Текст книги "К востоку от Эдема"

Глава 13

Порой на человека нисходит неземное блаженство, и тогда происходит озарение. Подобное случается почти с каждым, и ты чувствуешь, как оно нарастает и неуклонно приближается, словно огонек, бегущий по бикфордову шнуру навстречу динамиту. Появляется особое ощущение под ложечкой, радостный трепет во всем теле, и ты кожей впитываешь сладостный вкус воздуха, и каждый глубокий вдох вызывает восторг. Сначала испытываешь наслаждение, как после долгого сна, когда потягиваешься и сладко зеваешь, а дальше – вспышка в мозгу, и мир перед глазами начинает сверкать всеми красками. Возможно, вся жизнь прошла в серой безысходности, на унылой земле, среди темных угрюмых деревьев, и события, даже самые значительные и важные, прошли мимо безликим, блеклым строем. Но вдруг наступает озарение, и песенка сверчка услаждает слух, ноздри трепещут от аромата теплой земли, и пятна солнечного света, пробившегося сквозь листву деревьев, ласкают взгляд. И тогда все, что годами копилось в душе и сознании человека, выплескивается наружу мощным потоком, но это нисколько не умаляет его значимости. Полагаю, роль человека в мире, его ценность, измеряется количеством и характером посетивших его озарений. Человек переживает мгновенья озарения в одиночестве, но именно они связывают нас с окружающим миром и стоят у истоков любого творчества, выделяя каждого из толпы и одаривая индивидуальностью.

Не знаю, как это будет происходить в дальнейшем. Мир охвачен колоссальными переменами, и на сцену выходят неведомые нам силы, которые формируют лик будущего. Нам кажется, что за некоторыми из этих сил скрывается зло, но, возможно, дело не в них, а в их стремлении уничтожить дорогие нашему сердцу понятия, которые всегда считались правильными и действующими во благо. Действительно, два человека поднимут большой камень, с которым одному не справиться, и бригада рабочих изготовит детали и соберет автомобиль быстрее и качественнее того, кто станет делать эту работу в одиночку. И хлеб, испеченный в большой пекарне, стоит дешевле, а буханки не отличаются друг от друга по форме и вкусу. Однако как только наша пища, одежда и жилье станут изготавливаться в процессе массового производства, массовый метод неизбежно проникнет и в мышление, уничтожая любое инакомыслие. В наше время массовый или так называемый коллективный метод производства уже внедрился в экономику, политику и даже религию, и вот уже отдельные народы заменяют понятие «Бог» новым – «коллектив». Вот чем опасно время, в которое мне довелось жить. Скопившееся в мире напряжение достигло предела, превышение которого чревато катастрофой, и люди пребывают в растерянности и чувствуют себя несчастными.

В такое время вполне естественно и закономерно спросить себя: «А во что я верю? За что и против чего должен бороться?»

Мы – единственная особь на земле, способная творить, и имеется лишь одно орудие творчества – ум и душа отдельной личности. Никогда творческие работы не создавались вдвоем. Примеров плодотворного соавторства нет, будь то музыка, поэзия, математика или философия. Но когда чудо свершилось, группа людей может воспользоваться плодом творчества и развить и усовершенствовать первоначальную идею, но она не в силах изобрести что-либо новое. Драгоценный дар скрывается в мышлении индивидуума.

Но вот силы, сплоченные идеей коллективизма, объявили беспощадную войну этому бесценному дару, человеческому разуму. Стремясь надеть оковы на свободолюбивый бунтарский разум, притупить пытливость и одурманить, его подвергают всяческим унижениям, подавляют, морят голодом и вколачивают железным молотом в жесткие рамки условностей и запретов. Похоже, человеческие особи встали на горестный путь самоубийства.

Я свято верю, что свободный пытливый ум отдельной личности является самой великой ценностью в мире, и готов бороться за право мыслить независимо без каких бы то ни было ограничений и препон. А сражаться я буду против любой идеологии, религии или правительства, которые ограничивают возможности личности или попросту ее уничтожают. На этом стою и стоять буду. Совершенно очевидны причины, которыми руководствуется построенная по некому шаблону система, прилагая все силы, чтобы убить свободный разум. Ведь только он, постигнув сущность такой системы, может ее сокрушить. Я это понимаю, ненавижу и буду бороться за спасение единственного различия между людьми и бессловесными тварями, лишенными способности созидать. Если потушить огонь озарения – мы погибли.

