именно по этой причине.

– Не думайте, что мы приехали сюда с каким-то определенным настроем, положительным или отрицательным, – ответили мы. – Мы приехали сделать репортаж, если получится. Мы хотим просто записать и заснять все, что мы увидим и услышим, без всяких редакционных комментариев. Если что-то нам не понравится или мы чего-то не поймем, мы тоже об этом напишем. Мы приехали сделать репортаж. Если сможем написать репортаж, за которым приехали, то напишем, если не сможем – что ж, это будет другая история.

Караганов кивнул – очень медленно и как-то задумчиво:

– В это мы можем поверить, – произнес он. – Но мы очень устали от людей, которые, приезжая сюда, резко становятся прорусскими, а потом возвращаются в Соединенные Штаты и так же резко превращаются в антирусских. У нас накопился немалый опыт такого рода.

– Наша организация, ВОКС, – продолжал он, – не имеет ни большой власти, ни большого влияния. Но мы сделаем все, что сможем, чтобы вы смогли выполнить ту работу, которую задумали.

Затем он задал нам множество вопросов об Америке.

– Многие из ваших газет говорят о войне с Советским Союзом. Хочет ли американский народ войны с Советским Союзом?

– Мы так не думаем, – ответили мы. – Мы не думаем, чтобы какой-либо народ хотел войны.

– С очевидностью, единственный человек в Америке, который во весь голос выступает против войны, – это Генри Уоллес, – сказал Караганов. – Вы не могли бы сказать, кто за ним идет? Имеет ли он серьезную поддержку в народе?

– Не знаем. Но что мы знаем – так это то, что в одной из поездок по стране Генри Уоллес собрал невиданную сумму за входные билеты на свои выступления. Мы знаем, что это первый случай, когда люди платили за то, чтобы пойти на политические митинги. И мы знаем, что многие люди уходили с этих встреч, потому что для них там не было мест – ни сидячих, ни стоячих. Повлияет ли это как-то на предстоящие выборы? Мы не имеем об этом ни малейшего представления. Мы только знаем, что те, кто видел войну хоть краем глаза, выступают против нее, и считаем, что таких людей, как мы, очень много. Мы считаем, что если война – это единственный ответ, который могут дать нам наши лидеры, то мы живем в несчастливое время.

А потом мы спросили:

– Скажите, а русский народ, или какая-то его часть, или кто-то в русском правительстве хочет войны?

Он выпрямился, положил карандаш на стол и произнес: «Тут я могу сказать совершенно определенно. Ни русский народ, ни какая-то его часть, ни часть русского правительства не хочет войны. Более того, русские люди пойдут на все, чтобы избежать войны. В этом я уверен».

После этого он опять взял в руки карандаш и стал рисовать на бумаге какие-то загогулины.

– Давайте поговорим об американской литературе – продолжал Караганов. – Нам тут стало казаться, что ваши писатели уже ни во что не верят. Это правда?

– Не знаю, – ответил я.

– Ваша последняя книга показалась нам несколько циничной, – сказал он.

– Она не цинична, – парировал я. – Я считаю, что дело писателя – как можно точнее описывать свое время – так, как он его понимает. Вот это я и делаю.

Потом он стал задавать вопросы об американских писателях – о Колдуэлле, о Фолкнере, о том, когда Хемингуэй напишет новую книгу.

Еще он поинтересовался, какие в Америке появились молодые писатели, какие существуют новые имена. Мы объяснили, что появилось несколько молодых писателей, но чего-то ожидать от них пока еще рано. Вместо того чтобы учиться мастерству, эти молодые люди последние четыре года провели в армии. Такой опыт, скорее всего, должен был глубоко потрясти их, но нужно время, чтобы привести в порядок этот свой опыт, выделить в жизни основное, а потом уже садиться писать.

Караганов, казалось, был слегка удивлен тем, что писатели в Америке не собираются вместе и почти не общаются друг с другом. В Советском Союзе писатели – очень важные люди. Сталин назвал писателей инженерами человеческих душ.

