Текст книги "Эликсир ненависти"

Джордж Ингленд
Эликсир ненависти

© ООО «Издательство «Северо-Запад», 2019

Эликсир ненависти

Журнал «The Cavalier», № 8-11, 1911

Глава 1. Послание

ПИСЬМО БЫЛО КОРОТКИМ – отпечатанная на машинке страница, но когда доктор Гренвиль Деннисон его дочитал, в его лице совершилась необычайная перемена. Его постоянная бледность уступила место желтоватому оттенку, челюсть отвисла, и в тот миг, пока он сидел за своим столом, глядя на бумагу, заколебавшуюся в дрогнувшей руке, морщины сгустились на лбу и дряблых щеках.

– Что? – сдавленно проговорил он, перечитывая строки, которые вдруг словно заплясали перед глазами. – Неужели свершилось?

Он вскочил. Вращающееся кресло, со всего размаху отброшенное назад, врезалось в высокий шкаф с инструментами с такой силой, что большое переднее стекло осыпалось на пол ливнем осколков. Но Деннисон не обратил на это внимания. Даже не взглянув на разбитый шкаф и забыв о прочей почте, включая и два заказных письма, он принялся мерить шагами кабинет. Он дрожал, точно в лихорадке. Пот выступил у него на лбу. Он еще раз остановился, перечитал письмо, а затем с внезапной решимостью схватил телефонную книгу и стал неистово листать ее в поисках нужного номера.

– М – Мед – Медитерраниен… А, вот! – вскричал он, со стуком швыряя книгу на стол. Пока он в исступлении связывался с абонентом, раздался стук в дверь. Деннисон не обратил внимания. Стук стал громче и настойчивей.

– Да? – прокричал он.

– Пришел мистер Лемсон, – послышался голос его помощника Эдвардса.

– Я не могу его принять!

– Но ему хуже. Сердце. И…

– Не могу! Скажите ему, чтобы пришел завтра около… Нет! Меня не будет! Алло! Медитерраниен Транспорт Лайн?

– ххххх

– Скажите, когда следующий пароход в Марсель?

– ххххх

– Что? Нынче утром? «Ла Тулуз»? Зарезервируйте мне любое место немедленно. На имя…

– хххх

– Нет мест? Ни одного? Но я все-таки попробую сесть на корбаль. И…

– хххх

– Нет времени? Отплытие в одиннадцать? О, Небеса! Осталось всего пятнадцать минут!

Трубка полетела на аппарат. С мгновение доктор стоял, собирая силы для самого могучего рывка в своей жизни. Затем, не обращая ни малейшего внимания на продолжающийся стук в дверь и на увещевания помощника, он взялся за дело с немым и стремительным отчаянием. И выказал поразительное проворство для мужчины пятидесяти пяти лет.

Один за другим он резко и до отказа выдвинул ящики стола. Из первого достал пачку бумаг, целых и обрезков, перетянутую резинкой. Второй не дал ему ничего. В третьем он долго шарил и все-таки нашел металлическую, покрытую черным лаком копилку.

Круто развернувшись, он подхватил свой докторский чемоданчик и, не обращая внимания на разбитые склянки, очистил его от всего содержимого, великое множество бутылочек и пузырьков отправились на стол.

– Странная дорожная сумка, – воскликнул он, запихивая туда бумаги и копилку. – Но когда время поджимает…

Резко зазвонил телефон. Какой-нибудь пациент где-то в городе страдал, возможно, умирал, доктор был кому-то срочно нужен, не исключено, что речь шла о жизни и смерти, но Деннисон не обратил внимания на звонок. Он сунул руки в рукава пальто, нахлобучил шляпу и подхватил чемоданчик.

– Пора! – вскричал он. Его осенило. И он добавил. – Ах да, это письмо. Его непременно надо взять.

В лихорадочной спешке он отпихнул в сторону мусор, усеявший стол, нашел письмо и сунул в карман. Затем, не говоря больше ни слова, побежал к двери, отпер ее и припустил через приемную. Эдвардс пытался его задержать. Мистер Лемсон тоже. Пациент, бледный и осунувшийся, поднялся, порываясь заговорить. Но доктор Деннисон отмахнулся от обоих.

– Некогда! – вскричал он. – Срочное дело! Вы, Эдвардс, возьмете на себя всю практику, пока я не вернусь. Адреса не даю.

