Текст книги "Сиротский Бруклин"

Джонатан Литэм
Сиротский Бруклин

Моему отцу

Вступление

Никогда не пытайтесь судить о человеке по внешности. Взять, к примеру, меня: нацепите на меня соответствующие шмотки, и я запросто сойду за карнавального зазывалу, аукциониста, уличного актера-мима или сенатора, устраивающего обструкцию сопернику. А причина всему – мой Туретт [1]1
  Полное название заболевания героя – синдром Туретта, комплексное поражение центральной нервной системы. Характеризуется тикоидными (т. е. непроизвольными, часто повторяющимися) подергиваниями мышц лица, шеи, верхних и нижних конечностей, а также чрезмерными насильственными сокращениями мускулатуры и мышц, участвующих в речевом акте. Больным свойственны не зависящие от их воли импульсивные выкрикивания отдельных звуков и слов и другие симптомы, подробно описанные в романе. (Здесь и далее – прим. ред.).


[Закрыть]. Мышцы, которые заведуют у людей речью, у меня очень редко пребывают в покое, будто я постоянно то ли шепчу, то ли старательно читаю вслух. Кадык так и подпрыгивает, челюстная мышца пульсирует под щекой, как миниатюрное сердце, однако при этом не раздается ни звука, слова беззвучно вырываются из моего горла, словно призраки самих себя, пустые фантики дыхания и тона. (В фильме про сыщика Дика Трейси мне бы пришлось играть Мамблза.) В этом недоделанном виде слова вырываются из рога изобилия моего мозга, чтобы добраться до оболочки мира, пощекотать реальность, как пальцы щекочут клавиши пианино. Ласково, легко. Они моя невидимая миротворческая армия, миролюбивая орда. Они не причиняют зла. Они успокаивают и объясняют. Поглаживают. Они повсюду устраняют недостатки, укладывают волоски на место, улаживают скандалы. Пересчитывают и полируют серебро. Ласково похлопывают пожилых леди пониже спины, вызывая этим их смешки. Однако – вот в чем главное достоинство – когда они обнаруживают что-то уж слишком идеальное, когда поверхность оказывается отполирована слишком гладко, когда скандалы улажены, а пожилые леди всем довольны, тогда моя маленькая армия бунтует, распадается на воинственные вооруженные отряды. Реальность нуждается в изъянах, она не существует без них, как дорожное покрытие – без трещин. Мои слова начинают нервно искать щели, потому что им нужно слабое место, ранимое ухо. А потом, когда оно бывает найдено, возникает необходимость, даже зуд какой-то, заставляющий громко кричать в церкви, в детской, в переполненном кинотеатре. Сначала этот зуд донимает. Что нелогично. Но вскоре он превращается в мощный поток. Во вселенский потоп. Этот зуд – вся моя жизнь. Вот опять я чувствую, что он начинается. Заткните уши. Постройте ковчег.

– Съешьте меня! – кричу я.

– Умеяпоонрот, – даже не повернув головы, пробормотал Гилберт Кони в ответ на мой взрыв.

Я едва смог разобрать слова – «У меня полон рот». Справедливые, но насмешливые, причем насмешка какая-то неубедительная. Привыкший к моим словесным страданиям, Гилберт обычно даже не удосуживался комментировать их. А сейчас он с шуршанием подтолкнул ко мне бумажный пакет из «Белого замка» – в нашем районе несколько пекарен-забегаловок этой фирмы.

– Набейбрюхо, – невнятно пробормотал он.

Кони и не ждал, что я стану раздумывать. «Съешьменясъешьменясъешьменя!» – словно говорил сверток.

Я вновь съежился, чтобы в голове так сильно не зудело. И только после этого смог сосредоточиться. А потом решился отведать один из крохотных бургеров. Развернув упаковку, я приподнял верхнюю часть булочки, чтобы осмотреть россыпь мелких дырочек в паштете, на котором поблескивал склизкий слой порезанного кубиками лука. Придется сделать над собой усилие. Обычно я вынужден заглядывать в «Белый замок» и убеждаться, что аппетитные бургеры, выпекаемые автоматом, и есть эти липкие жареные комочки. Хаос и Контроль. А убедившись, я поступал приблизительно так, как предлагал мне Гилберт, – засовывал все это в свое ротовое отверстие. Мои челюсти работали, измельчая кусочки до того состояния, когда я смогу их проглотить. Я повернулся, чтобы взглянуть на окна дома.

