Текст книги "Дитя Дракулы"

Не дожидаясь моего ответа, Тэнглмир налил мне чашку. Я собирался поблагодарить его, но он вскинул руку, останавливая меня.

– Минуточку!

Одним быстрым, ловким движением он извлек из кармана дорогую серебряную флягу и плеснул из нее в чашку. Отпив глоточек, я опознал в спиртном бренди отменного качества.

– Спасибо, милорд.

Он махнул ладонью:

– Не за что. Кроме того, это я должен поблагодарить вас за то, что в такую промозглую погоду вы явились для разговора со мной в столь неприглядное заведение.

– Но… милорд, вы спасли мне жизнь.

Он задумчиво выпятил губы:

– Ну, в известном смысле… пожалуй.

– Теперь самое малое, что я могу для вас сделать, это присягнуть вам в верности.

– А вот это прекрасно, мистер Солтер. Просто превосходно. Молодец.

Тэнглмир отхлебнул из своей чашки и поставил ее на блюдце с вежливым звяком, дающим понять, что предварительная часть беседы завершена.

– Мистер Солтер, поразмыслили ли вы после нашей встречи о плачевном состоянии нашей нации? О нарастающей слабости, которую мы наблюдаем во всех сферах общественной жизни? О моральной неопределенности, ныне процветающей во всех социальных слоях нашего некогда великого государства?

– Да, милорд.

– Вы подумали о грандиозной работе, которую может выполнить Совет Этельстана?

Разумеется, я не счел нужным упоминать о своих исследованиях, проведенных при участии мистера Клэя.

– Да, милорд. Конечно.

– Вы подумали о великой пользе, которую они могут принести в деле изменения нашей национальной судьбы, если только им позволят снова встать у руля?

Едва он договорил вопрос, две пожилые дамы поднялись из-за стола и начали разнообразные замысловатые приготовления к уходу.

– Да, милорд, – ответил я приглушенным голосом. – Со времени нашей удачной встречи на набережной я много размышлял о том, насколько лучше выглядели бы перспективы Англии, если бы ключи от королевства находились в руках Совета.

– Значит, мы с вами единомышленники?

– Безусловно, милорд.

– Ну что ж, Совет еще вернет себе былые позиции. Во всяком случае, если мы с вами и наши союзники энергично возьмемся за дело и приложим все усилия для достижения этой прекрасной цели.

Две матроны грузной поступью направились к двери и через считаные секунды покинули заведение.

– Большое спасибо! – напоследок крикнула одна с неожиданной веселостью.

– Премного вам обязаны! – подхватила другая.

Слова эти остались без ответа.

– Мистер Солтер? – Тэнглмир внимательно вглядывался в меня. – Вас как будто одолевают какие-то сомнения?

– Вовсе нет.

– Значит, беспокоит что-то?

– Каким образом? – резко спросил я, ибо от спиртного всегда становлюсь грубоватым. – Вот мой вопрос к вам, милорд. Каким образом этого можно достичь?

– Вы о… восстановлении позиций Совета?

– Прошу прощения, милорд, но мне все это кажется несбыточной мечтой. Ведь сегодня Совет не обладает никакой реальной властью?

– Да, но вы должны верить, мистер Солтер. Вы должны верить. На самом деле в настоящее время Совет не так уж и далек от власти, по крайней мере в строго конституционных и юридических терминах. Но действительно, до сведения широкой общественности это не доводится. О чем вы в силу своей профессии, полагаю, знаете лучше меня.

– Понимаю. И что же я должен делать, милорд?

– Только то, в чем всегда были сильны: разговаривать с простыми людьми на их языке и доносить до них правду.

– Насчет Совета? – уточнил я. – Вы хотите, чтобы я рассказывал людям о том, что он мог бы сделать?

– О том, что он должен сделать, мистер Солтер. И о неизбежном возвращении Совета в самый центр общественной жизни.

Я поднес к губам чашку и медленно отпил очередной глоток. Я напряженно раздумывал.

– Вижу, мистер Солтер, вы уже решили, как приступить к делу. Да-да. В ваших глазах вновь зажегся огонек энтузиазма.

– Возможно, милорд. Или по крайней мере… Да. Пожалуй, я знаю, с чего начну.