– Причал 57, Норт Ривер!.. – выпалил он шоферу такси. – Двадцать пять долларов, если домчите за десять минут. «Ла Тулуз»! Понятно?

И дальше сидел, как в тумане, меж тем как шофер, нарушая все правила и порядком рискуя, гнал такси, пока оно не въехало на причал.

Доктор Деннисон бросил шоферу несколько банкнот, которые успел подготовить во время отчаянной гонки. Шофер подхватил их. А доктор уже несся вперед. Впереди, к его невыразимой досаде, вырос непреодолимый деревянный барьер, подобие высокого забора на столбах, вдоль которого собралась толпа любопытных. Бросив беглый взгляд, он, несмотря на бурное возбуждение, понял, насколько тщетны попытки перелезть на ту сторону, и взобраться на сходни, которые уже поднялись над головой.

– О, Небеса! Что я могу сделать? – выдохнул он, торопливо озираясь, и при этом глаза его необычно сверкали за тяжелыми стеклами очков. Мольбы, как он понимал, окажутся совершенно бесполезными. – А!.. – И он немедля устремился к открытой дверце, которая вела с причала к подъездной дорожке. Через дверцу он увидел черную громаду лайнера, тот как раз плавно двигался мимо прохода. В поле зрения доктора вступил иллюминатор, круглый, в бронзовом кольце. Прежде чем тот исчез, доктор выбрался на узкую дорожку.

Никем не замеченный в шуме и суматохе, в полутьме огромного строения, он быстро проложил себе путь среди высоких штабелей чемоданов. Уверенный в себе и торжествующий, он стоял теперь менее чем в двух футах от гладкой железной шкуры неспешно скользящего левиафана. Высоко над головой вдоль перил белели, трепеща в воздухе, платки, и голосистый народ выкладывал на прощание банальности такому же пошлому народу на краю причала. Доктор проклял их от всей души. Где этим дурням на борту его понять. Вот он, почти старик, относительно слабый, вдобавок, утомленный волнениями последних трех четвертей часа, и перед ним задача попасть на лайнер, который уже отчалил, без билета и без всякой договоренности, вопреки всем правилам и предписаниям. Неудивительно, что с мгновение он стоял, заведенный и отчаивающийся, сжимая докторский чемоданчик. Но лишь с мгновение. Затем воля и неколебимая решимость вернулись к нему.

– А! – воскликнул вдруг он. И стал наблюдать, как к нему плавно приближается большое черное отверстие в борту судна, грузовой люк, еще не закрытый движущейся металлической пластиной. И с каждой его стороны свисает двойной отрезок цепи. Трезво оценив положение, доктор Деннисон решил, что, совершив прыжок, сможет ухватиться за одну из цепей. Черные и жирные, они болтались чуть выше бурлящей соленой воды, омывавшей сваи.

Но доктор не колебался. Ибо к нему как раз приближалась первая цепь, она была не более чем в десяти футах, а возможно в пяти от выступающей стрелы. Он шагнул на выступ. Взвешенно, словно приступая к сложной операции и решая, где рассечет кожу первый удар скальпеля, оценил на глаз расстояние. Затем метнул чемоданчик. Тот пролетел далеко сквозь открытый люк и пропал в черноте трюма.

– Вперед! – вскричал Деннисон. И прыгнул. Взведенный до предела своей необычайной решимостью он и впрямь одолел этот промежуток. Его рука поймала цепь. Та выдержала. С мгновение ее звенья угрожающе ездили туда-сюда, но выдержали, точно хирургические щипцы. Собрав все свои силы, он подтянулся, ухватился за край люка и, хотя возбуждение уже угасло и стали слышны крики, возгласы и четкие отрывистые команды, Деннисон умудрился пролезть в отверстый проем.

Гудок лайнера, невероятно мощный, переходящий в рев, отдался по всему корпусу оглушительным многократным эхом, от которого у доктора, вконец измученного, затуманилось сознание. Но он, тем не менее, полз, неистово дрожа, между ящиками и тюками во мраке огромного трюма.

Рухнул на колени. Ощупью стал искать чемоданчик.

– Ух ты, порядок. Пока, в любом случае, – выдохнул он.

Колокола гудели и заливались. Дрожь, более мощная, чем прежде, охватила корпус, ибо машины ускорили ход. Доктор услышал шаги по железным плитам пола.

– Эй ты! – окликнули его. – Убирайся отсюда.