Нет, все-таки еда в самом деле смягчает меня.

Мы вели наблюдение за сто девятым номером по Восточной Восемьдесят четвертой улице. Одинокий городской домишко, зажатый между гигантскими многоквартирными домами с привратниками. У дверей этих домов то и дело сновали посыльные по доставке горячей пищи из китайских ресторанчиков; посыльные приезжали сюда на велосипедах. В зыбком ноябрьском свете они выглядели усталыми мотыльками. В Йорктауне был обеденный час. Мы с Гилбертом Кони, выполнив часть работы, тоже сочли возможным перекусить и сделали крюк для того, чтобы заехать в испанский Гарлем и прикупить там бургеров. В Манхэттене остался только один «Белый замок» – на Восточной Сто третьей улице. И он далеко не так хорош, как остальные окраинные забегаловки. В здешнем «Замке» не видно, как готовится ваш заказ, и, по правде говоря, я уже начал сомневаться, не кладут ли они булочки в микроволновку вместо того, чтобы разогревать их на пару. Увы! Итак, нагрузившись провизией, мы снова припарковались перед нужным домом и продолжили наблюдение. Кстати, понадобилась какая-то пара минут для того, чтобы швейцары, стоявшие по обе стороны дверей, заметили нас. Заметили, что мы не только тут неуместны, но еще и слишком много шуму поднимаем. Ко всему прочему, мы были на «линкольне», но на ветровом стекле у нас не было ни наклейки, ни лицензии, удостоверяющих, что машина принадлежит агентству проката автомобилей. Но мы же оба здоровые парни – я и Гилберт. А потому они, возможно, приняли нас за копов. Хотя это не важно. Мы жевали и наблюдали.

Честно говоря, мы и сами точно не знали, что здесь делаем. Минна отправил нас сюда, даже не сообщив зачем. Впрочем, это дело обычное; чего не скажешь об адресе. Агентство Минны чаще всего посылало нас в Бруклин и лишь в редких случаях дальше Корт-стрит. Кэролл-Гарденз и Коббл-Хилл образовывали нечто вроде игральной доски, стороны которой разделяли союзников и врагов Минны. А я, Гил Кони и другие представители агентства были, как мне иногда казалось, чем-то вроде указательных флажков или составных частей для игры в «монополию», игрушечными машинками или солдатиками (разумеется, не в киверах), которых передвигали по этой игральной доске. Здесь, в Аппер-Ист-Сайде, мы были вне привычной территории, из другой игры: этакие «машинка и оловянный солдатик» в Стране сладостей. А может, машинка с солдатиком ведут расследование под руководством полковника Горчицы.

– А что это там нацарапано? – спросил Кони, указывая блестящим от масла подбородком на подъезд.

Я посмотрел туда.

– «Йорквилл-Дзендо», – прочитал я надпись на бронзовой табличке, висевшей на двери. Мой воспаленный мозг тут же принялся крутить и вертеть эти слова, играть ими, после чего остановился на том из них, что казалось более странным. – Съешь меня, Дзендо! – пробормотал я сквозь зубы.

Гилберт внимательно прислушался: он понял, что я в присущей мне манере удивляюсь чему-то необычному.

– Да, кстати, что значит «Дзендо»? – спросил он. – Что это такое?

– Может, что-то вроде дзена? – предположил я.

– Ты это о чем?

– Дзен-буддизм, – пояснил я. – Вдруг здесь живет дзен-мастер.

– Дзен-мастер? – оторопело переспросил Гилберт.

– Ну да. Бывают же кун-фу-мастера.

– Иди ты! – бросил Кони.

Обменявшись мнениями, мы удовлетворенно продолжили жевать. Разумеется, после этого разговора мой мозг начал глупо каламбурить: «Знать не знаю Дзендо, хорош в кен-до, кен-фу, фен-шу-мастер, фунго-ломастер, дзен-онанизм, съешьте меня!» Но эти каламбуры не хотелось громко озвучивать, во всяком случае не сейчас, когда нам надо было вскрыть, проинспектировать и пожрать «Белые замки». Чем я и занялся. Сунул себе в рот кусок, а потом посмотрел на дверь сто девятого, закинув голову так высоко, будто здание норовило на меня упасть. Кони и другие ребята из агентства Минны любили ходить со мной на слежку, потому что постоянные, навязчивые, неподвластные мне тики заставляли меня то и дело вращать глазами и осматривать интересующие нас объекты, что избавляло их от необходимости крутить шеями. Подобная логика объясняла и мою популярность в кампаниях по подслушиванию телефонных разговоров – дайте мне только список ключевых слов, которые следует выдергивать из разговора, и я больше ни о чем даже думать не буду, зато буквально выпрыгну из штанов, если услышу хоть малейший намек на искомое слово. От подобных заданий всех наших ребят обычно клонило в сон.

