Текст книги "Борнвилл"

– Видно было, что со мной он разговаривать не хочет, – продолжил Кеннет, – но давать ему спуску я не собирался. Сказал, что ему повезло до сих пор не угодить в тюрьму, – и это чистая правда, – а он фыркнул и спросил, как могло пойти по-иному с немцем на таком-то празднике. Разумеется, ответов я б ему дал множество разных, да только смысла, в общем, никакого. Штука в том, что я уже видал много таких, как он, – даже воевал рядом с такими. Что ж, они куда отважней были, чем этот, мои приятели в армии, но настрой имели такой же. Скажи им, что воюешь с фашизмом – или даже просто за демократию, – и они решат, что ты рехнулся. Для них все сводилось к самообороне: немцы хотели нас завоевать, покорить нас, и мы, черт бы драл, их остановим. (Прости за выражения. Они-то сами, как ты понимаешь, выбирали что покрепче.) Попросту “мы против них”, понимаешь ли. В этом, конечно, ничего плохого нет. Сражались они, исходя из таких убеждений, героически, этого у них не отнять. Но попросту считали, что идет война с немцами, и, по чести сказать, если завести с ними разговор о политике, так выяснится, что кое у кого из них взгляды не очень-то далекие от нацистских. Прости, но вот так оно есть. Может, это тебя шокирует.

– Нет, не очень, – сказала Мэри. (Ее это скорее заинтриговало, нежели шокировало. Джеффри с ней никогда так не разговаривал.)

– Просто я считаю, что есть определенное представление, которое кое-кому хочется иметь о войне. Что дело было в политике. Что все считали, будто настоящий враг – фашизм. А я не уверен, что это так. Это некий миф. Миф, на который все больше клюют леваки.

Улавливая, что от нее ожидают отклика, но по-прежнему не до конца уверенная, что понимает, о чем Кеннет толкует, Мэри сказала:

– Леваки… Ты имеешь в виду лейбористов, так?

– Противников тори, да. – Кеннет улыбнулся, но улыбка получилась не снисходительная. В ней было много приятия. – Ты политикой не очень увлекаешься, да? И правда, с чего бы? С чего вообще кому-то ею увлекаться?

– У меня родители за лейбористов, – сказала Мэри, по неким причинам, неизъяснимым для нее самой, гордившаяся этим фактом. – Читают “Дейли миррор” и все такое. А вот семья Джеффри нет. Там пробы ставить не на чем. А у тебя как?

– Сейчас за лейбористов. Но мне не кажется, что человека следует определять по тому, как он голосует раз в несколько лет. Посмотрим, чем все обернется.

– Видимо, тебе как журналисту в любом случае положено быть непредвзятым.

Кеннет рассмеялся.

– Вряд ли это имеет значение – на том уровне, которого я пока достиг. Но широта взглядов – это всегда хорошо, да.

* * *

Стоя на пороге гостиной, Долл обозрела открывавшийся ей вид и убедилась, что, вопреки ужасающему количеству народа, посягнувшего на суверенитет ее дома, положение осталось более-менее управляемым. Благодаря ее тяжкому труду на кухне у всех было что пить и чем угоститься. В этом ей помогла племянница Силвия, прибывшая примерно в полдень вместе с родителями – Гвен и Джимом. Силвии было двадцать девять, и в ней имелось нечто меланхолическое: мужчина, за которого она собиралась замуж, коммивояжер по имени Алекс, помолвленный с ней уже почти пять лет, оказался негодяем, никчемным вралем с целой вереницей невест по всей стране. Правда всплыла всего несколько недель назад, и Силвия погрязла в депрессии, погрузилась в едва ли не полное молчание, во взгляде ее – отстраненная рассеянность и разочарование. Долл смотрела на нее сейчас – Силвия устроилась в углу гостиной на табуретке из кухни – и понимала, что пусть племянница и вперяется в телевизор, на церемонию она вряд ли обращает внимание.