Адам Траск вырос в сером мире, лишенном радости, и вся его жизнь протекала под пыльной, подернутой паутиной завесой, за которой медленно проходила вереница дней, полных горестей и болезненной неудовлетворенности. Но вдруг в нее ворвалась Кэти, и к Адаму пришло озарение.

И не важно, что таких женщин, как Кэти, называют чудовищами. Возможно, нам не дано ее понять, но, с другой стороны, мы и сами способны как на великую добродетель, так и на смертный грех. Да и кто из нас, хотя бы мысленно, не ступал ногой в черные воды порока, пытаясь измерить их глубину?

Наверное, в душе каждого из нас имеется тайный отстойник, где зарождаются и крепнут злобные, греховные помыслы. Однако он огорожен забором, и плавающая там дрянь, пытаясь взобраться по скользким стенам, неизменно падает вниз. Но разве не может случиться, что зло наберет силу, и скопившиеся нечистоты, выплеснувшись за ограду, вырвутся на волю? Не такого ли человека причисляют к чудовищам, и не сроднились ли мы с ним в глубинах наших собственных отстойников? Большая нелепость, признавая ангелов, не постигнуть сути демонов, ведь и тех и других сотворили мы сами.

Можно считать Кэти кем угодно, но именно она зажгла в жизни Адама искру озарения. Душа воспарила в облака, избавив от страха, ожесточения и горьких воспоминаний. Озарение наполняет окружающий мир светом и меняет всю картину, как осветительный снаряд, взметнувшийся над полем боя. Вероятно, и Адам видел Кэти совсем другой, таким сияющим был ореол, в котором девушка предстала перед его глазами. В сознании запечатлелся божественно прекрасный, непорочный образ прелестной нежной девушки, чистой и любящей. Кэти стала для мужа дороже всего на свете, и что бы она ни сказала или сделала, этот образ все равно бы не померк.

Она говорила, что не хочет ехать в Калифорнию, но Адам не слушал, потому что Кэти, которую он создал в воображении, взяла его за руку и первой отправилась в путь. Посетившее Адама озарение было таким ослепительно ярким, что он не замечал угрюмого настроения и страданий брата, не видел, как странно поблескивают его глаза. Он по дешевке продал свою долю фермы Чарльзу, добавил к полученной сумме деньги, доставшиеся по наследству от отца, и почувствовал себя свободным и богатым.

Братья стали друг другу чужими. На вокзале они обменялись рукопожатиями, и Чарльз, потирая шрам на лбу, наблюдал за отходящим поездом. Проводив Адама, он отправился в трактир, выпил четыре порции виски подряд и поднялся наверх. Чарльз, как заведено, заплатил девушке вперед, а когда у него ничего не получилось, рыдал в объятиях проститутки, пока та его не выставила. Свою ярость он выместил на ферме, выжимая из нее все соки, покупал новые участки, бурил колодцы и содержал хозяйство в идеальном порядке. Чарльз работал, не зная ни покоя, ни отдыха, и богател день ото дня, однако богатство не приносило радости. Он пользовался всеобщим уважением, но так и не обзавелся друзьями.

Адам ненадолго задержался в Нью-Йорке, чтобы купить одежду для себя и жены, а затем супруги сели на поезд, который увез их на другой конец континента, и нетрудно догадаться, каким образом они оказались в Салинас-Вэлли.

В то время развивающиеся железнодорожные компании вели между собой ожесточенную борьбу за господство в стране, используя все доступные средства для увеличения своих перевозок. Не ограничиваясь рекламой в газетах, они выпускали яркие брошюры и плакаты с описанием красот и несметных богатств Запада. Реклама не преувеличивала – край был действительно сказочно богатым. Благодаря неукротимой энергии Лиланда Стэнфорда Южно-Тихоокеанская железная дорога под его предводительством добилась главенства на Тихоокеанском побережье не только в сфере транспорта, но и в политике. Ее рельсы потянулись к долинам. Вырастали новые города, осваивались и заселялись новые земли, так как для увеличения перевозок требовалось большое количество пассажиров.

