Текст книги "История крестовых походов"

Поначалу главной задачей плюралистов было доказать, что папы и верующие христиане видели во всех крестовых походах одно движение, одну идею. Но по мере выполнения этой задачи они начали говорить о том, что различия разных направлений этого движения были не менее важны, чем их сходство. На прибалтийском побережье тевтонские рыцари вели «непрерывный крестовый поход», не нуждаясь в постоянных и конкретных призывах со стороны папского престола. А на Пиренейском полуострове крестоносное движение главным образом направлялось королями, особенно королями кастильскими.

В то время как плюралисты обсуждали определения крестоносного движения, все большее число историков обращало свои взоры на Запад, что отчасти объяснялось интересом к европейским крестовым походам, но еще более важную роль в этом сыграли два других фактора. Во-первых, оказалось, что до сих пор оставалось неизученным огромное количество исторических материалов (даже относящихся к казалось бы столь хорошо известным XII и XIII векам). Европейские архивы военно-монашеских (духовно-рыцарских) орденов были почти нетронуты, так как все в первую очередь изучали их восточные архивы (несмотря на тот очевидный факт, что воевавшие на Востоке ордена тамплиеров и госпитальеров, тевтонские рыцари и духовно-рыцарские государства Родоса, Пруссии и Мальты полностью зависели от средств и людских ресурсов, прибывавших из Западной Европы, где проводили большую часть времени и сами рыцари-монахи). Любое рассмотрение истории орденов должно начинаться с признания того факта, что нормой их жизни были не военные подвиги или дела милосердия в Палестине пли на Родосе, а управление поместьями и монастырская жизнь в европейских братствах, аббатствах и в феодальных владениях, где и жили постоянно большинство рыцарей-монахов. И потому вполне естественно, что образовалась группа историков (таких, как Алан Фори, Майкл Джерверс и Анн-Мари Легра), занимающихся главным образом только западными владениями духовно-рыцарских орденов.

Жиль Констабль привлек также внимание историков к малоизученным хартиям, установлениям и другим официальным документам, в которых содержатся разнообразные сведения о крестовых походах. Таких материалов оказалось очень много. Например, не меньше трети известных нам имен крестоносцев, отправившихся в первый крестовый поход, упоминаются только в этих материалах.

Вторым фактором, несомненно, был растущий интерес к идеям, питавшим движение. Трудно переоценить, насколько крестовые походы были изнурительны и запутанны, сколько опасностей подстерегало крестоносцев и сколько денег стоило участие в этих походах. И нелегко объяснить, почему в течение нескольких веков люди были охвачены таким религиозным воодушевлением. Крестовые походы выросли из реформистского движения XI века, которое вылилось бы, вероятно, в освободительные войны независимо от ситуации на Востоке. Церковная проповедь Евангелия побуждала слушателей принимать крест, и сейчас внимание многих историков направлено на тщательное изучение призывов церковных деятелей к участию в крестовых походах и сохранившихся текстов их проповедей. Конечно, многие крестоносцы были движимы идеалами, но их идеалы отличались от целей высших церковных иерархов, и предметом оживленного обсуждения стал сегодня вопрос о том, что думали и к чему стремились дворяне и рыцари. Историки Маркус Булл, Саймон Ллойд, Джеймс Пауэл, Джонатан Райли-Смит, Кристофер Тайермэн и другие сделали эту тему предметом своих занятий и наметили несколько направлений будущих исследований. Как мы увидим, на ранних стадиях развития крестоносного движения важным фактором, влиявшим на него, была обстановка внутри семей и особенно настроения женщин, а к концу XIII века главную роль в привлечении участников крестовых походов стали играть местные связи крупных феодалов. Религиозные представления общества, состоявшего из расширенных семей, поначалу также были чрезвычайно важным фактором, но к 1300 году их заменили рыцарские (куртуазные) идеи.

