Текст книги "О политике, кулинарии и литературе"

Джордж Оруэлл
О политике, кулинарии и литературе

Серия «Эксклюзивная классика»

Перевод с английского А. Анваера, Г. Злобина

© Перевод, А. Анваер, 2025

© Перевод. Г. Злобин, наследники, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Автобиографические заметки Джорджа Оруэлла

Я родился в 1903 году в Мотихари, в Бенгалии, вторым ребенком в семье английского колониального чиновника. Я учился в Итоне с 1917 по 1921 год, так как мне посчастливилось выиграть стипендию, но я не остался работать в университете, да и научился я там очень немногому, и мне кажется, что на становление моей личности Итон оказал очень слабое влияние.

С 1922 по 1927 год я служил в Индийской имперской полиции в Бирме. Я ушел со службы отчасти из-за климата, который разрушал мое здоровье, отчасти потому, что уже тогда испытывал смутное желание писать книги, но главным образом потому, что не мог больше служить империализму, который я стал рассматривать как масштабный рэкет.

Вернувшись в Европу, я около полутора лет провел в Париже, писал романы и рассказы, которые никто не хотел издавать. После того как у меня кончились деньги, я прожил в настоящей бедности несколько лет, в течение которых среди прочего работал мойщиком посуды, частным репетитором и учителем в дешевой частной школе. Год или чуть больше года я работал помощником управляющего в книжном магазине на неполную ставку; это была интересная сама по себе работа, но ее недостатком было то, что она заставляла меня жить в Лондоне, к которому я испытываю непреодолимое отвращение. К 1935 году я стал в состоянии жить на деньги, заработанные сочинительством; в конце этого года я переехал в деревню, где открыл маленький универмаг. Он едва окупал себя, но зато я приобрел опыт в торговле, который мог бы мне помочь, если бы я снова обратился к этому поприщу.

Летом 1936 года я женился. В конце года я отправился в Испанию, чтобы принять участие в гражданской войне; позднее ко мне присоединилась жена. Я прослужил четыре месяца на Арагонском фронте в составе милиции ПОУМ, был тяжело ранен, но, к счастью, без серьезных последствий. С тех пор, если не считать зимы, проведенной в Марокко, я не могу честно сказать, что делал что-то, кроме того, что писал книги, разводил кур и выращивал овощи.

То, что я видел в Испании, и то, что я увидел после этого в кулуарах партий левого толка, внушило мне ужас перед политикой. Какое-то время я был членом Независимой лейбористской партии, но покинул ее в начале этой войны, потому что посчитал, что они болтают вздор и предлагают проводить такую политику, которая лишь облегчит жизнь Гитлеру. По своему мироощущению я, конечно, левый, но я верю в то, что писатель может оставаться честным, только если не навешивает на себя никаких партийных ярлыков.

Один день из жизни бродяги

Для начала: кто такой бродяга?

Бродяга – это типичный английский типаж. Вот его отличительные черты: у него нет денег, он одет в лохмотья, в день он проходит около двадцати километров и редко ночует два раза подряд в одном и том же месте.

Короче говоря, он странник, живущий за счет подаяний, он ходит пешком изо дня в день, много лет, пересекая в своих странствиях Англию вдоль и поперек, и так множество раз. У него нет работы, дома или семьи, у него нет в этом мире никакой собственности, если не считать лохмотьев, прикрывающих его убогую плоть; он живет за счет общества.

Какова популяция бродяг? Никто не знает точной численности племени бродяг. Тридцать тысяч? Пятьдесят тысяч? Возможно, в Англии и Уэльсе их около ста тысяч, когда ситуация на рынке труда хуже некуда.

Бродяга путешествует не ради собственного удовольствия или под влиянием кочевого инстинкта, унаследованного от далеких предков; самое главное для него – избежать голодной смерти. Причина вполне объяснима: бродяга стал безработным в результате состояния английской экономики. Стало быть, чтобы выжить, он должен полагаться на общественную или частную благотворительность. Для помощи бродяге власти организовали убежища (работные дома), где обездоленные могут получить еду и обрести временную крышу над головой. Эти учреждения находятся на расстоянии около двадцати километров друг от друга. Никто не может останавливаться в таком учреждении чаще одного раза в месяц. Отсюда постоянные скитания бродяг, которые, чтобы есть и спать под крышей, должны каждый день искать новое место для ночлега.

Вот почему бродяги не переводятся как класс.

Теперь давайте посмотрим, какую жизнь они ведут. Достаточно будет понаблюдать за бродягой в течение одного дня, ведь у этих несчастных жителей одной из богатейших стран мира все дни похожи друг на друга как две капли воды. Проследим маршрут одного из них, который вышел из ночлежки около десяти часов утра. До следующего работного дома ему предстоит пройти около двадцати километров. На преодоление этого расстояния у него уйдет приблизительно пять часов, так что до места назначения он доберется около трех часов дня. По пути ему не придется часто отдыхать, потому что полиция, которая подозрительно относится к бродягам, быстренько прогонит его из любого городка или деревни, где ему вздумается остановиться. Так что наш бродяга не станет останавливаться в пути. Как мы уже говорили, около трех часов дня он окажется у следующей ночлежки. Но она откроется не раньше шести вечера. Три утомительных часа придется провести в компании таких же бродяг, ожидающих открытия приюта. С каждой минутой толпа изможденных, небритых, грязных, одетых в лохмотья людей прибывает. Вскоре здесь соберется группа человек в сто – безработных, представляющих почти все профессии. Шахтеры и прядильщики, жертвы безработицы, свирепствующей на севере Англии, составляют большинство, но представлены здесь и другие профессии, независимо от квалификации.

А возраст? От шестнадцати до семидесяти.

Пол? На пятьдесят бродяг мужского пола приходятся приблизительно две женщины.

То тут, то там какой-нибудь слабоумный бормочет бессмысленные слова. Некоторые из них до того измучены и немощны, что диву даешься, как они на самом деле смогли пройти двадцать километров. Их одежда отличается гротескностью и ветхостью, она отталкивающе грязная. Глядя на их лица, вспомнишь про диких животных, возможно, и неопасных, но способных превращаться одновременно в необузданных дикарей или робких травоядных – из-за отсутствия отдыха и ухода. Они ждут, лежа на траве или сидя на корточках в пыли. Самые отчаянные из них рыщут вокруг мясных и хлебных лавок в надежде поживиться какими-нибудь объедками. Но это опасно, потому что в Англии нищенство вне закона. Так что по большей части эти люди довольствуются своим статусом бездельников, обмениваясь невнятными фразами на диковинном сленге – на особом языке бродяг, с причудливыми и колоритными словечками и выражениями, каких не найдешь ни в одном словаре.

Они – выходцы из разных концов Англии и Уэльса; делятся друг с другом своими приключениями, а попутно обсуждают – без особой, впрочем, надежды – перспективы найти работу во время странствий. Многие из них уже встречались прежде в каких-то других убежищах, потому что пути их снова и снова пересекаются в их нескончаемых странствиях.

Работные дома представляют собой убогие и грязные караван-сараи, где жалкие английские пилигримы собираются на несколько часов, чтобы затем снова разойтись в разные стороны.

Все бродяги курят. Так как в помещении убежища курение запрещено, они стараются накуриться впрок за время ожидания. Табак они добывают из окурков, подобранных на городских улицах. Из табака они делают самокрутки или набивают его в старые трубки. Если у бродяги появляются какие-то деньги, которые он умудрился заработать или выпросить по дороге, то первым делом он покупает табак, но чаще всего ему приходится довольствоваться подобранными на тротуарах и мостовых окурками. Ночлежка предлагает ему только кров и стол; обо всем остальном – отдых, одежда, табак и прочее – он должен позаботиться сам.

Но постепенно приближается время открытия ворот. Бродяги встают и выстраиваются в очередь вдоль стены огромного здания – уродливого куба из желтого кирпича, возведенного в дальнем пригороде. Это здание вполне можно спутать с тюрьмой.

Проходит еще несколько минут, тяжелые ворота распахиваются – и стадо человеческих существ вваливается внутрь. Когда вы оказываетесь во дворе этого учреждения, его сходство с тюрьмой становится еще более разительным. В середине пустого двора, окруженного высокими кирпичными стенами, находится главное здание, поделенное на камеры с голыми стенами, где есть баня, административные офисы и крошечная комната, все убранство которой состоит из дощатых скамей. Это помещение служит столовой. Уродство и зловещая атмосфера этого заведения превосходят самые изощренные мрачные фантазии. На всем ощущается печать тюремной атмосферы. Чиновники, облаченные в униформу, оскорбляют и расталкивают бродяг, не уставая напоминать им, что, приходя в работный дом, они отказываются от всех своих прав и от личной свободы.

Имена и профессии бродяг регистрируются в журнале. Потом их заставляют принять ванну и далее у них отбирают одежду и личные вещи. Взамен им выдают грубые хлопчатобумажные рубашки, в которых они будут спать ночью.

Если у кого-нибудь из них при себе оказываются деньги, то их конфискуют, а если они признаются, что у них больше двух франков (четырех пенсов), то их не пустят в убежище и им придется искать ночлег в другом месте. В результате тем из бродяг – правда, таких немного, – у кого оказывается при себе больше двух франков, приходится прятать деньги в обуви, причем делать это надо незаметно, потому что такой поступок будет расцениваться как мошенничество и наказывается тюремным заключением.

После бани бродяга, у которого уже изъяли одежду, получает свой ужин: полфунта хлеба с кусочком маргарина и пол-литра чая. Хлеб, который пекут специально для бродяг, ужасен. Он серый, всегда черствый и по вкусу почти несъедобен, так что складывается впечатление, что мука, из которой его пекут, намолота из испорченного зерна. Даже чай плох настолько, насколько это вообще можно себе представить, но бродяга рад и такому напитку, потому что он согревает и снимает усталость после дневных тягот. Неаппетитную еду бродяги проглатывают за пять минут. После этого их загоняют в камеры, где им предстоит провести ночь. Эти камеры – и в самом деле тюремные камеры – с кирпичными или каменными стенами размером двенадцать на шесть футов. Искусственного освещения в них нет, единственный источник света – узкое, закованное в решетку окно, расположенное высоко в стене, и дверной глазок, через который надзиратели следят за поведением бродяг. Иногда в камере есть топчан, но, как правило, бродяге приходится спать на полу. Вместо постельного белья в его распоряжении – три тонких одеяла. Часто в камере нет и подушки, и поэтому несчастным узникам позволяют брать с собой верхнюю одежду, чтобы ее свернуть и положить под голову. Обычно в камере стоит ужасающий холод, а изношенные одеяла настолько тонки, что нисколько не согревают скорчившихся под ними людей.

Как только бродяга заходит в камеру, дверь за ним запирают снаружи. Дверь останется закрытой до семи часов утра следующего дня.

Обычно в каждой камере находятся по двое бродяг. Запертые в эту маленькую тюрьму на двенадцать часов, не имея возможности противостоять холоду – одетые в бумажные рубашки и укрытые тремя просвечивающими одеялами, – эти бедолаги жестоко страдают от холода и отсутствия самых элементарных удобств.

Камеры почти всегда кишат насекомыми, и бродяга, которого донимают бесчисленные паразиты и у которого от усталости отваливаются конечности, ворочается на полу в тщетной надежде заснуть. Ему удается подремать несколько минут, но потом дискомфорт дает о себе знать – на твердом полу не очень-то и удобно. Так что он все время ворочается и спит плохо.

Старые закаленные бродяги, ведущие такую жизнь пятнадцать или двадцать лет и ставшие в результате стоическими философами, проводят ночи за беседами. Отдохнут они завтра, поспав пару-тройку часов в поле, в тени живой изгороди, в обстановке куда более гостеприимной, нежели в ночлежке. Но молодые бродяги, не закаленные опытом рутины, стонут и вздыхают в темноте, нетерпеливо ожидая утра и освобождения.

Но тем не менее, едва только наконец в тюрьме забрезжит утренний свет, бродяг снова охватывают тоска и отчаяние в предчувствии следующего дня, который будет точно таким же, как предыдущий.

Камеры наконец отпирают. Наступает время визита врача – и действительно, бродяг не отпустят до выполнения этой формальности. Врач, как правило, опаздывает, и полуголым бродягам приходится ждать его, выстроившись в коридоре. Здесь можно получить представление об их физическом состоянии.

Какие тела, какие лица!

У некоторых из них врожденные дефекты. Некоторые страдают грыжами и носят бандажи. Почти у всех изуродованы стопы, покрытые язвами в результате длительной беспрерывной ходьбы. Старики похожи на скелеты, обтянутые кожей. У всех вялая мускулатура и жалкий вид людей, годами лишенных полноценного питания. Истощение, преждевременные морщины, небритые бороды – нехватка сна и еды отразилась на их внешности.

Наконец-то появляется врач. Он стремительно и поверхностно осматривает их. В конце концов, цель этого осмотра – лишь выяснить, нет ли у кого-то из бродяг симптомов оспы.

Врач быстро, по очереди, осматривает бродяг – сверху вниз, спереди и сзади. При этом большинство из них страдают теми или иными болезнями. Некоторые почти совершенно слабоумны и едва ли способны сами о себе позаботиться. Тем не менее их тоже отпустят, если у них нет устрашающих отметин оспы. Начальство совершенно не волнует состояние их здоровья – главное, чтобы у них не было инфекционных болезней…

После врачебного осмотра бродяги снова одеваются. Теперь в холодном и ярком свете дня можно хорошенько рассмотреть, что за одежду носят эти бедолаги – в качестве защиты от капризного английского климата. Эти разношерстные предметы одежды, по большей части выпрошенные у жертвователей, едва ли годятся даже для мусорного бака. Уродливая, неподходящая по размеру, слишком длинная, слишком короткая, слишком просторная или, наоборот, слишком тесная одежда – в другой ситуации это было бы смешно. Здесь же эта одежда не может вызвать никаких чувств, кроме безмерной жалости. Вся одежда пестрит разноцветными заплатками. Вместо оторванных пуговиц приспособлены веревки и шнурки. Нижнее белье представляет собой рваные лохмотья; дырки маскируются грязью.

У некоторых и вовсе нет нижнего белья. У многих нет даже носков. Обернув пальцы тряпьем, они суют голые ступни в ботинки, задубевшая кожа которых утратила всякую эластичность. Каким именно образом одеваются бродяги, как они натягивают на себя одежду и обувь – эта сцена способна вызвать холодный ужас.

Одевшись, бродяги получают завтрак – то же самое, чем их кормили на ужин предыдущим вечером.

Потом их, как солдат, выстраивают во дворе, где надзиратели распределяют их по разным бригадам. Некоторым поручают мыть полы, другие рубят дрова, колют уголь и выполняют другие работы до десяти часов утра.

После этого раздается сигнал – пора покинуть работный дом.

Они получают назад все конфискованные накануне вещи. К этому прибавляют фунт хлеба и кусок сыра на обед, а иногда, хотя и редко, дают талон, который можно по дороге обменять в специальных кафе на хлеб и чай стоимостью до трех франков (шести пенсов).

Вскоре после десяти часов ворота убежища распахиваются, чтобы выпустить толпу жалких и обездоленных бродяг, которые разбредаются по окрестностям. Каждый из них бредет к новому убежищу, где с ним будет происходить в точности то же самое. Эти бродяги не будут знать иной жизни в течение следующих месяцев, лет, а возможно, и десятилетий.

В заключение надо отметить, что вся еда каждого бродяги в сутки состоит из семьсот пятидесяти граммов (двух фунтов) хлеба с маргарином и сыра, а также пинты[1]1
  1 британская пинта примерно равна 0,568 литра.


[Закрыть] чая; ясно, что этого недостаточно для человека, который должен за день накрутить пешком двадцать километров.

Для того чтобы восполнить недостаток еды, одежды, табака и тысячи других вещей, которые могут ему потребоваться, бродяга вынужден, если он не может найти работу (а он редко ее находит), побираться или воровать. В настоящее время попрошайничество в Англии преследуется по закону, и многие бродяги из-за этого уже познакомились с тюрьмами Его Величества.

Это порочный круг: если бродяга не будет побираться, то умрет с голода; если же он станет попрошайничать, то нарушит закон. Такая жизнь разлагает и деморализует бродяг. За очень короткое время она может превратить активного нормального человека в ни к чему не годного паразита и тунеядца. Более того, эта жизнь отчаянно монотонна. Единственная радость бродяги – это неожиданно разжиться несколькими шиллингами; это дает ему шанс один раз набить желудок или от души напиться.

Бродяга лишен женского общества. Очень немногие женщины становятся бродягами. Для своих более удачливых сестер женщина-бродяга – объект презрения. Таким образом, гомосексуальность – порок, присущий этой среде этих вечных странников.

И, наконец, бродяга, не совершивший никакого преступления и являющийся просто жертвой безработицы, обречен на жизнь куда более унизительную, чем самый отпетый преступник. Он раб, обладающий неким подобием свободы, а это похуже самого жестокого рабства.

Размышляя о его жалкой судьбе, которую делят с ним тысячи мужчин в Англии, неизбежно приходишь к выводу: общество должно проявить великодушие, отправив всех бродяг до конца их дней в тюрьму, где они по крайней мере смогут пользоваться хотя бы относительным комфортом.

Э. А. Блэр[2]2
  Эрик Артур Блэр – настоящее имя Джорджа Оруэлла.


[Закрыть]

Впервые опубликовано в Le Progrés Civique 5 января 1929 года

Уборка хмеля

«Заработок во время отпуска», «Питание за все время пребывания за свой счет, самостоятельная оплата дороги в оба конца, но вы возвращаетесь домой с пятью фунтами в кармане».

Я привожу слова двух опытных сборщиков хмеля, которые ездят в Кент почти каждый сезон с самого детства и хорошо знают, о чем говорят. Хотя, по существу, уборка хмеля – это отнюдь не праздник, а если говорить о заработке, то нет работы, которая оплачивалась бы хуже. Я не хочу сказать, что уборка хмеля сама по себе чем-то особенно неприятная работа. Она монотонна и утомительна, но это здоровый труд на свежем воздухе, и любой телесно крепкий человек способен ее выполнять.

Процесс на удивление прост. Хмель – вьющееся растение; ягоды растут на нем гроздьями, как виноград. Растения подпираются шестами или вьются по проволочной сетке; все, что нужно сделать, – это потянуть гроздья на себя, оборвать ягоды и уложить их в корзину, желательно захватив при этом как можно меньше листьев. Колючие шипы стеблей нещадно режут кожу ладоней, и ранним утром, до тех пор пока эти раны не откроются, работа причиняет нешуточную боль.

Другая беда – насекомые, паразитирующие на растениях; эти жучки так и норовят переползти вам на шею. Но других неприятностей эта работа не доставляет. Во время работы можно курить и разговаривать, а в жаркий день не найти более приятного места, чем тенистые шпалеры хмеля с их горьковатым ароматом – несказанно освежающим, как океанский бриз или холодное пиво. Это было бы почти идеальное занятие, если бы оно позволяло зарабатывать на жизнь. К сожалению, оплата так низка, что сборщику почти невозможно заработать фунт в неделю, а в дождливые годы, как, например, в 1931 году, даже пятнадцать шиллингов[3]3
  Шиллинг был эквивалентен пяти пенсам, 15 шиллингов – 75 пенсам. 15 шиллингов в 1931 году равняются по покупательной способности приблизительно 30 фунтам в наше время.


[Закрыть]. Сбор хмеля оплачивается сдельно; сборщику платят за бушель[4]4
  1 бушель примерно равен 30 кг.


[Закрыть] собранного хмеля.

На ферме, где я работал в этом году, как и на большинстве ферм в Кенте, за шесть бушелей платили один шиллинг – то есть нам платили два пенса за каждый собранный бушель. Добрая плеть дает около половины бушеля плодов хмеля, а хороший сборщик может обобрать плеть в течение десяти – пятнадцати минут; следовательно, опытный сборщик, теоретически, в идеальных условиях может за шестидесятичасовую неделю заработать тридцать шиллингов. Но по ряду причин таких идеальных условий в природе просто не существует. Для начала надо заметить, что растения хмеля весьма неоднородны. На одной плети могут быть как крупные, так и мелкие плоды, на других все плоды не превышают размерами лесной орех; обирать плохие плети приходится столько же времени, сколько и хорошие, а, как правило, и дольше, так как они низкие и изрядно переплетены друг с другом. Часто с пяти таких плетей не возьмешь и одного бушеля. Опять-таки, в работе часто происходят задержки – либо из-за перехода с поля на поле, либо из-за дождей. Каждый день, таким образом, теряется от одного до двух часов; за вынужденный простой сборщикам ничего не платят.

И наконец, самой главной причиной низкой оплаты труда является нечестное измерение собранного количества хмеля. Объем измеряется стандартными корзинами объемом в один бушель, но надо помнить, что плоды хмеля не похожи ни на яблоки, ни на картофелины, о которых можно сказать, что бушель – это бушель, и точка. Плоды хмеля мягкие и могут сжиматься, как губки, и тому, кто подсчитывает объемы, ничего не стоит спрессовать – если он захочет, бушель в кварту[5]5
  1 кварта приблизительно равна 1 кг.


[Закрыть]. В песенке сборщиков хмеля есть такие слова:

 
Когда он приходит, чтоб все подсчитать,
Не знает, чего бы придумать опять!
Кидай все в корзину – и будешь хорош…
Да так подсчитай, чтобы выпал нам грош!
 

Из ящика хмель перекладывают в мешки, в которых, если они набиты до отказа, умещается центнер. Обычно мешок перетаскивает один человек. Но часто, чтобы справиться с мешком, нужны двое; это обычно в случаях, когда учетчик «делает их тяжелее». При таких условиях мы с другом в этом сентябре зарабатывали около девяти шиллингов в неделю. Мы были новичками, но и у опытных сборщиков дела обстояли почти так же. Лучшими сборщиками в нашей артели, да и, пожалуй, во всем лагере, была семья цыган – пятеро взрослых и один ребенок; эти люди, проводя по десять часов в день на плантации хмеля, заработали за три недели десять фунтов. Если не принимать в расчет ребенка (хотя, по существу, надо сказать, что все дети на плантации работают), то выходило по тринадцать шиллингов и четыре пенса на человека в неделю.

Поблизости располагались другие фермы, где шиллинг платили за восемь или девять бушелей и где было трудно заработать в неделю даже двенадцать шиллингов.

Помимо этих нищенских зарплат, сборщик должен был соглашаться на правила, низводящие его практически до положения раба. Согласно одному правилу, например, фермер мог уволить сборщика под любым предлогом, удержав при этом четверть его зарплаты; выплата за сделанную работу также урезалась в случае отказа работника от дальнейшей работы. Поэтому нет ничего удивительного в том, что сезонные сельскохозяйственные рабочие, которые заняты десять месяцев в году, вечно скитаются по дорогам и обитают в ночлежках в промежутках между наймами.

Что касается жилищных условий сборщиков хмеля, то сейчас за этим делом надзирает целая орда правительственных чиновников, и поэтому ситуация стала лучше, чем раньше. Трудно даже вообразить, как обстояли дела в прошлом, ибо и теперь пристанище сборщика хмеля едва ли не хуже конюшни. (Я не случайно употребил это слово, потому что на нашей ферме лучшими квартирами, в частности для семейных, были конюшни. Мы с другом жили в коробке из гофрированного железа размером десять футов с двумя незастекленными окнами и десятком других отверстий, пропускавших ветер и дождь. В этой жестяной хижине не было никакой мебели, если не считать кучи соломы. Уборная находилась в двухстах ярдах от «дома», а водная колонка – на таком же расстоянии. В некоторых таких коробках жили по восемь человек, но это, по крайней мере, несколько смягчало холод, который сильно донимал сентябрьскими ночами, особенно если единственным ложем служил рваный мешок. Ну и плюс к этому обычные неудобства бивачной жизни; не то чтобы это были серьезные трудности, но достаточно сказать, что когда мы не работали и не спали, то были заняты – носили воду или пытались с помощью заклятий разжечь сырые дрова.

Думаю, все согласятся с тем, что это отчаянно плохие условия оплаты, плюс издевательское отношение работодателей. Но вот курьез – в сборщиках хмеля нет недостатка, и, более того, некоторые люди, год за годом, возвращаются на плантации хмеля. Возможно, это объясняется тем, что кокни рады всякой возможности уехать в деревню, несмотря на низкую оплату труда и неудобства.

Когда сезон кончается, сборщики от души радуются возвращению в Лондон, где не приходится спать на соломе, где за пенни можно легко получить достаточно керосина, а не охотиться за дровами, и где универмаг «Вулворт» находится за ближайшим углом. Тем не менее уборка хмеля представляется большим удовольствием, когда она заканчивается, хотя работать приходится тяжко, а карманы быстро пустеют. Кроме того, сдельная система маскирует низкую оплату труда; ибо «шесть бушелей за шиллинг» звучит куда заманчивее, чем «пятнадцать шиллингов в неделю». Кроме того, из уст в уста передаются воспоминания о старых добрых временах, когда хмель стоил дорого и фермеры могли платить шесть пенсов за бушель. Благодаря этим мемуарам миф о «возвращении домой с пятью фунтами в кармане» воспринимается как вполне реальная история.

Как бы то ни было, по какой бы то ни было причине набрать людей для этой работы нет никаких проблем, так что не стоит особенно громко жаловаться на условия труда на плантациях хмеля. Но если сопоставить плату и условия труда с объемом сделанной работы, то сборщик хмеля находится в более плачевном положении, чем человек-реклама.

Эрик Блэр

«Нью Стейтсмен энд Нейшн», 17 октября 1931 года