Дневник Мины Харкер

16 ноября. Мы погрузились в повседневную рутину – может, и не самую приятную, но вполне пригодную для того, чтобы провести корабль нашей семейной жизни через эти трудные времена.

Мисс Доуэль оказалась ангелом в человеческом обличье – ласковая и заботливая сиделка, преданно ухаживающая за профессором. Свои дни она начинает и заканчивает у постели голландца, а сама спит в смежной комнате на случай, если он наконец очнется. Она совершенно неутомима и ни на что не жалуется. Сколько бы Джек ни платил ей, она определенно заслуживает вдвое большего.

Профессор по-прежнему в глубоком беспамятстве, и, боюсь, c каждым днем он все дальше от нас и все ближе к безвестному краю, откуда нет возврата. Лишь изредка – по яростно насупленным бровям или по благостной улыбке, нет-нет да и мелькающей на губах, – я смутно узнаю в нем человека, которого знала и любила. А так он продолжает угасать, умирать медленной смертью. Наш долг – оберегать его до последнего часа, как он однажды защитил нас и всех вместе повел в битву.

Так проходили все последние дни, в неусыпной заботе о профессоре. Джонатан занимается своей работой, но мне кажется, вся эта история подействовала на него сильнее, чем он готов признать. Она пробудила старые невысказанные воспоминания. В нашем браке мы достигли той точки, когда устоявшиеся долгие отношения позволяют и даже требуют извлечь из-под спуда памяти определенные события прошлого. Я не раз пыталась поговорить о своих тревогах с Джонатаном, но он прячется за своими адвокатскими делами или ищет спасения в вине. Сегодня утром я сказала мужу, что если он не может довериться мне, то должен хотя бы отводить свою душу в личном дневнике, как делал раньше. Он ответил лишь, что подумает над моим предложением. Нам всем нужно немного развеяться. Надеюсь, Артур и Кэрри навестят нас в скором времени, и Джек тоже, хотя сейчас, похоже, работа отнимает у него все время.

Больше всего, однако, меня беспокоит Квинси. Он по-прежнему с нами, освобожденный от школьных занятий по семейным обстоятельствам. Я знаю, как он любил профессора, который всегда был ему как дедушка. Тем не менее все последние дни сын выглядит замкнутым и отстраненным.

Он часами напролет сидит у постели Ван Хелсинга, словно надеясь одним своим присутствием оказать на него целительное действие. В свободное же от дежурства время Квинси взял привычку в одиночестве бродить по саду. При мисс Доуэль на него нападает застенчивость, и лицо идет красными пятнами. Я понимаю, что такое поведение обычно для мальчиков его возраста, но все же порой, когда он молча пристально смотрит на нее, я почти пугаюсь.

Материнство – чрезвычайно сложный опыт, обсуждать который не была готова ни одна женщина из числа моих знакомых, достаточно близких, чтобы в разговорах с ними я могла осторожно затронуть подобные вопросы. В тебе происходят разительные перемены, как внешние, физические, так и внутренние, эмоциональные.

После родов у меня было такое долгое и обильное кровотечение, что даже врачи терялись. И молодые матери, и опытные матери, и старые матери, давно живущие отдельно от детей, в один голос говорят, что женщина любит своего ребенка с самой минуты его появления на свет, что она наполняется любовью до немыслимой прежде степени, уподобляясь переполненной чаше, льющейся через край. В этом утверждении много правды, но все же меньше, чем мне хотелось бы.

Полагаю, для любой женщины вполне естественно иногда сердиться или раздражаться на своих детей. Но нормально ли в темный час жизни испытывать перед ними самый настоящий страх?

Письмо Сары-Энн Доуэль – Тому Коули

17 ноября

Милый Том! При нашем прощании я обещалась написать тебе, и вот мое письмо. Надеюсь, ты выполниш свою часть уговора и тоже напишеш. Я часто думаю о тебе, милый Том, и о наших планах на будущее. Ты всегда в моем сердце – надеюсь, что я всегда в твоем и что ты так же тоскуеш по мне, как я по тебе. Ах, до чего же давно мы с тобой не виделись!