Изменения в направлении исторических исследований потребовали временного расширения поля исследований. Так, Рансимену потребовалось всего сорок страниц в конце третьего тома на описание событий после 1291 года; его труд заканчивается смертью папы Пия II в Анконе в 1464 году. И Майер в последнем издании своих «Крестовых походов» посвятил крестоносному движению в период после 1291 года одну неполную страницу. Однако недавние исследования уже охватывают период времени до 1560, 1580, 1588 и даже 1798 годов. Этим мы все обязаны прежде всего Кеннету Сеттону, чья книга «Папство и Левант» рассматривает события с разгрома Константинополя (в 1204 году) до битвы при Лепанто (в 1571 году); благодаря этому изданию перед учеными предстали главные собрания материалов по истории поздних крестовых походов. Теперь уже ясно, что крестоносное движение не только не шло на убыль после 1291 года, но и в XIV веке было почти столь же активно, как и в XIII. Но еще больше сюрпризов принесло более пристальное изучение XVI века. В начале века ученые иногда называли борьбу Испании за Северную Африку крестовым походом, не придавая этому термину прямого значения. Сеттон же доказал, что эта борьба была именно крестовым походом в полном смысле этого слова. Он написал книгу о продолжении этой борьбы в XVII веке, и теперь ученые знают о документах по этому вопросу (большинство их хранится в итальянских архивах) вплоть до 1700 года. С историей испанских крестовых походов в Средиземноморье была связана и история государства-ордена рыцарей-госпитальеров св. Иоанна на Мальте, основанного императором Карлом V в качестве форпоста на морском пути из Константинополя в Северную Африку. Были опубликованы каталоги архивов рыцарей-монахов из Ла-Валлеты, содержащих материалы по истории этого замечательного маленького государства, последнего наследника крестоносного движения, просуществовавшего до 1798 года. Мы уверены, что вскоре будет опубликовано немало серьезных исторических трудов о поздних крестовых походах, которые ранее почти не привлекали внимания.

Какие бы подспудные течения ни имели место в историографии сорок лет назад, общепринятая история крестовых походов охватывала только крупные военные экспедиции на Восток и латинские поселения в Палестине и Сирии. События же после 1291 года не привлекали особого интереса историков, поскольку считалось, что история крестовых походов в этом году закончилась. С тех пор историография сделала огромные успехи, и оказалось, что крестоносное движение продолжалось более семи столетий. Раньше при изучении крестоносного движения основное внимание уделялось экономическим, колониальным п военным вопросам. Сегодня же для историков интересны в первую очередь религиозные, юридические п общественные аспекты, при этом особенное значение придается сведениям об истоках и идеях этого движения.

Глава 2
Истоки

МАРКУС БУЛЛ

«Его кровожадность была… беспрецедентна для нашего времени… Потому что он не стремился убедиться в истинной виновности своих жертв и потом казнил их ударом меча, как это и было принято. Вместо этого он резал их как скот и подвергал чудовищным пыткам. Когда он вымогал у пленников, кто бы они ни были, выкуп, он приказывал подвешивать их за половые органы – иногда он даже проделывал это собственноручно, и, если вес тела оказывался слишком велик, тела жертв разрывались и кишки вываливались наружу. Других подвешивали за большие пальцы рук, а к плечам прикрепляли камни. А он ходил под ними и, если не мог добиться от них того, что они на самом деле не могли ему дать, бил их дубинкой до тех пор, пока они не соглашались на его условия или не умирали. Никто не знает, сколько людей погибло в его темницах от голода, болезней и избиений…»

Это писал в 1115 году аббат маленького монастыря около Лапа в северо-восточной Франции Гвнбер Ножанский о местном сеньоре Томасе Марльском. Приведенная цитата – не единственное упоминание его деяний. Гвибер довольно много писал о нем. и при этом всегда со смешанным чувством справедливого негодования и почти детского любопытства к чудовищным подробностям его действий. Оба – и Гвибер, и Томас – имели непосредственное отношение к первому крестовому походу, первый в качестве автора длинной хроники похода, второй – как его участник. Хроника Гвибера «История, называемая Деяния Бога через франков», видимо, не была столь популярной, как другие повествовательные памятники о крестовых походах, если судить по малому числу сохранившихся списков, но, тем не менее, современные историки видят в ней источник ценных сведений о движении и, в частности, потому, что автор пытался обобщать факты (сам он не участвовал в походах и получал информацию из вторых рук), применяя в описании событий ученые богословские понятия. Что же касается Томаса Марльского, то за время участия в первом крестовом походе он приобрел очень лестную репутацию, на которую Гвибер пытался бросить тень, утверждая, что тот грабил паломников, направлявшихся в Иерусалим.

