Текст книги "Книга Мечей (сборник)"

Уолтер Йон Уильямс[11]11
  © Walter Jon Williams, 2017; © пер. А. Грузберга, 2017.


[Закрыть]

В этом стремительно развивающемся сюжете лихой и отчаянно смелый молодой человек бросается преследовать преступника, но обнаруживает, что лучше было бы оставить его в покое.

Уолтер Йон Уильямс родился в Миннесоте, а сейчас живет в Альбукерке, штат Нью-Мексико. Его рассказы часто публиковались в журналах «Asimov’s Science Fiction», «The Magazine of Fantasy and Science Fiction», «Global Dispatches», «Alternate Outlaws» и других и были собраны в сборниках «Facets» и «Frankenstanes and Other Foreign Devils». Он автор романов «Ambassador of Progress», «Knight’s Moves», «Hardwired», «The Crown Jewels», «Voice of The Whirlwind», «House of Shards», «Days of Atonement», «Aristoi», «Metropolitan», «City of Fire», огромного романа-катастрофы «The Rift», романа из серии «Стар трек» «Destiny’s Way» и двух романов в популярной серии «Современная космическая опера» «Dread Empire’s Fall: The Praxis» и «Dread Empire’s Fall: The Sundering». Среди его последних книг – романы «Implied Spaces», «This Is Not Game», «Deep State» и «The Fourth Wall», небольшая повесть «The Boolean Gate» и новый сборник «The Green Leopard Plague and Other Stories». Самая последняя его книга – новый роман в серии «Praxis» «Impersonations». В 2001 году он получил давно заслуженную премию «Небьюла» за рассказ «Daddy’s World» и еще одну «Небьюлу» в 2005 году за рассказ «The Green Leopard Plague».

Торжество добродетели

Как вы считаете, серьезный ли это проступок, если известная личность демонстрирует своего женатого любовника миру? Демонстрирует его друзьям, родственникам, служащим, злосчастной супруге любовника?

А если эта известная личность – монарх, становится ли проступок менее тяжким? Потому что именно наша новая королева Борлода влюбилась в женатого виконта Бротона из Харт-Несса, и сейчас я вижу их вместе в построенной виконтом для нее лодке-лебеде, в лодке, покрытой тысячами лебединых перьев, которые колышутся на ветру, точно морская пена. В ней есть место лишь для двоих. И сейчас эта парочка сидит под навесом на корме, сблизив головы, а двенадцать гребцов в ливреях Бротона везут их по озеру Кингсмер.

Виконт – красивый молодой человек, это правда: светловолосый, как и королева, с лицом столь же живым, сколь ее невыразительно. Наряды из атласа и шелка, драгоценные камни на пальцах, широкие кружевные воротники, изящными складками лежащие на плечах, – они производят сильное впечатление.

В самые первые дни правления Борлоды, когда ее король-отец умер где-то на далеком берегу, а ее коварный сводный брат вздумал завладеть троном, Бротон с отрядом всадников прискакал в столицу, Селфорд, чтобы объявить о своей верности и предложить Борлоде свои мечи. Она назначила его начальником королевской охоты, и сейчас он принимает ее в ее же собственной охотничьей хижине Кингсмер-лодж.

Бедная покинутая жена виконта нигде не появилась. Она заявила, что не любит кататься на лодке, и заперлась в Кингсмер-лодж, страдая от головной боли и, вероятно, от разбитого сердца.

Но можно ли строго судить королеву Борлоду? Ее многократно женатый августейший король-отец Стилвелл постоянно домогался жен и дочерей придворных, и никто не смел ему возразить. Считалось, что у великого короля аппетиты под стать его величию и законы, ограничивающие обычных людей, на него не распространяются. Так почему они должны распространяться на королеву? Потому что она – женщина?