Но он ничего не ответил, а только улыбнулся, прижав чемоданчик к груди.

Глава 2. Воротца

2-ГО ДЕКАБРЯ, ВСЕГО десять дней спустя, доктор Деннисон вышел из бордосского экспресса на маленькой белокаменной станции Жетт на Средиземном море в нескольких сотнях миль к западу от Марселя. Несмотря на то, что цвет лица у него изменился к лучшему по сравнению с Нью-Йорком, вследствие долгого плавания, доктор, похоже, изрядно сдал. Лицо прочертили новые морщины, а старые углубились. Деннисон казался старым, утомленным, снедаемым постоянной лихорадкой нетерпения или тяжелого стресса. Он стоял, моргая, на людной платформе в ослепительном блеске южного солнца, отраженного известняком зданий и белой пылью дорог, и глаза его слезились. И он по-прежнему прижимал к себе докторский чемоданчик.

С мгновение он озирался, дабы убедиться, что его присутствие не привлекает нежелательного внимания. Затем, придя к выводу, что вполне может сойти за обычного туриста, окликнул кеб, сел в него и приказал «К Шато-д'Оё». Когда экипаж доехал до небольшого парка, протянувшегося до первых крутых склонов горы Сен Клер, пассажир велел вознице остановиться. Он вышел, щедро заплатил и без единого слова двинулся в гору.

Стояла зима, но здесь на Ривьере температура была как в Нью-Йорке в июне. Вскоре доктор остановился, изнуренный, вытирая потный лоб, и бросил взгляд назад на обширную панораму, уже начавшую раскидываться внизу во всем своем великолепии. Лазурное полотнище моря тянулось в дальнюю даль, до черты, над которой его сменяло дымчатое золото. Ближе лежал, точно на плане, городок, защищенный волнорезами. В иное время Деннисон помедлил бы, любуясь этим очаровательным южным пейзажем, но теперь повернулся к нему спиной и стал оценивать взглядом высоты впереди. «Как далеко еще? – настойчиво и с крайним напряжением вопросил он. – О, небеса, ну и круча! Знай я заранее, выехал бы шесть месяцев назад. А если с ним что-то случилось? И я с моим склерозом… впрочем, теперь об этом бесполезно думать. В путь!» И он возобновил долгий, крутой, утомительный подъем. Великолепие зрелища не приносило облегчения его усталым старым глазам. «Если только я не опоздал», – проронил он, карабкаясь.

Теперь путь стал уже и круче, он пролегал по ступеням-террасам, и его обступали высокие стены с осколками стекла в цементе. В стенах лишь изредка попадались ворота с каким-нибудь чудным имечком на табличке, и глубоко в глубине становилась видна вилла, окруженная кедрами, оливами и апельсиновыми деревьями с темной листвой. Доктор едва удостаивал их взгляда. Ибо теперь до вершины оставалось не очень далеко. «Еще несколько минут», – прикинул он, перевалив через гребень и очутившись на некоем подобии плато, скользившем к югу, где в отдалении падал к морю крутой и скалистый обрыв не менее тысячи футов глубиной.

Плато, куда попал Деннисон, как и сам склон, было покрыто виллами и домишками, скрытыми за часто поворачивающими стенами. Разве там или сям покажется сквозь заросли черепичная крыша или труба. В обоих направлениях бежали прочь другие вьющиеся переулки, подобные тому, по которому шагал доктор. Лабиринт, да и только.

«Куда отсюда? – спросил себя доктор в растерянности, вытирая лысую голову. – А, вижу, вижу. – И он опять заспешил вперед, забыв жару, усталость и слабость, вызванную годами. – Почти пришел!» – пылко воскликнул он.

Еще несколько сот футов по обнесенной стенами улице, и он дошел до еще более узкого извилистого проулка. Повернул. Вскоре дорога, по которой он пришел, скрылась из виду. Зловещая тишина нависла над вершиной горы. Доктор не видел ничего, кроме стен по обе стороны и медленно плывущих облаков, то и дело застивших синь над головой. Стиснув кулаки в крайнем волнении, доктор зашагал дальше. И вдруг очутился перед низкими, висящими на петлях створками в стене, служившими концом дороги. Вправленные в основательную каменную кладку, эти две створки из дубовых брусьев были усеяны рядами вручную забитых медных гвоздей. Крохотное отверстие позволяло наблюдателю внутри изучить любого, кто пожелает войти. На линялых досках было жидкой белой краской неярко выведено одно-единственное слово: «Наука».