Мы объяснили ему, что в Америке у писателей совершенно иное положение: считается, что они находятся чуть ниже акробатов и чуть выше тюленей. На наш взгляд, это очень хорошо. Мы считаем, что писатель, особенно молодой писатель, которого слишком расхваливают, может быть опьянен успехом, как киноактриса, которую превозносят в специальных журналах. Мы считаем, что если критика будет как следует лупить американского писателя, то в конечном счете это пойдет ему только на пользу.

Нам показалось, что одним из самых глубоких различий между русскими с одной стороны и американцами и англичанами – с другой является отношение к своим правительствам. Русских учат, воспитывают и призывают верить в то, что их правительство хорошее, что все его действия безупречны и что обязанность народа – помогать правительству двигаться вперед и поддерживать его во всех начинаниях. В отличие от них американцы и англичане остро чувствуют, что любое правительство в какой-то мере опасно, что его должно быть как можно меньше, что любое усиление власти правительства – это плохой признак, что за правительством надо постоянно следить и критиковать его, чтобы оно всегда было эффективным.

Позже, когда мы сидели за одним столом с крестьянами, а они расспрашивали нас о том, как работает наше правительство, мы пытались им объяснить, что у нас боятся давать много власти одному человеку или группе людей, поэтому политическая жизнь построена на системе сдержек и противовесов, призванных не допускать концентрации власти в руках одного человека. Мы пытались объяснить, что люди, которые сконструировали нашу политическую систему, и те, кто продолжает их деятельность, так страшатся концентрации власти, что скорее отстранят от власти хорошего лидера, чем создадут прецедент единоличного руководства. Я не думаю, что нас полностью поняли в этом вопросе, потому что в Советском Союзе народ учат, что вождь – это хорошо и руководство всегда право. Аргументы тут бессильны, две системы просто не слышат друг друга.

Блокнот господина Караганова полностью скрылся за красными и синими символами. Наконец он сказал:

– Если вы составите список того, что хотите увидеть, и передадите его мне, то я посмотрю, что можно сделать.

Караганов нам очень понравился тем, что говорил прямо, без обиняков. Позднее мы слышали от наших собеседников много витиеватых речей и общих слов, но только не от Караганова. Мы никогда не пытались красоваться перед ним, не делали вид, что мы не такие, как на самом деле. У нас был свой взгляд на вещи, своя, американская, позиция – и, вероятно, с его точки зрения, у нас были определенные предрассудки. Но он не проявил к нам ни нелюбви, ни недоверия, наоборот, казалось, что он стал больше нас уважать. Во время нашего пребывания в Советском Союзе он очень нам помогал. Мы встречались с ним несколько раз, и каждый раз он говорил:

– Расскажите правду, расскажите о том, что вы видели. Ничего не меняйте, опишите все так, как оно есть, и мы будем очень рады. Потому что мы не верим лести.

В общем, он показался нам честным и хорошим человеком.

А пока вокруг нашего путешествия продолжался заговор молчания. В Советский Союз можно приехать только в качестве гостя какой-то организации или для выполнения какой-то конкретной работы. Мы не знали, по чьей линии мы попали в страну: был ли это Союз писателей или ВОКС? Более того, мы не были уверены, что они сами это знают. По всей вероятности, обе организации стремились переложить эту сомнительную честь друг на друга.

Мы были уверены только в одном: мы не хотим получать аккредитацию в качестве постоянных корреспондентов с соответствующими корреспондентскими правами, ибо в этом случае мы должны были работать под эгидой и контролем Министерства иностранных дел, а правила МИДа в отношении корреспондентов были очень строги. Если бы мы стали подопечными этой организации, то не смогли бы выехать из Москвы без специального разрешения, которое очень редко выдается. Мы не смогли бы свободно путешествовать, и, кроме того, наш материал попадал бы под мидовскую цензуру. А вот этого нам очень не хотелось: мы уже поговорили с американскими и британскими корреспондентами в Москве и обнаружили, что их деятельность сводится в большей или меньшей степени к переводу русских газет и журналов и пересылке этих переводов. Причем даже из тех материалов, которые пересылались телеграфом, цензура зачастую вырезала большие куски. Некоторые из цензурных правок выглядели совершенно нелепо. Так, однажды один американский корреспондент, описывая Москву, заметил, что Кремль имеет форму треугольника. Это место из его статьи было вырезано. Конечно же, никаких правил цензуры не существовало, но корреспонденты, прожившие в Москве долгое время, уже примерно знали, о чем можно писать, а о чем нет. Эта вечная борьба между корреспондентами и цензурой продолжается и сейчас.