Таким образом, Гвибер Ножанский изображает Томаса типичным бароном-разбойником Франции XI–XII веков, чем-то вроде дикаря, представлявшего угрозу обществу, каких было много во времена слабой центральной власти и недостаточного уважения к нравственному учению Церкви. Но подобная характеристика несправедлива и предвзята. Обделенный и не любимый отцом и мачехой, Томас был вынужден бороться за замки, земли и привилегии, бывшие, как он считал, его законным наследием. Можно также утверждать, что Томас не только не представлял угрозу обществу, но наоборот – твердой рукой он сумел создать относительную стабильность в той области Франции, где соперничество различных властей – королевской, церковной и графской – постоянно создавало благоприятную почву для всевозможных беспорядков. Написанный Гвибером портрет Томаса, если его рассматривать как репортаж с места событий, безусловно, тенденциозен и преувеличен. Но его истинная ценность для историка – как раз в этом преувеличении, ибо это и позволяет понять стандарты нормального поведения того времени, в сравнении с которыми те или иные действия являлись чудовищными преступлениями. Для того чтобы убедительно очернить Томаса, Гвиберу недостаточно было просто представить его жестоким, надо было доказать, что его жестокость выходила за все допустимые рамки. Другими словами, Томас и Гвибер, каждый по-своему участвовавшие в крестоносном движении, жили в обществе, которому было присуще насилие, само по себе не являвшееся чем-то из ряда вон выходящим.

Современные исследователи, занимающиеся историей средних веков, должны научиться не судить то время с точки зрения нашего века. Тогда насилие было распространено повсеместно и затрагивало в той или иной степени повседневную жизнь каждого. Юридические споры, например, часто решались победой сильнейшего в бою или выдержавшего какое-либо болезненное и опасное испытание. Кстати, именно в период первого крестового похода стало входить в обычай осуждать преступников на смерть или физические увечья, тогда как раньше было принято обходиться выплачиваемой жертвам пли их семьям компенсацией. Тогда же участились случаи кровной мести между родами п даже внутри кланов. Причем противники редко ограничивались внутрпсословнымп поединками, и в результате эта борьба грозила полным разорением одной из сторон, поскольку между ними не прекращалась грубая, но эффективная экономическая война, направленная на захват чужих владений – то есть крестьян, скота, урожая и деревень. Жестокость была настолько привычна, что могла быть ритуальной. Так, около 1100 года гасконскнп рыцарь молился в Сордском монастыре о том, чтобы Бог помог ему поймать убийцу брата. Затем он заманил убийцу в ловушку, жестоко изуродовал ему лицо, отрубил руки и ноги и кастрировал, лишив его тем самым уважения, возможности воевать и способности продолжать род. В благодарность за помощь свыше мститель преподнес окровавленные доспехи и оружие своего поверженного врага сордским монахам. И они приняли эти трофеи.

Этот случай – яркая иллюстрация неспособности средневековой Церкви сохранять независимость от царившего вокруг насилия. Раньше историки считали, что в первые века христианства Церковь придерживалась мирных позиций, но потом заразилась чуждыми ей ценностями от принявших христианство народов, и кульминацией этого процесса стали крестовые походы. Но эта идея не соответствует реальности, потому что во все времена отдельные люди, общества и организации очень по-разному относились к насилию. Реакции зависели от контекста. Главным элементом отношений средневекового мира с насилием был выбор. Светское общество инстинктивно чувствовало это каждый раз, когда оно оценивало чье-то поведение. Был ли, например, один рыцарь связан достаточно тесными родственными узами с другим, чтобы стать участником кровной мести, будь то в качестве агрессора или потенциальной жертвы? Входило ли участие в определенной военной кампании в договорные обязательства вассала перед его сеньором? Заслуживал ли осужденный преступник смертной казни и был ли он судим представителями законной власти? Какой опасности должен подвергаться в бою рыцарь или же в насколько бедственном положении находиться осажденный замок, чтобы сдача не превратилась в бесчестие? Список подобных вопросов может быть очень длинным, потому что реакция на насилие определялась ценностными суждениями, основанными на бесчисленном количестве переменных величин.

Отношение Церкви к насилию в основе своей было таким же, хотя накопленные за столетия знания и почти полная монополия на письменное слово, естественно, позволяли ей в области теории и абстрактных понятий быть намного увереннее светского общества. И именно Церковь была в состоянии выработать какую-то систематизацию относительно проблем, связанных с насилием. Церковь унаследовала от римского права, Ветхого и Нового Заветов и ранних христианских отцов Церкви (особенно от блаженного Августина [354–430]) систему понятий, в рамках которой возможно было анализировать случаи насилия и выносить оценочные суждения. Общепринятая точка зрения, восходящая к блаженному Августину и доведенная до совершенства в более поздние века, сводилась к тому, что о нравственной стороне поведения нельзя судить только по его событийному содержанию, вырванному из общего контекста; при оценке меры жестокости того или иного поступка принимали во внимание состояние духа совершившего его человека, преследуемые цели и правомочность действий лица или учреждения, по чьей воле пли с чьего попущения этот поступок совершался.

Такая точка зрения допускала большую идеологическую гибкость в суждениях. Церковь могла принимать активное участие в военных действиях на разных фронтах, в частности там, где латинское христианство вступало в прямой контакт с мусульманским миром. Вторая половина XI века стала временем расширения сферы латинского влияния. На севере Пиренейского полуострова маленькие христианские государства учились пользоваться политической слабостью мусульманского аль-Андалуса (арабской Испании), и их внушительной победой стало завоевание в 1085 году королем Кастилии и Леона Альфонсом VI города Толедо, бывшего когда-то столицей вестготского королевства и разрушенного арабами и берберами в VIII веке. В Сицилии воинственные норманны, с мощью которых уже привыкли считаться в Южной Италии, постепенно уничтожали власть мусульман с 1061 по 1091 год. Папы обычно поддерживали такую христианскую экспансию. Но сами они могли играть только пассивную роль в этом процессе, поддерживая его морально и занимаясь вопросами церковной организации на захваченных территориях. Однако события в Испании и на Сицилии были чрезвычайно важны для Церкви, ибо уже два поколения западных христиан до первого крестового похода на глазах центрального церковного управления были вовлечены в религиозную войну, причем в этой войне у неверных отвоевывались прежние христианские земли. В связи с этим хотелось бы отметить, что поход в Святую Землю, захваченную арабами в VII веке, представлял собой аналогичный случай.

Когда речь идет о крестоносном движении, важно иметь в виду различие между высшими церковными иерархами, вершившими церковную политику и позже выработавшими планы первого крестового похода, и мирянами, ставшими добровольными воинами-крестоносцами. Общая картина войны на всей территории Средиземноморья была доступна, пожалуй, только взгляду папского престола, который имел в своем распоряжении разведывательные данные, знание географии и понимание давней исторической традиции, что позволяло видеть всю панораму христианского мира и учитывать возможные опасности. Однако, и на это важно обратить внимание, часто крестовыми походами неправильно называли все стычки между христианами и мусульманами до 1095 года. Такая точка зрения подразумевала, что первый крестовый поход явился последним и кульминационным в серии войн XI века, бывших крестовыми по своей сути, как бы пробой сил европейцев в борьбе с неверными. Но подобное мнение неприемлемо для тех, кто знаком с фактами.

Мы имеем достаточно много доказательств тому, что призыв Урбана II к крестовому походу в 1095–1096 годах явился полной неожиданностью для общества. Крестовые походы получили поддержку населения именно потому, что в них увидели новый способ борьбы с мусульманами, могущий оказаться действенным. Современники крестоносцев, комментировавшие популярность идеи крестовых походов, не распространялись о продолжении н эскалации антнмусульманской войны. А если v них и мелькали какие-то высказывания по этому поводу, то чаще всего речь шла о далеких и уже мифологизированных временах Карла Великого (ум. в 814) и его империи франков, а не о более поздних событиях в Испании или на Сицилии.