– Нашел, нашел, чтоб мне провалиться! – прошептал доктор.

На краткий миг он закрыл глаза ладонью, натруженной, с большими костяшками, набухшими уродливыми венами, признаком его немалых лет. Затем с необычайно резким смешком, который наполнил таинственным эхом узкое пространство меж двух стен, взялся за старинную бронзовую рукоять звонка справа от ворот. Пылко, и в то же время, словно, не особенно этого желая, он дернул ее.

Резко отступил назад. Стал ждать. Никакого отклика. Приблизившись к створкам, попытался заглянуть в отверстие, но этому мешала заслонка внутри. Он ждал в беспокойстве.

И уже собирался позвонить вторично, но тут услышал за стеной хруст гравия. Кто-то приближался. Деннисон опять подошел к створкам и громко постучал основательными костяшками.

– Ждите, ждите, иду, – отозвался кто-то изнутри. Он произнес это по-французски, но с сильным итальянским акцентом. И тут же доктор увидел глаз, уставившийся на него в отверстие.

– Это… это вилла доктора Алессандро Пагани? – запинаясь, спросил Деннисон. Теперь, когда требовалась особая собранность, губы его дрожали, а пересохшее горло отказывалось подчиняться.

– Ви, месье, – ответили из-за ворот.

– Я… это… он дома?

– Дома. Что дальше? – И неизвестный быстро добавил. – Он мало кого принимает, месье, а чужих и вовсе не хочет видеть.

– Я должен его видеть. И немедленно. Вы понимаете? Я дал ему телеграмму, что еду.

– А, значит, месье ее послал?

Замок повернулся, задвижки отъехали. Деннисон, дрожа от переполнявших его чувств, ступил внутрь. И воротца опять закрылись. А лицом к лицу с доктором стоял весьма примечательный Янус: полный коротышка с усами щеткой, складчатыми щеками и рыжеватыми волосами, явным признаком ломбардского происхождения. Щелкнув каблуками, точно солдат, этот загадочный малый отдал честь, жестко, что ни на есть, по-военному. Деннисон счел, что перед ним, безусловно, отставной военнослужащий.

– Итак? – спросил американец.

– Следуйте за мной, месье.

Он повернулся и без дальнейших слов, зашагал вперед. Деннисон, обеспокоенно озираясь, начисто забыв об усталости, двинулся следом к цели своего долгого утомительного странствия.

Глава 3. Иль Веккьо и Стасия

ДОРОЖКА, АККУРАТНО ПОСЫПАННАЯ песком, вела, петляя, в направлении моря. Как бы ни был возбужден доктор, а все же оценил необычайную привлекательность усадьбы. Кипарисы, пальмы, плодовые деревья, а порой и нечто поистине невиданное, росло здесь в изобилии, с огненными цветами, желтыми или пурпурными, спору нет, великолепными. По обе стороны раскинулись ухоженные газоны. Посреди сада бил фонтан, а далеко позади сияла чистая бирюза глубоко вдающегося в сушу залива.

Без единого слова ломбардец вел Деннисона к длинному, низкому, крытому алой черепицей жилищу, которое теперь стало видно за группами кедров и старых олив. Вдруг провожатый остановился, чтобы переговорить с мужчиной в летах, которого Деннисон принял за садовника. Небрежно заметив, что ему не терпится предстать перед господином Пагани, доктор разглядывал высокого несколько сутулого человека в длинной синей блузе, носимой повсеместно французскими крестьянами. На седой голове старца красовался берет, здесь служивший рабочей шапкой, из белого фетра, большой и вздутый, с кисточкой на макушке. Ноги, обтянутые серыми чулками, были обуты в сабо. Из-под блузы выглядывали просторные вельветовые штаны. Наряд завершал алый кушак.

Ломбардец говорил с ним, а он тем временем продолжал усердно окапывать розовый куст неудобной старомодной лопатой. Деннисон увидел, как старик кивает, и как движется в такт его речи длинная белая борода, а затем садовник вдруг обернулся и стал тщательно изучать глазами посетителя. Охваченный внезапным гневом, усугубившимся вследствие давней усталости и гнетущих страхов, тот шагнул вперед.

– Эй, эй! – воскликнул он. – У меня нет времени на пустяки. Где хозяин? Проводите меня к нему.