Компания не обошла вниманием и узкую полоску Салинас-Вэлли, вытянувшуюся между двух горных хребтов. Адам внимательно изучил красочный рекламный плакат, утверждавший, что райские кущи являются лишь жалкой копией сказочной долины. После ознакомления с рекламной литературой только сумасшедший не загорелся бы желанием как можно скорее осесть в Салинас-Вэлли.

С покупкой земли Адам не торопился. Он приобрел повозку и стал разъезжать по окрестностям, беседуя со старожилами об условиях жизни, земле, наличии воды, погоде и урожаях. Делал это Адам не из праздного любопытства. Он приехал в Салинас-Вэлли, намереваясь построить дом, создать крепкую семью и, возможно, даже основать династию.

Адам объезжал ферму за фермой, брал в руки комочки земли и разминал их пальцами, строя грандиозные планы на будущее. Жителям долины он пришелся по душе, и они радовались, что Адам намерен осесть в их краях, так как сразу распознали в нем человека солидного и обстоятельного.

Тревожило Адама только состояние Кэти. Ей все время нездоровилось, и хотя она сопровождала мужа в поездках, интереса к его планам не проявляла. Однажды утром она пожаловалась на плохое самочувствие и осталась в гостинице в Кинг-Сити, а Адам, как обычно, отправился на очередную ферму. Вернулся он к пяти вечера и обнаружил, что жена умирает от неожиданно открывшегося кровотечения. К счастью, доктор Тилсон ужинал дома, и Адам вытащил его из-за стола, не дав доесть ростбиф. Быстро обследовав больную, врач с помощью тампонов принялся останавливать кровотечение, бросив Адаму через плечо:

– Будьте добры, спуститесь вниз.

– Она поправится?

– Да, я вас скоро позову.

Адам ласково погладил жену по плечу, и она улыбнулась в ответ.

Плотно закрыв дверь, доктор Тилсон подошел к кровати. От гнева его лицо налилось кровью.

– Зачем вы так поступили?

Губы Кэти сжались в тонкую линию.

– Муж знает, что вы беременны?

Женщина отрицательно покачала головой.

– Чем вы пользовались?

Кэти молча смотрела на врача.

Доктор Тилсон осмотрел комнату и, подойдя к комоду, вынул вязальную спицу и потряс перед лицом больной.

– Знакомая виновница всех бед, – пробормотал он. – Какая же вы дура. Едва не убили себя, а от ребенка все равно не избавились. Полагаю, помимо этого вы травили себя разной дрянью, наподобие камфоры, керосина и красного перца. Господи, и что вы, женщины, только творите!

Взгляд Кэти сделался стеклянным.

Врач придвинул стул к кровати и сел.

– Почему вы не хотите родить ребенка? – тихо спросил он. – У вас хороший муж, неужели вы его не любите? Что, так и будем молчать? Да скажите же что-нибудь, хватит упрямиться!

Кэти молчала, крепко сжав губы, и не мигая смотрела на доктора.

– Голубушка, – теряя терпение, сказал врач, – неужели не понимаете? Нельзя убивать зародившуюся жизнь. Уж если что и способно меня взбесить, то вот такое безобразие. Видит господь, я иногда теряю больных из-за недостатка знаний. Но я до конца борюсь за их жизнь. И вдруг на моих глазах совершается преднамеренное убийство. – Врач говорил все быстрее, страшась тягостного молчания, которое следовало за каждой его репликой. Лежащая на кровати женщина вызывала недоумение. Было в ней нечто чуждое человеческой природе. – Вы не знакомы с миссис Лорел? Бедняжка извелась от горя, день и ночь молит Господа послать ей ребенка. Все на свете отдала бы за счастье родить дитя. А вы протыкаете своего ребенка спицей. Ладно, – доктор Тилсон перешел на крик, – можете молчать и дальше, но я вам вот что скажу: ваше дитя живо, убить его не удалось, и вы дадите ему жизнь! Знаете, что говорится в законодательстве нашего штата об абортах? Не трудитесь, можете не отвечать! Только если вы еще раз попробуете избавиться от ребенка и преуспеете, я сразу же пойму, в чем дело, выдвину против вас обвинение и добьюсь соответствующего наказания. Надеюсь, у вас достаточно здравого смысла, чтобы понять серьезность моих намерений.

