Текст книги "Туз в трудном положении"

И откуда-то из глубины сардонический голос вопросил: «А как же я? Что насчет меня?»

– Агент КГБ присутствует на съезде демократической партии? – Рикки Барнс тряхнул своей аккуратно подстриженной головой. – Все и так считают, что ты в сговоре с Барнетом, но, может, тебе стоит подумать о работе на Робертсона? Звучит похоже на то, что могли бы придумать его люди вместе с воскрешением мертвецов и точными сведениями о том, где в Калькутте удерживают заложников с рейса 737.

– Не смешно, Рикки.

Она села на край его тщательно заправленной кровати, методично разрывая на кусочки бумажный носовой платок. Пожалуй, Рикки стал первым, кто мог дразнить ее, не причиняя настоящей боли.

– Ну… Сначала ты устроила скандальчик во время романтического пира Таха и Джека. Потом, по твоим словам, тебя из той каши, которую ты заварила, вытащил какой-то тип в футболке с Микки-Маусом. Ты когда-нибудь слышала про агентов КГБ в футболках с Микки-Маусом?

– А что носят агенты КГБ, Рикки?

– Мятые костюмы и контрафактные «Ролексы». Я же встречал людей из КГБ, Сара. И ты тоже.

Она швырнула на пол разорванный платок.

– Ну, а кто это тогда был?

– Кто-то гораздо более благоразумный, чем ты, милая.

Она втянула ноги на кровать, скрестила их и положила голову на руки. Рикки наблюдал за ней от стола, на котором был включен его допотопный ноут. На нем был темно-коричневый полосатый жилет, светло-розовая рубашка и коричневый галстук-бабочка. Длинное лицо и крупные лошадиные зубы напомнили ей беднягу Ронни, помощника Грега, который упорно осуждал связь своего босса с Сарой. Люди из «Фракции Красной Армии» казнили его, когда похитили Хартманна в Берлине. Она считала Хартманна виновным в его гибели.

Однако Рикки походил на злополучного помощника Хартманна только внешне. Рикки ее одобрял. Неизменно. Порой, как она подозревала, даже чересчур.

– Ты считаешь, что я сумасшедшая? – спросила она.

– Черт, конечно! Подумай, что было бы, будь ты права, Рози. – Рози было ласковым прозвищем, которое он ей дал, утверждая, что она похожа на Розанну Аркетт. – Встала и перед Богом и людьми назвала сенатора тузом-убийцей! Ты можешь представить себе более действенный способ натравить его на себя, если это действительно так?

– Насчет Хартманна я серьезно. Все шарахаются от меня, как от прокаженной, из-за того что я не считаю Грега реинкарнацией Авраама Линкольна.

Рикки хлопнул себя по губе и начал тереть подбородок. В свободное время он неплохо играл на рояле, и руки у него были подходящие: узкие, изящные, с длинными тонкими пальцами.

– Должен признаться, что мне это кажется типа невероятным. Вся эта история насчет управления разумом и прочего – как он мог столько лет это скрывать? – Она начала мрачнеть, но он поспешно поднял руку с расставленными пальцами. – Постой-постой! Ты отличный репортер, прекрасный человек. Я считаю, что твои статьи помогли людям понять джокеров лучше, чем все позерство и разрекламированные акции сенатора Грега. Брат Малькольм прекрасно знал, что значит рука помощи. Я сознаю, что ты не просто все выдумала. Но все же… все же… Я знаю, что ты все еще остро ощущаешь потерю сестры. Это не могло повлиять на твои суждения?

Она уронила лицо между руками, словно пытаясь удержать свою голову за почти белые волосы.

– В детстве, – сказала она, – когда я делала что-то забавное или умное, я чувствовала, что мои родители думают: «Ах, если бы это была Анди!» Понимаешь? А когда я была непослушной или неуклюжей, то «Анди была бы не такая». То есть они никаких гадостей не говорили – вслух. Просто у меня вроде как была дикая карта, ядовитый дар, который помогал мне понять, что они думают на самом деле.