Эти сложности не были для меня простой абстракцией, поскольку у меня тоже была замужняя любовница. Конечно, я не монарх, а всего лишь восемнадцатилетний ученик стряпчего, и не смел прогуливаться с Амалией перед всем двором. В гордом одиночестве она томно бродила вдоль озера, покачивая веером на запястье. Все два дня после приезда в охотничью хижину у меня не было возможности поговорить с ней, тем более наедине. Но я постоянно ощущал ее присутствие, словно она испускала некий невидимый луч, вызывающий у меня дрожь. Она всегда была неподалеку, однако я не мог подойти к ней. Я терял терпение, меня переполняла досада, и я с огромным облегчением увидел, что она уходит от озера в сад, окружавший дом. С деланой небрежностью я последовал за ней.

В центре прямоугольного сада стояла статуя старика или почтенного бога, до того разрушенная непогодой и ветром, что виднелись только черные глаза и борода. Цветы увяли и погибли, дорожки сада завалила палая листва, шуршащая под ногами. Я притворился, что удивлен присутствием прекрасной дамы в таком месте, снял шляпу и низко поклонился. Дул холодный ветер, осенние листья срывались с деревьев и скользили по дорожкам.

– Йомен Квиллифер, – сказала Амалия, – ты пришел полюбоваться умершими цветами?

– Я пришел увидеть нечто гораздо более прекрасное, – ответил я. – Более прекрасное, чем яркие осенние листья, более совершенное, чем статуи граций работы Бернауда, более изящное…

– Ах, – сказала она, – ты пришел полюбоваться виконтом Бротоном из Харт-Несса! Здесь его нет, но ты можешь увидеть его на озере.

Я выпрямился и надел шляпу.

– Я его видел. Это красивое лицо не пленяет меня.

На ее губах появилась сухая улыбка.

– Оно привлекает единственно того, чье внимание важно.

Я посмотрел на свою возлюбленную. Амалия Бриллиана Тревиль, седьмой ребенок и пятая дочь графа Кульмского… В мрачной северной крепости было такое изобилие дочерей, что Кульмский поспешно выдал дочь за своего друга, вдового маркиза Стайна, с единственной целью дать ему наследника. Амалия вышла замуж в шестнадцать лет, сейчас ей было семнадцать, и уже пять месяцев она носила под сердцем ребенка. Поскольку период утреннего недомогания прошел, а муж Амалии, отправившись на войну, угодил в плен, где его удерживали ради выкупа, мне посчастливилось обнаружить, что Амалия готова к новым приключениям. Я всего на несколько месяцев старше ее, недавно осиротел, и после этого несчастья мой опекун представил меня ко двору. Но у меня не было ни должности, ни больших денег, в изобилии имелось только время – и все это время я готов был уделять Амалии.

Так как Амалия ждала ребенка, она избавилась от корсетов, юбок с фижмами, турнюров, которые по женской моде носят ниже талии, и на ней было черное бархатное платье, очень похожее на халат, но отделанное фестонами, позументом и позолоченными пуговицами, в художественном беспорядке нашитыми спереди. Рукава у платья были пышные, широкие, расшитые узорной каймой, а подол вышит золотой нитью и желто-зелеными цимофанами. В рыжевато-каштановых волосах блестели нити жемчуга, а на изящной длинной шее красовалось ожерелье из черного бисера и бриллиантов. В опущенной руке Амалия небрежно держала веер из перьев черного лебедя. Она смотрела на меня из-под длинных темных ресниц и выглядела так, словно только что пробудилась после долгого роскошного сна.

Медленной томной походкой она прошла мимо меня. Я подавил желание обнять ее и пошел следом, за ее левым плечом.

Амалия оглянулась на меня через одетое в бархат плечо. Она по-прежнему улыбалась.

– Мать королевы вне себя от ярости. Она планировала для Борлоды гораздо более выгодного мужа, чем этот ничтожный виконт без гроша за душой.

– Не могу представить себе виконта без гроша за душой, – сказал я.

Однажды я сам остался без гроша, но не помню, чтобы в таком же положении оказывались дворяне.

– Рядом с чужеземными принцами он просто нищий, – сказала Амалия. – У короля Варселло много сыновей, и он предлагает их Борлоде по отдельности или всех вместе, как ей понравится. А у короля Лоретто всего один принц, но он наследник и из претендентов больше всех нравится королеве-матери.

– Лоретто? – спросил я. – Леонора предпочитает Лоретто? Да ведь мы вели десятки войн с этим королевством! Разве оно не самый большой наш враг?