Кэти облизала пересохшие губы заостренным язычком, ее глаза утратили холодное выражение и засветились грустью.

– Простите, – прошептала она, – но вы всего не знаете.

– Так почему вы ничего не рассказываете? – Гнев доктора рассеялся, как туман. – Объясните, милая, в чем дело.

– Трудно об этом говорить. Адам такой хороший, сильный, а я… у меня дурная наследственность, эпилепсия.

– Не может быть!

– То есть у меня эпилепсии нет, но и дед, и отец, и брат страдали этой болезнью. Я не осмелилась признаться мужу.

– Бедная девочка, – посочувствовал врач, – не отчаивайтесь, скорее всего ребенок родится здоровым. Обещаете больше не делать глупостей?

– Да.

– Вот и хорошо. Я ничего не скажу вашему мужу. А теперь лягте и дайте посмотреть, прекратилось ли кровотечение.

Убедившись, что все в порядке, врач закрыл свой чемоданчик и положил спицу в карман.

– Загляну к вам завтра утром.

Едва мистер Тилсон спустился по узкой лестнице в вестибюль, как Адам атаковал его вопросами:

– Ну как она? Все обошлось? Что случилось? Можно к ней подняться?

– Да погодите вы, – усмехнулся доктор Тилсон и не удержался от привычной шутки, которую всегда произносил в подобных случаях: – Вашей жене нездоровится…

– Доктор…

– Но у нее единственная на свете болезнь, которая приносит радость.

– Как же это, доктор…

– Она ждет ребенка. – Довольный собой, мистер Тилсон быстро проскользнул мимо ошарашенного Адама. Трое мужчин, расположившихся возле печи, смотрели на него с добродушной усмешкой. – Лично я пригласил бы по такому случаю приятелей, скажем, человек трех, выпить и разделить со мной радость.

Его намек повис в воздухе, так как Адам уже поднимался на заплетающихся ногах по узкой лестнице.

…Внимание Адама привлекало ранчо Бордони, расположенное в нескольких милях к югу от Кинг-Сити, а точнее, на полдороге между Сан-Лукасом и Кинг-Сити.

Семейство Бордони владело девятьюстами акрами земли, оставшимися от десяти тысяч, полученных прадедом миссис Бордони от испанской короны. Сами Бордони были швейцарцами, но миссис Бордони происходила из испанской семьи, осевшей в Салинас-Вэлли в стародавние времена, и являлась ее законной наследницей. Как часто случается с большинством старинных родов, Санчесы постепенно теряли свои земли. Часть проиграли в карты или продали для уплаты налогов, а порой землей расплачивались за приобретение предметов роскоши, таких как породистые лошади, драгоценности или любовь красивых женщин. Оставшиеся девятьсот акров располагались в центре первоначальных владений Санчесов, и именно там находились самые лучшие земли. Раскинувшиеся по берегам реки, они упирались с обеих сторон в предгорья, так как в этом месте Салинас-Вэлли сужается, а потом расширяется снова.

Старинный глинобитный дом Санчесов еще вполне годился для жилья. Он стоял в небольшой лощине среди холмов, представляющей собой долину Салинас-Вэлли в миниатюре, по которой струился никогда не пересыхающий ручей, являющийся главной ценностью. Именно поэтому Санчес построил здесь дом. Крошечную долину защищала тень от мощных виргинских дубов, и земля здесь была плодородной, покрытой густой зеленью, что не свойственно для этой части Салинас-Вэлли. Стены низкого дома имели четыре фута в толщину, а бревенчатые стропила и балки были скреплены ремнями из сыромятной кожи, предварительно смоченной водой. Высохнув, кожа дала усадку и надежно стянула бревна, а сами ремни затвердели, как железо, и практически не изнашивались. Такой способ строительства имеет лишь один недостаток: кожаные крепления могут перегрызть крысы, случись им завестись в доме.