– Что с ней такое? – спросила Берта у Джулии, потянувшись к ней через Карла, чтобы толкануть в бок.

Успокаивающие переливы голоса Ричарда Димблби вновь заструились из телевизионного динамика:

“А теперь звучит вступление к великому Генделеву гимну «Садок-священник». На середине гимна Королева приготовится к миропомазанию – действу, начавшемуся с воззвания к Духу Святому. Это самая сокровенная часть церемонии, ибо она и есть освящение Королевы. Лишь когда будет миропомазана она, как помазал Соломона Садок, может быть она коронована”.

– У нее романтическое разочарование, – проорала Джулия громче обыкновенного.

– Ох, бедняжка.

“Пока звучит гимн, с нее снимут алое монаршее облачение и все украшения и оденут в простой белый льняной наряд. В этом белом наряде, что столь контрастно смотрится среди окружающего величия…”

– Пять лет ждала, чтоб этот парень решился. Мы, конечно, все видели, что этого не случится никогда. Но иногда же цепляешься за свои надежды, верно? Приходится, когда деваться некуда.

“…впервые займет она, – подытожил мистер Димблби, – место Короля Эдуарда”.

Тут Силвия покинула свой табурет и в слезах выбежала из комнаты.

* * *

– Пора бы нам уже возвращаться к нашей смотровой точке, – сказала Мэри.

– Хорошо, – сказал Кеннет, – ты давай. А вот мне, наверное, пора убегать.

– Убегать? Но ты же не видел карету. Такое ведь нельзя пропускать?

– Переживу.

Разочарована была Мэри не столько тем, что Кеннет уходит, сколько причиной этого ухода.

– Я не очень-то монархист, знаешь ли, – виноватым тоном сказал он. – Я подумал, что ты уже, видимо, догадалась.

– Но нам обязательно нужны король или королева, – возразила Мэри. – Это традиция, это английская история, это… это всё.

– Ничего слишком уж английского в нынешних нету, – смеясь, сказал он. – Они скорее немцы, чем англичане. Не хочу сказать, что не люблю свою страну. Я ее люблю…

– Ну конечно же, любишь, – сказала Мэри. Сомнений на этот счет у нее явно не было никаких. – Ты ж за нее сражался, верно?

– Сражался, да, – сказал Кеннет.

Уловив перемену у Мэри в голосе, он решил не упускать миг, ибо он собирался сообщить ей о чем-то куда более важном, чем о своих взглядах на наследственную монархию. Взяв ее за руку, он повел ее по тропе вокруг пруда. Вновь начался дождь, и теперь уже довольно сильный, но ни Мэри, ни Кеннет зонтик не прихватили. Из кармана куртки Мэри выудила платок и плотно повязала им голову.

– Слушай, – проговорил Кеннет. – Пока я не ушел, мне надо тебя кое о чем спросить. Надеюсь, ты не сочтешь меня чересчур прямолинейным.

Они шли дальше в полном молчании, пока у Мэри не истощилось терпение.

– Ну же, давай, выкладывай.

– Я знаю, ты уже какое-то время встречаешься с Джеффри.

– Да. И?

– Ну, в смысле, как оно у вас? Насколько все серьезно?

Сердце у Мэри запнулось.

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что хочу почаще с тобой видеться. На самом деле гораздо чаще. – Трепеща от нервного напряжения, Мэри молчала, и он продолжил болтать: – У тебя, скажем так, занятая жизнь – ты студентка и все такое прочее, но…

– Мы помолвлены, – проговорила Мэри. И теперь умолк Кеннет. – Прости, – вновь заговорила Мэри, – надо было раньше тебе сообщить. Не знаю, почему не сказала.

– Но… ты же кольца не носишь, – сказал Кеннет.

– Оно у ювелиров, – ответила Мэри. – Растачивают.

Он вновь умолк.

Они приближались к Ист-Кэрридж-роуд, и там действительно делалось все многолюднее. Повсюду напирали люди, толкались и протискивались поближе, чтобы хоть одним глазком углядеть процессию; все шумели, смеялись, распевали по нескольку строк отовсюду – от “Правь, Британия” до “Почем та собачка в витрине”[25]25
  (How Much Is) That Doggie in the Window? (1952) – юмористическая песенка американского композитора Боба Мёррилла, стала популярна в исполнении Патти Пейдж.


[Закрыть]. Не самые идеальные обстоятельства для последнего разговора эмоционально взбудораженной пары. Кеннет решил, что поспешное отступление – вероятно, лучшая тактика.

– Знаешь, пора мне вострить лыжи, – сказал он. – При таких-то делах я до конторы доберусь не скоро.

– Ладно, – расстроенно отозвалась Мэри.

– Я тебе напишу, хорошо?

– Да, пожалуйста.

(Но он никогда ей больше не писал.)

– И когда я в следующий раз приеду в город, – добавила она, – может, увидимся еще.

(Но и этого не случилось.)

– Заметано. – Он поцеловал ее в щеку – привычный жест, однако продлился этот поцелуй не положенную секунду-другую, а получился отчего-то раза в четыре или в пять дольше необходимого, и прекратить его пришлось самой Мэри, бережно отодвинув Кеннета от себя. Может, сказал он “прощай”, а может, и нет, ей потом, как оказалось, трудно было это припомнить, однако миг-другой – и его уже не стало, его поглотила толпа, и он бесследно исчез из виду. Мэри все всматривалась и всматривалась в подвижную гущу людей, чтобы уловить хоть мельком его удалявшуюся фигуру, но куда там, – зато она отчетливо углядела светлые кудри Элис и принялась энергично протискиваться сквозь многочисленные ряды тянувших шеи веселых мужчин, женщин и детей, пока не воссоединилась с подругами.

* * *

В гостиной почтительно притихли. Зрители молчали, молчал в этот миг и телевизор – если не считать фонового шипения и треска, едва уловимого слоя белого шума, весь день сопровождавшего трансляцию. Все в комнате чувствовали, что сейчас произойдет нечто значительное, хоть и не понимали толком, что именно. По крайней мере, до тех пор, пока вновь не послышался голос Ричарда Димблби, который начал объяснять:

“Королева приняла все королевские облачения. Сейчас она принимает бесценные великолепные коронационные регалии и саму корону. Но сперва… Ее Величество возвращает державу, и архиепископ надевает Королеве на четвертый палец кольцо, это перстень с сапфиром, поверх сапфира – рубиновый крест. Этот перстень нередко именуют Обручальным кольцом Англии”.

– “Обручальное кольцо Англии”, – повторила Гвен едва ли не шепотом. До чего изысканный оборот.

– Интересно, кто это его так именует, – произнесла Джулия. – Ни разу раньше не слыхала. – Но даже она говорила сейчас потише.

“Подан знак, и вот со всех сторон появляются пажи, несущие венцы тем, кто участвует в церемонии… Настал миг коронации Королевы”.

Долл стояла за диваном. Заслышав эти слова, она почувствовала, как защипало глаза, и полезла за носовым платком, чтобы промокнуть слезы. Этот жест не ускользнул от Джеффри, наблюдавшего со своего места в комнате за остальными девятнадцатью зрителями, покуда те пялились, онемевшие и зачарованные, в телевизор. Он и сам увлекся драмой мгновенья, однако его внимание привлекали не только картинки на экране, но и воздействие, которое они оказывали на этих зрителей. Для Джеффри то мгновение, когда корона опустилась на монаршую голову, стало апогеем, разрядкой. Эти финальные этапы церемонии ему, как и всем остальным, не очень-то помог понять даже телевизионный комментарий, однако Джеффри тем не менее постиг некое ощущение правильности, и таинство лишь усилило его, а не подорвало. Джеффри не было дела до того, какая там атмосфера воцарилась в послевоенные годы: казалось, после войны сорвались с цепи опасные силы – рационализм, инклюзивность, равенство, – и они угрожали потрясти самые основания старого порядка. Но теперь вот эта громоздкая, мудреная, непостижимая церемония показалась ему глотком спертого воздуха, влекшего зрителей обратно в мир более ранний, более устойчивый, – мир, укорененный не в сомнительных человеческих ценностях, а сделанный целиком и полностью из ослепительных абстракций и оккультных иерархий. Прямо у него на глазах даже сама Королева, эта неподвижная, непроницаемая двадцатисемилетняя женщина в сердцевине всего обряда, перестала быть просто человеком в каком угодно осмысленном значении и сделалась лишь символом. Что целиком и полностью правильно. Такова ее судьба.

Вы посмотрите, сказал себе Джеффри, до чего все тут заворожены торжественностью происходящего, принимают его правду, его неизбежность. Даже (глядя на Долл, пока думал эту мысль)… даже социалисты! Старый обычай вновь взял верх. Вновь взяла верх традиция. И так оно будет всегда. Англия не меняется.

И лишь когда корона упокоилась надежно у Елизаветы на голове, Джеффри позволил себе долгий выдох – чуть ли не вздох облегчения – и осознал, что все это время не переводил дух.

* * *

– Боже, храни Королеву!

– Да здравствует Королева!

Вновь и вновь истошно выкрикивали это Элис и Лора, но все равно было их едва слышно, столь громки были вопли и гомон тысяч людей, теснившихся со всех сторон. Они были примерно в двухстах ярдах от балкона Дворца. Слишком далеко, и не разглядишь ничего в подробностях, видны им были лишь четверо стоявших на балконе: дети Чарлз и Энн, растерянно махавшие морю вскинутых лиц, а за ними королевская чета – Филипп и Елизавета, губы сжаты в застывших улыбках. Мэри, вглядываясь через перископ, была очень довольна: вид на королевскую семью она получила в точности такой, на какой рассчитывала весь день, а чтобы протолкаться так близко, потребовались добрые полтора часа. В Дартфорд можно было возвращаться в полном удовлетворении. И все же присоединяться к ликованию подруг не хотелось. Смешанные переживания, какие взбаламутил в ней этот день, были слишком сложны и в ликующих криках не выразимы. Вид той семьи из четырех человек, стоявших на балконе, – как раз такой семьи, какую она сама надеялась и желала обрести в ближайшие годы, – переполнял ее надеждой, а сверх того было еще и удивительное заявление (или почти заявление) Кеннета: здесь тоже есть о чем поразмышлять. В поезде по дороге в Дартфорд она почти все время молчала и не обращала внимания на возбужденную болтовню подруг, а сны в ту ночь являли собой буйную суматошную смесь воображаемых сцен из грядущей жизни – ее, Джеффри и страны, которая была им родной. Возможным казался любой ход событий.

Событие третье
Финал чемпионата мира: Англия против Западной Германии
30 июля 1966 года

1

5 июля 1966 года

Дорогая моя Берта!

С восторгом получил я твое письмо, невероятно тронут твоим предложением разместить нас в Бирмингеме, когда мы с Лотаром приедем в гости. Поверь, когда писал тебе о нашем приезде, я не напрашивался на подобное приглашение! Я просто считаю важным поддерживать такие семейные связи, сколь бы далеким ни было наше родство, – особенно, конечно же, в свете последних исторических событий. Иначе говоря, я усматриваю в этом возможность внести вклад, пусть и малый, в улучшение англо-германских отношений. И потому мы с Лотаром благодарно принимаем твое предложение и очень ждем встречи у тебя дома. Я привезу кое-какие фотографии, документы и памятные предметы, связанные с молодостью твоего отца Карла в Лейпциге, какие ты, надеюсь, сочтешь интересными, а может, они представят для тебя и некую сентиментальную ценность…

2

1960-е перевалили за середину, Мэри теперь тридцать два. Они с Джеффри женаты уже одиннадцать лет. У них трое сыновей – десяти, восьми и пяти лет. Карьера Джеффри заложила неожиданный поворот, и ныне этот умствующий выпускник-античник – банковский управляющий в Солихалле. Но на работе он счастлив – и счастлив в браке. Счастлива вся семья.

Кузина Силвия тоже счастлива – в общем и целом. За романтическим разочарованием все же перепала удача: следующим летом, проводя в Швейцарии походный отпуск, она познакомилась с мужчиной. Звали его Томас Фоули, в ту пору он был госслужащим из Лондона. Они поженились и некоторое время пожили в пригородном Тутинге с новорожденной дочкой Джилл, но затем Силвия уговорила мужа переехать в Среднюю Англию, и теперь они обитают на Моньюмент-лейн, на вершине Лики-Хиллз, всего в нескольких милях от Борнвилла. Мэри и Силвия не просто кузины, но и хорошие подруги, пусть и разница в возрасте у них десять лет. Встречаются раз в неделю, не реже. Счастливые времена.

Даже страна по-своему счастлива. Пятидесятые для Великобритании легкими не были. Все тянулся и тянулся послевоенный режим жесткой экономии. Нормирование товаров, казалось, не отменят никогда. Империя начала распадаться, а с нею и британская уверенность в себе. Но сейчас вроде бы забрезжило некое возрождение, не экономическое или политическое, а культурное. Через несколько дней Джон Леннон скажет миру, что “Битлз” популярнее Иисуса. Песня лета – “Солнечный денек” группы “Кинкс”, она вторую неделю подряд возглавляет хит-парады. Кузины видели, как “Кинкс” поют в “Топе поп-музыки”, они эту еженедельную передачу смотрят вместе с детьми. Они знают все группы: “Кинкс”, “Битлз”, “Роллинг Стоунз”, “Холлиз”, “Ху”, “Херманз Хермитс”, “Дэйв Ди, Доузи, Бики, Мик энд Тич”[26]26
  The Kinks (1963–1996) – лондонская рок-группа; Sunny Afternoon (1966) – композиция с четвертого альбома группы. The Hollies (с 1962) – манчестерская рок-, бит-, психоделик-поп-группа. The Who (с 1964, с перерывами и воссоединениями) – лондонская хард-, поп-, арт-, рок-группа. Herman’s Hermits (с 1964) – манчестерская бит-, бабблгам-поп-, поп-рок-группа. Dave Dee, Dozy, Beaky, Mick & Tich (с 1964) – солсберийская бит-, рок-, фрикбит-, поп-группа.


[Закрыть]. Со смутным томлением смотрят они еженедельно на этих длинноволосых смазливых юнцов, гримасничающих перед камерами в цветастых рубашках с обширными воротничками; песни кажутся депешами из другого мира – мира мелодии и цвета, свободы и невесомости, неоднозначности и беззакония. В ста милях отсюда Лондон явно свингует. А Борнвилл? Не то чтобы.

Сегодня Мэри и Силвия привели младших детей на пруд, где запускают модели кораблей. Тот самый пруд, где летом 1952-го Мэри нашла Кеннета с его племянником, но об этом она сейчас не думает. Это было невозможно давным-давно. Обе женщины в коротких платьях без рукавов, в солнечных очках и соломенных шляпках. Дует нежнейший ветерок, небо в легчайших облаках. Во всем остальном Борнвилл, как обычно, – сама неподвижность.

Ни у сына Мэри (Питера), ни у сына Силвии (Дэвида) нет игрушечного кораблика, не понимали бы они, что с ним делать, если б таковой имелся, но Дэвид прихватил с собой пластиковую модель “Буревестник 4”[27]27
  Серия игрушечных военных судов “Буревестник” была разработана в связке с британским мультипликационным научно-популярным сериалом Thunderbirds, выходившим на экраны в 1964–1966 гг.


[Закрыть], она в некотором роде плавучая, и мальчики взялись развлекаться ею, Силвия же говорит:

– Приятно смотреть, как они играют вместе. Похоже, ладят, да?

– Ладят, – соглашается Мэри. – Я рада, что Дэвиду Питер нравится. В садике у него друзей немного, по-моему.

– Да? Интересно, почему так?

– Застенчивый, наверное. Робкий он малыш. Весь в отца.

Силвия поглядывает на Мэри. Не впервые уже слышит она, как Мэри говорит что-то подобное – в общем, не критикует Джеффри, но в то же время и не хвалит. Подмечает, что замужем они обе за очень похожими мужчинами: оба безнадежно сдержанны и необщительны.

– Джеффри застенчив, это известно, – говорит она, пытаясь придать сказанному положительный заряд, – но вы поэтому такая хорошая пара. Ты сама очень приветливая и компанейская. Может, вышло бы чересчур, если б вы оба такие были.

– Хм-м. Может быть. Просто хотелось бы, чтобы Джеффри не был таким… Ну вот как он общается с Джеком, например. Бедный мальчик до смерти хочет, чтоб его взяли на какой-нибудь матч Кубка мира. Но Джеффри ни в какую. Отказывается наотрез.

– Я слыхала, оно может оказаться неважнецким, – замечает Силвия. Кое-что из событий Кубка мира происходит прямо у них на пороге: аргентинская команда, как ни невероятно, живет в гостинице “Олбени” в центре Бирмингема, и в Вилла-Парке запланированы три матча, но никто из ее друзей (или даже их мужей) разговоров об этом не ведет.

– То ли дело у нас, – говорит Мэри. – Чокнулся он на футболе, Джек-то. У него в спальне фотокарточками и схемами футбольных матчей все стены увешаны. Он тебе назовет имя любого играющего за Англию и сколько голов тот забил в прошлом сезоне. И ему надо всего ничего – чтобы Джеффри сводил его на матч в Вилла-Парке.

– А почему не сводит?

Мэри качает головой и выдыхает слова:

– Я не знаю. – Затем, подумав миг, говорит: – Хотя на самом деле знаю все же. Ты понимаешь, он, кажется, считает, что это вульгарно. Для таких, как он, по чину теннис и гольф, а не футбол. И в Вилла-Парк он не поедет, потому что это ему паршивая часть города и если там оставить машину, с ней что-нибудь случится. Он ужасный сноб, скажу я тебе. Это у него от родителей, думаю.

– Или от деда.

– От деда?

– Я с ним один раз виделась – у твоих стариков. В день коронации. Он был, помню, жуть какой чопорный.

– Карл? Да, он был чопорный, но вообще он нормальный. В душе он был славным и милым человеком.

– Поверю тебе на слово.

– Я толком не успела в нем разобраться, что уж там, но перед его смертью мы приятно поболтали немножко. Что странно, он жуть какой больной был, а я жуть какая беременная Джеком, и тут Джеффри говорит, что мистер Шмидт хочет меня увидеть, и я пошла к нему, и мы повидались – он сидел на кровати, в том же домике, где прожил пятьдесят лет, и смотрелся так, что краше в гроб кладут, но мы поболтали какое-то время, полчаса или где-то так, и он сказал, до чего счастлив, что я беременна и что Джеффри скоро станет отцом, а сказать он мне хотел, что Нелли – его жена – всегда говорила, что времена, когда ее дочки были маленькими, остались счастливейшими в ее жизни, и он хотел, чтобы я это знала, и надеялся, что ближайшие годы такими для меня и станут.

– Да, и впрямь милый человек вроде, – признает Силвия. – И как, стали?

Мэри задумывается над ответом.

– Счастливейшие времена в моей жизни? Наверное, да – пока.