– Если этот брак состоится, – сказала она, – они станут не врагами, а любящей родней.

– В таком случае, – сказал я, – королева-мать сильно недооценивает раздоры, какие бывают среди родни.

Амалия повернулась ко мне и кончиком сложенного веера коснулась подбородка.

– Ты охотился утром?

Я действительно участвовал сегодня в охоте на оленя в густом королевском лесу. Я не слишком хороший наездник и потому был доволен тем, что можно держаться позади всех. Когда приходилось прыгать, мой конь управлял мной, а не наоборот. Под конец охоты я радовался не добыче, а тому, что не сломал себе шею.

– Да, и неплохо. – Я посмотрел на нее. – Но я надеялся, что мне больше повезет на другой охоте.

Она посмотрела на меня из-под длинных ресниц.

– На какой?

– Я надеялся выследить ваше логово, миледи.

Блеснули ее мелкие острые зубы – эту особенность Амалии другой мог бы счесть недостатком, но я нахожу ее очаровательной.

– Тогда я бы тебя укусила, – сказала она, опустив веер. – Но твоя охота все равно не удалась бы. Гостевые комнаты переполнены, и я делю комнату с двумя своими служанками. Мы бы не были одни.

Я зашагал рядом.

– Сегодня прекрасный день, – сказал я. – Возможно, мы могли бы найти поросший мхом уголок в лесу.

– Слишком много глаз, – сказала она.

– Тогда вечером, после игры? – Я остановился у изъеденной непогодой старой статуи и повернулся к Амалии. – Можно встретиться здесь. Я принесу одеяла и фляжку с чем-нибудь согревающим.

Она улыбнулась и коснулась веером моей руки.

– Не скажу нет, но ничего не обещаю.

Тут в саду появились люди, и мы с Амалией расстались. Я раздобыл одеяла и фляжку бренди и спрятал все это под скамьей в затененной части сада, а потом вернулся к озеру. Теперь к лебединой лодке Бротона присоединились другие; была и баржа с музыкантами, на ней пел тенор Кастинатто в окружении девочек, одетых наядами. Мать Борлоды, вдовствующая королева Леонора, плавала по озеру на собственной маленькой галере и не спускала глаз с дочери.

В тот вечер мы ужинали на свежем воздухе при свете факелов, блюда из оленины для этого пира готовили весь день. Подавали жареную оленину, оленину, тушенную с овощами и травами, запеченную оленину, заднюю часть оленя, обложенную беконом и зажаренную на открытом огне. К мясу предлагались сладкие соусы из вишни, абрикосов, слив и малины. Принесли и пирог с олениной, украшенный выпеченными из теста фигурками зайцев и ланей, и поставили на отдельный высокий столик. Явились несколько разновидностей супа с олениной, пирожки с олениной и сосиски из оленины. Нарезанные оленьи сердца замариновали в сладком уксусе, поджарили и подавали с зеленью. Печень поджарили на сливочном масле с беконом, петрушкой, луком и розмарином; из печени с олениной слепили и мясные шарики – «фрикадельки». Язык поджарили и предлагали тонко нарезанным на листьях салата или тушеным на пасхальном куличе с подливкой.

К оленине подали традиционную пшеничную кашу на молоке, изготовленную десятком способов, сладкую и сытную.

Я славно поужинал, а потом мы все пошли в открытый театр, где труппа милорда Раундсилвера представляла «Триумф добродетели», пьесу поэта Блекуэлла.

В представлении участвовали немногие актеры труппы – роли немых масок разобрали придворные в экстравагантных костюмах, какие труппа не могла себе позволить. История была аллегорией – что делало ее очень скучной – и в представлении участвовал тенор Кастинатто, игравший Демона Беззакония; демон радовался тому, что ему удалось пленить и заключить в темницу Добродетель и ее друзей Честь, Чистоту и Благочестие.

Он поместил их в необычную темницу, где было много музыки и танцев. Я посмотрел на большие, похожие на троны кресла, в которых сидела королева со свитой. Ее фаворит Бротон сидел справа от нее, и они то и дело склонялись друг к другу и обменивались улыбками и взглядами. Слева сидела ее мать Леонора, которая смотрела то на сцену, то на дочь – в ее глазах сверкала ярость. Рядом с ней сидели послы Варселло и Лоретто, на их лицах было задумчивое и расчетливое выражение. Леди Бротон не было видно.