Ломбардец буквально ошалел. И сделал безуспешную попытку заговорить. Но садовник, воздев руку, спокойно спросил на почти безупречном английском.

– Хозяин? Вы использовали такое слово, сэр? Мы здесь его не понимаем. Внутри этой усадьбы, до тех пор, пока мы храним в чистоте веру, нет ни слуги, ни хозяина. Мы любим, и это велит нам служить.

Деннисон воззрился на него в нарастающем раздражении.

– Доктор здесь, – провозгласил патриарх. Деннисон обернулся и сощурился на жарком южном солнце, вглядываясь. Его дрожащие пальцы крепко обхватили ручку чемоданчика. Пылая гневом, обернулся опять. Да что, эти мужланы смеются над ним?

– Ну же, ну же, вы и впрямь хотите его видеть? – улыбнулся старик.

Фыркнув, американец полыхнул на него глазами.

– Если вам доведется встретиться с ним лицом к лицу, вы снизойдете до того, чтобы пожать его руку? – с лукавой снисходительностью полюбопытствовал садовник. Деннисон попытался найти слова для ответа, но не смог.

– Ну, так дай мне руку, сын мой, друг моего друга, – предложил патриарх и выпрямился в полный рост. Высокий, широкоплечий, поистине великолепный мужчина с отменной формы грудью и чреслами, жилистым горлом, поднимающимся из распахнутого ворота блузы. Он величественно простер вперед большую крепкую ладонь, явно привычную к работе на земле.

С мгновение Деннисон стоял, не в силах ни говорить, ни дышать. Самые противоречивые мысли одолевали его. Затем он вскричал:

– Вы… Вы имеете в виду…

Старик наклонил голову в знак утверждения.

– Да, – произнес он с улыбкой. – Я Пагани. Мои малочисленные друзья и люди в этой усадьбе едва ли думают обо мне как о докторе. Я всего лишь один из них. Просто Иль Веккьо. Старый.

– Но, – пролепетал Деннисон. – Но я ожидал…

– Конечно, – приободрил его Пагани. Он схватил руку американца и тепло, по-дружески, пожал. – Я понимаю. Вы, вероятно, ожидали застать здесь какого-нибудь невероятного мудреца, заточившего себя в пещеру, полную засушенных тел, черепов, летучих мышей и прочих атрибутов средневекового чародейства? Что же, – и он пожал могучими плечами. – Если так, то должен вас огорчить. Я всего лишь обычный человек среди людей и не примечателен ничем, кроме своего возраста. И тоже служу. Даже среди розовых кустов, которым я с любовью дарю чуть больше солнечного света, тепла и жизни, я нахожу простое спокойное удовлетворение. Но об этом поговорим позднее. Вы устали. Ступайте в дом и отдохните немного. А затем побеседуем. Не сейчас. Пусть даже вы прибыли от Уитэма, которому я обязан жизнью, пусть даже все, что я имею, ваше до последнего куска хлеба и глотка вина, я прошу вас отдохнуть, прежде чем вы изложите вашу просьбу.

Выпустив руку Деннисона, он законченным движением кисти дозволил ломбардцу идти.

– Ну же, ну же, – вновь обратился он к Деннисону. – Окажите мне честь и вступите под мой кров. – Он взял у гостя чемоданчик и пошел впереди него к дому. У дверей с улыбкой отступил в сторону, предлагая Деннисону пройти первым. Каждое его движение, спокойное и несколько медлительное, было воплощенная учтивость, безупречная отточенная вежливость культурного европейца.

В прихожей Деннисон воззрился на старика с нарастающим волнением. Теперь, когда изумление, вызванное знакомством, несколько улеглось, а цель путешествия стала с новой властностью напоминать о себе, она заставила американца заговорить.

– Я… я не устал, – воскликнул он хриплым дрожащим голосом, начисто опровергавшим его слова. – Никогда в жизни себя лучше не чувствовал. Позвольте мне всего несколько минут поговорить с вами прямо сейчас. Я проделал этот долгий путь из Нью-Йорка, чтобы задать вам вопрос. И я не могу долго ждать. Может быть, вы…

– Друг мой, – перебил его Иль Веккьо, воздетой рукой призывая к молчанию, – нет, нет, вынужден отказать. Ради вашего блага и блага того, от чьего имени вы ко мне пришли, я должен отклонить просьбу. Отдых. Вам необходим отдых. После этого зададите столько вопросов, сколько угодно. Но пока, будь вы даже сам Уитэм, я не могу с вами беседовать. Идемте. – И теперь повел гостя по широкой каменной лестнице, которая, сделав поворот на площадке, завершилась на втором этаже. Здесь старик препроводил Деннисона в большую, залитую солнцем комнату, обставленную, как принято было лет сто назад, с помещенной в алькове кроватью с пологом. Окна открывали великолепный вид на сад, а также на море за ним. Но даже эта мирная обстановка не могла унять взвинченного американца, и он в нетерпении повернулся к старику, а тот с улыбкой произнес:

– Через час вы найдете меня в моем кабинете. Но разве не мудро было бы отложить ваше дело ко мне до завтрашнего утра, каким бы оно ни было? У нас достаточно времени. Спешки нет. Может, завтра?

– Нет! Нет! – поспешил возразить Деннисон. – Я в полном порядке! Не можете ли вы немедленно уделить мне несколько минут? Если…

Иль Веккьо покачал головой.

– Оревуар, – проговорил он и с поклоном удалился.

Деннисон в изумлении наблюдал, как угловатый человек в крестьянском наряде шагает через прихожую. Сабо стучали по плиточному полу. Досадливо нахмурившись, американец вернулся в комнату, затворил дверь и, сплетя руки поверх исхудалых бедер, задержался в глубоком раздумье. По тому, как выступила его нижняя губа и как нахмурилось утомленное поездкой лицо, была очевидна его досада. Наконец, воскликнув: «Ну что же, все карты у него!» Деннисон начал снимать пальто и воротничок, принявшись наконец-то расслабляться после путешествия. «Кто безумен, я или он?»– поразился доктор.

Полчаса спустя более или менее пришедший в себя благодаря прохладной воде, а также вину и фруктам, которые принес ему ломбардец, доктор опять спустился по лестнице. Его донимала непрерывная жажда деятельности. Ее требовали равно лихорадящий разум и тело. Сам он едва ли это осознавал, но две последних недели отняли у него энергию, которой хватило бы на пять лет обычной спокойной жизни. Не зная, куда податься по этому обширному саду, он побрел наугад по некоей широкой дорожке, и та привела его, минуя алоэ, пальмы и тутовые деревья, к увитому лозами бельведеру, угнездившемуся над обрывом на резко выдающемся над морем отроге желто-белого вулканического камня. Доктор созерцал обширнейший морской простор во всем его великолепии не без удовольствия, но весьма равнодушно. Его мысли были сосредоточены на Иль Веккьо и на вопросах, на которые гость надеялся в скором времени получить ответы. И вот он стоял на ступенях бельведера, худощавый, ссутулившийся, погруженный в себя, с признаками надвигающейся старости в каждой своей черте, линии, во всем своем облике.

– Еще полчаса ждать, – простонал он в нетерпении. – Полчаса, меж тем как каждая минута для меня, словно месяц. – И с гневом во взгляде он стал подниматься в бельведер.

Внезапно он остановился и сощурился против сильного света. Ибо в конце этого сооружения он неожиданно заметил кого-то сидящего, полускрытого рябью теней… да, девушку в белом с алым шарфом, небрежно наброшенном на волосы.

– Я… Я прошу прощения, – запнувшись, произнес доктор и приподнял шляпу. – Я не знал, что здесь кто-то есть. Надеюсь, не помешал?

– О, нисколько, – ответила та, дружелюбно улыбнувшись ему. Она говорила по-французски, на языке, который Деннисон основательно знал. – Никто из друзей моего дяди не мог бы мне помешать. Не хотите ли присесть?

Она отложила в сторону пяльцы с вышиванием и, весьма изящно поднявшись, указала ему место на затененной виноградом скамье, огибавшей по краю эту террасу.

– Не позволяйте мне вас беспокоить! – воскликнул доктор, забыв на миг даже свое нетерпение и тревогу в присутствии столь неожиданно явившейся ему красоты. И все еще со шляпой в руке, стоял с мгновение, не зная, удалиться или принять приглашение и остаться здесь ненадолго. Он, казалось, смутно ощущал, насколько не в его пользу разница между молодостью и очарованием этой француженки, возникшей перед ним среди цветов в непрестанном великолепии Ривьеры, и его увяданием, анемией и безобразием. И, тем не менее, он тяжело опустился на скамью.

– А… а тут тепло, – начал он. – Мы, американцы, знаете ли, привыкли к более суровому климату. Более бодрящему, понимаете ли.

Она ничего не отвечала с мгновение, а лишь разглядывала его с растерянной улыбкой. Затем опять села и возобновила свое вышивание.

– Так вы американец? – спросила она вдруг. – Как доктор Уитэм, о котором часто говорит мой дядя? Мы очень редко видим здесь американцев. Иногда приезжает немецкий доктор или итальянский. Один раз нас посетил шведский хирург. Мой дядя, да мы оба, всегда рады приветствовать любого, кто приходит в доброй вере и во имя науки, – так она закончила, произнеся это нежно и с убежденностью. И невероятно серьезно, что весьма удивило доктора, посмотрела на него ровным взглядом. Не ребенок, хотя, по его оценке, двадцати одного – двадцати двух лет, и при этом, что обычно для женщин из краев с теплым климатом, казалась развившейся заметней, чем предполагали ее годы. Деннисон, все еще несколько смущенный, ответил на ее взгляд, и не мог не заметить, как безупречен овал ее лица, как прелестен подбородок и тонко вылеплено горло, не скрытое мягкими складками кисеи.

Закончив самым откровенным образом изучать его, она возобновила разговор. Несмотря на крайнее смятение чувств и пылкое нетерпение, снедавшее доктора, он не мог удержаться от восхищения, наблюдая за ее проворными пальцами, орудовавшими иглой. Он внимательно следил, как она поворачивает туго натянутое полотно или, остановившись на миг, оценивает уже сделанное.

«О, где мои тридцать лет?» – мелькнуло у него в мыслях, и сердце так и подскочило. Он закрыл ладонью глаза и на миг замер, ощущая теплое дыхание ветра на щеках, вслушиваясь в рев бурунов далеко внизу, звучащий, точно аккомпанемент песенке, которую мурлыкала вышивальщица. Но вскоре ему удалось отрешиться. Он понимал, что ничего не добьется, позволив огню нетерпения истреблять свою энергию еще до того, как началось загадочное свершение. И поэтому, стараясь, чтобы его голос звучал ровно, заговорил с ней об Уитэме, о ее дяде и о том, какой чести удостоился, явившись сюда издалека, всем здесь чужой, но принятый и получивший удовольствие знать отныне такого чтимого всем светом человека как доктор Алессандро Пагани. На вид небрежными, но в действительности глубоко продуманными речами он хотел разговорить девушку, чтобы получить от нее сведения о новейших открытиях итальянца и о том, к чему они привели. Но она, очевидно, знала об этом мало, а то и ничего.

– С чего бы ему мне рассказывать? – с улыбкой заметила она. – Я живу здесь спокойно и просто и задаю мало вопросов такого рода. А что, в Америке иначе?

И они стали говорить о контрастах, о жизни, которая казалась ей столь естественной, само собой разумеющейся, затем о Штатах, стране, ей неведомой, загадочной и романтической. Наконец, взглянув на часы, он поднялся.

– Простите, – произнес он, и голос выдал эмоции, столь сильные, что собеседница воззрилась на него в изумлении, – Я… я должен идти. Завтра…

– Вы больше расскажете мне о Новом Свете? – спросила она, улыбаясь от всей души и показывая безупречные зубы. – Как вы добры. Это мне следует просить у вас прощения, я задержала вас, меж тем как у вас встреча с моим дядей. Оревуар!

Он откланялся и вернулся к дому. Девушка, раздвинув лозы, оплетавшие бельведер, наблюдала за ним с откровенным интересом. Легкое волнение, казалось, пробежало по всем дивным формам Стасии, так ее звали. Доктор Деннисон произвел на нее впечатление, но она не могла понять, что за необычное чувство охватило ее во время их беседы. «У него такие нетерпеливые глаза, – думала она. – Горят, как у лихорадящего. Руки сжимаются и разжимаются. Он кусает губу, и не все борозды на его лице прорезаны годами. Что бы это могло означать? И для чего ему мой дядя?» Несколько минут она размышляла, а море гудело среди скал и впадин внизу. Затем, с неудовлетворением тряхнув головой, она опять взялась за пяльцы. Но спокойствие к ней так и не вернулось. На ее лице появилось новое выражение. В глазах легли тени беспокойства и смутного, но мрачного предчувствия, как если бы ее душе удалось что-то прочесть, пусть не полностью, в книге судеб.