Тут она заплакала: слезы потекли так, словно кто-то ткнул шилом ей в глаза и попал в громадный резервуар горя. Рикки моментально оказался рядом с ней на кровати, прижал к натренированной теннисом груди и принялся гладить ее по голове своими великолепными пальцами, не обращая внимания на то, что тушь смывалась с ее ресниц и расплывалась на щегольской рубашке большими уродливыми пятнами.

– Сара-Рози, все хорошо, малышка. Мы все уладим. Все будет в порядке. У тебя все нормально, моя хорошая, все будет отлично…

Она цеплялась за него, словно детеныш опоссума, ради исключения наслаждаясь близостью к другому человеку, слушая, как он бормочет слова утешения, не пытаясь избавиться от его объятий.

«Надеюсь, он не попробует зайти слишком далеко», – подумала она.

Пассажиры в аэропорту Ла-Гуардиа старались далеко обходить худого молодого человека в вытертой черной куртке. И дело было не только в густом запахе застарелого пота, который распространялся от его редко видящих воду одежды и тела. Маки был так возбужден полученным вызовом, что не в состоянии был сдерживаться: участки его тела то и дело начинали вибрировать. Неслышные ухом колебания нервировали окружающих.

Он посмотрел на телемониторы рядом с выходом «Истерн эрлайнз». Серые буквы и цифры еще раз подтвердили, что его рейс вылетает вовремя. На самом деле самолет уже был виден через поляризованные стекла: толстый, белый и блестящий на июльском солнце, словно сопля. Конверт с билетом и посадочным талоном начал расплываться у него в руке: Маки не хотел с ним расставаться даже для того, чтобы положить в карман.

Кристалис мертва, Проныра исчез – но ему предстоит убить еще более приятную жертву. Женщину. Человек рассказал Маки про нее. Она занималась этим с Человеком во время того турне.

Они расстались, а она психанула и может попытаться что-то сделать Человеку – его Человеку! Он рвался отправиться ее искать, как только об этом услышал, хорошенько распалиться и порезать ее и смотреть, как течет ее кровь, но Человек сказал «нет». Жди моей команды.

Команда пришла полчаса назад в виде кодового звонка на контакт в Бауэри.

Он был рад, что в самолетах не разрешается курить. Он ненавидел курильщиков: для него они были не лучше джокеров. Он уже один раз летал на самолете – когда перебрался сюда из Германии, чтобы быть рядом с Человеком.

Он поднес проездные документы к лицу, открыл и начал листать. Ему едва удавалось разобрать красный шрифт, и не только из-за того, что буквы смазались. Полученное им в Германии образование никак нельзя было назвать хорошим. Он так толком и не научился читать, хоть и выучился говорить по-английски. От матери. От этой шлюхи.

Билет ждал его на стойке «Истерн»: ему выдали его, как только он туда обратился. Служащая за стойкой его боялась. Он это чувствовал. Толстая черная сука. Она решила, что он джокер.

Это было видно по ее тупому телячьему взгляду. Его все принимали за джокера. Особенно женщины.

Наверное, именно из-за этого Человек говорил так странно. Его преследует та тетка. Бабы – они такие. Бабы – это дерьмо. Он вспомнил мать. Жирная шлюха, лакавшая коньяк. Горлышко бутылки у нее во рту в его воображении превратилось в толстый ниггерский член. Он посмотрел, как член ездит туда-сюда, облизнул губы.

Его мать трахала ниггеров. Она трахала любого, у кого были наличные – в Гамбургском районе Санкт-Паули. Рипербанштрассе. Там, где он вырос. Кто-то из них ее обрюхатил. Когда она напивалась и колотила Маки, то говорила, что его отец – дезертир, солдат, ехавший в Стокгольм из Вьетнама. А на самом деле его отец был генералом. Он это точно знал.

Страшнее Маки Мессера никого нет. Его отец не мог быть ничтожеством, так ведь?

Мать его бросила. Натюрлих. Бабы всегда так делают. Заставляют себя полюбить, чтобы сделать вам больно. Хотят, чтобы ты сунул в них свою штуку, чтобы забрать ее у тебя. Откусить. Он попытался представить себе, как мать откусывает огромный черный хер, но эта картина растворилась в слезах, которые потекли у него по лицу и закапали с подбородка на ворот футболки с «Токинг Хедз».

Его мать умерла. Он снова ее оплакивает.

«Начинается посадка на рейс 377 «Истерн эрлайнз» на Роли-Дарем и Атланту для пассажиров рядов с первого по пятнадцатый», – сообщил ему потолок. Он вытер слезы, высморкался в пальцы и влился в поток пассажиров. Он летит туда, где он нужен, – и доволен.

Спектор выпрямился в тесном туалете самолета и сполоснул лицо водой. Его подташнивало, кожа была холодной. Он пошел в туалет в надежде проблеваться, но ничего не получилось. Он так разнервничался, что даже помочиться не смог.

В дверь нетерпеливо постучали.

– Сейчас выйду, – сказал Спектор, вытирая мокрое лицо рукавом.

Новый стук. На этот раз более громкий. Спектор со вздохом открыл дверь.

За ней оказался горбатый джокер в футболке с «Токинг Хедз». Он протолкался мимо Спектора и закрыл дверь. Глаза у уродца были мертвячьи – даже похуже, чем у Спектора.

– И тебя туда же, козявка.

Хватаясь за спинки сидений, Спектор вернулся на свое место, не дожидаясь ответа.

Он летел впервые. Самолет оказался неожиданно маленьким и трясся из-за того, что первый пилот назвал «небольшой турбулентностью». Спектор уже прикончил две бутылочки виски и попросил стюардессу принести еще пару. Вот только она так к нему и не подошла. Он сидел между парнем, который пилотировал вертолет во Вьетнаме, и каким-то репортером. Репортер возился со своим ноутбуком, а вот бывший пилот с момента посадки болтал не замолкая.

– Видишь ту рыжую бабу? – Спектор проследил взглядом за указующим пальцем до женщины, сидевшей через несколько рядов от них и смотревшей на них. Ее помада и обтягивающее трикотажное платье были ярко-малиновыми. Глаза у нее были зеленые и густо накрашенные. Она демонстративно облизывала губы. – Она меня хочет. Я знаю. Сильно хочет. Никогда не трахал бабу в самолете?

– Нет.

Спектор стучал пустыми бутылочками, зажатыми в потной ладони.

Бывший пилот откинулся на сиденье, стряхнул с лацкана нитку и втянул живот.

– Но суетиться не надо. – Он посмотрел в иллюминатор и толкнул Спектора локтем. – Видишь на крыле черные точки? Там клепки расшатываются. Господи, ненавижу летать в этих гробах. Как-то видел, как вот такой промахнулся мимо полосы в Вашингтоне. Живых не осталось. Если не погибнешь при падении, то сгоришь или задохнешься. Во Вьетнаме и то было безопаснее.

Спектор сунул бутылочки в карман пиджака и повернулся, ища взглядом стюардессу. Ее нигде не было видно. Небось в бизнес-классе ублажает какого-нибудь богатого идиота. Глупо было лететь эконом-классом – но он вырос в небогатой семье и остался пленником полученного воспитания.

– Пора действовать, – объявил бывший пилот.

Он встретился взглядом с рыжей девицей и медленно направился в заднюю часть самолета. Она ответила ему улыбкой, кивнула – и начала хихикать, когда он исчез в туалете.

– Не ведитесь на его разговоры, – проговорил репортер, не поднимая взгляда. Он был чуть старше тридцати, примерно одного со Спектором сложения и уже начал лысеть. – Эти малышки абсолютно надежны.

– Вот как, – откликнулся Спектор, стараясь, чтобы его слова звучали совершенно равнодушно.

– Ага. Он понял, что вы боитесь летать. Наверное, просто решил позабавиться за ваш счет.

Репортер закрыл компьютер и посмотрел на рыженькую.

– Надеюсь, он поанонирует всласть.

Стюардесса, коротко стриженная блондинка в слишком тесной для нее униформе, вручила Спектору пластиковый стаканчик со льдом и еще две мини-бутылочки виски.

– Спасибо, – сказал он, вытаскивая из бумажника некрупную купюру.

Он открыл одну из бутылочек и налил виски быстрее, чем она успела дать сдачу.

– Едете в Атланту на съезд? – спросил репортер.

– Э… нет. – Спектор сделал глоток прохладного виски. – Не особо интересуюсь политикой. У меня другие дела.

– Не интересуетесь политикой? – Репортер покачал головой. – Да ведь этот съезд – самый интересный после нью-йоркского в семьдесят шестом. Будет настоящая свалка. Лично я ставлю на Хартманна.

Он говорил так, словно ему назвали фаворита на скачках.

– Странные вещи случаются. Особенно в политике. – Спектор допил виски и открыл вторую бутылочку. Ощущение теплой пустоты стало приятно распространяться по его животу. – На вашем месте я бы все деньги на него ставить не стал.

Бывший пилот медленно прошагал по проходу, засунув руки глубоко в карманы. Он бросил на рыжую девицу возмущенный взгляд. Самолет тряхнуло – и его бросило на горбуна. На секунду рука джокера словно размазалась – и Спектору показалось, будто из подлокотника брызнули мелкие пылинки. Надо было надеяться, что это начало действовать виски.

– Верняка на свете не бывает, – добавил Спектор.

11.00

Пять телевизоров орали в гостиной многокомнатного номера, в котором команда Хартманна устроила свою штаб-квартиру, и каждый был включен на свой канал. На экране того, который был к Грегу ближе всего, Дэн Разер разглагольствовал с ветераном Уолтером Кронкайтом в специальном выпуске, посвященном съезду. Кронкайт как всегда говорил так, как должен вещать Вседержитель.

– …впечатление, что, несмотря на рекомендацию большинства, Хартманн просто недостаточно силен, чтобы гарантировать принятие пункта о правах джокеров. Говорит ли это о том, что у Хартманна не окажется сил, чтобы победить после того, как делегаты освободятся от своих первоначальных обязательств по голосованию? Не может ли кандидатом от партии стать Барнет, Дукакис, Джексон или такая темная лошадка, как Куомо?

– Уолтер, на съезде абсолютного большинства нет ни у кого. Это было видно по результатам первичных выборов. В Хартманне видят либерала-северянина, которому не победить на Юге, – и, откровенно говоря, его интерес к проблемам джокеров за пределами прибрежных и столичных районов играет против него. Барнета любят на Юге, и он мог бы перехватить голоса у Буша, особенно среди ультраконсерваторов. Однако он слишком консервативен и религиозен для большинства избирателей-демократов. Дукакис – мистер Середняк: против него ничего определенного нет, но и за него – тоже. Джексон обладает харизмой, но неясно, может ли он победить за пределами городов с многочисленным чернокожим населением. Гор, Саймон, Куомо или любая темная лошадка могут надеяться только на тупиковый съезд, который выдвинет компромиссного кандидата. Все это выразилось в жестокой схватке по вопросу политической программы. Конечно…

Грег повернул ручку, оборвав фразу на середине. Остальные приемники продолжали бубнить.

– Разер – полный кретин, – сказал Джон Вертен. – Достаточно правильно выбрать кандидата в вице-президенты – и любая региональная проблема испаряется.

– Да ладно тебе, они все это знают, – бросил ему через комнату Тони Кальдероне. – Это просто для эффекта. Виноваты те, кто писал им сценарий.

Грег устало кивнул, не адресуясь никому в особенности. Кукольник вел себя тихо, Гимли, похоже, пока исчез, а Маки скоро отправится в путь – а может, уже летит. Он чувствовал себя выжатым, равнодушным.

Совещание штаба шло уже час. Пластмассовые стаканчики с остывшим кофе и плавающими в нем окурками стояли повсюду. Кипы бумаги просыпались со стола на пол. Пончики каменели в картонных коробках, сложенных на полу. Помощники Грега сновали в голубоватом от дыма воздухе, и с полдюжины ведущихся одновременно разговоров соревновались с телевизорами.

Эми стремительно ворвалась из коридора.

– Барнет сделал официальное заявление, – объявила она всем, кто к ней повернулся. – В их платформе не просто отказ от пункта о правах джокеров: Барнет лично призывает вернуться к «Закону о диких картах».

Присутствующие разразились изумленными возгласами. Этот всплеск эмоций заставил Грега впервые за этот день ощутить Кукольника.

– Это безумие! – воскликнул Тони. – Неужели он это серьезно?

– Полный идиотизм. Нет ни малейшего шанса, что этот пункт примут, – поддержал его Джон.

Эми пожала плечами:

– Это сделано. Видели бы вы, какой хаос воцарился на этажах делегаций. Девон чуть не рехнулся, пытаясь успокоить наших делегатов.

– Барнета делегаты не интересуют. Он хочет приобрести влияние на тех, кто в съезде не участвует, – сообщил им Грег.

– Сэр?

– Джокеры около «Омни», в Пидмонт-парке. Когда они узнают эту новость, будет взрыв.

Новая пища для его антиджокерской риторики. Кукольник зашевелился при этой мысли, пытаясь подняться на поверхность. Грег затолкал его обратно.

– Он потеряет колеблющихся делегатов. Они сочтут его чересчур воинствующим!

Это снова был Джон.

Грег взмахнул рукой:

– Он – кандидат одного пункта: джокеры. Он одержим.

– Он не в своем уме.

– Это будет говориться только здесь!

По комнате пробежал смешок. Грег решительно встал, поправил галстук и провел пальцами по седеющим волосам.

– Ладно. Все знают, с чего начинать, – сказал он. – Раз Барнет начал давить, нам надо ответить тем же. Беритесь за телефоны. Начните использовать все наше влияние. Нам необходимо выгнать из углов всех нейтралов. Мы все решили, что курс Барнета приведет к эскалации насилия на улицах, не говоря уже о том, какое отсутствие сострадания он демонстрирует. Говорите им, давите на них, убеждайте их. Пусть все наши люди этим занимаются. Эми, попробуй устроить мне встречу с Барнетом: может, на самом деле он стремится к компромиссу. А мне надо связаться с Эллен и узнать, как у нее дела. А потом я посмотрю, не смогу ли я сделать что-нибудь полезное.

В последних словах прозвучало странное ощущение предвкушения – это чувство стало для него неожиданностью. Грег начал гадать, действительно ли Кукольник спрятан настолько глубоко, как ему казалось.

12.00

Спектор прошел в мужской туалет следом за репортером. Во всех переходах аэровокзала были толпы народы, так что тот не должен был заметить за собой слежки. Спектор не знал, как зовут репортера. Когда ему предстояло кого-то убить, он предпочитал, чтобы это оставалось именно так.

Репортер направился в дальнюю часть туалета и зашел в последнюю кабинку. Спектор хладнокровно занял соседнюю и закрыл дверь. Ему было немного стыдно.

Однако этот тип разболтался о том, насколько плотной будет охрана в отеле и скольким людям ему пришлось дать на лапу, чтобы получить там номер. Все эти вещи Спектор не учел. Теперь у него нет времени на то, чтобы составлять новый план. Да и вообще он привык импровизировать.

Спектор услышал, как в соседней кабинке шуршат переворачиваемые страницы журнала, но никаких звуков, свидетельствующих о ходе дела, не было. Он наклонился, убеждаясь, что поблизости нет никого, кто увидел бы, что он сейчас сделает. Все пары ног либо стояли перед зеркалами, либо двигались к выходу. Он глубоко вздохнул и соскользнул с унитаза на спину. Сквозь материю костюма он ощутил холодные влажные плитки пола. Спектор ухватился за металлическую разделительную стенку и протащился под ней.

Репортер сложил журнал и опустил взгляд. Ему удалось несколько раз моргнуть, но потом Спектор зацепил его взгляд. Воспоминания о его смерти свободно хлынули в мозг репортера. Тот уронил журнал и завалился на бок. Из уголка его рта потекла струйка слюны. Брюки мужчины были спущены до щиколоток. Спектор запустил руку ему в карман, извлек бумажник, а потом вернулся в свою кабинку и сел на унитаз. Несколько секунд он выжидал, не раздастся ли какой-нибудь звук, который укажет на то, что его видели. Однако он слышал только постоянные шаги по кафелю, журчанье воды и изредка – шум спуска.

Спектор открыл бумажник. Там оказалось все, что, как ему казалось, могло понадобиться: водительские права, бейджик «пресса» без фотографии, карточка страховки. В отсутствие документов копам будет трудно установить личность этого трупа. Скорее всего они решат, что какой-нибудь ловкач увел бумажник прежде, чем их вызвали. Все шло лучше, чем обычно. Он встал, спустил воду, а потом открыл дверь и прошел к зеркалу. Задирая подбородок, он повертел головой из стороны в сторону. «Умный и крутой», – подумал он. Подмигнув своему отражению, он криво улыбнулся. Если все получится, то он уже завтра улетит обратно в Джерси. А у демократов станет на одного претендента меньше.

Казалось, будто нью-йоркский Джокертаун перевернули вверх тормашками и вывалили на улицы Атланты.

В каждом крупном городе был свой небольшой джокертаун, но подобной демонстрации Атланта никогда не видела. Слепящее солнце палило с безоблачной синевы, обжигая море лозунгов, масок и странно исковерканных тел. Толпа – по оценкам властей, 15 000 человек – прошла маршем от Пидмонт-парка и осадила Колизей. Цепочки полисменов и национальной гвардии смотрели и выжидали.

К середине утра, когда стало ясно, что заявление большинства быстро принято не будет, сразу за «Омни» разожгли огромный костер. Разжигаемые присутствием камер распевающие и скандирующие джокеры швыряли свои маски в огонь. Планер «Летающий туз» скользнул из толпы и оказался в опасной близости от языков пламени. Пенопласт потек, крылья стали темнеть, съеживаться и деформироваться. Какой-то джокер подхватил дымящиеся обломки.

– Эй, тут гребаный «Летающий джокер»! – заорал он.

Остальные джокеры подхватили недобрую шутку. Планеры со всех сторон полетели в костер – или подверглись изменениями над одноразовыми зажигалками.

Полиция Атланты выбрала именно этот неудачный момент для того, чтобы очистить район. Двойная цепь полисменов в шлемах надвинулась на ряды демонстрантов. Джокеры вполне предсказуемо начали ответные действия: полетели камни, какой-то несильный туз разбросал нескольких полисменов – и внезапно началась настоящая свалка. Джокеры, репортеры и зеваки получали удары дубинками без всякого разбора.

Черепаха запоздало явился на потасовку и заорал, требуя порядка. Его телекинез насильственно разъединял еще остававшихся на месте джокеров и полисменов. Около шестидесяти человек были арестованы, и, хотя травмы оказались в основном незначительными, снимки окровавленных голов выглядели впечатляюще.

Настроение демонстрантов, и без того неустойчивое, стало взрывоопасным.

В нескольких кварталах от места проведения съезда джокеры перестроились. Они открыли пожарные гидранты, чтобы спасаться от дневной жары. Полиция неизменно выдвигалась, чтобы их отключить, но прямых столкновений избегала. Противоборствующие стороны обменивались насмешками.

Демонстрация их противников, организованная Ку-клукс-кланом, явилась из центра ближе к полудню, вызвав мелкие стычки между клановцами и джокерами. Клан действовал гораздо более жестко, чем полиция: сообщалось о стрельбе, в местных больницах появились джокеры с огнестрельными ранениями. По толпе стремительно распространялись слухи о том, что два джокера погибли, что полиция не арестовывает членов Ку-клукс-клана, да и вообще провела их через баррикады.

В полдень пришло известие о том, что Лео Барнет призвал к восстановлению Закона о диких картах. Чучело Барнета распяли прямо напротив центра «Омни». Панцирь Черепахи висел над толпой, словно он пас демонстрантов, сохраняя свободное пространство между джокерами и полицией.

– Мне это не нравится, сенатор, – сказал Грегу Билли Рэй, как только они вышли из лимузина рядом с баррикадой. По обе стороны от них шли агенты Секретной службы в костюмах-тройках. Толпа джокеров щетинилась криками и ругательствами. – По-моему, это неудачная мысль.

Грег раздраженно поморщился и, повернувшись к тузу, резко бросил:

– А мне уже стало надоедать, когда мне говорят, что я должен делать!

Этот выговор заставил Рэя сжать губы в тонкую линию. Рэй не успел ничего ответить, когда из рупоров прогремело:

– Сенатор! Эй, вы пришли помочь?

Шум привлек к ним камеры. Грег помахал панцирю Черепахи. Вокруг Черепахи парила целая эскадрилья черепахоподобных «Летающих тузов», напоминая облако электронов вокруг ядра. Среди них оказалось и несколько «Гребаных летающих джокеров».

– Я надеялся, что нам удастся хотя бы сохранить спокойствие. Вижу, что ты делаешь что можешь.

– Ага. Фокусы с планерами. Последнее слово в сдерживании толпы.

Планеры закружились быстрее, петляя по сложным траекториям.

– А ты не мог бы доставить меня в толпу?

– Без проблем. – Планеры посыпались на землю. Панцирь изящно снизился, заложил вираж над баррикадой и развернулся к толпе. Громкоговорители зашипели от прибавляемой громкости. – ЭЙ, УБЕРИТЕ БАРРИКАДУ! ПРОПУСТИТЕ СЕНАТОРА ИЛИ Я САМ ЕМУ ДОРОГУ ПРОЛОЖУ. ДАВАЙТЕ, РЕБЯТА!

Зависнув над самыми головами, Черепаха прошел через баррикады и раздвинул джокеров, словно бульдозер. Грег пошел за ним. Карнифекс, агенты Секретной службы и несколько полисменов потянулись следом. Репортеры и операторы начали толкаться, стараясь занять наиболее выгодную позицию.

Грега узнали сразу же. По обе стороны Черепахи и его сопровождения началось скандирование. «Хартманн! Хартманн!» Грег улыбнулся, протягивая руку, чтобы прикасаться к ладоням, которые подставляли ему стоявшие в передних рядах. «Хартманн! Хартманн!» Он широко улыбался. Пиджак он сбросил, галстук распустил, а на спине у него темнело пятно пота: кандидат за работой. Он знал, что эту сцену покажут во всех вечерних выпусках новостей.

Внутренне он был совсем не так спокоен.

Толпа была переполнена эмоциями. Токи энергии были для него почти видимыми, они пульсировали и давали пики, притягивая Кукольника магнитом. Он чувствовал, как внутреннее давление нарастает, поднимается, увеличивается.

«Выпускай меня! – приказывала его способность. – Дай попробовать!»

«Есть же Гимли, – напомнил он Кукольнику. – Вспомни семьдесят шестой!» Казалось, Грег произнес заклинание призыва: далекий голос Гимли откликнулся: «Я помню семьдесят шестой, Хартманн. Очень хорошо помню. А еще я помню, что вчера случилось с Эллен. Скажи-ка: как тебе понравилось быть гребаной марионеткой? Ну же, давай, выпусти своего дружка. Может, на этот раз я не позволю тебе его остановить. А вот если остановлю, то он, конечно, взбесится. Может, Кукольник снова тобой покомандует. Новостные службы будут в полном восторге».

Кукольник зарычал на Гимли, а Грега под его улыбающейся маской трясло. Кукольник бросался на прутья своей клетки, энергия джокеров буквально клубилась вокруг них. Грегу с огромным трудом удалось захлопнуть двери.

«Хартманн! Хартманн!»

Он улыбался. Он кивал. Он соприкасался пальцами. Соблазн выпустить Кукольника и действовать с ним заодно был почти нестерпимым. В этом Гимли не ошибся: Грегу этого тоже хотелось. Хотелось так, как никогда и ничего прежде.

Черепаха остановился в центре бульвара Интернэшнл неподалеку от куклы, изображавшей Барнета.

– Забирайся, сенатор, – пригласил он.

Панцирь плавно опустился, застыв в тридцати сантиметрах над тротуаром. Грег шагнул вверх. Билли Рэй и агенты встали вокруг Черепахи.

Когда он выпрямился на панцире, его встретили оглушительным ором. Сохранив чувствительность, несмотря на запертого Кукольника, он чуть не упал под волной их объединенного восторга. Грег поскользнулся и пошатнулся, почувствовав, как Черепаха поддержал его почти ласковым толчком.

– Иисусе, сенатор, извините. Я не подумал…

Грег стоял на панцире. Лица джокеров были обращены к нему, прижаты к телекинетическому барьеру Черепахи. Их приветственные крики эхом отражались от окружающих зданий, становясь все оглушительнее. Он покачал головой со скромной, чуть смущенной улыбкой, ставшей фирменным знаком Хартманна за время долгой кампании. Грег не пытался унять крики, ощущая их настойчивый ритмичный пульс.

Кукольник впитывал его. Хотя Грег продолжал его удерживать, ему не удалось помешать своей способности подняться к поверхности сознания. Глядя на джокеров, он увидел среди них знакомые лица: Арахис, Искра (Flicker), Пердун (Fartface), и тот, кого прозвали Могильным Тленом (Gravemold) – который в конце концов упокоил Тифозного Кройда. Кукольник тоже их увидел – и яростно забился о мысленную клетку, рыча и дергаясь.

Грег трясся от усилий, которые уходили на укрощение оголодавшей второй личности, и понимал, что оставаться здесь долго не сможет. Под натиском их эмоций его самообладание рушилось.

(Сверкающие, чистые цвета, кружащиеся повсюду. Кукольник почти касается их – и видит, как они колеблются, словно подкрашенный дым…)

Грег вскинул руки, требуя тишины.

– Прошу вас! – крикнул он и услышал, как его усиленный голос отражается от окружающих стен. – Выслушайте меня. Мне понятно ваше недовольство. Я знаю, что четыре десятилетия пренебрежения и непонимания требуют выхода. Однако это надо делать не так. И не сейчас.

Им хотелось услышать не это. Он ощутил их недовольство и поспешил продолжить:

– В этом здании мы ведем борьбу за права джокеров… – (Крики одобрения: режуще-зеленые и заостренно-желтые…) – Я прошу вас помочь мне в этой борьбе. Вы имеете право на демонстрации. Но я хочу сказать вам, что насилие на улицах будет использовано как оружие против вас. Мои противники ткнут пальцем и скажут: «Видите: джокеры опасны. Им нельзя доверять. Нельзя позволить им жить бок о бок с нами». Всем джокерам сейчас действительно пора сбросить маски, но вы должны показать миру, что под ними скрывалось лицо друга.

(Цветные потоки стали грязно-коричневыми от смятения и неуверенности. Яркость пошла на убыль…)

«Вместе со мной ты бы смог это сделать. Легко. – Кукольник насмешливо захохотал. – Осмотрись вокруг! Вместе мы смогли бы все изменить. Мы прекратили бы демонстрацию. Ты бы ушел героем. Просто выпусти меня».

Грег терял их внимание. Даже без прямого контакта с Кукольником он это понимал. Грег Хартманн вдруг начал говорить те же слова, которые они слышали все время от всех остальных. Без Кукольника магии больше не существовало.

(Переход к темному мрачно-лиловому: опасный оттенок, цвет питания. Кукольник завопил…)

Грегу необходимо было уйти. Чужие эмоции размывали ненадежные барьеры его воли, словно штормовой прибой. Кукольник был готов вырваться на волю.

Он вынужден закончить выступление. Ему придется уйти от пира, приготовленного для его способности.

– Я прошу… я молю вас: помогите тем, кто сейчас в зале съезда. Пожалуйста! Не дайте гневу все разрушить.

Окончание получилось отвратительным, слишком резким. Грег это понимал. Толпа молча взирала на него. Немногие попытались снова начать скандирование, но оно быстро стихло.

– Спусти меня! – прошептал Грег.

Черепаха чуть приподнял его и поставил на тротуар.

– Пошли отсюда, – сказал Грег. – Я сделал все, что мог.

Кукольник пытался пробиться сквозь отчаяние Грега, рвался на волю из его разума, словно дикое животное. Черепаха медленно пятился через толпу к ожидавшему их лимузину. Грег шел следом, мрачно хмурясь. Он не видел и не слышал ничего, что творилось вокруг: все его внимание уходило на то, чтобы удерживать Кукольника.

13.00

Он сидел в такси уже больше часа. Пробка началась почти сразу после аэропорта. Машины притиснулись бампер к бамперу до самого центра, постоянно сигналя. Пешеходы – по большей части джокеры – толпились на улицах. На некоторых были маски. Многие несли плакаты. И все были опасно-угрюмы. Не один раз они принимались раскачивать такси, медленно движущееся мимо них. Спектор дал шоферу лишние сто долларов, чтобы тот высадил его всего в квартале от отеля. Судя по бурчанию, доносившемуся с переднего сиденья, таксист уже пожалел о своем согласии, несмотря на немалые деньги.