Я задумался, уж не содержатся ли и впрямь где-то в плену Добродетель, Честь, Чистота и Благочестие, пока разыгрывается это яркое, живописное представление и придворные танцуют и поют, предпочитая не выпускать все эти добродетели из темницы. Я поискал свою возлюбленную Амалию, маркизу Стайн, и увидел, что она сидит, подавшись вперед, ее красивые глаза полузакрыты, жемчужины в волосах мягко сверкают в свете факелов. В это мгновение я испытал симпатию к Демону Беззакония, к его сладкому голосу и соблазнительным песням.

Наконец Добродетель и ее друзья освободились, и труппа приветствовала их гальярдой. Я аплодировал вместе со всеми и поспешил, подгоняемый холодным ветром, в свою комнату. Захватив старый твидовый плащ, я пошел с ним в сад; там я отыскал свой сверток и стал ждать Амалию. Я прятался от ветра за старой статуей и смотрел, как по звездному небу бегут облака. Когда ветер задувал под одежду, я делал глоток огненного бренди.

Прошел небольшой дождь, потом другой, потом небеса разверзлись, и хлынул настоящий ливень. Я понял, что Амалия не придет, и побежал в дом.

К утру ветер усилился, пошел ледяной дождь. Озеро покрылось пеной и стало похоже на молоко, королевская лодка-лебедь покачивалась у причала, а ветер порывами срывал с нее перья. Дом кишел охотниками, которые не могли охотиться и поэтому пребывали в дурном расположении духа. Одни играли в карты на такие суммы, какие я не мог себе позволить, другие – в шахматы.

Королевы не было видно, она заперлась со своими духовными наставниками и молилась. Должно быть, ее фаворит Бротон молился рядом с ней, потому что его тоже нигде не было.

Я посмотрел несколько партий в шахматы, но игра раздражала меня так же, как когда я впервые с ней познакомился. Доска представляла собой заданное поле из шестидесяти четырех квадратов, где фигуры двигались по неизменным правилам. Конь мог двигаться только так, слон по-другому, а король – по-третьему. Я так и не понял, зачем это: почему королева не может ходить, как конь, почему коварный слон не может стереть границу между черным и белым квадратами и занять соседний квадрат. Почему могучий король не имеет права двигаться столь же свободно, что и королева? И вообще почему можно передвигать за раз только одну фигуру? Настоящий король должен иметь возможность собрать свои силы и двинуть одновременно всю армию под гром барабанов и звуки труб.

Мне казалось, что шахматы представляют мир не таким, каким я его вижу или хотел бы видеть. Будь я пешкой на этой доске, я бы сбежал от сдерживающей системы из шестидесяти четырех клеток, укрылся бы за чем-нибудь на столе, за чашкой или подсвечником, зашел бы к врагу в тыл и внезапно напал – захватил бы ладью или ударил ножом вражеского короля. Но увы, фигуры были ограничены своими ролями и не могли сойти с доски, если их не сняли, а захваченные не могли улизнуть. Я не мог не считать, что этой игре недостает подлинного вдохновения.

Если бы мне дали такую возможность, я бы значительно усовершенствовал игру в шахматы.

Пока играли в шахматы, буря утихла, а воздух наполнился моросью. Гости начали с надеждой говорить, что можно сходить пострелять кроликов. Я устал следить за скверной игрой лордов в шахматы и прошел через несколько комнат туда, где играли в кегли. И так задумался о шахматах, что лишь через несколько секунд услышал женские крики.

Я резко обернулся на звук, и передо мной с грохотом распахнулась дверь. Высокий всадник в мокрых от дождя шляпе и длинном плаще вбежал в эту дверь и налетел на меня. Я ощутил удар в плечо такой силы, что воздух с шумом вырвался у меня из груди. Я только что развернулся, потому не очень крепко стоял на ногах, и резкий толчок заставил меня упасть. Крики продолжались, теперь их сопровождал звон шпор с колесиками на сапогах всадника. Этот шум меня совсем смутил; я попробовал собраться с мыслями. Я встал и пошел в комнату, откуда доносились крики; по дороге я ощупал себя, чтобы проверить, не ранил ли меня незнакомец ножом.

