Текст книги "Прикосновение к любви"

Джонатан Коу
Прикосновение к любви

Замечание от автора

Мне хотелось бы поблагодарить Мишель О’Лири за возможность написать роман об адвокате, а также Пипа Лэтти – за то, что познакомил меня с романом Симоны Вейль, который оказал большое влияние на эту книгу.

Рукопись на различных этапах готовности читали мои друзья, и мнение их оказалось весьма полезным; но два человека были особенно щедры в похвале и критике. Вот их имена – Нуала Марри (первая половина книги) и Ральф Пайт (вторая половина). Большое им спасибо, а также, чуть не забыл, спасибо Анне Хейкрафт, чьи советы были прозорливыми и ценными.

Я также благодарен Эмме Кроферд, в чьем переводе читал «Тяжесть и благодать» Симоны Вейль.

Часть первая
ВСТРЕЧА РАЗУМОВ

Четверг, 17 апреля 1986 г.

– Дорогая, не говори глупостей, конечно, никакой ядерной войны не будет.

…

– Я как раз подъезжаю к развязке 21. Через двадцать минут должен быть в Ковентри. Мне надо заскочить в университет.

…

– Да не слушай ты его. Он ничего не понимает. Этим миром управляют душевно здоровые и разумные люди, такие как мы с тобой.

…

– Я тоже по тебе скучаю. Поцелуй за меня Питера. И скажи ему, что я…

…

– Что? Нет, какой-то маньяк меня подрезал. Некоторые несутся под девяносто миль в час. Не понимаю, почему полиция их не хватает.

…

– Не знаю, успею ли заскочить к нему. Вряд ли, если я хочу сегодня добраться до дома.

…

– Да и вообще, что я ему скажу? Я его столько лет не видел. Даже забыл, как он выглядит.

…

– Нет, я не понимаю, почему мы должны разрешить ему пожить в нашем загородном домике. Мы купили его для себя, а не чтобы селить в нем чужих.

…

– Что значит – у него был странный голос?

…

– Дорогая, он ничего не понимает. И ты тоже. Ливия, Сирия, Америка, Россия – положение очень запутанное. Если ты в самом деле думаешь, что мир готов ввергнуться в войну, то… ну, тогда я, конечно, приеду домой.

…

– Ладно, давай адрес.

…

– Да, заскочу вечером после университета. Это значит, что домой я раньше десяти не попаду. А может быть, и позже. Нет, я сам найду, у меня есть с собой карта.

…

– Только не паникуй. Не смотри новости, если они тебя расстраивают.

…

– Я сам скажу ему по поводу домика. Сомневаюсь, что с ним что-то не так. Возможно, он перетрудился. Знаешь, как бывает со студентами – неделями ничего не делают, а затем не ложатся спать до рассвета.

…

– Не волнуйся. Я все сделаю.

…

– Ты тоже.

…

– Целую, целую.

* * *

Тед съехал с развязки 21 и повернул на шоссе М69. Он давно пришел к выводу, что самое главное – это поддерживать с клиентами добрые отношения. Он почти не рассчитывал на то, что университет сделает еще одну покупку, но после разговора с доктором Фаулером прошло несколько недель, и ему хотелось проверить эффективность новой системы. Убедившись, что средняя полоса пуста, он позволил себе скосить взгляд на пассажирское сиденье, на папку, в которой лежали личные сведения о клиентах. Левой рукой он принялся листать страницы, пока не добрался до буквы «Ф». Фаулер, Стивен, доктор. Женат, двое детей: Пол и Никола. 24 марта Никола ходила к зубному врачу. Два удаленных зуба. Теперь есть с чего начать разговор. («Стив! Рад снова вас видеть. Решил вот заскочить. Да так, оказался поблизости. Как жена и дети? Надеюсь, зубы у малышки Никки больше не болят? Хорошо. Рад слышать…»)

В студгородок он приехал незадолго до пяти, но доктор Фаулер уже ушел домой. Записка на двери его кабинета извещала, что желающие получить консультацию могут застать его завтра утром.