Известна история о новой землеройной машине: некий гражданский инженер изобрел машину для рытья канав и тоннелей и назвал ее «земляной крот». Фотографии и технические характеристики этой машины появились в советском научном журнале. Один американский журнал опубликовал этот материал у себя. В английской газете увидели эту статью и телеграфировали своему корреспонденту в Москве, чтобы тот срочно написал о «земляном кроте». Британский корреспондент нашел советский научный журнал, откопал нужный материал и отправил его в свою газету, однако статью задержала цензура. Этот случай произошел несколько месяцев назад, но, насколько я знаю, материал до сих пор не прошел цензуру.

Работу корреспондентов еще больше осложнило недавнее постановление, которое приравнивает разглашение сельскохозяйственных, промышленных и демографических показателей к разглашению информации военного характера. В результате никто не может получить никаких данных относительно любого советского производства. Все рассматривается в процентах, а без базового показателя это вам ничего не дает. Например, нельзя сказать, сколько единиц продукции выпустил такой-то тракторный завод, но вы можете узнать, что производство, к примеру, составляет 95 % уровня 1939 года. Если вы знаете, сколько машин было выпущено в 1939 году, то получите достаточно точные показатели, но если у вас нет этих данных, то вы останетесь ни с чем. В некоторых случаях все это выглядит просто смешно. Если, например, кто-нибудь спросит, каково нынешнее население Сталинграда, то ему ответят, что сейчас оно составляет 87 % довоенного. Затем приходится узнавать, сколько народу жило в Сталинграде до войны, и высчитывать, сколько там проживает сейчас.

В общем, между московскими иностранными корреспондентами и цензурой идет постоянная словесная война, и мы совершенно не хотели в ней участвовать.

В этот момент из увеселительной поездки на ленинградский пушной аукцион вернулся Джо Ньюман. Мало того, что Джо – хороший друг, он еще и очень полезный человек. Работа в Японии и в Аргентине прекрасно подготовила его к московской обстановке. Поскольку Джо долгое время провел в странах, где прямота – чрезвычайно редкое явление, у него развилось полезное качество: нюх на нюансы и намеки. Он мастерски читает между строк и видит один скрытый смысл за другим скрытым смыслом. Наконец, он очень уравновешенный и спокойный человек, что, впрочем, при подобной работе неудивительно: или ты становишься таким, или очень скоро сходишь с ума. Мы очень обязаны ему за все, что он нам сообщил и чему научил.

Мы позвонили в американское посольство. Положение в нем разительно отличалось от ситуации во всех других виденных мною посольствах. В то время как в большинстве посольств телефонная линия бесконечно занята из-за звонков американских туристов и посетителей, в посольство в Москве почти никто не звонит. Туда просто некому звонить. Здесь почти нет американских туристов – очень немногие американцы едут в Москву. Несмотря на то что в Москве имеется довольно большой штат дипломатов, они в основном общаются друг с другом и с представителями других посольств. Общение иностранцев с русскими весьма ограничено. Причины этого очевидны: в период напряженности русские не хотят, чтобы их видели с представителями американского посольства, и это вполне понятно. Один из дипломатов из нашего посольства рассказал мне, что как-то разговаривал с чиновником из Государственного департамента, который приехал в Москву. Чиновник жаловался, что у него не получается войти в контакт с русскими людьми. Человек из посольства сказал ему: