Текст книги "Туз в трудном положении"

Водительские права проблем не доставили. Ему уже случалось их подделывать. Сняв ламинирование, он аккуратно срезал бритвой фотографию репортера и заменил ее своей собственной.

Там же, в аэропорту, он воспользовался машиной для ламинирования, и дело было сделано. Репортер – его звали Герберт Берд – был почти такого же роста, сложения и возраста, что и Спектор. Однако сейчас попасться на подделке удостоверения личности казалось отнюдь не самой большой опасностью. Спектору просто хотелось добраться до «Мариотта» целым и невредимым.

Какой-то джокер с громадными складками морщинистой розовой кожи запрыгнул на капот и начал размахивать плакатом, на котором с одной стороны сообщалось «НАТУРАЛЫ – ШАКАЛЫ», а с другой вопрошалось: «А КАК ЖЕ МЫ?» Впереди скандировали. Спектору не удавалось разобрать, что именно.

– Дальше не поедем, мистер, – заявил таксист. – Не собираюсь дразнить джокеров ни за сотню долларов, ни за сто тысяч.

– До отеля далеко?

Багаж Спектор оставил в салоне рядом с собой. Он сразу понял, что в центре будет заварушка, и не собирался задерживаться в толпе разозленных джокеров.

– Пара кварталов, прямо по ходу. – Таксист нервно оглянулся: кто-то ударом ноги разнес ему задний фонарь. – На вашем месте я поторопился бы.

– Верно.

Спектор осторожно открыл дверь и шагнул на заполненный джокерами тротуар. Некоторые джокеры корчили ему рожи или грозили кулаками, но большинство его не задевали. Он двигался вперед медленно, уныло понимая, что из-за нового костюма и чемодана выделяется и кажется подходящей мишенью.

Минут через десять ему удалось почти дойти до места: отель оказался на противоположной стороне улицы. Спектор взмок от пота, и запашок от него уже шел такой же, как от уродцев вокруг него. Какое-то джокер с ногтями, похожими на иглы, заступил ему дорогу и провел пальцами по чемодану, вспоров бок. Спектор поймал его взгляд и послал столько смертной муки, что тот рухнул. Ему не хотелось возбуждать толпу убийством. Эти тупицы не удивятся, что в такую жару кто-то упал в обморок.

Когда он вошел в отель, толпа уже начала расходиться – несомненно, для того, чтобы собраться где-то в другом месте. Вестибюль отеля был невероятно высоким – доходил до самой крыши. Линии здания показались ему похожими на внутренности какой-то дохлятины. Спектор втянул в себя прохладный воздух и подошел к охранникам. «Герберт Берд. Ты Герберт Берд, Герберт Берд», – мысленно говорил он себе.

Его встретили несколько копов в форме и агентов в костюмах с наушниками.

– Удостоверение личности, пожалуйста, – попросил один из копов.

Спектор извлек бумажник, заставляя себя держаться непринужденно, и вручил полисмену водительские права. Коп их взял и передал мужчине, сидевшему за компьютером. Мужчина секунду печатал, стремительно передвигая пальцы по клавиатуре, потом замер – и, наконец, кивнул.

– Можно ваш чемодан, мистер Берд? – Полисмен посмотрел на следы когтей на боку. – Там немного неспокойно, да?

– Намного хуже, чем я привык.

Спектор улыбнулся. Они скучали и не обращали на него особого внимания. Все получится.

Полисмен отправил чемодан на просвечивание, а Спектору указал на рамку детектора.

– Пройдите, пожалуйста, сэр. – Как только он шагнул в нее, детектор запищал. Спектор застыл на месте и медленно запустил руку в карман. Он чувствовал, что на него пристально смотрят не меньше двадцати человек. Он выудил горсть мелочи и вручил ее копу. Монеты ему понадобились для ламинирования. – Можно мне еще раз попробовать?

Коп неспешным жестом предложил ему идти. Спектор прошел через рамку, которая на этот раз не издала ни звука, и вздохнул. Коп протянул ему мелочь. Спектор отправил ее в карман и снова улыбнулся.

– Вот ваш чемодан, сэр.

С этими словами коп снова повернулся ко входу в отель.

Спектор взял чемодан. Он был тяжелый и чуть было не выскользнул из его потной руки. Он медленно пошел через вестибюль в сторону регистрационной стойки. Почти у всех типов в костюмах пиджаки оттопыривались. Получение номера отняло гораздо больше времени, чем должно было бы. Дежурный оказался жирным назойливым придурком, который вылупился на Спектора, когда он сказал, что заплатит наличными. Этот маленький подонок, похоже, пытался впечатлить парней из Секретной службы или руководствовался еще какими-то не менее глупыми соображениями. Наверное, ему впервые в жизни представилась возможность быть крупной шишкой. Когда-нибудь Спектор вернется и завалит этот типа. Когда дежурный наконец подал ему ключ, он схватил его и быстро направился к лифтам.

Он уже почти дошел до них, когда услышал чей-то оклик.

– Джеймс! Джеймс Спектор! Эй, Спекс!

Голос показался ему знакомым, но это не обязательно было хорошо. Позвавший шел к нему с улыбкой, протягивая руку. На нем был пепельно-серый костюм, волосы были тщательно уложены. Он был на пару пальцев ниже Спектора, но гораздо более мускулистым.

– Тони Кей! – Он шумно выдохнул и чуть расслабился. – Не может быть!

Они с Кальдероне вместе росли в районе Тинек, но Спектор уже много лет назад потерял с ним связь.

Тони схватил Спектора за руку, которую тот не успел поднять, и решительно пожал.

– Мой главный человек! Мастер красивых уходов! Что ты здесь делаешь?

– Э… лоббирую. – Спектор кашлянул. – А ты?

– Я работаю на Хартманна, – ответил Тони. Спектор разинул рот и поспешно его закрыл. – Да, трудно поверить. Но я его главный спичрайтер. – Он потер руки. – Я всегда умел убалтывать.

– Особенно девиц.

Спектор беспокойно переминался на месте. Похоже, никто из проверявших его личность копов Тони не слышали, но он все равно чувствовал себя уязвимым. – Послушай, я очень рад тебя видеть, но мне бы хотелось устроиться. На улице настоящий бедлам, скажу я тебе.

– Если ты считаешь бедламом то, что видел на улице, то тебе стоит посмотреть на то, что творится внутри. – Тони хлопнул Спектора по плечу. В его жесте ощущалась искренняя теплота – такая, с какой Спектор не сталкивался уже много лет. – Какой у тебя номер?

Спектор продемонстрировал электронный ключ:

– Десять тридцать один.

– Десять тридцать один. Запомнил. Мне хотелось бы с тобой пообедать, пока ты здесь. Нам есть о чем поговорить. – Тони пожал плечами. – Я даже не знаю, чем ты занимался после школы.

– Отлично. Пока я здесь, у меня будет масса свободного времени, которое нужно как-то убить, – ответил Спектор. Лифт у него за спиной мелодично тренькнул. Тони отступил и помахал рукой. – До встречи.

Спектор пытался говорить так, будто эта перспектива его не пугала. Вся ситуация становилась все более странной.

Хирам устроил прием в своем многокомнатном номере в «Мариотте». Предполагалось, что к нему заглянет Грег, и потому в помещение набились делегаты от Нью-Йорка и их родственники. В большинстве номеров, куда заходил Тахион, воняло сигаретным дымом и давней пиццей. В этой тоже воняло дымом, но вот на подносах, предусмотрительно расставленных в комнатах, стояли крохотные киши и пирожки. Тах схватил штучку – и рассыпчатое тесто взорвалось у него во рту, быстро сменившись чудесным вкусом грибной начинки.

Стряхнув крошки с пальцев и лацканов пиджака, Тах потянулся и похлопал Хирама по плечу. Массивный туз был одет с присущим ему вкусом, однако под глазами у него набрякли темные мешки, а кожа имела нездоровый вид влажного теста.

– Только не говори мне, что ты успел пробраться на кухню и все это приготовить! – поддразнил его Тахион.

– Нет. Но мои рецепты…

– Так я и подумал. – Тахион наклонился и уголком носового платка смахнул крошку, прилипшую к лакированной туфле. Выпрямившись, он уже собрался с духом. – Хирам, ты в порядке?

Ответ вырвался резким выдохом:

– А что?

– Ты выглядишь нездоровым. Зайди попозже ко мне в номер, я тебя осмотрю.

– Нет. Спасибо, но не надо. Я в порядке. Просто устал.

От улыбки его широкое лицо пошло морщинами, словно их резко прорисовал художник-мультипликатор.

Тахион протяжно выдохнул и, качая головой, проводил взглядом Хирама, поспешно направившегося здороваться с сенатором Даниэлем Мониганом. Инопланетянин прошелся по номеру, пожимая руки (даже спустя столько лет этот обычай не переставал его удивлять). На Такисе существовало только две крайности: ограниченный контакт, поскольку телепаты нечаянные соприкосновения считали отвратительными, или крепкие объятия близких друзей и родственников. Оба варианта на Земле вызывали проблемы. Легкое прикосновение воспринималось как высокомерие, а крепкие объятия будили в мужчинах подозрения в гомосексуальных домогательствах. С этими мыслями Тахион наблюдал за тем, как его обтянутая перчаткой рука снова и снова тонет в жадно сжимающихся пальцах хватающих его руку людей.

На диванчике, поставленном под одним из окон, сидел мужчина в окружении трех смеющихся женщин. Самая юная сидела у него на коленях. У него за спиной стояла ее сестра, наклонившаяся, чтобы обвить его шею руками. Рядом на диване пристроилась хорошенькая седовласая женщина. Ее темные глаза ласково смотрели в лицо мужчины. В этой сценке ощущалось необычайное тепло, затронувшее пустоту, которую Тахион ощущал в собственной жизни.

– Ну же, папа! – просила младшая, – всего один небольшой монолог! – Ее голос чуть изменился, приобретая звучность и глубину. – «Скажи ты мне, что сообщить хотел… Коль речь твоя общественного блага Коснется, и ты выбор мне предложишь Меж честью или смертью – выбор мой, Поверь, недолго ждать себя заставит: Я честь люблю, то знаете вы, боги, И к ней любовь сильнее страха смерти!»[1]1
  Шекспир, «Юлий Цезарь», акт 1, сцена 2, перевод П. Козлова.


[Закрыть]

– Нет, нет, нет!

Мужчина сопровождал каждое слово решительным качанием головы.

– «Юлий Цезарь», наверное, не лучший выбор для съезда политической партии, – негромко сказал Тахион. На него устремились четыре пары темных глаз. Мужчина почти тут же отвел взгляд, и его пальцы нервно прошлись по пронизанной сединой бороде. – Извините за вмешательство, но я невольно вас подслушал. Я Тахион.

– Джон Дэвидсон. – Мужчина представил женщину рядом с собой. – Моя жена, Ребекка, и мои дочери, Шила и Эди.

– Счастлив познакомиться.

Тахион прикоснулся губами к тыльной стороне трех женских рук.

Эди засмеялась, переводя взгляд с отца на сестру. Вокруг небольшой группки так и кружили эмоции. Тут под поверхностью скрывалось нечто такое, что Тахион не мог уловить, но скрывалось намеренно. У людей бывают секреты, а то, что Тахион обладает способностью их узнавать, еще не означает, что он имеет на это право. А еще одним уроком, усвоенным за сорок лет на Земле, была необходимость фильтрации. Какофония необученных человеческих разумов быстро свела бы его с ума, если бы он не скрывался постоянно за щитами.

– Теперь я вас узнал, – сказал Тахион. – В «Кукольном доме» вы были великолепны.

– Спасибо.

– Вы – делегат?

– О боже! Нет! – Тут пожилая женщина засмеялась. – Моя дочь Шила стала нашим представителем.

– Папа немного циник в отношении политики, – пояснила старшая из сестер. – Нам повезло, что он вообще согласился приехать.

– Присматриваю за тобой, юная леди.

– Он считает, что мне все еще десять лет, – поведала она такисианцу, подмигивая.

– Отцовская прерогатива. – Дэвидсон смотрел на Тахиона так пристально, что тот задумался, не решил ли этот отец адресовать ему предостережение: «Только тронь моих дочерей – без яиц останешься!» Ради развлечения Тах решил пойти чуть дальше. Адресовав красивым дочкам Дэвидсона сияющую улыбку, он спросил: – А нельзя ли мне пригласить всех леди Дэвидсон завтра на ленч?