Теперь коротко расскажу свои новости. Я благополучно добралась до друзей доктора Сьюворда, мистера и миссис Харкер. Дом у них большой и стоит на отшибе от деревни, среди полей и лесов. Хоть я и рада оказатся подальше от доктора (ты же знаеш, он всегда смотрел меня, как повар смотрит на лучший кусок мяса), на новом месте все тоже довольно странно. Мой пациент, голландец, совсем плохой и долго не протянет. Он беспробудно спит, и ухаживать за ним не трудно.

Глава семьи – мрачный мужчина, которого я почти не вижу. Похоже, он сильно переживает, поскольку больной очень его любил. Еще он много пьет, от него частенько несет спиртным. Так вечно пахло от моего папаши, но никогда не пахнет от тебя, милый Том.

Его жена очень ко мне добра и все повторяет, мол, какое счастье, что вы приехали. Впрочем, иногда она поглядывает на меня с сомнением, и несколько раз я даже замечала, как при моем приближении она пряталась в первую попавшуюся комнату и не высовывалась оттуда, пока я не проходила мимо.

У них есть сын, Квинси. Ему совсем недавно стукнуло двенадцать, но он не по годам взрослый. Он сразу ко мне воспылал, что мне совсем не нравится. Смотрит на меня с голодным желанием, которого сам еще не понимает. Но это все равно то самое желание. Он пялится, когда родителей нет рядом. Признатся, это меня страшно раздражает. Иногда кажется, что он смотрит с похотью старого распутника, а не со смущением юного отрока.

Пожалуста, напиши мне скорее, миленький мой, и сообщи, что у тебя все в порядке, что ты усердно трудишся в мастерской и держишся подальше от неприятностей.

Люблю и очень скучаю.

Тысяча поцелуев,

Сара-Энн

Письмо лорда Артура Годалминга – Мине Харкер

18 ноября

Дорогая Мина! Надеюсь, в доме Харкеров все настолько хорошо, насколько можно ожидать в нынешних обстоятельствах. На днях я встречался в городе с Джеком, который рассказал о прискорбном, без всяких улучшений, состоянии профессора. Можем ли мы с Кэрри навестить Вас в ближайшее время? Двадцать первого было бы для нас идеально, если этот день устраивает и вас тоже. Хочется снова увидеть всех вас после трагических событий, омрачивших наш прошлый визит, хочется еще раз взять руку благородного голландца и поблагодарить его за все добро, которое он сделал.

В известном смысле мы по-прежнему остаемся отрядом света, где один за всех и все за одного. Насколько я понял, Джек оплачивает услуги сиделки. Мы с Кэрри почтем за честь возместить все дальнейшие непредвиденные расходы, которые неизбежно возникнут в связи с пребыванием Ван Хелсинга под вашей опекой.

Искренне надеюсь на скорую встречу. Кэрри жаждет поговорить с вами. Душевное состояние у нее сейчас очень неспокойное, и я знаю, ей не терпится расспросить вас о тайнах материнства. Она переносит свое положение гораздо тяжелее и болезненнее, чем ожидала.

Остаюсь Ваш добрый друг

Арт

Из личного дневника Мориса Халлама

19 ноября. Три дня! Неужели прошло уже три дня? Или четыре?

Четыре. Да. Правильно ли я посчитал? Да, вроде правильно. Четыре дня прошло с тех пор, как я в последний раз поверил свои мысли бумаге. И три (вероятно) с тех пор, как мы оказались в этой страшной западне, в плену нескончаемого кошмара.

Пишу в муках безысходности и отчаяния, пронизанный ужасом, отравленный миазмами безнадежности. Время здесь не подчиняется привычным законам. Оно нарушает – умышленно и с презрением – естественный ход вещей.

Вижу, на предыдущей странице я описывал нашу ночную стоянку и странное, мельком увиденное, сношение Илеаны с мистером Шоном. Написанное тогда может показаться довольно абсурдным – продуктом смятенного и возбужденного воображения, – но по всему видно, что писал человек психически вполне здоровый, пускай слабый и глупый. Однако нынешние мои лихорадочные каракули, если они когда-нибудь кем-нибудь будут прочитаны, безусловно покажутся тяжелым бредом сумасшедшего.

Я почти уверен, что умру здесь, во мраке безумия и болезни. Но возможно, мои последние строки однажды будут найдены, и вся правда станет известна. Может быть, это нескладное свидетельство принесет какую-то общественную пользу, послужив предостережением для неосторожных? И если в мире еще есть справедливость, может быть, оно наконец предоставит необходимое основание для того, чтобы сжечь дотла это зараженное злом здание?

Но мне следует собраться с мыслями. Да, нужно приложить все усилия, чтобы хоть как-то упорядочить эту ужасную круговерть хаоса. Я должен заставить себя писать правду, невзирая на вопли и стоны моего самого дорогого друга на свете.

Наш поход по Карпатским горам был долгим и трудным. Габриель, разумеется, справлялся лучше меня, поскольку моложе, сильнее и привычнее к физическим нагрузкам. Однако в ходе нашего бесконечного восхождения даже он порой обливался потом и задыхался. В четырех разных случаях я заметил, что у него трясутся руки от предельного напряжения сил. Я неоднократно выражал желание остановиться и передохнуть, но наша проводница не проявила ко мне ни капли милосердия. Она вынуждала нас идти все дальше, взбираться по кручам все выше. Она казалась такой выносливой, такой неутомимой, будто и не человек вовсе (о чем теперь можно сказать прямо).

Не знаю, как долго продолжалось наше ужасное восхождение. Сколько раз мы останавливались на ночь? Один? Два? В памяти все смутно, расплывчато, размыто, как в тумане. Но каким-то образом – умственным взором – я вижу, словно с большой высоты, трех крохотных путников, идущих вверх по склонам.

Наконец – бог знает сколько времени спустя – мы достигли перевала Борго. Теперь оставалось преодолеть последний участок пути, самый крутой и опасный. Делать нечего, пришлось идти дальше, взбираться еще выше.

Один раз я положил ладонь на плечо другу и, невесть откуда набравшись смелости, сказал:

– Габриель, пожалуйста. Ну стоит ли? Еще ведь не поздно повернуть назад, верно? Возвратиться в цивилизацию.

Он не оглянулся и не сбавил шага. А когда заговорил, голос его прозвучал до странности оживленно, едва ли не весело:

– Да нет, Морис, уже поздно. Разве ты не понимаешь? Уже слишком поздно для нас.

Я ничего не ответил, просто вздохнул, отстал от него и снова потащился сзади. Еле живой от усталости, я все же следовал за Габриелем, неспособный вырваться из его мощного поля притяжения.

Наконец мы вышли на плато. По обе стороны от нас по-прежнему вздымались могучие горы, и в сравнении с ними мы трое казались ничтожнейшими букашками. Тем не менее земля под ногами заметно выровнялась, и возникло ощущение, что мы снова оказались в местности пускай и не самой привлекательной, но по крайней мере обитаемой. Вдали виднелось огромное полуразрушенное строение: широкий передний двор, а за ним обветшалые башни древнего замка, резко очерченные на фоне неба.

Мы ненадолго остановились, чтобы насладиться моментом.

– Вот он, замок властелина, уже совсем близко, – промолвила Илеана.

Едва она договорила, пошел снег, сначала слабый, потом все гуще, гуще. И вдруг, совершенно неожиданно, местность вокруг чудесным образом переменилась – словно мы вступили не на угрюмое плато среди пустынных гор, а в какую-то старинную картину с прекрасным сказочным пейзажем. Без дальнейших слов мы трое зашагали вперед, покорные судьбе.

Не хочу писать здесь и сейчас о том, что мы обнаружили в ужасном замке, где жили многие поколения предков Дракона. Не хочу писать о том, что мы нашли в промозглом переднем дворе, а тем более о том, что мы увидели внутри, в лабиринте грязных гулких коридоров и в давно пустующих столовых залах, где стоял вековой запах дыма и золы, где с писком носились летучие мыши, вспугнутые нами, и неторопливо разбегались пауки размером с кулак. Не скажу ничего и о библиотеке со странными английскими книгами, сырыми от плесени. Лондонская адресная книга. Армейский и Флотский реестры. Альманах Уитакера[21]21
  Альманах Уитакера – ежегодный справочник общей информации, выходящий с 1868 г.; назван по имени первого издателя Джозефа Уитакера.


[Закрыть]. Такое впечатление, будто прошлое там смеется над настоящим.

Ничто не заставит меня и описать сколько-либо подробно пустые, населенные призрачным эхом подземные склепы, где самые стены хранят память о мертвых, где шуршат крысы и прочие паразиты. И где из темноты до нас явственно донеслось (хоть такое и невозможно) что-то похожее на смех.

Что же касается событий, происходивших после того, как мы завершили осмотр замка, то каждое в отдельности я, признаться, не помню. Время здесь, повторюсь, искаженное, обманное, и дальнейшее помнится лишь вспышками. Вот что запечатлелось в памяти.

На нас падает черная тень.

Улыбка Илеаны и экстатические крики Габриеля. Выражение его лица, когда он хлопает в ладоши, как ребенок.

Льется кровь.

Ее зубы. Острые белые зубы.

Со мною что-то происходит. Дикая боль и одновременно исступленный восторг.

Что-то давит на мои губы – серебряная чаша, древний сосуд, нечестивый Грааль[22]22
  Грааль – в средневековых кельтских и нормандских легендах чаша, из которой Иисус Христос вкушал на Тайной вечере и в которую иудейский старейшина Иосиф Аримафейский собрал кровь из ран распятого Спасителя. Испивший из чаши Грааля получает прощение грехов, вечную жизнь и т. д.


[Закрыть], из которого меня заставляют пить.

Жжение, страшное жжение в горле. Ощущение, будто внутри меня что-то растет, что-то древнее и голодное.

Я корчусь от боли на каменном полу. Вой волков, детей ночи, звучит ближе, гораздо ближе, чем раньше.

Вопль Шона, полный торжества и муки.

Мы впали – все – в горячечный бред? В тяжелый психический приступ? Не это ли объясняет нынешние наши ужасные обстоятельства? Да, наверняка так. Ведь принять любую другую версию значило бы расписаться в собственном безумии.

Меньше часа назад я очнулся на старой кровати с балдахином в одной из спален замка, чувствуя бодрость, какой уже давно не испытывал. Илеаны и след простыл. Вероятно, она нас покинула. Какую цель она преследовала на самом деле, когда привела нас в эту древнюю обитель зла, мне даже думать страшно. Что же до моего возлюбленного друга, моего еще недавно ангельски красивого мальчика, то от него осталась лишь полая оболочка, лишь бледная тень прежнего Габриеля.

Ибо по своем пробуждении я обнаружил, что он скулит и воет от боли рядом, весь измазанный кровью и какой-то слизью. Он ничего не говорит, как я ни умоляю. По-моему, он сошел с ума или хотя бы подошел к краю этой бездны так близко, как только может подойти человек.

С ним что-то сделали. Нанесли какую-то страшную рану. Причинили жестокое насилие.

О боже! У него вырван левый глаз! Кровавая глазница незряче смотрит в пустоту. Он обезумел от боли. Не узнает меня. Его истошные вопли возносятся к вершинам равнодушных гор и смешиваются с жутким визгом волков.

Что теперь с нами будет? Что будет?

Каким счастьем было бы для нас двоих – старого актера и одноглазого юноши – вместе погрузиться в черную бездну безумия и смерти.

Иисус Назаретянин! Если ты обладаешь хоть каплей реального существования, отчаянно взываю к тебе: спаси нас!

Или ты, Падший! Если избавишь нас от муки – я весь твой.

Письмо Арнольда Солтера – Сесилу Карнихану[23]23
  Заместитель главного редактора «Пэлл-Мэлл газетт» (1901–1904).


[Закрыть]

20 ноября

Дорогой мистер Карнихан – или Сесил (если позволите)! Надеюсь, мое письмо застанет Вас в добром расположении духа. Я слышал о Вас только хорошее. Газета под Вашим руководством процветает. Возможно, не все принятые Вами решения стали бы моим выбором, но такова уж природа любых перемен. Старики должны уступать дорогу молодым. Таков естественный порядок вещей, и бояться здесь нечего.

Однако новому поколению не следует забывать, что мы, Ваши предшественники, которым пока еще рано присматривать надгробную плиту на свою могилу, могут поделиться с Вами богатым жизненным и профессиональным опытом.

Посему хотелось бы знать, могу ли я встретиться с Вами в ближайшее удобное для Вас время? Жизнь в отставке вполне меня устраивает, но у меня есть к Вам одно деловое предложение. Надеюсь, Вы не откажете в просьбе «старому псу».

С нетерпением жду Вашего ответа.

С уважением, Солтер[24]24
  Никаких следов ответного письма я не отыскал. Полагаю, оно так и не было написано, и мистер Солтер, устав ждать, просто явился собственной персоной в контору к своему преемнику. Такой поступок вполне в его духе.


[Закрыть]

Дневник Мины Харкер

21 ноября.

Я просто падаю от усталости, но должна написать хотя бы несколько строк перед сном.

Сегодня вечером нас навестили Артур и Кэрри Годалминг. Арт довольно долго оставался наедине с профессором и вышел от него бледный, подавленный и словно постаревший на добрый десяток лет. Был очень молчалив, сказал только, что настойчиво посоветует Джеку посетить нас при первой же возможности.

Мы поужинали вместе. Все было вполне мило, хотя Квинси за весь ужин не промолвил ни слова. Мы пригласили Сару-Энн присоединиться к нам, но она отказалась, пояснив, что ей надо уделить время корреспонденции частного характера. Подозреваю, у нее есть сердечный избранник, которому она пишет о своей вечной любви, несомненно орошая бумагу слезами. Как хорошо я помню первую пору нашей с Джонатаном страстной влюбленности, когда желание постоянно сообщаться друг с другом было столь острым, что превращалось в жизненную потребность. Не то чтобы, конечно, кто-нибудь хотел прожить всю жизнь в таком накале эмоций!

После ужина Квинси отправился спать, мужчины удалились выкурить по сигаре, а я отвела милую Кэрри в сторонку и попыталась поговорить с ней, как просил ее муж. Бедняжка, ей бы радоваться скорому материнству, а она выглядит положительно несчастной. Я спросила, почему у нее такое настроение? Ведь она молода, здорова, благополучна, и казалось бы, должна быть на седьмом небе. Кэрри странно посмотрела на меня и ответила:

– Мне очень страшно, моя дорогая. Я безумно боюсь.

– Но что же вас пугает? – возможно мягче спросила я.

– Как что? Мир, в котором родится мой ребенок. Дурной, греховный мир, который он унаследует.

Письмо доктора Леона Уэйкфилда – доктору Джону Сьюворду

22 ноября

Дорогой доктор Сьюворд! Надеюсь, это письмо застанет Вас в добром здравии. Мы часто слышим о Ваших профессиональных успехах, и нам очень приятно (пускай и незаслуженно), что Ваша репутация продолжает расти и процветать.

После Вашего ухода с поста главного врача мы приложили большие усилия к ремонту и переоборудованию нашей психиатрической лечебницы, чтобы она отвечала всем требованиям двадцатого века. Думаю, сейчас Вы бы не узнали учреждение, столь обширная реконструкция здесь проведена. Вся паутина девяностых выметена прочь, и я рад сообщить Вам, что, по общему признанию, сегодня наша клиника находится на передовой современной медицинской науки.

Именно переделки в структуре здания послужили прямой, хотя и неожиданной, причиной моего письма к Вам. Недавно мы закончили реконструкцию того крыла лечебницы, где размещалось самое закрытое отделение. В ходе работ было обнаружено нечто, что мы считали навсегда утраченным. Это своего рода реликвия, которая относится к славному времени, когда Вы возглавляли учреждение. Подробности дела слишком щекотливы, чтобы доверять их бумаге.

Не угодно ли Вам будет в ближайшее время предпринять поездку в Перфлит, чтобы мы с Вами смогли все обсудить при личной встрече? Полагаю, находка премного Вас заинтересует, это в высшей степени странная соединительная ткань между прошлым и настоящим. Кроме того, было бы приятно снова увидеть Вас, серого кардинала нашего дружного медицинского коллектива. Мы с Вами давно уже не общались – с самой вечеринки по случаю Вашего отъезда, если мне не изменяет память.

Искренне ваш

Леон Уэйкфилд

Письмо лорда Артура Годалминга – доктору Джону Сьюворду

22 ноября

Дорогой Джек! Прости за краткость: пишу в спешке и немалой тревоге.

Мы с Кэрри вчера навестили Харкеров.

Ван Хелсинг продолжает угасать. Тебе обязательно нужно в ближайшее время увидеть его еще раз, пока есть такая возможность.

Сейчас, однако, пишу тебе по поводу своей жены, чье поведение после визита к друзьям и разговора наедине с любимой Миной не изменилось к лучшему, а наоборот, стало еще более нервным и странным, чем прежде.

Она часто плачет от страха перед будущим. Ее пугает неотвратимость родов. Боюсь, многие ее жалобы наводят на мысль, что она опять на пороге заболевания, по каким ты специализируешься.

Джек, через два дня я привезу Кэрри в Лондон. Сможешь ее посмотреть? Кроме тебя, старина, мне не к кому обратиться.

Твой верный друг

Арт

Дневник доктора Сьюворда

(фонографическая запись)

23 ноября

Получены два письма:

(1) От Артура, с настоятельной просьбой посмотреть Кэрри завтра, каковую услугу я буду счастлив оказать. О чем уже сообщил телеграммой. Он очень обеспокоен, и я должен сделать все возможное, чтобы рассеять худшие его опасения.

(2) От доктора Уэйкфилда из Перфлита – он, по обыкновению, лицемерит, елейничает и старается в каждой строчке напомнить мне о своих преждевременных амбициях. Похоже, в ходе реконструкции клиники они нашли среди строительного мусора какой-то старый сувенир, и Уэйкфилд хочет показать его мне. Я понятия не имею, что это может быть, но согласился приехать в ближайшее время. Будет немного странно вернуться в место, где некогда происходили самые трагические, самые дикие события моей жизни, но полагаю, прошло уже достаточно времени, чтобы я, оказавшись там, не испытал ничего, кроме легкой ностальгии.

По правде говоря, любое постороннее дело мне только в радость, ибо оно отвлекает мои мысли от разных неразумных блужданий – в частности, в тех несчастливых областях воображения, которые имеют отношение к некой девушке, ныне проживающей в Шор-Грине.

Ее белокурые волосы. Очаровательная улыбка. Грациозный изгиб шеи.

Письмо Сары-Энн Доуэль – Тому Коули

24 ноября

Милый Том! Вот уже неделя, как я написала тебе, а ответа все нет, потому и решила написать еще раз. Том, я люблю тебя, но знаю, как легко ты попадаеш под чужое влияние, когда меня нет рядом.

Надеюсь, ты прилежно трудишся в мастерской, а не взялся за старое. Пожалуйста, не сердись. Да, ты побожился мне, что все дурное осталось в прошлом, но ведь я хорошо знаю, как сильно может тянуть человека к такой жизни, какую ты вел раньше. Шальные деньги и азарт. Но будь разумным, будь нравственным, Том, и не бросай работу. Главное, держись подальше от Молодчиков Гиддиса, а скоро твоя душенька Сара-Энн приедет к тебе, утешит и приласкает, и заживем мы весело.

Я часто думаю о тебе здесь, в этом большом мрачном доме, хотя своей работой вполне довольна. Старик все так и спит, а миссис Харкер очень добра. Но вот мальчишка… мальчишка по-прежнему меня тревожит, Том. Он продолжает смотреть на меня этим своим жадным взглядом, теперь совсем уже непристойным. Он подстерегает меня в узких коридорах, где трудно разойтись, не задевши друг друга. А два раза я замечала, что он тайком наблюдает за мной через приоткрытую дверь. Я стараюсь не оставатся с ним в одной комнате, но это не всегда получается, поскольку он много времени проводит с пациентом.

И потом еще его глаза. Большую часть времени он – обычный ребенок, но бывают моменты, когда глаза у него странно блестят, сверкают, и мне чудится, будто сквозь них на меня пристально смотрит что-то древнее и греховное.

Напиши мне скорее, любимый, и скажи, что у тебя все хорошо.

Твой преданный цветочек

Сара-Энн

Письмо доктора Джона Сьюворда – лорду Артуру Годалмингу

25 ноября

Дорогой Артур! Невзирая на характер нашей вчерашней встречи, я был очень рад видеть вас обоих в своем приемном кабинете.

Вот обещанный официальный отчет о состоянии твоей жены. После тщательного физического и психического обследования я сделал семь следующих выводов:

(1) Твоя жена страдает повышенным уровнем тревоги и страха.

(2) Я бы диагностировал также начальную стадию истерии.

(3) Причины сугубо психические, а все физические симптомы – следствие самовнушения.

(4) Я бы порекомендовал, чтобы в течение всего срока до родов она оставалась дома, в самой спокойной обстановке. Постарайся оградить ее от любых волнений и переживаний.

(5) Ей следует много и крепко спать. Сон может оказать значительный восстановительный эффект.

(6) Для ускорения восстановительного процесса я прописал сильнодействующие таблетки, первую из которых дал ей вчера. Они обладают весьма высокой активностью. Следи, чтобы Кэрри принимала не более пяти в день. Надеюсь, это лекарство остановит поток тревожных сновидений, на которые она жалуется.

(7) Я бы посоветовал, чтобы она пока воздержалась от визитов в дом Харкеров. Обстановка там в настоящее время тяжелая и, похоже, действует на нее очень плохо.

Надеюсь, все вышесказанное несколько успокоит тебя. Пожалуйста, не стесняйся обращаться ко мне за любой помощью, какая потребуется. Разумеется, и эта консультация, и все последующие предоставляются совершенно бесплатно.

Оставшиеся до родов месяцы будут нелегкими. Для тебя ситуацию может усложнить странное сходство симптомов леди Годалминг с некоторыми (хотя и далеко не со всеми) симптомами, которые наблюдались у некой леди, бесконечно дорогой нашим сердцам. Я заметил в твоей жене признаки нервного расстройства, подобные уже виденным нами однажды, но решил не придавать им значения. Настоятельно рекомендую тебе последовать моему примеру. Природа нашего общего мрачного опыта такова, что теперь мы видим зловещие тени там, где их нет и в помине, и вздрагиваем от самых обыденных звуков.

В отличие от своей предшественницы, Кэрри всегда была крайне чувствительна и необычайно уязвима перед лицом трудностей, неизбежных даже в самой благополучной жизни. Помнится, именно это я говорил тебе, когда вы с ней только-только познакомились, вскоре после того, как она вышла из-под моей опеки. Знаю, вы оба много страдали в прошлом, и это дополнительно связывает вас. Но скажу тебе не только как врач Кэрри, но и как твой друг, Арт: мне редко доводилось встречать людей с такой хрупкой психикой, как у нее. В предстоящие месяцы ей потребуется вся твоя любовь.

Я, как всегда, готов оказывать любую посильную помощь.

Искренне твой Джек

Телеграмма лорда Годалминга – доктору Джону Сьюворду

26 ноября

Спасибо за письмо. Вся помощь принята с благодарностью. Таблетки принесли облегчение. По словам К., сны постепенно тускнеют. Надеюсь, худшее позади. Молюсь, чтобы все было хорошо.

Арт

Из дневника Арнольда Солтера

27 ноября. Отправился на Флит-стрит, во владения моего бывшего работодателя и в кабинет моего преемника, Сесила Карнихана, где мне предстоял чертовски трудный разговор.

Увидеться со мной Карнихан согласился главным образом из вежливости. Да и то лишь после моих назойливых домогательств. Для молодого человека в мире нет ничего смешнее и нелепее старого пенсионера – особенно если первый в свои годы уже достиг положения, которое было наивысшей точкой карьеры второго, и обоснованно рассчитывает на дальнейшее повышение по службе.

А мистер Карнихан действительно молод, не старше тридцати. Длинный, тощий, с нарочито крепким рукопожатием и напускной солидностью.

Он знаком пригласил меня в свое маленькое святилище (раньше принадлежавшее мне, разумеется) и предложил сесть на новенький стул напротив своего стола. От моего внимания не ускользнул тот факт, что он вынудил меня переложить на другое место пачку газетных экземпляров, лежавшую на стуле.

– Итак, – начал Карнихан после того, как мы уселись и он разыграл целое представление, проверяя время по своим, несомненно чертовски дорогим, карманным часам. – Чему обязан честью? Или вам просто захотелось повидать старые места?