Пока я прожевывал номер три и следил за входом в «Йорквилл-Дзендо», у которого так ничего и не происходило, мои руки тщательно ощупывали бумажный пакет из «Замка», помогая убедиться, что еще три бургера не съедено. Вообще-то мы купили всего двенадцать штук. Кони хотел не только снабдить меня шестью бутербродами – нет, ему было приятно потрафить моим туреттовским навязчиво-неизбежным инстинктам, заставляющим меня постоянно все пересчитывать, уверяясь, что бургеров у нас поровну. Гилберт Кони был крупным парнем с золотым, как я подозревал, сердцем. А может, он просто легко поддавался обучению. Другие парни Минны хоть и дивились моим тикам и навязчивым состояниям, но раздражались и побаивались, что совершенно волшебным образом делало этих ребят сговорчивыми и послушными.

Вот из-за угла вышла какая-то женщина. Поднявшись на ступеньки дома, она шагнула к двери. Короткие темные волосы и квадратные очки – вот все, что я успел заметить, перед тем как она повернулась к нам спиной. На ней был жакет горохового цвета. Черные кудряшки на шее, мальчишеская короткая стрижка. Лет двадцать пять, судя по всему, а может, даже восемнадцать.

– Она входит в дом, – заметил Кони.

– Посмотри-ка, у нее ключ, – промолвил я.

– И чего от нас ждал Фрэнк?

– Он хотел, чтобы мы просто наблюдали. И делали заметки. Который час?

Кони смял очередную обертку от бургера и указал рукой на отделение для перчаток.

– Вот ты и делай заметки, – проворчал он. – Сейчас шесть сорок пять.

Я постучал рукой по пластмассовой крышке отделения для перчаток, и она издала изумительный звук, свидетельствующий о том, что бардачок пуст. Я сразу понял, что этот звук мне потом захочется повторить, и вытащил из бардачка записную книжку. «Девушка», – записал я. Потом перечеркнул это слово и написал снова: «Женщина, волосы, очки, ключ, 6:45». Я писал это для себя, чтобы иметь потом возможность описать женщину Минне. Если это понадобится. Потому что, насколько мы знали, он мог хотеть, чтобы мы просто напугали тут кого-то или дождались какой-то посылки. Оставив записную книжку на сиденье рядом с пакетом бургеров, я захлопнул крышку бардачка, а потом еще шесть раз постучал по пластмассе, чтобы уменьшить давление в мозгу и послушать тот самый пустой звук, который мне так понравился. Шестерка оказалась счастливым числом этого вечера – шесть бургеров, шесть сорок пять. А потому и шесть ударов по крышке отделения для перчаток.

Для меня трогать и считать предметы, повторять слова – это и значит жить. Туретт – это всего лишь одна большая жизнь, в которой все связано со всем, все вытекает одно из другого. Мир (или мои мозги, что одно и то же) снова и снова указывает мне на это. И я постоянно, упорно ищу эти связи.

А разве жизнь бывает иной? Если бы вы побывали в моей шкуре, вы бы знали ответ.

– Парни, – раздался голос сбоку от машины.

Мы с Гилбертом едва не подскочили от неожиданности.

– Фрэнк, – сказал я.

Это был Минна. Он поднял воротник своего шерстяного пальто, защищаясь от ветра, но даже это не скрыло его небритый подбородок и гримасу, как у Роберта Райана в «Диком букете». Фрэнк наклонился к окну с моей стороны машины, словно не хотел, чтобы его видели из «Йорквилл-Дзендо». За его спиной, дребезжа и подскакивая на выбоинах в асфальте, проносились по улице такси. Я опустил стекло и протянул руку, чтобы, как обычно, прикоснуться к его левому плечу – жест, который он уже перестал замечать… Как давно? Да уж, поди, лет пятнадцать, потому что мне было аккурат тринадцать годков, когда я впервые выполнял его задание и поднял руку, чтобы дотронуться до плеча парня – тогда двадцатипятилетнего уличного панка в шикарном куртоне. Пятнадцать лет похлопываний и прикосновений – если бы Фрэнк Минна был статуей, а не человеком из плоти и крови, то я бы уже до блеска отполировал ее плечи. Точно так же, как толпы туристов полируют носы и пальцы ног бронзовых мучеников в итальянских церквах.

– Что ты здесь делаешь? – поинтересовался Кони. Он понял, что дело, должно быть, важное: Минна вряд ли подошел к нам просто перемолвиться парой слов. Скорее всего, нам придется подобрать его где-нибудь, если он задумает уйти отсюда своим ходом. Дела, похоже, заворачивают круто, а мы – в который уж раз! – должны выполнять, что велят, не приставая с расспросами.

Я неслышно прошептал, почти не раскрывая губ: «Следить за Дзендо, взятым в аренду. Поймать дзену взять в шлеп».

– Дай мне прикурить, – попросил Минна. Кони наклонился надо мной, протягивая пачку «Мэлла», и щелчком выбил сигарету для босса. Минна сунул сигарету в рот и прикурил ее, пряча зажигалку в поднятом воротнике. Хмуря брови, он пытался сосредоточиться. Затем сделал глубокую затяжку и выдохнул в воздух струйку дыма.

– Ну ладно, слушайте, – начал он таким тоном, будто мы и без того целиком не обратились в слух. Я сейчас иду туда. – Минна прищурил глаза и кивком головы указал на «Дзендо». – Они впустят меня. При этом я широко распахну дверь. Я хочу, чтобы ты… – он кивнул на Гилберта, – удержал дверь, вошел в дом – просто вошел, – пояснил Минна, – и подождал бы там, у лестницы.

– А что, если они выйдут тебе навстречу? – предположил Кони.

– Выйдут так выйдут, тогда об этом и потолкуем, – бросил Минна.

– Хорошо, но вдруг они…

Минна отмахнулся от Гилберта, не дав ему договорить. Без сомнения, Кони пытался выслужиться, а для этого получше разучить свою роль, только пока ему это не удалось.

– Лайнел… – начал Фрэнк.

Лайнел, Лайонел – это мое имя. Минна и все парни Минны произносили его первый слог как в слове «лайнер». Лайнел Эссрог. Лай-нер. Лай-негр.

Лай, герцог

Эстетский рог

Рогатый носорог

И так далее.

Мое собственное имя было оригинальным и лестным, но сейчас его звучание болезненно задевало самые нежные струны моего тонкого слуха. Что за наглость!

– Вот. – Минна бросил мне на колени наушники, а потом постучал по своему нагрудному карману. – У меня с собой рация. Я включу эту штуку, а ты внимательно слушай. Если я скажу… ну, например: «Не то чтобы моя жизнь зависела от этого», выскакивай сразу из машины и беги к дому. Стучи. Гилберт впустит тебя, и вы оба тут же бросайтесь наверх и быстренько разыскивайте меня! О'кей?

«Ешьте меня, жрите меня!»– едва не сорвалось с моих губ от возбуждения. Глубоко вздохнув, я взял себя в руки и сумел промолчать.

– Но мы же пустые, – заметил Кони.

– Что? – переспросил Минна.

– У нас нет ствола. У меня нет ствола.

– Что еще за ствол? Говори «пистолет», Гилберт.

– Нет пистолета, Фрэнк.

– На это я и рассчитываю. Только благодаря этому я и могу спокойно спать по ночам, чтоб вы знали. У вас и не должно быть пистолета. Я бы не хотел, чтобы вы, болваны, поднимались по лестнице за моей спиной не то что с пистолетом, а даже с булавкой или губной гармошкой. Пистолет есть у меня, а вы должны просто появиться там.

– Извини, Фрэнк.

– Даже с незажженной сигарой, даже с куриным крылышком, твою мать! – сердито продолжал Минна.

– Извини, Фрэнк.

– Слушай, Лайнел. Если ты услышишь, как я говорю: «Сначала загляну в ванну, пожалуй», это будет означать, что мы выходим. Тогда ты заберешь Гилберта, вы вернетесь в машину и будете готовы следовать за нами. Понятно?

«Будем, будем, будем ГОТОВЫ! – прокричал мой мозг. – Кря, кря, кря, ГА-ГА-ГА!»

– Если «жизнь зависела», бежим в «Дзендо», – проговорил я вслух, – если «загляну в ванну», мчимся к машине.

– Гениально, шут, – кивнул Минна. Потрепав меня по щеке, он бросил сигарету на землю у себя за спиной. Когда она упала, от нее разлетелись мелкие искорки. У него был отсутствующий взгляд.

Кони выбрался из машины, я передвинулся на водительское место. Минна похлопал по капоту с таким видом, словно погладил собаку, послушно выполнившую команду «стоять!», а затем обошел передний бампер, движением руки остановив последовавшего было за ним Гилберта. Перейдя дорогу, Минна приблизился к двери сто девятого и нажал на кнопку звонка под вывеской «Дзендо». Кони ждал, прислонившись к дверце «линкольна». Я надел наушники, и в них тут же раздались четкие звуки шагов Минны. Теперь можно было не сомневаться, что техника в порядке. Подняв голову, я увидел, что швейцар из расположенной справа громадины посматривает на нас. Ну и пусть себе посматривает.

Я услышал звонок – и через наушники, и просто так. Внезапно мое существо словно раздвоилось и оказалось в двух мирах. Глаза и дрожащее тело находились на водительском сиденье «линкольна». Из окна автомобиля я мог наблюдать за размеренной жизнью Аппер-Ист-Сайда, за людьми, выгуливающими собак, за посыльными, за девочками и мальчиками, одевшимися как взрослые, чтобы пробраться в оживавшие к вечеру бары. Все это видели мои глаза. А мои уши чутко прислушивались к каждому шагу Минны. Я слышал, как он поднимается по лестнице. Его никто не встретил, но, похоже, он хорошо знал этот дом, потому что уверенно шел вперед, а я слушал, как его кожаные ботинки шуршат по деревянной лестнице, ступени которой чуть поскрипывают. Вот он остановился, что-то опять зашуршало – наверное, его одежда. Потом что-то упало на дерево, и шаги стали тише. Видимо, Минна снял ботинки.

Сначала позвонить в дверь, а потом красться? Странно как-то… Ну и что? Я вынул еще один бургер из бумажного пакета – шесть бутербродов для того, чтобы восстановить порядок в этом бесчувственном мире.

– Фрэнк, – раздался чей-то голос в наушниках.

– Я пришел, – устало произнес Минна. – Но мне не следовало делать этого. Вы сами должны были разобраться с деньгами.

– Что ж, я ценю твой поступок, – вновь зазвучал другой голос. – Но тут у нас возникли некоторые сложности.

– Они знают о контракте на здание, – сказал Минна.

– Нет, не думаю. – Голос был зловеще спокойным и пугающе дружелюбным. Узнал ли я его? Может, и нет, но уж Минна-то явно хорошо знал этого человека. Кто же он такой?

– Заходи, и давай потолкуем, – предложил голос.

– О чем? – спросил Минна. – О чем нам с тобой разговаривать?

– Ты только послушай себя, Фрэнк.

– Я что, пришел сюда, чтобы себя слушать? Это можно делать и дома.

– А вообще-то ты это делаешь? – Я различил усмешку в голосе. – Подозреваю, что не так часто и не так вдумчиво, как следовало бы.

– Где Ульман? – спросил Минна. – Он здесь, у тебя?

– Ульман в городе. И ты пойдешь к нему.

– Твою мать!

– Терпение.

– Ты говоришь «терпение». Я говорю – «твою мать»!

– Это характерно для наших разговоров.

– Ага. Так что давай поскорее покончим с этим.

Еще несколько заглушенных шагов, потом дверь захлопнулась. Какое-то звяканье – наверное, бутылки о бокал, звук наливаемой жидкости. Вино. Я бы и сам не отказался от стаканчика. Вместо этого я жевал бутерброд, глядя сквозь ветровое стекло, а в голове у меня зазвенело: «характерно, характер, рак-тер, тер-тик, мой тик, век, лик», и я решил сделать еще одну запись. Открыл записную книжку и под словами «женщина, волосы, очки» написал «Ульман в городе». «А Бульман за городом», – пронеслось у меня в голове. Потом я проглотил свой бургер, моя челюсть и горло напряглись, и я позволил себе громко – благо никто не слышал – произнести: «Жри дерьмо, Бейли!»

Бейли. Это имя всплыло в моем туреттовском мозгу, хотя я и не мог понять почему. Я никогда в жизни не знал человека с таким именем. Может, Бейли для меня – это любой человек? Вроде Джорджа Бейли из «Этой чудесной жизни»? Мой воображаемый слушатель, он должен был терпеть груз моей ругани, потому что порой я отчаянно нуждался в собеседнике: какую-то часть кипящих в моей голове слов нужно было, без сомнения, выпустить в цель. Если страдающий синдромом Туретта ругается в лесу и некому его слушать, издаст ли он хоть звук? Видимо, Бейли стал для меня решением этой проблемы.

– Твое лицо выдает тебя, Фрэнк. Кажется, ты хочешь кого-то убить.

– Неплохо для начала.

– Тебе не стоит винить меня, Фрэнк, если ты потерял над ней контроль.

– Ты виноват, если она жить не может без своего рама-лама-динг-донга. Это из-за тебя ее голова набита такой дребеденью.

– Вот, попробуй. – (Предлагает выпить?)

– Я не пью на пустой желудок.

– Увы. Я забыл, как ты страдаешь, Фрэнк.

– Да отвали ты!

«Жри дерьмо, Бейли!» Мой тик всегда становится интенсивнее, когда я нервничаю, а стресс усиливается синдромом Туретта. Что-то в этом сценарии заставляло меня нервничать. Разговор, который я подслушивал, был каким-то чересчур… подготовленным, словно говорящие заранее знали реплики друг друга, но сами эти реплики при всей их отточенности понять было невозможно. Как будто у каждого слова было еще несколько значений.

А кстати, где же черноволосая девушка со стрижкой? Молчит в той же комнате, где находятся Минна и его сверхподозрительный собеседник? Или где-нибудь еще? Какая досада, что я могу только слушать, но не наблюдать. Была ли моя черноволосая той самой, о которой они толковали? Не похоже.

А что еще за «рама-лама-динг-донг»? Не хватало мне и об этом беспокоиться! Постаравшись совладать с дергающимся лицом, я попытался заставить себя не думать о том, чего не понимал.

Я посмотрел на дверь. Вероятно, Кони по-прежнему стоит за ней. Мне хотелось услышать «если бы моя жизнь зависела от этого», чтобы мы могли вбежать в дом.

Тут кто-то постучал в окно «линкольна». Я вздрогнул от неожиданности. Это был швейцар, который давно наблюдал за мной. Он жестом попросил меня опустить стекло. Я замотал головой, он утвердительно кивнул. Наконец я согласился и сдвинул наушники, чтобы услышать его слова.

– Вам чего? – спросил я. Стекло сдерживало мой мозг болтуна, а теперь у меня появилось непреодолимое желание опускать и поднимать его и говорить, говорить. Я крепился из последних сил.

– Ваш приятель… Он зовет вас, – сказал швейцар, указывая на здание у себя за спиной.

– Что-о? – Чертовщина какая-то! Я чуть шею не свернул, пытаясь разглядеть кого-нибудь у него за спиной, однако в дверях здания никого не было. Тем временем голос Минны продолжал звучать в наушниках. Но слов «ванна» и «зависела» он не произносил.

– Ваш приятель, – повторил швейцар со своим уродливым восточноевропейским акцентом. Наверное, поляк или чех. – Он зовет вас. – Швейцар ухмыльнулся – его явно развлекало мое замешательство.

Я почувствовал, как мои брови поползли вверх – очередной тик, и мне безумно захотелось стереть ухмылку с его физиономии. Все, что он видел, его не касалось.

– Какой еще приятель? – спросил я. Минна и Кони были в здании – я бы непременно заметил, если бы двери «Дзендо» открылись.

– Он сказал, если вы ждете, то он готов, – ответил швейцар, вновь жестикулируя и кивая. – Он хочет поговорить с вами.

Минна в это время завел речь о том, чтобы «устроить беспорядок на мраморном полу».

– Думаю, вы меня с кем-то путаете, – сказал я швейцару. «Черт!» Я заморгал и, замахав на него руками, попытался сосредоточиться на голосах, раздававшихся в наушниках.

– Да ладно-ладно, – кивнул швейцар, поднимая руки. – Я всего лишь передал тебе сообщение, приятель.

Я снова опустил стекло, сгорая, признаться, от любопытства.

– Все в порядке, – отозвался я, подавив очередной возглас «Черт!» и издав вместо него короткий лающий звук, который могла бы издать только крохотная собачка чихуахуа. Получилось что-то вроде «хрт!» – но я не могу выйти из машины. Скажите моему приятелю, если он хочет потолковать со мной, пусть сам ко мне подойдет. Хорошо, приятель? – договорил я, сделав ударение на последнем слове. Мне пришло в голову, что слишком уж много у меня вдруг появилось приятелей, хотя я и не знал их имен. И я снова махнул рукой. Мое движение смахивало и на тик, и на жест нетерпения. Я хотел только одного – чтобы этот фигляр поскорее убрался на свое место у дверей.

– Нет-нет, – быстро проговорил швейцар. – Он сказал, чтобы вы сами пришли.

«…сломать руку…» – кажется, произнес Минна.

– Тогда узнайте его имя, – в отчаянии попросил я. – Сходите и узнайте его имя.

– Он хочет поговорить с вами, – упрямо твердил этот тип.

– Ну хорошо, чертов швейцар, скажи ему, что я приду! – закричал я, поднимая стекло прямо перед его физиономией. Он снова застучал в окно, но я не стал обращать на него внимания.

«…а сначала разреши воспользоваться твоей ванной…»

Распахнув дверцу «линкольна», я оттолкнул швейцара, быстро подошел к двери «Дзендо» и с силой постучал шесть раз.

– Кони! – прошипел я. – Выходи оттуда.

В наушники я слышал, как Минна захлопнул за собой дверь ванной, потом полилась вода. «Надеюсь, ты слышишь меня, шут, – прошептал он, обращаясь непосредственно ко мне. – Мы идем к машине. Не потеряйте нас. И не горячитесь».

Кони выглянул из двери.

– Он выходит, – сообщил я, стягивая наушники себе на шею.

– О'кей, – бросил Кони. Наконец-то мы оказались в гуще событий.

– Ты поведешь, – сказал я, прикасаясь кончиками пальцев к его носу. Он отмахнулся от меня, как от назойливой мухи. Мы поспешили к «линкольну», и Гилберт завел мотор. Я бросил пакет с остывшими бургерами на заднее сиденье. Дебильный швейцар исчез наконец-то в дверях своего дома. В голове у меня закрутилось: «Следи за авто! Звезда кино! Курить смешно!» Моя челюсть вовсю напряглась, пытаясь сдержать слова, так и рвущиеся наружу. Руки Гилберта вцепились в руль, мои пальцы беспокойно застучали по коленям. Неуловимыми, легчайшими движениями.

Попробуй-ка не горячиться, когда такое происходит.

– Я не вижу его, – пробормотал Гилберт.

– Подожди немного. Он скоро выйдет – очевидно, с какими-то людьми. – «Очевидно, ничего не видно». Я поднес наушник к правому уху. Голосов не было слышно, лишь какие-то скрипящие звуки – может, они спускались по ступенькам?

– А что, если они сядут в машину, которая стоит сзади? – спросил Кони.

– Это же улица с односторонним движением, – раздраженно ответил я. Однако оглянулся, чтобы посмотреть на машины, припаркованные позади нашей. – Мы позволим им проехать мимо.

– Ага! – прошептал Кони.

Они наконец-то вышли. Захлопнув за собой дверь «Дзендо», они пошли по тротуару мимо «линкольна». Я повернулся и увидел Минну и еще одного человека – настоящего гиганта в черном пальто. Ростом он был никак не меньше семи футов, а плечи у него были такие, словно под пальто прятались защитные хоккейные щитки или ангельские крылья. А может, это маленькая черноволосая девушка свернулась у него на плечах калачиком. Был ли этот здоровяк тем самым подозрительным человеком, который говорил намеками? Минна почти бежал перед ним, будто у него были причины избавиться от нас, а не шел позади него, что было бы логично, если бы он хотел, чтобы мы участвовали в игре. Почему? Может, ему в спину упиралось дуло пистолета? Руки гиганта были засунуты в карманы. Почему-то я представил себе, что в кулаках он сжимает огромные ломти пирога или толстенные куски салями, то есть закусочку, которую великан обычно носит с собой, чтобы ему было чем перекусить без проблем на холоде.

Не исключено, конечно, что этой фантазией я пытался себя хоть как-то успокоить: ломоть хлеба – это не пистолет, а значит, в этой паре Минна оказался бы единственным вооруженным человеком.

Мы тупо наблюдали за тем, как они прошли между двух припаркованых машин, сели на заднее сиденье большого черного автомобиля «кей-кар», который выехал со стоянки и тут же рванул вперед. Мы с Гилбертом чуть с ума не сходили от тревоги, но тут просто оцепенели на несколько мгновений, и лишь осознав, что они вот-вот уйдут от нас, я крикнул: «Едем!»

Кони закрутил руль, чтобы выехать с места парковки, и «линкольн» тут же ударился о бамперы стоявших впереди и сзади автомобилей, отчего на них остались вмятины. Ну, разумеется, мы оказались в ловушке. Гилберт осторожно подал назад, и мы уже были готовы выскользнуть, но тут дорогу нам загородило такси. Мы опять оказались запертыми. Черный автомобиль тем временем свернул на Вторую авеню.

– Едем! – снова крикнул я.

– Да посмотри! – огрызнулся Кони, указывая на такси. – Я-то еду. Подними глаза.

– Поднять глаза? – переспросил, я. – Или опустить? Или все-таки голову поднять? – Я должен был поправить его, чтобы справиться со стрессом.

– Да, и это тоже.

– Открыть глаза, смотреть на дорогу, приклеиться взглядом к радиоприемнику… – Мне было необходимо произнести несколько выражений, связанных со зрением. Так раздражающе подействовало на меня словосочетание «подними глаза».

– Да, а ловушка захлопнулась, – пробурчал Кони. Он поехал следом за такси. Лучше, чем ничего, если учесть, что такси ехало довольно быстро. – Как насчет того, чтобы приклеиться ушами к Фрэнку, поскольку у тебя на шее наушники?

Я нацепил наушники на голову. Ничего. Только шум транспорта, который я слышал и без них. Кони следовал за такси. Мы тоже свернули на Вторую авеню. Черный «кей-кар» послушно стоял в череде других машин, ожидая, пока сменится сигнал светофора. Мы вернулись в игру. Пьянящее чувство! Правда, нас огорчало, что мы отстали от черного авто почти на квартал.

Мы рванулись влево, чтобы объехать такси и оказаться за другим автомобилем, но в том же транспортном потоке, что и «кей-кар». Я заметил, как светофор в полумиле впереди нас переключился на красный свет. Да, подумалось мне, хорошая работенка для человека с навязчивыми состояниями и тиками – наблюдать за движением транспорта. А потом красный сменился зеленым, и все мы рванули вперед, образуя нечто вроде плывущего гигантского лоскутного одеяла из черных и серых квадратиков частных машин с ярко-желтыми вкраплениями такси.

– Постарайся приблизиться к нему, – пробормотал я, снова стягивая с ушей наушники. И тут же в голове у меня сформировалась и с неудержимым тиком вырвалась наружу фраза: «Съешьте меня, мистер Дики-врежъте!»

Эта нелепица обратила на себя внимание даже Гилберта.

– Мистер Дики-врежьте? – переспросил он.

Как только сигнал светофора сменился на зеленый, некоторые автомобили ринулись вперед, пытаясь обогнать своих соседей, однако светофор был настроен так, чтобы задавать автомобилям скорость двадцать пять миль в час, а потому спеши не спеши, а обогнать никого не удастся. По-прежнему невидимый нам водитель черной машины был нетерпелив, как таксист, и то и дело пытался вырваться вперед, однако размеренная смена сигналов на светофоре держала нас всех в равном положении – во всяком случае, до угла. Мы оставались буквально приклеенными к заднему бамперу следовавшего перед нами автомобиля. Деться было некуда, и это немного утешало Гилберта Кони.

Но только не меня.

– Идиотский пилотский прикид! – промолвил я, пытаясь подобрать слова, которые помогли бы мне справиться с очередной судорогой. У меня было такое чувство, будто мой мозг воодушевился и пытается найти какой-то новый, очень оригинальный тик. Ох уж этот Туретт, никогда не оставляющий мой разум! Поганое ощущение. Обычно в состоянии стресса мой тик только усиливался, но когда у меня возникала необходимость сосредоточиться на чем-то, я умудрялся справиться с тиком. Только сейчас я понял, что мне надо было самому сесть за руль. Правда, преследование было бы для меня еще большим стрессом, зато я смог бы удержать судорожное подергивание и тик.