Я прошел в дверь и очутился в длинной комнате, полной вопящих женщин. Виконтесса Бротон сидела на ковре, прижав руки к животу, а все прочие застыли в позах удивления и ужаса.

Прошло всего несколько секунд с тех пор, как я услышал крики.

Я наклонился к виконтессе и спросил:

– С вами все хорошо, миледи?

Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

– Он ударил меня ножом! – сказала она.

Я осторожно развел ее руки, но не увидел ни крови, ни дыр в нежно-желтом шелке ее платья. Посмотрел на ее колени и увидел на складке ее юбки почерневший стальной клинок. Я взял его в руку и увидел, что он отломан у рукояти.

– Думаю, вы не ранены, мадам, – сказал я ей.

Она ощупала себя, потрогала платье и нашла только небольшой разрез. Из ее глаз полились слезы.

– Моя планшетка! – сказала она. – Я ношу в корсете стальную планшетку!

В этот миг вбежали другие мужчины, требуя объяснений, в следующие несколько минут заходили все новые и как один требовали объяснить все сначала. Все это были благородные дворяне, и все хотели распоряжаться. Один из них отобрал у меня клинок ножа, и я никогда больше его не видел.

Потом кто-то крикнул «В погоню!», и половина джентльменов выбежали из комнаты. Крики «В погоню!» звучали по всему дому; совершенно бессмысленное занятие, ведь такую команду дают, когда преступник на виду и надо помешать ему сбежать, а кавалера после его бегства в звоне шпор никто не видел – и никто не знал, как он выглядит.

Потом послышались крики «Охранять королеву!», и еще больше мужчин бросились, чтобы стеной обступить ее. Леди Бротон не отвечала на вопросы, сыпавшиеся со всех сторон, и плакала, из ее глаз медленно текли слезы. В воздухе запахло сердечными каплями; я посмотрел и увидел, что Амалия протягивает хрустальный флакон. До сих пор я не замечал ее в комнате.

– Думаю, леди Бротон нуждается в укрепляющем, – сказала Амалия.

Я протянул леди стакан, и она выпила. Это действие словно бы вернуло ее в сознание, и она осмотрела собравшихся женщин.

– Кто он такой? Кто-нибудь его знает?

Похоже, никто его не узнал, и все заговорили о том, как мало им известно.

– Не перенести ли леди Бротон на диван? – предложила одна из дам, и все согласились. Женщины столпились вокруг пострадавшей – ни мне, ни кому-нибудь из мужчин не позволили помочь, – поставили леди Бротон на ноги, отвели к дивану, усадили и подложили ей под спину подушки.

Оставшись не у дел, я принялся осматривать комнату и увидел на полу у двери рукоять кинжала. Я наклонился и поднял ее. Это была рукоять так называемого квилона – она напоминала крестообразную рукоять меча с навершием в форме диска. Клинок отломился примерно в дюйме от нее; на оставшемся обломке виднелось клеймо кузнеца – треугольный щит под имперской короной. Рукоять из красной яшмы украшал необычный рисунок: рука с крылом от плеча, в руке – булава с яблоком, похожим на корону. Я попробовал разгадать этот ребус: крыло-рука-булава-корона. Булава-корона-рука-перья. Летящая-рука-дубина. Каково бы ни было это сообщение, я его не прочел.

Я все еще размышлял над этим, когда вошел плотный желтоволосый мужчина с точно таким же рисунком на плече – виконт Бротон из Харт-Несса, муж жертвы и любовник королевы. Едва он вошел в комнату, как все разговоры прекратились. Он подошел к жене и, немного замешкавшись, взял ее руку. Если в его сердце и были какие-то чувства или переживания, его черты их не отражали. Он был очень бледен и, несомненно, думал о том, как этот эпизод скажется на его отношениях с королевой.