– Сэр! – сурово ответила Шила, хотя глаза у нее смеялись. – Ваша репутация всем известна!

Тах прижал ладонь к сердцу и пролепетал:

– Ах! Моя слава, моя злополучная слава!

– Вы ею довольны, – заметил Дэвидсон, и взгляд его выразительных глаз стал каким-то странным.

– Возможно, это нас с вами объединяет, мистер Дэвидсон?

– Нет. О нет, не думаю.

Под негромкие вежливые фразы Тах двинулся дальше. Он ощущал взгляд, буравивший ему спину, но оглядываться не стал. Поощрять этих милых девушек не следует. Он обречен на то, чтобы их разочаровать.

17.00

Грег, конечно же, в свое время сделал большинство кандидатов своими марионетками. Это не представляло особой сложности. Грегу достаточно было просто на несколько секунд к ним прикоснуться. Долгого рукопожатия вполне хватало: Кукольник успевал воспользоваться мостиком и заползти в голову другого человека, а там бродить по пещерам скрытых желаний и эмоций, пробуждая к жизни всю имевшуюся там грязь.

После того как связь была установлена, Грег больше не нуждался в физическом контакте. Достаточно было марионетке оказаться в нескольких сотнях метров – и Кукольник совершал прыжок.

Грег искусно использовал Кукольника в ходе кампании, заставляя кандидатов спотыкаться при ответе на какой-то вопрос или слишком резко и открыто высказывать свои позиции. Он делал это до тех пор, пока в конце процесса выдвижения кандидатов Гимли не начал вмешиваться, сделав Кукольника слишком непредсказуемым и опасным.

Но, даже имея удобный шанс, он не тронул Джесси Джексона. Преподобный был харизматичен и решителен и к тому же оказался прекрасным оратором. Грег даже восхищался преподобным: в ходе кампании он один был столь открыто прямолинеен, совершенно не опасаясь делать смелые заявления. В отличие от остальных Джексон был идеалистом, а не прагматиком. Это работало против него.

К тому же Грег по опыту знал, что предубеждения совершенно реальны. Обычно человеку легко выражать сочувствие на словах и очень сложно действовать.

Предубеждение против джокеров было реальным. Предубеждение против чернокожих – тоже. И без помощи Кукольника Джексону не стать президентом, даже если его выдвинут кандидатом от партии.

В этом году – не стать. Пока – нет.

Грег не осмеливался говорить об этом публично, но знал он и то, что Джексон это понимает, что бы он при этом ни говорил. И потому Грег не мешал Джексону идти своим путем. В чем-то благодаря этому кампания перед первичными выборами стала только интереснее.

Теперь, когда Кукольник выл где-то в глубине его разума и стал слишком неуправляемым, чтобы снова получить свободу, Грег был вынужден признать, что, возможно, совершил ошибку. Иначе сейчас все было бы намного проще.

Преподобный Джексон сидел напротив Грега в массивном кожаном кресле, скрестив ноги в безупречно отглаженных черных брюках, в туго затянутом на шее дорогом шелковом галстуке. Находящиеся в штаб-квартире Джексона помощники притворялись, будто не смотрят на них. Двое сыновей Джексона сидели по обе стороны преподобного на венских стульях.

– Барнет превращает вопрос о правах джокеров в насмешку, – говорил Грег. – Он распыляет внимание, привлекая все заинтересованные группы, какие только может придумать. Проблема в том, что в одиночку я его остановить не смогу.

Джексон сжал губы и постучал по ним указательным пальцем.

– Сейчас вы пришли просить меня о помощи, сенатор, но как только дебаты по платформе закончатся, все вернется на круги своя. И, несмотря на все мое несогласие с Барнетом по основным вопросам, я понимаю политические реальности. Пункт о правах джокеров – это ваше дитя, сенатор. Если этот пункт не будет принят, вы перестанете казаться подходящим лидером страны. Ведь это же ваш основной вопрос – а вы не можете заставить к себе прислушаться даже вашу собственную партию.

Казалось, Джексона эта перспектива почти радует.

«Я с этим справлюсь. Просто выпусти меня!»

Кукольник был злым, раздраженным. Способность пыталась вырваться из оков, стремясь наброситься на уверенного в себе Джексона.

«Оставь меня в покое. Всего на несколько минут. Дай мне с этим разобраться».

Грег запихнул Кукольника обратно в глубь сознания и откинулся на спинку кресла, чтобы спрятать мимолетный внутренний конфликт. Джексон наблюдал за ним: очень внимательно и пристально. У него был взгляд хищника, гипнотизирующий и опасный. Грег почувствовал, как у него на лбу выступает пот, и понял, что Джексон это тоже заметил.

– Сейчас меня интересует не выдвижение, – проговорил Грег, игнорируя Кукольника. – Я хочу помочь джокерам, которые стали жертвами такого же предубеждения, как и ваши сторонники.

Джексон кивнул. Один из помощников принес поднос на столик, стоявший между их креслами.

– Холодного чая? Нет? Как хотите.

Джексон сделал глоток из своего стакана и поставил его обратно. Грегу было видно, как его собеседник думает, оценивает, прикидывает.

«А со мной ты это узнал бы точно. Ты бы смог управлять этими чувствами…»

«Заткнись».

«Я тебе нужен, Грегги. Нужен».

Сосредоточившись на обуздании Кукольника, он пропустил следующие несколько слов.

– …слухи, что вы очень жестко давите на своих людей, сенатор. Некоторых из них вы даже разозлили. Я слышал разговоры о неуравновешенности, о повторении семьдесят шестого года.

Грег вспыхнул и начал было возмущенный ответ, но тут же понял, что его провоцируют. Именно такую реакцию Джексон и пытается у него вызвать! Он заставил себя улыбнуться:

– Мы все привыкли в той или иной степени вводить окружающих в заблуждение, преподобный. И – да. Жесткое давление было. Я всегда действую жестко, когда в чем-то глубоко убежден.

– И это обвинение вас злит. – Джексон улыбнулся и взмахнул рукой. – О, мне это чувство знакомо, сенатор. По правде говоря, я сам реагирую точно так же, когда люди ставят под сомнение мое отстаивание прав человека. Это ожидаемо. – Он свел пальцы обеих рук под подбородком и подался вперед, упираясь локтями в колени. – Что именно вам нужно, сенатор?

– Пункт о правах джокеров. Больше ничего.

– И чем вы рассчитываете оплатить мою поддержку?

– Я надеялся, что вы согласитесь исключительно ради самих джокеров. Из соображений гуманности.

– Поверьте, я глубоко сочувствую джокерам, сенатор. Но при этом я знаю, что пункт в предвыборной платформе – это всего лишь слова. Платформа никого ни к чему не обязывает. Я буду бороться за права всех угнетенных, с платформами или без них. Я не обещал моим сторонникам никаких платформ. Я обещал, что приложу все силы, чтобы победить на этом съезде, и именно это я стараюсь сделать. Мне платформа не нужна – она нужна вам.

Джексон снова взял стакан. Он отпивал понемногу чая, выжидая и наблюдая.

– Ладно, – сказал наконец Грег. – Я обсуждал это с Девоном и Логаном. Если вы дадите своим делегатам четкие указания, то после первого голосования я освобожу наших делегатов от Алабамы, настоятельно рекомендовав им перейти к вам.

– Алабама вам не важна. У вас там сколько голосов… десять процентов?

– Эти десять могут стать вашими. В Алабаме вы шли вторым после Барнета. И, что важнее, это может продемонстрировать, что Юг отходит от Барнета, что будет играть вам на руку.

– И вам тоже, – напомнил ему Джексон. Он пожал плечами. – Я был вторым и в Миссисипи.

«Сукин сын!»

– Мне нужно это обсудить, но, вероятно, я смог бы освободить и этих делегатов.

Джексон помолчал, посмотрел на своих сыновей, а потом – снова на Грега.

– Мне нужно подумать, – сказал он.

«Черт, ты упускаешь момент! Он просто потребует еще! Я мог бы заставить его согласиться без всяких уступок. Ты идиот, Грегги».