Необходимо отметить, что пылкий отклик жителей Западной Европы на призыв к первому крестовому походу не основывался на устоявшейся ненависти к исламу и ко всему мусульманскому. Конечно, существовали грубые стереотипы и превратные толкования; например, считалось, что мусульмане придерживаются многобожия и поклоняются идолам, а о жизни пророка Магомета были широко распространены выдуманные, порой откровенно сказочные истории. Но все это не складывалось в цельную систему предубеждений, способную сорвать людей с насиженных мест, оторвать их от семей и вовлечь в опасную и дорогостоящую военную экспедицию против врагов в дальних странах. Причем среди первых крестоносцев были и те, кто уже раньше при мирных обстоятельствах имел дело с мусульманами – во время паломничества в Иерусалим, например. Но большинство никогда не видело мусульман, и после первых же столкновений с противником крестоносцы начинали испытывать противоречивые чувства. Храбрость и умение турок производили на них такое впечатление, что они начинали предполагать: а не являются ли турки их отдаленными родственниками, чем-то вроде потерянного племени, много веков назад свернувшего с пути, ведущего к западной христианской цивилизации. Такие мысли не выглядели нелепыми во времена, когда считалось, что черты характера передаются по кровному родству, и когда рассказы о происхождении людей от библейских или мифическихпредков имели самое непосредственное отношение к ощущению европейцами своего места в истории и общественной ценности личности. Сегодня распространен взгляд на крестовые походы как на великую борьбу систем веры, подогревавшуюся религиозным фанатизмом. Такое понимание связано с современными понятиями о религиозной дискриминации и с реакцией на политические конфликты на Ближнем Востоке и в других регионах. Однако подобная точка зрения должна быть решительно отвергнута, хотя бы в отношении первого крестового похода. Исследования последних десятилетий, направленные на то, чтобы как можно подробнее осветить историю идей и институтов, связанных с крестовыми походами, опровергают такой подход. До недавнего времени в крестовых походах привыкли видеть серию экзотических, иррациональных и – главное – малозначительных эпизодов в историческом развитии Западной Европы. Более того, изучением крестовых походов, главным образом, занимались ученые, специализировавшиеся на изучении истории восточного христианства или мусульманского мира, и их суждения, естественно, часто были неоправданно жестки. Но сейчас медиевисты делают все возможное для включения крестоносного движения в общую картину западной цивилизации. Важным и плодотворным элементом такого подхода стало изучение тех сторон западноевропейской религии, культуры и общественного устройства, которые могли бы объяснить энтузиазм, с которым европейцы откликнулись на призывы к походу на неверных. Так на какую же благодатную почву упали эти призывы в конце XI века в Европе? И чему обязан первый крестовый поход своим осуществлением? Здесь можно назвать несколько факторов. Во-первых, тотальная милитаризация общества, подготовлявшаяся многие века. Политическими образованиями, возникшими после медленного и болезненного распада западной Римской империи, управляли аристократические кланы, получавшие свои богатства и власть от контроля над землей и военного лидерства. В средневековой Европе правительства не имели средств, административного умения и системы связи для самостоятельного управления страной. В создавшейся ситуации действенный контроль над державой мог быть обеспечен только следующим: превратить крупных местных феодалов в союзников и представителей короля, получив от них вассальную присягу на верность и обещание соблюдать государственные интересы в обмен на помощь в сохранении и упрочении их богатств и власти на местах. Поэтому центральная власть стремилась вырабатывать общие задачи для себя и своих вассалов, так как в этом случае гармонически сочетались взаимопомощь и удовлетворение своекорыстных интересов. И накануне первого крестового похода структура европейского общества была именно такой. В VIII – начале IX века короли Каролингской династии выработали политическую систему, мобилизовавшую все население франкского государства на частые захватнические войны в южной Галлии, Италии, Испании и центральной Европе. Однако из-за того, что подходящих жертв становилось все меньше, а викинги и мусульмане нападали на франков все чаще, в XI веке эта система начала давать сбои. Ситуация усугублялась еще и жестокими междоусобными войнами между отдельными представителями династии Каролиигов. Следствием этого стало ослабление вассальной верности и ощущения общего дела, которые связывали королей с военными кланами страны. В каком-то смысле политическая жизнь вернулась туда, откуда все началось, – власть опять начала концентрироваться в руках наиболее богатых и воинственных кланов. Однако Каролинги оставили очень важное наследство – а именно то, что дворяне – «принцы», в смысле «те, кто управляет», – смогли навсегда сохранить и использовать созданные Каролингами институты общественного управления.

Начиная с 1950-х годов историки выдвинули тезис, согласно которому ослабление королевской власти в IX и X веках было прелюдией к еще более глубоким изменениям, происходившим в конце X – начале XI века. Поскольку этот тезис (французские медиевисты называют его тшаиоп Геос1а1е – феодальная трансформация) сейчас превращен почти в догму, о нем стоит поговорить. Согласно вышеупомянутому тезису, начиная где-то с середины X века в крупных областях – осколках развалившегося франкского государства – возобладали центробежные тенденции, с которыми ранее Карлу Великому удавалось справляться. Королевская власть ослабла, а мелкие феодалы, многие из которых своим положением были обязаны тому, что представляли короля на местах, стали подлинными государями в областях. Продолжая политическое дробление государства, они расширяли сеньории, перехватывая власть у крупных феодалов, распространяя ее на еще сохранявшиеся свободные территории и подчиняя себе свободных землевладельцев, и сосредоточивали в своих руках судебную и военную власть в своих владениях. Они взимали с крестьян все возраставшую аренду и увеличивали объемы работ на барщине. Суды перестали быть общественными форумами, обслуживающими свободное население области, и превратились в инструмент власти правящей знати; попасть в сословие судей можно было только после принесения вассальной присяги сеньору. Одним из характерных внешних признаков торжества этой системы было постоянное увеличение числа новых замков, особенно после 1000 года. Эти замки словно бы заявляли, что власть в областях бывшей франкской империи полностью раздробилась.

Однако в последнее время ученые начали сомневаться в правильности этого тезиса, поскольку модель феодальной трансформации IX и X веков, с одной стороны, подозрительно стройна, ибо предусматривает вряд ли возможное в реальной жизни четкое различие между общественными и частными институтами, а с другой стороны – слишком негативна, потому что отводит последним Каролингам (последний король этой династии умер во Франции в 987 году) роль бессильных номинальных владык до того, как это, судя по свидетельствам, случилось на самом деле. Очевидно и то, что социальное и экономическое положение тех, кто обрабатывал землю, было очень разным. Некоторые под давлением сеньоров превратились в сервов (крепостных крестьян), но другие продолжали удерживать своп права на землю и на относительную независимость. Судьба принцев тоже не была одинаковой. Например, герцоги нормандские и аквнтанские и графы фландрские и барселонские упорно и зачастую успешно боролись против мелких феодалов, пытавшихся подмять под себя их владения. Складывается такое впечатление, что трансформация IX–X веков может даже оказаться просто оптической иллюзией. Хартии, документы о передаче земли и прав, являющиеся для нас одними из самых важных исторических источников, в XI веке становятся все менее четкими по формулировкам и все более повествовательными по стилю. Такая измена традиции обычно рассматривается как переход от публичной и систематической юридической системы к частной и обслуживающей сиюминутные интересы, а это – процесс, имеющий глубокие социальные и политические последствия. Но если изменения стиля документов могут быть объяснены другими факторами (может быть, старые хартии десятилетиями прикрывали социальные перемены и наконец были признаны несоответствующими развивающемуся и все усложняющемуся миру), то теория трансформации требует пересмотра. Сейчас изучение времени, непосредственно предшествовавшего крестовым походам, входит в новую фазу. Современные историки, занимающиеся IX и X веками, заняли более откровенную и честную позицию, чем их коллеги в XI веке, и готовы пересмотреть свои мнения и интерпретацию исторических источников.

И хотя еще слишком рано предсказывать, насколько новые изыскания повлияют на наше понимание причин первого крестового похода, очевидно, что сегодня в историографии существуют все предпосылки к изменению традиционных воззрений. Однако при любых подходах историки не перестанут интересоваться таким важным фактором в жизни общества XI века, как рыцарская элита. В связи с этим чрезвычайно интересна терминология хроник и хартий. К началу XI века воинов стали называть miles (в множественном числе – milites). На классической латыни слово «miles» означало солдата-пехотинца, основу римских легионов. Но по какому-то ассоциативному сдвигу в средние века так стали называть только тех воинов, которые сражались верхом на лошадях. Они-то и составили рыцарское сословие. Для того чтобы стать рыцарем, необходимо было обзавестись конями, доспехами и оружием, что можно было сделать либо за счет собственных богатств (земельных владений), либо зачислившись на почетную службу к богатому сеньору.

Ко времени первого крестового похода рыцари стали пользоваться тяжелым и очень длинным копьем, которое держали под мышкой. Такое оружие имело несколько предназначений. Во-первых, оно позволяло конному строю наносить удары, используя всю силу всадника и коня. Умение же эффективно пользоваться копьем требовало долговременного обучения, тренировок и взаимопомощи, что способствовало солидарности воинов.

Во-вторых, такое копье несло и символический смысл: оно не было единственным оружием рыцаря, но в качестве наиболее заметного и наиболее подходящего для конного боя оно служило отличительным признаком принадлежности к рыцарскому сословию. Первостепенное значение тяжеловооруженной конницы на поле боя, таким образом, было и причиной, и следствием социального и экономического положения рыцарства. И вот здесь необходимо сделать две оговорки. Во-первых, при разговоре о рыцарстве XI века очень важно избегать устаревших и чересчур романтических ассоциаций. Средневековое рыцарство обычно вызывает заманчивые образы рыцарской доблести и благородных манер, поведения и образа жизни, присущих общеевропейскому рыцарству, что нашло отражение в богатой и интересной рыцарской, «куртуазной» поэзии. Но куртуазная рыцарская культура развилась только к XII веку, а в 1095 году она находилась еще в младенческом возрасте. Тогда не было еще геральдической системы, имеющей такое важное значение для передачи смысла образами обществу, в большинстве своем неграмотному. Поэзия, выражающая рыцарские ценности, находилась наникновения. И еще не был установлен общепринятый ритуал посвящения в рыцари, который мог обязать всех рыцарей следовать единой системе норм нравственного поведения. В то же время правители и принцы были недовольны, когда к ним обращались просто как к milites, без добавочных высокопарных определений, поскольку они, хотя н ощущая себя частью военного сообщества, не хотели стоять на одной ступеньке с соратниками по оружию низшего ранга, многие из которых были выходцами из крестьян в третьем пли четвертом поколении. И все же и высокопоставленные лорды, и скромные тПиез принадлежали к общей культуре военной закалки, чести и высокого искусства верховой езды, что было мощным объединяющим фактором. Однако первый крестовый поход отнюдь не был таким рыцарским подвигом, каким представляли его себе будущие поколения.

Во-вторых, средневековая западная армия была неразрывно связана с административными и экономическими структурами, и ее невозможно вырвать из культурной и социальной среды и ожидать, что она сможет существовать в изоляции. Армии нуждались в конюхах, слугах, кузнецах, оружейниках и поварах, которые в свою очередь в случае надобности превращались в солдат. Главенствующее положение конницы не исключало и участие в боях пехоты, специализировавшейся в стрельбе из лука и арбалетов и в использовании оружия ближнего боя. К тому же вслед за всеми средневековыми армиями следовали женщины, обслуживавшие разнообразные нужды воинов. Было в армии и довольно много священников, отправлявших требы и служивших молебны за победы. Все это важно для понимания столь широкого отклика населения на призыв к крестовому походу. Когда Урбан II выступил с идеей освобождения Иерусалима, оказалось невозможным ограничиться только участием представителей рыцарского сословия, хотя, судя по сохранившимся проповедям папы, он имел в виду именно рыцарей, тПиез, и не хотел обременять армию слишком большим количеством людей, не принимавших непосредственного участия в боях. Урбан II обращал свои призывы именно к тПнез потому, что они были лучшими бойцами в Европе и могли стать ядром больших и боеспособных армий.