На автостоянку Тед возвращался кружным путем, с удивлением ловя себя на том, что наслаждается вечерним солнцем и непривычным ощущением, возникшим оттого, что вокруг молодые люди. Подойдя к машине, он не стал залезать внутрь, а устроился на капоте и огляделся. К встрече с доктором Фаулером он готовился с той самой целеустремленностью, что позволила ему недавно второй раз подряд получить самое желанное в фирме звание «Торговец года», так что только теперь он смог всерьез задуматься о телефонном звонке Кэтрин. Ничего приятного звонок не сулил. У Теда не было никакого желания вновь встречаться с Робином, иначе он давно бы уже навестил его – в один из своих предыдущих приездов в университет. Меньше всего ему хотелось взваливать на себя заботы о Робине – а такое вполне вероятно, если Кэтрин права и у того и впрямь серьезные проблемы.

Хотя, с другой стороны, она ведь всегда преувеличивает.

Теду не улыбалось ввязываться в это дело безоружным, он сознавал, что отчасти его беспокойство объясняется недостатком информации. Встретиться с Робином сейчас, после четырех лет, о которых он ничего не знает, – это все равно что встретиться с незнакомцем.

Тед еще какое-то время размышлял, затем достал папку и открыл ее на букве «Г». Страницы мягко шелестели на ветру. Вскоре он записал о своем старом друге все, что знал.

Грант, Робин.

В 1981 г. окончил Кембридж.

В последний раз видел его на свадьбе в 1982 г.

Посылал ему открытки на Рождество и письма с новостями о нашей семье. (NB: он поэтому знает о домике?)

Семья: мать, отец, одна сестра.

В настоящее время работает над диссертацией – уже 4 (?) года.

Утверждают, что голос у него звучит «странно» и «удрученно».

Сказал, что ему нужен отдых.

Острая реакция на события последних двух дней: говорит, что не следовало посылать в Ливию бомбардировщики.

Тед отложил ручку, нахмурился и почувствовал себя совсем уж скверно. За четыре года человек может сильно измениться. Он надеялся, что Робин не ударился в политику.

Въезжая в юго-западные пригороды Ковентри, Тед остановился, чтобы изучить карту в атласе, и обнаружил, что нужной страницы нет. Книжица распадалась на части, и он уже больше месяца собирался ее заменить, так что винить следовало только себя. Разумнее всего было бы расспросить какого-нибудь прохожего. Но Тед предпочел наугад петлять по переулкам, разглядывать дома и слушать чириканье птиц, мешавшееся с музыкой из радиоприемника, послушного его опытной руке. Все, что угодно, только бы отдалить встречу.

Через несколько минут, обогнав парочку пешеходов, не вызвавших у него никакой симпатии – по причинам разным, но одинаково иррациональным, – Тед увидел девушку, быстро шагавшую в попутном направлении. Тед посигналил. Девушка вздрогнула, обернулась, и Тед с огорчением обнаружил, что это индианка. Вряд ли она поймет, о чем он ее спрашивает. Но менять решение было поздно, девушка уже поравнялась с открытым окошком.

– Да? – сердито спросила она.

Тед посмотрел в настороженные, враждебные глаза. На какой-то миг он даже растерялся, осознав, что связался с личностью незаурядной и сильной. Он опустил глаза и увидел, что на левой манжете не хватает пуговицы.

– Я просто хотел узнать, не могли бы вы мне подсказать, – забормотал Тед, – как найти… – И он назвал улицу, на которой жил Робин.

– Где? – спросила девушка, и, как отметил Тед, скорее удивленно, чем непонимающе.

– Здесь.

Он неловко пролистал папку и нашел клочок с адресом, который накорябал сразу после разговора с Кэтрин. Тед протянул девушке бумажку.

– Я только что оттуда, – сказала она, – Вам нужен Робин?

– Да.

– Это сразу за углом. Надеюсь, вам его компания доставит больше удовольствия, чем мне.

И девушка зашагала прочь – поплотнее запахнув пальто и сунув руки в карманы, несмотря на теплый вечер. Несколько секунд Тед растерянно смотрел ей вслед, затем спохватился, высунул голову в окно и крикнул:

– Робин Грант? Вы знакомы? Вы его подруга?

Девушка не остановилась, не замедлила шаг и даже не повысила голос; ее ответ можно было разобрать с большим трудом.

– Откуда мне знать?

Тед смотрел вслед тающей вдали фигуре, пока у него не заболели глаза. Он словно оцепенел от смущения. Затем медленно, с еще большей неохотой, развернулся в три приема и въехал в переулок, на который указала девушка.

По адресу, записанному на клочке, находилось типовое высокое здание, выкрашенное в тоскливый мышастый цвет, от тротуара его отделяла унылая полоска чахлого палисадника. Тед вышел из машины, запер дверцу. Тихая улочка была вся обрызгана ласковым вечерним солнцем. Тед перекинул пиджак через плечо, ослабил галстук, подошел к двери и нажал на звонок, помеченный «Грант Р.».

Некоторое время ничего не происходило. Потом донесся далекий звук открываемой двери, шаги, за матовым стеклом мелькнула тень, входная дверь отворилась, и на Теда уставилось незнакомое бледное, небритое лицо.

– Робин?

– Заходи.

– Ты звонил Кэтрин. Она сказала, что я приеду?

– Да. Заходи.

Робин молча повел Теда из света в сумрачный коридор, мимо подножия крутой лестницы, к двери справа. Его квартира оказалась совсем уж мрачной: шторы задернуты, воздух сперт и провонял табаком. Когда глаза привыкли к темноте, Тед внимательно осмотрел скудно обставленную комнату – и неприбранную кровать у стены, и повсюду раскиданную одежду, и две книжные полки, забитые под завязку, и три красных блокнота, лежавших стопкой. На каминной полке стоял приемник, настроенный на Радио-4: бесстрастный мужской голос рассказывал о последних событиях в Триполи и Вестминстере[1]1
  В 1986 г. ВВС США нанесли бомбовый удар по Триполи, столице Ливии; Вестминстер – политический центр Великобритании, где размещаются Букингемский королевский дворец, парламент и т. д. (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть].

– Ты что, не ждал меня так скоро? – спросил Тед.

– Прости. Я потерял счет времени. Садись.

Робин расчистил диван, скинув на пол груду рубашек и трусов.

– Ну, Робин, – начал Тед, разглядывая его и спрашивая себя, почему тот не одет (Робин был в одном лишь банном халате красного цвета и шлепанцах), – вот мы и встретились, и обстоятельства ныне совсем другие…

– Как Кейт? – спросил Робин.

– С ней все хорошо. Все очень-очень хорошо… Забавно… – добавил Тед, чтобы нарушить неловкое молчание, – я тут остановился спросить дорогу и заговорил с твоей знакомой.

– Да?

– Да. Она мне показалась немножко… азиаткой.

– Ее зовут Апарна.

– По-моему, ужасно красивая женщина. Это тебя она навещала?

– Да.

– Что ж, похоже, в друзьях у тебя недостатка нет, Робин.

– Мы поссорились.

– Да? Надеюсь, ничего серьезного?

– Очень серьезно. Из-за книги.

Снова повисла тишина. Тед, профессиональный манипулятор, знающий, как завоевать доверие собеседника, чувствовал, что не может совладать с апатичным минимализмом Робина. Однако, к его счастью, разговор вдруг вывернул в другое русло.

– Кстати, Тед, я говорил с Кейт по поводу домика, и, похоже, она считает, что никаких сложностей с этим не будет. Надеюсь, ты привез с собой ключи?

Замешательство Теда было слишком сильным, чтобы он мог с ходу ответить на такой вопрос. Робин сел на кровать, стоявшую напротив дивана, и продолжил (голосом ровным, бесстрастным, монотонным):

– Знаешь, если бы я не мог куда-нибудь уехать, то, наверное, сошел бы с ума. Или произошло что-нибудь еще. Я чувствую себя таким уставшим. Думаю, мне надо отоспаться. Думаю, мне надо отдохнуть. Мне надо уехать. Побыть одному. Я напуган. Я не понимаю, что делаю. Последние дни я не понимаю, что делаю. Я не знаю, где был. Я зашел в магазин. Я взял тюбик зубной пасты и вышел. Та женщина побежала за мной. Она сказала: «Вы не заплатили». Я повредил палец. Споткнулся на лестнице и повредил палец. Я вымотан. Мне холодно. Я голоден. Я всегда голоден. Я поставил в духовку замороженный пирог и достал его через полчаса, но я не включил духовку. Забыл. Я ел хлеб. Я слушаю радио и не верю своим ушам. Она разрешила им воспользоваться нашими авиабазами. Они летали с наших авиабаз бомбить Ливию. Я боюсь. Я должен уехать. Я всегда хотел вернуться на Озера. Там тихо и чисто, и я был там в детстве. Я ездил туда с семьей. С родителями и сестрой. Одна из мыслей, которые преследуют меня последние дни, – я так скучаю по своим родным. Как глупо, что я вот так отрезал себя от них. Если я не смогу пожить в твоем домике, я им напишу, спрошу, нельзя ли мне вернуться домой, пожить у них. Но так будет лучше. Гораздо лучше.

Возможно, этот монолог и тронул бы человека помягче, чем Тед. На самом деле такой монолог мог тронуть даже Теда, если бы он слушал. Но Тед с ужасом разглядывал хаос в квартире Робина и думал про домик в Озерном крае, и чем дольше он разглядывал и думал, тем сильнее становилась его решимость. Они купили этот домик на деньги, оставшиеся после смерти матери Кэтрин в 1983 году. Он тогда смог осуществить свою мечту, и Озерный край перевесил Корнуолл. Домик стоял недалеко от шоссе, соединяющего Торвер и Конистон, и от чудесного вида на водные просторы его отделяла лишь полоска дремучего соснового бора шириной в полмили. Тед с Кэтрин опасались, что поначалу местные жители отнесутся к их появлению как к вторжению, но, к счастью, без труда вписались в тамошнее общество: единственные соседи – живущие через дорогу Бернеты – оказались очаровательной супружеской парой из Харроу, всегда готовой составить компанию для партии в бридж. И Тед не желал подрывать свое положение среди этих людей, пригласив сомнительного знакомого, который ведь явно же понятия не имеет, как нужно заботиться о собственности. Глаза Теда, привыкшие наблюдать за хозяйственным усердием Кэтрин, быстро углядели и грязь, въевшуюся в плинтус, и пепел на ковре, и паутину по углам. Разумеется, нельзя говорить, что именно неряшливость Робина – истинная причина отказа. Тут требовалась маленькая невинная ложь.

– Дело в том, Робин, – начал Тед, – что Кэтрин немного поторопилась. Наверное, забыла, что сейчас в домике живет моя мать. Она пробудет там еще минимум месяц.

В полной тишине Робин смотрел на него – лицо отсутствующее, взгляд застывший. Тед спросил себя, а слышал ли Робин его слова, воспринял ли их, понял ли его объяснение, вполне обоснованное и достойное. Он попытался сформулировать вопрос: «С тобой все в порядке?», «У тебя какие-то проблемы?» – но фраза почему-то не складывалась. В конце концов Тед услышал свой голос:

– Ну, как насчет того, чтобы перекусить?

* * *

Выяснилось, что на кухне нет никакой еды, кроме остатков маргарина и ополовиненного пакетика с размякшим сливочным печеньем. Тед вышел поискать лавку, торгующую рыбой с жареной картошкой. В таких заведениях он не бывал уже несколько лет, а потому поразился, что с него содрали больше трех фунтов. Владелец сообщил, что сейчас это совершенно обычная цена, даже для севера. Вернувшись в квартиру, Тед обнаружил, что Робин не достал чистые столовые приборы и не подогрел тарелки, о чем он его попросил, а сидит за столом и что-то пишет.

– Извини, – сказал Робин, – Я не думал, что ты вернешься так скоро.

Тед отправил его на кухню, а сам тайком глянул на листок. Это было письмо, адресованное матери, и начиналось оно так:

Вероятно, для тебя это станет неожиданностью, но я подумываю о том, чтобы вернуться домой и немного там пожить. Надеюсь, тебе нравится эта идея, в последнее время мы ведь мало общались, но я давно подумываю, как бы было неплохо вновь увидеть вас обоих. Кажется, я в последнее время совершил немало ложных шагов, и теперь мне очень нужно уехать отсюда и все обдумать. Наверное, я не очень ясно выражаюсь, но я попытаюсь объяснить понятнее…

Больше он ничего не написал. Тед недоуменно перечитывал письмо, когда в комнату вернулся Робин. Не желая, чтобы его сочли назойливо любопытным, Тед сделал вид, будто разглядывает красные блокноты.

– Что здесь? – спросил он.

– Рассказы, – ответил Робин.

Он протянул Теду чуть тепловатую тарелку и нож с вилкой.

– Значит, все пишешь?

– Когда как.

– У меня сохранился тот номер студенческого журнала. – И Тед улыбнулся воспоминанию. – Знаешь, тот самый, куда мы вместе пописывали? Там был твой рассказ и моя статейка.

– Не помню.

– Я написал про объектно-ориентированное программирование. Мне еще все говорили, что статья написана с большим юмором.

Робин покачал головой и принялся есть картошку руками.

– Что ты сейчас пишешь?

– Да так, – устало ответил Робин, – цикл рассказов. Честно говоря, не знаю, зачем я их пишу. Здесь четыре связанных друг с другом рассказа. О сексе, дружбе, выборе и тому подобном.

– Четыре? – удивился Тед. – Но я вижу только три блокнотика.

– Один забрала Апарна. Я хотел, чтобы она прочла; она взяла его сегодня днем. – Робин вытащил из пакета кусок трески и пару раз нехотя куснул. Затем вдруг добавил: – Прежде чем что-то сказать, надо хорошо подумать. Ты не согласен?

– Прошу прощения?

– Я говорю, прежде чем что-то сказать, надо хорошо подумать.

– То есть?

С неожиданным дружелюбием Робин подался вперед.

– Слово может быть смертельным оружием. – Он на мгновение замолк, явно довольный фразой. – Одно слово может разрушить работу миллиона других. Неуместное слово может погубить что угодно: семью, брак, дружбу.

Теду захотелось спросить, с какой стати Робин считает себя знатоком семейных уз, но он воздержался.

– Не соглашусь с тобой, – только и сказал он.

– Просто я подумал, как же легко оказалось расстроить Апарну. Понимаешь, она показала мне эту книгу. – Робин отодвинул тарелку в сторону – раз и навсегда. – Новую книгу в переплете. Я увидел, что это не библиотечная книга, и решил поддразнить ее. «С каких это пор люди вроде тебя могут себе позволить такие книги?» – спросил я. И она ответила, что книгу ей подарил один из авторов, с которым она дружна. Я взял книгу и взглянул на титульную страницу, там стояло два имени, английское и индийское. Тогда я ткнул в индийское имя и спросил: «Наверное, это твой друг?» А она посмотрела на меня, медленно забрала книгу из моих рук и сказала: «Ты только что выдал себя с головой».

Тед недоумевал. Он соображал – сосредоточенно и быстро, стараясь не заплутать в собственных мыслях. Что стряслось с этим человеком, раз они вообще не понимают друг друга? Он всегда считал, что дружба – это встреча разумов, равно как и брак. Они с Кэтрин не только понимали друг друга, когда говорили, но нередко они понимали друг друга, даже когда не говорили. Порой он знал, о чем она думает, еще до того, как она об этом говорила. А она зачастую знала, о чем он подумает, еще до того, как он подумал. Интеллектуальная совместимость – это ведь верная спутница его жизни, непреложный факт его жизни, она вошла в привычку, она – данность, подобно служебному автомобилю или теплице, для которой, как вспомнилось ему вдруг, он собирается купить в эти выходные три новых стекла.

В чем смысл невразумительного рассказа Робина? Вероятно, дело в том, что один из авторов книги – индиец и Апарна по какой-то причине обиделась, что ее связали с этим индийцем. Но ведь Апарна сама индианка? Что за нелепое имя. Если не искать деликатных определений, то ее следует назвать чернявой. У нее темные волосы. Правда, красного пятнышка посреди лба у нее нет, но этому наверняка найдется объяснение. Почему индианка не хочет, чтобы ее связывали с индийцем, исходя лишь из того, что они оба индийцы?

И Тед в самой ясной форме задал этот вопрос Робину.

– Не все так просто, – сказал Робин, – Понимаешь, я знаю ее уже четыре года. Когда я здесь появился, она уже была. Она здесь гораздо дольше меня. Шесть лет, семь, – Его речь стала прерывистой, словно он утратил привычку объяснять что-то людям, – Когда Апарна только приехала сюда, она гордилась своим происхождением. Она выставляла его напоказ. Ты видел, как она сегодня одета – она не всегда так одевалась. Кроме того, в те дни она пользовалась известностью, настолько большой известностью, что я ревновал.

Разумеется, она всегда находила время для меня. Мы были очень близки, в каком-то смысле. Но все равно, стоило мне заговорить с нею у библиотеки, как тут же подходили люди, здоровались, останавливались поболтать. Мне приходилось из кожи вон лезть, чтобы вставить хоть слово. К ней подходили не только студенты, но и профессора, преподаватели, библиотекари, повара из столовой. Ты не поверишь. То, что ты видел сегодня, – это всего лишь тень. Теперь она живет одна. В многоквартирном доме на противоположном конце города. На пятнадцатом этаже. Я единственный человек, с кем она видится. Ее все забыли. Она всем наскучила.

Повисла тишина, которая, как казалось Теду, запросто могла продлиться до бесконечности.

– И что? – спросил он.

– Расизм не обязательно должен быть явным. И расизм не обязательно должен быть неожиданным, и он может проявиться в чем угодно. Она устала от того, что ее воспринимают как иностранку; она устала от того, что это первое, на что люди обращают внимание. Она приехала сюда всего лишь работать, защитить диссертацию, но обнаружила, что люди решили украсить ею свою жизнь. «Внести немного колорита», как она говорит. Она старалась изо всех сил, чтобы ее воспринимали всерьез, но ничего не помогало. И теперь она считает, что я такой же, как все. Что даже я воспринимаю ее как все. И она сердита на меня и на остальных; но все равно я помню эту ласковость, эту теплоту, которых я больше ни у кого не встречал.

Тед, который понятия не имел, как реагировать на эти слова, принялся собирать тарелки.

– У тебя никогда не было чувства, – снова заговорил Робин, – будто ты всю свою жизнь принимал неверные решения? Или, что еще хуже, ты никогда в жизни, в сущности, не принимал никаких решений? Ты видишь, что было время, когда ты мог… ну, например, кому-нибудь помочь, но у тебя вечно не хватало смелости? Было такое?

Тед приостановился в дверях кухни.

– Похоже, ты сейчас не в самом лучшем состоянии, Робин.

Робин проследовал за ним на кухню и теперь наблюдал, как тот складывает тарелки в раковину.

– Ты ни разу не спрашивал себя, какой вообще смысл принимать решения, если миром правят маньяки, если все мы зависим от милости чьих-то интересов, над которыми у нас нет никакой власти, если мы не знаем, когда грянет что-то ужасное, война там или что-нибудь еще в этом роде?

– Разумеется, ты совершенно прав. Послушай, Робин. – Тед повернулся к нему и неожиданно спросил: – Послушай, у тебя нет нитки с иголкой? У меня тут пуговичка оторвалась.

– Есть. В туалетном столике.

Они вернулись в комнату. Тед нашел иголку, катушку белых ниток и начал вдевать нитку.

– Да ты говори, говори, – предложил он. – Я тебя очень внимательно слушаю.

– Просто я чувствую… Мне нужно уехать и начать все сначала. У тебя никогда не возникало такого чувства?

– Иногда. – У иголки было очень маленькое ушко, и у Теда никак не получалось продеть нитку.

– Я хочу сказать, я просто не знаю, куда ухнули последние несколько лет. Похоже, я так ничего и не достиг, ни в личной жизни, ни в науке, ни в творчестве. Я чувствую, что перестал ориентироваться.

– Да-да, я понимаю.

Тед послюнявил кончик нитки, надеясь, что так она легче пролезет в игольное ушко.

– Я больше не вижусь с родными. Я больше не получаю известий от сестры. В университетах больше нельзя найти работу. Я не понимаю, какие выводы получатся из моей диссертации. Мои отношения с женщинами заканчиваются крахом. Всюду я вижу один лишь негатив. Всюду мне видятся сплошные изъяны. Все представляется бесполезной тщетой. Ты понимаешь, что это за чувство?

Тед, который наконец сумел продеть нитку, отыскал в нагрудном кармане запасную пуговицу и теперь снимал рубашку. Ответил он, стягивая рубашку через голову:

– Продолжай-продолжай. Я понимаю, что ты имеешь в виду.

– Я читаю эту книгу. Она… ну, я думаю, она кое-что прояснила насчет того, что мне, возможно, предстоит пережить. Эта женщина, она так много говорит о «я».

– А я – говорит?

– О «я». О чувстве своей личности. Понимаешь, о восприятии самого себя, о понимании, кто ты есть.

– А, понятно, – пробормотал Тед.

Ему не удалось затянуть узелок, нитка соскользнула, и теперь надо было начинать все сначала.

– Ты слушаешь?

– Конечно слушаю. Ты не против, если я на минуточку зажгу свет? У меня тут что-то не получается.

– А ты сам как считаешь? – спросил Робин, пока Тед вставал и включал свет.

– Что я считаю?

– Как, по-твоему, мне поступить?

– Ну… – Тед вновь послюнявил нитку, затем сказал: – Может, все дело в твоем одиночестве? Почему бы тебе не завести подружку, а?

– Что?

– Знаешь, человека, который будет убираться у тебя в квартире, а вечерами болтать с тобой. Девушку, непохожую на эту Апарну, которая только и знает, что спорить. Какую-нибудь надежную, хорошую девушку, умеющую поддержать когда надо.

– И что мне это даст?

Тед уловил в голосе Робина презрительную нотку и, хотя он был занят очередным узелком, поднял взгляд. И очень серьезно произнес:

– Я знаю одно, Робин. До брака с Кэтрин я никогда не был по-настоящему счастлив.

Робин отвел глаза.

– Я больше не хочу связываться с женщинами, – сказал он и вышел из комнаты.

Тед отложил иголку, покрутил эти слова в голове и мысленно сделал заметку – не забыть занести их в папку, так как они подтвердили, точнее, пробудили его собственную теорию, которую он однажды составил по поводу Робина. Впрочем, нет, первой эту теорию предложила Кэтрин – еще в Кембридже.

– Не говори глупостей, – сказал Тед тогда, – Робин такой же нормальный, как ты и я.

Но постепенно эта мысль перестала казаться такой уж невероятной, и Тед преодолел свою первоначальную антипатию к ней. Странным образом эта мысль даже примирила его с дружбой, которая связывала Робина и Кэтрин, с тем явным удовольствием, какое они получали от общества друг друга. К концу последнего семестра они втроем были практически неразлучны. Однажды Кэтрин сказала:

– Теперь понятно, почему он такой ранимый.

– Ранимый?

– Да. Они всегда очень ранимые.

Позже Тед спросил Робина, действительно ли тот считает, что это так, что они всегда очень ранимые, и Робин ответил, что да, так и есть, и добавил, что некоторые люди, которыми он весьма восхищался, были гомосексуалистами. Теда потрясли эти слова, которые он счел шокирующим признанием. Но он сказал себе: «Ничего страшного, просто он чуть менее удачлив, чем все остальные», и эта демонстрация либерального мышления позволяла ему гордиться собой. Впрочем, и у либерализма имелись свои пределы. Например, Тед никогда бы не оставил Робина в одной комнате с Питером. Тед считал, что там, где речь идет о детях, осторожность никогда не бывает лишней.

Робин вернулся и отдернул занавески на окне рядом со столом. Небо потемнело.

– Полагаю, тебе скоро пора возвращаться.

– Я как раз об этом думаю, – сказал Тед. На самом деле он думал, что удобно заглянуть к доктору Фаулеру завтра с утра пораньше, чтобы ближайший месяц больше не посещать эту унылую часть мира. А еще он думал, что, несмотря на тошнотворную обстановку в квартире Робина, есть неплохой шанс заночевать здесь, – Выглядишь ты не ахти, а у меня нет особых причин спешить домой. Давай-ка я звякну Кэтрин и скажу, что приеду утром?

– Как знаешь, – ответил Робин.

Его ответ не очень-то походил на фонтан благодарностей, которых ожидал Тед.

– Тогда, может, прошвырнемся куда-нибудь пропустить по стаканчику? Ты не думаешь, что это тебя немного взбодрит? А еще я мог бы прочесть твой рассказ.

– Ладно, я оденусь.

Пока Тед звонил, Робин нашел на кухне одежду почище и переоделся. Он вернулся в комнату как раз вовремя, чтобы услышать последние слова Теда.

– Кто такой Питер? – спросил он.

– Питер? Не может быть, чтобы я его ни разу не упомянул в одном из своих писем. Наш первенец. Ему два года.

– А. Ну да.

– Да… – Тед улыбнулся, – Чудесный мальчуган.

Робин взял один из блокнотов и сунул в карман брюк.

– Если мы идем, то пошли, – сказал он.

Теплая ночь в середине апреля; дело близится к одиннадцати. Робин с Тедом только что вышли из паба и движутся к новой цели, Робин – впереди, Тед старается не отставать. Жители Ковентри спят или готовятся отойти ко сну; но эти двое продолжают идти вперед, тяжело дыша, – два друга, которые больше не друзья.

По Мейфилд-роуд, по Бродвею, через лужайку для игры в шары – месту, где так часто грезил Робин. Здесь он сидел ветреными весенними субботами, наблюдал за супружескими парами, которые развлекались, искусно и весело соревнуясь друг с другом, в своих сверхспортивных ветровках и шерстяных наушниках. Или за стариками, все еще привязанными друг к другу, все еще привязанными к городу, в котором они росли, жили и работали, в котором они родились. Он наблюдал за ними весенними ветреными субботами, чувствуя одновременно презрение и зависть. Ему хотелось быть вместе с ними, хотелось показать собственное умение, ибо когда-то он тоже играл в шары – вместе с матерью, отцом и сестрой. Конечно, долгое отсутствие практики даст о себе знать, поначалу его движения будут слегка неуверенными. И в то же время он желал одного – оставить их, потому что его обжигало прикосновение их испуганных случайных взглядов, мимолетных, но красноречивых взглядов, в которых безошибочно читался вопрос: «Кто этот странный человек и почему он смотрит на нас?»

Через дорогу, в Спенсер-парк. Там осенью шумят деревья, и нужно лавировать между детишками, которые сражаются в футбол, обозначив ворота грудами курток. Но в этот вечер здесь тихо и пусто, если не считать молодой женщины, выгуливающей пса, – она немного опрометчива, но, наверное, с собакой она чувствует себя в безопасности: как-никак, немецкая овчарка, и довольно крупная. Молодая женщина не здоровается и отводит взгляд. А как только она проходит мимо, наступает полное спокойствие. И вот впереди городские огоньки, они манят их, двух товарищей, которым нечего предложить друг другу в смысле товарищества, и шаг их вновь ускоряется.

По стальному пешеходному мосту через железную дорогу. В столь позднее время составов почти нет, поезда до Лондона, Бирмингема и Оксфорда уже все прошли, но когда эти двое идут по пешеходному мосту, под их ногами грохочет товарняк. Поезд такой длинный и шумный, что говорить невозможно. Ну и хорошо, у них нет желания разговаривать, хотя сторонний наблюдатель, если таковой проходил бы мимо, заметил бы на лице Теда признаки нарастающего беспокойства, гримасу уже сформулированного, но еще не высказанного вопроса. Но Робин не замечает подобных нюансов; он посмеивается про себя над граффити, которые целиком покрывают бортики пешеходного моста, снизу доверху, из конца в конец. «Анархия – единственный выход». «Скажи нет ракетам». «Я видел фнорды»[2]2
  Слово «фнорд» (fnord) – из разряда неопределимых, с ускользающим смыслом. Впервые оно было использовано в трилогии Уилсона «Иллюминатус». Это своего рода пароль для посвященных, для адептов киберпанка во всевозможных его проявлениях. Означать оно может что угодно, но, по сути, «фнорд» – это фига в кармане и одновременно шутка-пароль, проставляющаяся после фраз, которые могут оказаться шутками, а могут таковыми и не оказаться. Увидеть фнорды может только тот, кто знает и понимает. Фнорд.


[Закрыть]. «Обессилить насильников». «Так много нужно сказать, так мало краски». «Долой азиатов». «Черномазые говно». Кое-что из этой писанины, похоже, привлекает его, но чем именно, остается непонятным его доверенному лицу (к которому он не испытывает никакого доверия), поскольку косые взгляды Теда становятся все более и более недоуменными и настороженными. И все более косыми. Поэтому теперь они не разговаривают – не только словами, но и глазами.

По Гровенор-роуд – справа пустой склад, слева жилые дома, некоторые заколочены. И вот они шагают по пешеходному тоннелю, а затем по Уорик-роуд, мимо светящихся окон риелторских агентств, мимо двери переполненного винного бара, из которого выходят люди. Здесь Робин на мгновение замедляет ход, но тут же идет дальше, еще быстрее. Тед останавливается и смущенно оглядывается на дверной проем, а затем устремляется вдогонку. Он догадывается – как раз вовремя, – что замыслил Робин, что является движущей силой и главным побуждением этого стремления вперед: выпивка, много выпивки. Он прямо задает этот вопрос и получает ответ – кивок и молчание. Теперь Робин снова останавливается, на этот раз он смотрит на витрину книжного магазина. Он не обращает внимания на главный стенд с книгами в мягких обложках и иллюстрированными книгами, сосредоточив внимание на объемистом томе, едва видном в правом углу витрины: «Крах современной литературы» Леонарда Дэвиса. Чтобы привлечь потенциальных покупателей, на обложку пришлепнута наклейка, которая гласит, что профессор Дэвис является жителем этих мест. Робин цокает языком.