Жизнь его жены была спасена, потому что леди Бротон носила корсет, как все благородные дамы, следующие моде. Планшетка, обычно из дерева или металла, – это клинообразное ребро, вшиваемое в лиф корсета, чтобы сделать грудь плоской по нынешней моде. Не знаю, зачем мода заставляет женщин менять их естественный облик и притворяться мальчиками с плоской грудью, но именно мода этим утром спасла леди Бротон – как и то, что она могла позволить себе дорогую стальную планшетку, более гибкую и удобную, чем деревянная.

Мы все делали вид, что не смотрим на лорда и леди Бротон, когда появился сержант отряда йоменов-лучников с копьем, чтобы проткнуть любого возможного предателя. Он потребовал сведений, и все леди немедленно стали их сообщать. Не успел он в этом разобраться, как пришел его начальник, державший руку на рукояти меча, и вновь поднялся шум. Только-только лейтенант начал понимать смысл сказанного, как пришел уже капитан, и все пришлось повторять заново.

– Ее величество в безопасности, – заверил капитан. – Дом обыскивают, и преступник будет найден.

– Он пришел откуда-то снаружи, – сказал я. – Его шляпа и плащ промокли от дождя. Он побежал туда, вероятно, из дома.

Капитан посмотрел на лейтенанта, а тот – на сержанта.

– Да, в соседней комнате есть выход наружу, – сказал он. – Мы позаботимся о том, чтобы эту дверь охранял ночной патруль.

Я протянул капитану отломанную рукоять кинжала.

– Это обломок ножа, – объяснил я. – Не знаю, куда делся клинок: его кто-то забрал.

Капитан осмотрел рукоять, увидел герб и подозрительно посмотрел на Бротона. Казалось, он хотел что-то сказать, но передумал. Повернулся, вышел в сопровождении остальных йоменов-лучников и вслед за убийцей прошел в следующую комнату, где играли в кегли. Я вместе с несколькими оставшимися джентльменами отправился вслед за отрядом. Похоже, переполох в комнате леди Бротон закончился.

Прочная дубовая дверь вела из соседней комнаты наружу. Дождь сменился мягким туманом, который своими холодными пальцами ласкал мое лицо. В воздухе витал запах поломанной влажной древесины.

Широкая засыпанная битым камнем подъездная дорога окружала дом, за ней был сад. Садовник в больших сапогах, в плаще и шляпе, согнувшись над растениями, пытался устранить в саду последствия бури.

– Эй, ты! – крикнул капитан. – Кто-нибудь выходил из двери?

Садовник разогнулся, и с широких полей его шляпы стекла вода. Это был старик с длинной бородой, протянувшей свои щупальца ему на грудь.

– Да, сэр! – сказал он. – Он попросил меня присмотреть за его лошадью.

Капитан выяснил, что тот человек приехал верхом, дал садовнику крону, чтобы тот подержал лошадь, и ушел в дом. Через несколько минут он выбежал, вскочил на нее и умчался в сторону ворот.

– Нужно учинить погоню, сэр! – решительно сказал лейтенант.

– Погоня! – воскликнул один из джентльменов.

– Погодите. – Капитан повернулся к садовнику. – Какой масти была лошадь?

– Гнедая, сэр.

Капитан повернулся к лейтенанту:

– Отберите отряд для преследования. Хорошие всадники, хорошие лошади. Нужно примерно с полдюжины. Я доложу ее величеству.

– Погоня! – снова воскликнул тот же джентльмен, и все побежали.

Я посмотрел вдоль засыпанной мелко дробленным камнем дороги в том направлении, куда уехал всадник. Преследователям предстояло проехать две лиги по лесу до главных ворот, а потом решить, ускакал ли он направо, в столицу, Селфорд, или налево, к Блэксайксу и на север.

Это если он решил ехать по дороге, а не поехал через королевский лес по неким одному ему известным причинам.

Я подошел к садовнику.

– Отец, – обратился я к нему, – ты говоришь, что лошадь была гнедая?

– Да, сэр. – Он оперся на грабли. – Игреневой масти, темная, скорее коричневая, чем рыжая.

– Ты хорошо его рассмотрел?

– Нет, сэр. У него был поднят воротник, а поля шляпы опущены на лицо. Думаю, у него была борода, сэр.