Старинный дом, казалось, рос прямо из земли, и в этом имелась своеобразная прелесть. Бордони приспособил его под коровник. Хозяин приехал сюда из Швейцарии и унаследовал от своего народа страсть к чистоте. Не надеясь на толстые глинобитные стены, он построил на некотором расстоянии каркасный дом, а в глубоких проемах окон в старинном доме Санчесов виднелись коровьи головы.

Чета Бордони была бездетной, и когда супруга скончалась в расцвете лет, вдовец не на шутку затосковал по родным Альпам. Он хотел продать ранчо и вернуться на родину. Адам не спешил с покупкой земли, а Бордони запросил высокую цену и, пользуясь испытанным приемом торговцев, делал вид, что продажа ранчо его не слишком волнует. Бордони задолго до Адама понял, что тот непременно купит у него землю.

Адам намеревался обосноваться всерьез и на долгие годы, вырастить здесь будущих детей, которые продолжат его дело. Он боялся, что, купив ферму, найдет место получше, но земли Санчесов влекли к себе с неодолимой силой. С появлением Кэти Адам не сомневался, что впереди ждет долгая счастливая жизнь, и тем не менее действовал осмотрительно, тщательно обдумывая каждую мелочь. Он вдоль и поперек объездил в повозке и верхом земли Бордони, а зачастую отправлялся в путь пешком. Адам бурил землю, вдыхал ее запах и мял в пальцах, исследуя, что находится под верхним слоем, интересовался каждым диким растением, которое находил в поле, на берегах реки и склонах холмов. В местах, где почва была сырой, он опускался на колени и рассматривал причудливые рисунки, образованные следами животных: вот здесь прошел олень, а за ним кралась пума, а там пробежал койот и дикая кошка. Следы скунса и енота переплетались с отпечатками лапок ласки и кролика, а поверх всего вырисовывался узор, оставленный куропатками. Он бродил среди ив и сикомор, продирался сквозь заросли ежевики, росшей вдоль русла реки, ласково поглаживал стволы виргинских и карликовых дубов, любовался земляничными и лавровыми деревьями и кустарниками тойона.

Бордони наблюдал за ним краем глаза, потягивая стакан за стаканом красное вино, изготовленное из винограда, выращенного на собственном небольшом винограднике, разбитом на склоне холма. Бордони не отказывал себе в удовольствии пропустить несколько стаканчиков после обеда, и Адам, никогда прежде не пробовавший вина, тоже к нему пристрастился.

Он то и дело спрашивал мнение Кэти об облюбованной земле, интересовался, нравится ли жене ранчо и будет ли она чувствовать себя здесь счастливой. Адам не слушал невразумительные ответы, свято веря, что Кэти полностью разделяет его энтузиазм. В холле гостиницы в Кинг-Сити он разговорился с мужчинами, собравшимися возле печки, чтобы почитать газеты, присланные из Сан-Франциско.

– Меня беспокоит только вода, – признался он как-то вечером. – Ведь без колодца не обойтись, а как глубоко придется бурить, не знаю.

– Вам надо поговорить с Сэмом Гамильтоном, – посоветовал фермер, одетый в брюки из грубой хлопчатой ткани. Он расположился у печи, закинув ногу на ногу. – Сэм лучше всех расскажет, где искать воду. Он в этом деле прямо-таки колдун. Да и колодцы роет замечательно. В этой части долины добрая половина всех колодцев – его работа.

– Еще бы ему не знать, – хмыкнул второй фермер. – Ведь на земле у самого Сэма нет даже захудалого ручейка.

– Как его найти? – поинтересовался Адам.

– Знаете что, мне все равно нужно съездить к Сэму за железными уголками, так что могу и вас захватить, – предложил фермер. – Мистер Гамильтон вам понравится. Замечательный человек.

– А уж какой шутник и забавник, – добавил его товарищ.

На ранчо Гамильтонов отправились на телеге Луиса Липпо. В дощатом кузове грохотали обрезки железа, на которых подпрыгивала на каждом ухабе предусмотрительно обернутая во влажный холст оленья нога. В те годы, отправляясь к кому-нибудь с визитом, брали с собой основательный запас съестного в качестве подарка хозяину, так как он непременно приглашал гостей отужинать, и отказ считался оскорблением. Однако неожиданно нагрянувшие гости уничтожали недельный запас еды, и каждый приличный человек считал своим долгом восполнить нанесенный ущерб. Четверть свиной туши или говяжий огузок считались достаточным вкладом. Вот Луис и прихватил с собой оленину, а Адам запасся бутылкой виски.

– Хочу предупредить, – обратился к Адаму Луис, – мистер Гамильтон не прочь выпить, а вот его жена на дух не выносит спиртного. Лучше оставить бутылку под сиденьем, а когда завернем за кузницу, самое время ее достать. Мы так всегда делаем.

– Что же, миссис Гамильтон и выпить мужу не разрешает?

– Видели бы вы ее. Ростом с воробышка, но самых твердых убеждений женщина. Так что послушайте доброго совета, спрячьте бутылку под сиденье.

Съехав с дороги, они продолжили путь по бесплодным холмам, изрытым колеями, размытыми во время зимних дождей. Лошади, упираясь изо всех сил, тащили раскачивающуюся телегу, которая то и дело кренилась в разные стороны. Год для этой местности оказался неблагоприятным, и уже в июне почва на холмах пересохла, и из-под чахлой, выжженной солнцем травы проступали камни. Овсюг, едва набрав шесть дюймов в высоту, заколосился, словно знал, что иначе зерна не успеют вызреть.

– Да, здешний край не радует глаз, – заметил Адам.

– О чем вы, мистер Траск? Какая радость? Земля в этих местах высосет из человека все силы, вымотает душу и загонит в могилу. Вот у мистера Гамильтона земли вдоволь, но он едва не помирает с голоду со всем семейством. Ранчо не прокормит такую ораву, вот он и берется за любую работу. Правда, теперь и сыновья начали приносить что-то в дом. Замечательная семья.

Адам задумчиво смотрел на верхушки мескитовых деревьев, выглядывающие из лощины.

– И как его угораздило обосноваться в таком неприглядном месте?

Луис Липпо, как свойственно большинству мужчин, любил пускаться в многословные объяснения, особенно если имеешь дело с приезжим, а местных жителей, которые могут вмешаться с возражениями, поблизости не наблюдается.

– Видите ли, – начал он, – возьмите хоть меня. Мой отец итальянец и приехал в здешние края уже после войны. Кое-какие деньги у него водились. Моя ферма не слишком большая, но хорошая. Прежде чем купить, отец долго ее выбирал. Или вот хотя бы вы. Не знаю, какими средствами вы располагаете, да и спрашивать не стану. Люди говорят, вы присматриваетесь к старым землям Санчесов, а Бордони своей выгоды не упустит. Значит, человек вы состоятельный, а иначе бы и расспрашивать о них не стали.

– Да, денег у меня достаточно, – скромно признался Адам.

– Я, собственно, вот к чему клоню, – продолжил Луис. – Когда мистер и миссис Гамильтон приехали в долину, у них даже ночного горшка не было. Вот и пришлось брать то, что осталось, государственную землю, которая никому и даром не нужна. На двадцати пяти акрах не прокормить и корову даже в урожайный год. А уж если год выдался тяжелый, говорят, отсюда бегут и койоты. И по сей день многие удивляются, как Гамильтонам удалось выжить. А что тут понимать? Мистер Гамильтон с первого дня взялся за работу – вот так и выжили. Работал батраком, пока не соорудил молотилку.

– Вероятно, потом он все же преуспел. На каждом шагу только о нем и слышно.

– Пожалуй что и преуспел. Вырастил девятерых детей. Но держу пари, не скопил ни цента на черный день. Да и как ему скопить?

Повозка резко наклонилась на одну сторону, но, перевалив через крупный булыжник, снова выровнялась. Лошади взмокли от пота, с боков и из-под хомута свисали хлопья пены.

– Буду рад с ним познакомиться, – сказал Адам.

– Что ни говорите, сэр, но в некотором смысле ему удалось-таки собрать хороший урожай. Дети у Гамильтона замечательные, и воспитал он их достойно. Все работящие, кроме разве что Джо, младшенького. Говорят, Гамильтоны собираются отправить его в колледж. А остальные – просто молодцы. Мистер Гамильтон может ими гордиться. Их дом за следующим холмом. Не забудьте спрятать виски, а не то миссис Гамильтон сотрет вас в порошок.

По пересохшей под жаркими лучами солнца земле расползались трещины, и со всех сторон доносилось стрекотание сверчков.

– Вот уж действительно забытая господом земля, – вздохнул Луис.

– А я прямо чувствую себя подлецом, – заявил Адам.

– Это еще почему?

– Ну, я богат, и мне не придется жить в подобном месте.

– Как и мне. Только я не мучаюсь угрызениями совести, а, наоборот, от души радуюсь.

Телега взобралась на холм, и, глянув вниз, Адам увидел постройки, из которых состояло хозяйство Гамильтонов: сам дом с множеством пристроек, коровник, кузницу и каретный сарай. Сухая, изъеденная солнцем земля, ни одного высокого дерева и только маленький огород, который хозяева поливали вручную.

Луис повернулся к Адаму, и в его голосе послышались враждебные нотки:

– Хочу вам кое-что разъяснить, мистер Траск. Некоторые при первой встрече с Сэмюэлом Гамильтоном считают его обычным треплом и чудаком. И говорит он не так, как другие, потому как ирландец. А голова у него полна разных задумок и планов, по сотне на день. Он никогда не теряет надежды. Господи, а как еще прикажете выживать на этой земле?! Только имейте в виду, он настоящий труженик, замечательный кузнец, и от некоторых его затей большая польза. Многое из того, что он говорит, впоследствии сбывается. Я сам не раз был тому свидетелем.

Адама насторожила скрытая в словах Луиса угроза.

– Не в моих правилах осуждать людей, – ответил он, вдруг почувствовав, что Луис видит в нем врага и чужака.

– Просто хочу, чтобы все начистоту. А то приезжают некоторые с Востока и думают, если у человека нет кучи денег, так и грош ему цена.

– Да разве я бы позволил себе…

– Может быть, у мистера Гамильтона и нет ничего за душой, но он наш человек, не хуже всех остальных. И у него самая замечательная семья. Вряд ли вам доводилось встретить лучше. Вот я и хочу, чтобы вы это помнили.

Адам уже собирался что-нибудь сказать в свою защиту, но передумал.

– Хорошо, запомню. Спасибо, что предупредили.

Луис снова смотрел перед собой.

– Да вот и он сам. Видите, рядом с кузницей? Наверное, услышал, что мы подъезжаем.

– Он носит бороду? – спросил Адам, всматриваясь вдаль.

– Да, борода у него славная. Только очень быстро седеет. Скоро совсем побелеет.

Они проехали мимо каркасного дома и заметили в одном из окон миссис Гамильтон, которая наблюдала за телегой. У дверей кузницы их уже поджидал Сэмюэл.

Адам увидел перед собой рослого мужчину с бородой библейского патриарха. Ветер шевелил его тронутые сединой, легкие как пух волосы. По-ирландски белокожее лицо Сэмюэла под палящим солнцем стало красным. На нем были чистая синяя рубашка, рабочий комбинезон и кожаный фартук. Закатанные рукава открывали безупречно чистые мускулистые руки, только кисти почернели от копоти. Взглянув мельком на Сэмюэла, Адам сосредоточил внимание на голубых, по-юношески восторженных глазах, в ореоле расходящихся в разные стороны морщинок, свидетельствующих о том, что их владелец любит посмеяться.

– Рад тебя видеть, Луис. Большое счастье принять друзей в нашем райском уголке, – обратился Сэмюэл к Луису Липпо, улыбаясь Адаму.

– Вот привез к тебе мистера Адама Траска, – объяснил Луис. – Приехал с Восточного побережья и хочет осесть в наших краях.

– Рад знакомству, – ответил Сэмюэл. – Руки пожмем в другой раз. Не хочу вас испачкать своими грязными лапами.

– Я, мистер Гамильтон, привез полосовое железо. Будьте добры, сделайте несколько уголков, а то у меня рама на жатке совсем развалилась.

– Конечно, Луис. Все сделаем как надо. Выгружайтесь. Давайте отведем лошадей в тень.

– Там сверху кусок оленины, а мистер Траск захватил кое-что поинтереснее.

Сэмюэл покосился в сторону дома.

– Пожалуй, «кое-что поинтереснее» мы опробуем позже, когда поставим телегу за сарай.

Адам слушал напевную речь и не замечал ни одного неправильно произнесенного слова, не считая нескольких звуков.

– Луис, может, сам высвободишь лошадей? А я пока отнесу оленину в дом. Лайза обрадуется. Она любит рагу из оленины.

– А кто-нибудь из молодежи дома?

– Никого. Джордж и Уилл приехали домой на выходные, но еще вчера вечером отправились в каньон Уайлд-Хорс, там, в школьном пансионе Пичтри, устраивают танцы. Приплетутся домой, когда стемнеет. Из-за этих танцев мы лишились дивана. Но об этом потом. Ох и задаст им Лайза трепку. Все проделки Тома. Ладно, потом расскажу. – Сэмюэл рассмеялся и направился в сторону дома, держа в руках завернутую в холстину оленью ногу. – Пожалуй, лучше отнести «кое-что поинтереснее» в кузницу, чтобы не отсвечивало на солнце.

– Лайза, ни за что не догадаешься! – слышался из дома голос Сэмюэла. – Луис Липпо привез кусок оленины, такой огромный, что тебя за ним не разглядишь.

Луис отвез телегу за сарай, и Адам помог распрячь лошадей и привязал их в тени.

– Он намекает, что бутылка блестит на солнце, – сообщил Луис.

– Ну и грозная же у него жена.

– Да уж. Сама махонькая, но до того настырная!

– «Высвободишь лошадей», – задумчиво повторил Адам. – Где-то я уже слышал это слово, а может, прочел в газете или книге.

Вскоре в кузницу пришел и Сэмюэл.

– Лайза будет рада, если вы останетесь с нами отужинать, – обратился он к мужчинам.

– Но ведь она не ждала гостей, – запротестовал Адам.

– Ерунда. Ей ничего не стоит сделать еще две порции рагу. Мы вам рады. А теперь, Луис, давай сюда свои железки и объясни толком, какие нужны уголки.

Сэмюэл поджег груду стружек, качнул мехи и стал подсыпать щепотками мокрый кокс, пока зев горна не накалился.

– Давай, Луис, помаши крылышками над моим огоньком. Да не спеши и не дергай мехи, качай плавно. – Сэмюэл положил полосы железа на рдеющий кокс. – Знаете, мистер Траск, Лайза привыкла готовить на девятерых вечно голодных детишек, так что ее уже ничем не удивишь и не испугаешь. – Он взял щипцы и, смеясь, подвинул железо поближе к потоку горячего воздуха. – Ладно, последние слова беру обратно. Как раз сейчас моя супруга мечет громы и молнии, а потому вам обоим не стоит упоминать в ее присутствии про диван. Это слово вызывает у Лайзы гнев и боль.

– Да, вы что-то говорили о диване, – напомнил Адам.

– Если бы вы знали моего сынка Тома, то поняли бы, в чем дело. Вот Луис его знает.

– Точно, знаю, – подтвердил Луис.

– Мой Том – парень шальной и ни в чем не знает удержу, ни в горе, ни в радости. Вечно хватает кусок, который не может проглотить, и берет на себя больше, чем в состоянии одолеть. Да, есть такие одержимые люди. Лайза считает, что и я из их числа. Не знаю, какая судьба ждет Тома: может, величие и слава, а может, и петля. В прежние времена, случалось, Гамильтонов вешали на площади. Расскажу как-нибудь в другой раз.