– У нас нет времени! – резко бросил Грег – и моментально пожалел об этом. Джексон прищурился, и Грег поспешил исправить свой промах: – Извините, преподобный. Просто… просто для джокеров, которые здесь собрались, платформа – это не пустые слова. Этот пункт стал бы для них знаком, что их голоса услышаны. Нам всем это будет выгодно – всем тем, кто их поддерживает.

– Сенатор, у вас прекрасная репутация гуманиста. Однако…

«Дай мне его!..»

– Преподобный, порой чувства берут надо мной верх. Я еще раз извиняюсь.

Джексон продолжал хмуриться, но в его взгляде больше не было гнева.

«Ты чуть было не профукал!»

«Заткнись. Это ты виноват со своим вмешательством. Дай мне все сделать самому».

«Ты должен меня выпустить! Скоро».

«Скоро. Обещаю. Просто молчи».

– Хорошо, – говорил тем временем преподобный, – думаю, я смогу убедить моих сторонников. Сенатор, обещаю вам мою поддержку.

Джексон протянул руку.

Грег пожал ее, чувствуя, что у него дрожат пальцы.

«Мой! Мой!»

Сила билась внутри него, орала, царапалась и кидалась на решетку.

Во время рукопожатия Грег с огромным трудом сдержал Кукольника и поспешил разжать руку.

– Сенатор, с вами все в порядке?

Грег бледно улыбнулся Джексону.

– Все нормально, – ответил он. – Я просто немного проголодался, вот и все.

18.00

– Там, где я росла, человек без приглашения за чужой столик не садится.

Тахион перебрал семь розовых листочков с сообщениями от Хирама и сунул их в карман.

– Там, где ты росла, человек также обязательно здоровается и благодарит другого за подарок. Мне ли не знать: я присутствовал при том, как ты научилась лепетать «пасибо», когда я приносил тебе конфеты.

Ярость, вспыхнувшая в карих глазах Флер, была такой сильной, что Тахион содрогнулся и приподнял руку, защищаясь.

– Оставьте меня в покое!

– Не могу.

– Почему?! – Она заломила руки, отчаянно переплетая пальцы. – За что вы меня терзаете? Вам было мало убить мою мать?

– Если говорить честно, то, полагаю, виноваты в равной степени и я, и твой отец. Я разрушил ее разум, но он допустил, чтобы ее мучили в сумасшедшем доме. Если бы он оставил ее со мной, я мог бы найти способ склеить разбитые черепки.

– Если варианты были такими, то я рада, что она умерла. Лучше так, чем быть вашей шлюхой.

– Твоя мать никогда не была шлюхой. Этими словами ты бесчестишь и ее, и себя. Ты не можешь в действительности так думать.

– Нет, могу! И с чего бы мне думать иначе? Я ее никогда не знала. Вы об этом позаботились.

– Я не выгонял ее из дома.

– Она могла пойти к своим родителям.

– Она любила меня.

– Не понимаю, за что.

– Если бы ты дала мне шанс, я бы тебе показал.

Еще не успев докончить эту развязную двусмысленную фразочку, Тахион понял, что совершил глупость. Он прижал пальцы к губам, словно желая загнать слова обратно, но было уже слишком поздно.

Невероятно, фатально поздно.

«Я опоздал на сорок лет?»

Флер поднялась со своего места, словно разгневанная богиня, и отвесила ему звонкую пощечину. Ее ноготь зацепил его нижнюю губу и рассек кожу. Тахион ощутил резкий металлический вкус крови. Звонко стуча каблучками, она удалилась из ресторана, и каждый ее шаг пульсировал у него в голове болью.

Он осторожно выставил перед собой два пальца. Пересчитал их. Промокнул губу салфеткой, которую она бросила. На бумаге задержался слабый запах ее духов. Он упрямо стиснул зубы.

20:00

– Мышечная дистрофия. Рассеянный склероз – да или нет, Чарльз?

– Господи! – Голос Девона, орущего в мобильник Джека, казался еще мрачнее обычного. – Мы же не можем выступить против Ассоциации больных мышечной дистрофией?

Оркестр съезда выдал последние аккорды «Мэйм». Луи Армстронг сыграл бы лучше, даже не просыпаясь. Джек был в зале съезда: стоял на потрепанном сером раскладном кресле в окружении толпы калифорнийских делегатов.

– Да или нет?

– Да. Черт. Да. – Джеку было слышно, как Девон колотит кулаком по столу. – Черт-черт-черт! Эта сука. Эта аристократическая шлюшка!

– Удавил бы эту Флер Ренссэйлер.

– Только после меня, дружище.

– Начинают голосовать.

Эмиль Родригес дернул Джека за рукав. Джек отключил мобильник и показал большой палец своей орде делегатов. Он попытался представить себе тысячи американцев в инвалидных колясках, с радостными криками меняющих свои политические симпатии, но его воображение забастовало.

Родригес, низенький широкоплечий мужчина, смотрел на Джека снизу вверх, и в глазах у него плескалась ярость.

– Погано, мужик, – бросил он.

Джек слез с кресла и закурил.

– Точно сказано, приятель.

Джим Райт призвал зал к порядку. Джек посмотрел на растворяющиеся группки делегатов, оценивая тот хаос, который сегодня обрушился на Атланту. Бурные демонстрации, обсуждение платформы, странное поведение Сары Моргенштерн во время утренней конференции…

«Скрытый туз? – подумал он. А потом спросил себя: – Который?»

Уже несколько часов съезд раздирали противоречия из-за пункта по правам джокеров. Комитет по политической платформе принял его при решительном протесте сторонников Барнета. Пока никто не видел, Барнет протащил вопрос в зал, после чего драчка пошла уже всерьез. Сторонники Барнета решительно выступили против этого пункта, сторонники Хартманна – за, а Джексон из принципа поддержал Хартманна. Остальные просто старались затянуть дело, чтобы выяснить, чего могут для себя добиться, приняв ту или другую сторону. Все могло бы пройти легко, если бы не насилие, окружившее днем лагерь джокеров: умеренные кандидаты медлили, проверяя, не будет ли антиджокерской вспышки, однако постепенно начали сближаться с точкой зрения Хартманна.

Именно в этот момент команда Барнета сделала блестящий ход. Увидев, что провалить пункт не получается, они начали попытки его размазать.

«Почему партия будет выступать только за права джокеров? – спросили они. – Разве не следует выступить за права людей с другими физическими проблемами?»

Вскоре на голосовании уже стоял вопрос о том, следует ли включать в пункт о гражданских правах больных рассеянным склерозом. Пока активисты Хартманна, прекрасно понимающие, что их тормозят, чертыхались и швырялись мебелью, было единогласно решено, что ни один демократ ни за что не выступит против людей с неизлечимыми болезнями.

Далее пошли другие заболевания: боковой амиотрофический склероз, острый первичный идиопатический полирадикулоневрит, расщелина позвоночника, постполиомиелитный синдром (тут голоса поделились почти поровну, в основном потому, что о нем никто ничего не слышал) и теперь, наконец, мышечная дистрофия. Барнет успешно добивался того, что вопрос о правах джокеров начинал выглядеть нелепо. Глава сторонников Барнета из Техаса, женщина с синими волосами в белой ковбойской шляпе, красных лакированных сапогах и красной юбке и жилетке с белой бахромой, уже вскочила, выдвигая следующую поправку. Джек снова набрал номер штаб квартиры и залез на кресло.

– Господи Иисусе! – ахнул Родригес. – Это СПИД!

Участники съезда издали испуганный вопль. Барнет нанес мастерский удар. Все зрители, охваченные истеричной ненавистью к гомосексуалистам, распространяющим ретровирус, сейчас прикованы к телеэкранам: они хотят увидеть, пойдут ли демократы на то, чтобы поддержать заражение их организмов тайными содомитами и наркоманами, у которых зараза сочится изо всех дырок. Кроме того, Барнет весьма убедительно связал СПИД с ксеновирусом Такис-А.

– Да или нет, Чарльз? – устало спросил Джек.

– В ж… гомиков! – взъярился Девон. – К дьяволу все это.