У большинства мужчин в королевстве бороды.

– Не запомнил ли ты его голос, отец? Откуда он мог быть родом?

– Он говорил так же, как говорят в Бонилле, – сказал садовник. – Как почти все в большом доме.

Действительно, большинство придворных смягчают согласные, как в Бонилле, хотя далеко не все родом оттуда.

– А упряжь?

– Прекрасная работа, сэр. Седло коричневой кожи, такие используют для быстрой езды. На нагруднике стальные кругляшки. Вроде медальонов.

– На них какой-нибудь особый рисунок?

– Вроде бы расходящиеся лучи, сэр.

– Были какие-нибудь украшения на седле?

– Нет, не было.

– Кожа не обработанная и не украшенная?

– Нет, просто кожа, но хорошей работы и почти совсем новая. Коричневая кожа, как я сказал.

– Уздечка тоже?

– Да.

Я мог бы спрашивать и дальше – о подпруге, шпорах и удилах, но чувствовал, что это бесполезно. И тут я вспомнил изображение короны со щитом на сломанном кинжале, и у меня по жилам словно потекла ледяная вода. Я сразу насторожился.

– На седле не было никакого знака? Клейма мастера?

Глаза старика просветлели.

– Да, сэр. Птица на откидном клапане, чуть ниже левого колена всадника. Я заметил, когда помог ему поставить ногу в стремя.

– Сокол? Орел?

– Нет, сэр. Маленькая птица. Воробей, быть может, славка или еще какая певчая птаха.

Я дал садовнику серебряную крону.

– Спасибо, отец. Ты очень помог.

Он коснулся полей шляпы.

– Большое спасибо, сэр. Вы настоящий джентльмен.

Я улыбнулся ему:

– Я вовсе не джентльмен.

И вернулся в дом.

У дверей дальней комнаты стояли в карауле два йомена-лучника; в этой комнате леди Бротон осматривал королевский врач. У стены в соседней комнате стоял сам Бротон, задумчиво глядя в пол и постукивая по панели.

Я вернулся в гостиную, где на столах были разбросаны карты и стояли брошенные шахматные фигуры. События вышли за границы игры, и единственная фигура, которая, вероятно, могла быть полезна, исчезла с доски. Люди собирались небольшими группами и негромко разговаривали. Я увидел у камина Амалию с подругами, подошел и вежливо стоял, ожидая своей очереди заговорить.

Стремительно вошли два джентльмена в плащах и сапогах со шпорами. Они направились в конюшню и задержались, чтобы выпить по бокалу вина, затем отправились дальше. Одна из подруг Амалии посмотрела на меня:

– Ты не будешь участвовать в погоне?

– У меня крепкая лошадь, – ответил я, – но не для гонок. – Это относилось не только к лошади, но и ко мне. Я повернулся к Амалии: – Леди Бротон лучше?

Она плотнее завернулась в зеленый атлас платья.

– Она пережила ужасное потрясение, – сказала она. – Не могу говорить о состоянии ее духа, но ее тело, кажется, не пострадало.

– Не понимаю, как Бротону пережить это, – сказал кто-то. – Ведь его обвинят в попытке избавиться от жены, чтобы жениться на королеве.

– Попытка не удалась, – сказал один из джентльменов.

– Не важно, – настаивал первый. – Важно, что обвинят его.

– Обвинят, – сказал я. – Но он может быть невиновен.

Миндалевидные глаза Амалии осмотрели собравшихся, и, очевидно, она решила, что в присутствии тех, кто может ее услышать, говорить безопасно.

– Есть более надежные способы расстаться с женой, – сказала она, – чем перед десятком свидетелей.

– И лучший способ устроить это, – сказал я, – чем оставлять кинжал, который прямо указывает на тебя.

Остальные об этом не слышали. Пока я рассказывал о резной яшмовой рукояти, из передней части дома послышались звуки преследования, крики и возгласы: толпа джентльменов бросилась в погоню за преступником. Они приехали охотиться, вынужденно торчали в комнатах и сейчас ухватились за возможность новой охоты с таким пылом и рвением, словно это была охота на оленя.

Пока собравшиеся у камина говорили о будущем Бротона, я задумался о своем будущем. Я не был связан с расследованием убийства как свидетель. Поэтому, решил я, можно действовать самостоятельно.

– Пожалуй, я поеду, – сказал я.

Амалия посмотрела на меня.

– Все-таки хочешь участвовать в погоне за убийцей? Разве можно его поймать спустя столько времени?

– Думаю, если я поеду в Селфорд, то смогу опознать его.

Через ромбовидное стекло окна она посмотрела на йоменов-лучников на лужайке, готовившихся к отъезду. И нахмурилась.

– Пригодится ли кому-нибудь это твое знание? – спросила она.

Я удивился:

– Если ваша милость считает, что мне не следует уезжать, я останусь.

– Не могу сказать, к добру или к худу эта твоя поездка, – сказала она. – И во всяком случае не думаю, что свита королевы останется в охотничьей хижине. Уверена, Совет рекомендует королеве вернуться в Селфорд, но для устройства отъезда потребуется целый день, так что ее величество уедет только завтра утром.

– Значит, я могу ехать?

Она с легким удивлением взглянула на меня, как будто удивленная тем, что я спрашиваю у нее разрешения.

– Конечно. Постарайся по пути не попасться разбойникам и грабителям.

Я улыбнулся:

– С удовольствием повинуюсь.

– А если случайно найдешь преступника, хорошенько подумай, что будешь делать.

Совет показался мне странным, поэтому я просто ответил, что подумаю, поклонился и пошел в свою комнату. Сменил обувь, надел кожаную куртку и брюки для верховой езды, а все прочее сложил в седельные сумки. Надел пальто и поверх – плащ от дождя.

Я зашел на кухню, спросил пару пирогов с олениной и положил их в карманы пальто. Наполнил кожаную бутылку некрепким пивом и пошел на конюшню, где капитан отряда йоменов-лучников с группой солдат как раз отбывал в погоню. Все они были вооружены мечами и пистолетами.

Хотя я не надеялся догнать убийцу, я намерен был ехать быстро, поскольку предстояло преодолеть двенадцать лиг до ночи, прежде чем закроются городские ворота, а я предпочитал не проверять, насколько честны стражники у ворот.

Йомены-лучники уехали. Вероятно, следует заметить, что я ни разу в жизни не видел в руках у йомена-лучника лук – все они вооружены только копьями, мечами и кремневыми ружьями. Современная война сделал луки устаревшим оружием, но мы так привержены традициям, что придворные стражники остаются лучниками и останутся ими, пока стоит дворец.

Когда я седлал лошадь, появилась Амалия со своими служанками, кучером, лакеем и багажом. Я удивленно посмотрел на нее.

– Решила последовать твоему примеру, йомен Квиллифер, – сказала она, – и покинуть эту «печальную арену разбитых надежд».

– Я тоже. И это ведь цитата из Белло?

– Не знаю, и мне все равно, – сказала она. – Можешь поехать со мной в карете, если хочешь.

Я спорил с собой, стоит ли принять это предложение: мне хотелось побыстрее попасть в город, а если поехать с Амалией, это было бы приятнее, но гораздо дольше.

Однако, подумал я, если убийца сегодня в Селфорде, то, вероятно, будет там и завтра.

Я сел в карету Амалии. Она приказала поднять верх, чтобы наслаждаться свежим воздухом, но и нам, и слугам пришлось закутаться потеплее, потому что день был холодный. Ее четверка лошадей была одной масти и одной породы кремелло – белые, с розовыми носами и блестящими голубыми глазами. Это была не просто красивая четверка, они и шли хорошо, и мои опасения, что я опоздаю, развеялись. Моя взятая внаем лошадь едва поспевала за каретой.

Мы ехали через королевский лес, шлепая по лужам и объезжая упавшие ветки. Очень скоро нам встретились первые возвращавшиеся преследователи. Они скакали за преступником, как за добычей, и вскоре их лошади выдохлись, им пришлось вернуться. Можно было заранее догадаться, что так будет даже с господами. Те, кто действительно пекся о лошадях, вели их домой спешившись, а остальные ехали на взмыленных, спотыкающихся, жалких животных.