Джек с ухмылкой показал своим делегатам опущенный вниз большой палец. Ретровирус был отвергнут подавляющим большинством. Съезд был сыт тактикой Барнета по горло. Какое-то время эти проволочки всех развлекали и выполнили свое главное предназначение, выставив убеждения Хартманна в смешном свете, но теперь они всем надоели.

Дама из Техаса, получившая указания сверху, новые предложения вносить не стала. Представители Хартманна спокойно предложили включить в пункт о гражданских правах всех людей, страдающих различными заболеваниями. Это было принято единогласно.

Платформа в целом была утверждена. Джим Райт объявил окончание долгого и утомительного заседания. Шляпы, плакаты и планеры «Летающие тузы» взлетели в воздух над благодарными делегатами.

Джек велел своим делегатам быть готовыми завтра рано утром. К концу среды пройдет как минимум два голосования – и они покажут, в каком направлении движется съезд.

Он снова закурил, глядя, как тысячи делегатов направляются к выдохам. Оркестр провожал их мелодией «Не плачь по мне, Аргентина».

В кои-то веки Джек никак не отреагировал на ненавистную песню. Он думал о тайном тузе.

21.00

Билли Рэй позвонил Грегу из фойе отеля «Мариотт»:

– Сенатор, вы все еще хотите встретиться с Барнетом? Леди Блэк только что сказала мне, что он возвращается в отель со встречи.

День был просто ужасный. День и вечер оказались еще хуже утра. Эми, Джон и, наконец, Девон безуспешно пытались договориться о переговорах с Барнетом. Они смогли пробиться только к Флер, которая решительно заявила, что Барнет не имеет намерения разговаривать с Грегом. Борьба в зале заседаний стала отражением его нежелания договариваться.

Либо сам Барнет, либо Флер ван Ренссэйлер оказались умелыми стратегами в области политической борьбы. Грегу с величайшим трудом удалось сохранить в платформе пункт о правах джокеров хоть в каком-то виде, а если бы не поддержка Джексона, этого вообще сделать не получилось бы. Пункт в его окончательном виде оказался беззубой, выхолощенной тенью исходного текста, ограниченной оговорками и туманными формулировками. Самое большое, что про него можно было сказать, – это то, что первоначально он был пунктом о правах джокеров. Средства массовой информации назвали его «небольшой победой» Хартманна и джокеров, однако озлобленные толпы на улицах понимали, что он ничего не значит.

После принятия платформы все причины встречаться с Барнетом исчезли. Все, кроме одной.

«Сделай это!»

– Сенатор? Если мы окажемся в вестибюле как раз тогда…

Что самое неприятное, ему с момента того уличного происшествия пришлось бороться с отчаянно рвущимся на свободу Кукольником. Он пытался снова затолкать свою силу поглубже, но у него так и не получилось этого сделать. Кукольник оставался в его сознании рядом с ним самим.

Окружающие начали что-то замечать. Джексон определенно заметил. Эллен пристально смотрела на него в те минуты, когда считала, что он этого не замечает. Эми, Браун и Девон явно старались обращаться с ним как можно осторожнее. Если он хочет стать кандидатом, ему необходимо что-то сделать с Кукольником. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы его внимание постоянно отвлекал столь сильный фактор.

– Спасибо, Билли. Звучит неплохо. У нас есть несколько минут? Мне хотелось бы немного привести себя в порядок.

– Конечно. Я за вами поднимусь.

Грег повесил трубку и ушел в ванную, где встал перед зеркалом.

– Ты потерял контроль, – прошептал он.

Ответом стало холодное веселье Гимли.

Сегодняшний день дался ему нелегко: отражение, взиравшее на него из зеркала, выглядело измотанным.

«Барнет мой, – снова решительно заявил Кукольник, и Грег почти ожидал увидеть, как его собственные губы начнут двигаться с этими словами. – Как только мы сделаем из него нашу марионетку, мы сможем манипулировать им точно так же, как Гепхардтом или Бэббитом. Немного подтолкнуть тут и там…»

«Мы уже пытались это сделать во время каких-то дебатов, – напомнил ему Грег. – Он всегда держался на расстоянии, не позволил нам ни пожать ему руку, ни еще как-то дотронуться. Это безумие».

Кукольник презрительно фыркнул: