Текст книги "Смена. Военный дневник подполковника Джордже Аничича"

Среда, 14.04.1999

В 0.10 я ухожу с техники. Привычно обмениваемся информацией с Дани, пожимаем руки наудачу. Сказал ему, что радаром СНР искали маловысотную цель, на которую нас нацелил Вучкович. Видел ли он её сам или это информация от радиолюбителей? Удивительно, как они организованы и связаны между собой. Существенно помогают армии. Это нормально. Мы их армия. Еду спать к Милану и Наде. У них всё закрыто. Три раза кратко звоню. Ничего не происходит. Я уже подумал пойти спать в школу. Было неловко, что я нарушаю их покой и сон. Стукнул в окно гостиной. Только после этого появляется Милан и идёт открывать дверь. Я умылся и лёг. У меня нет сил, чтобы позвонить Данке. Очень устал. Сон меня быстро одолел.

В 7.00 меня разбудил резкий звук телефона. Звонил Дани. Он не узнал мой хриплый утренний голос. Я полежал ещё минут 10–15 и встал. Милан и Нада немного проспали. Пьём кофе и чай. На завтрак времени нет. На смену опаздывать нельзя. По себе знаю, какие чувства у людей, когда смена опаздывает. Дани сказал, что ночью не излучали и не искали средствами дивизиона. Была только цель на дальности 15 километров, но СНР была неисправна. Меняли генератор. Теперь все в порядке.

В 8.40 переходим в готовность № 3. Техника выключена. Завтракаем. Одна сосиска, кусок хлеба и сыр. Мне достаточно. А некоторым мало. Возмущаются и ругают тыловиков. Барвалац и его люди не умеют готовить еду. Фасоль вчера была ужасной. Распределение продуктов осуществляет солдат-сапёр. Офицеры и сержанты недовольны его работой. Я должен проверить этот факт.

Наше дежурство до 16.00. Около 12.00, сразу после приземления Лукашенко в аэропорту Белграда, слышны два мощных взрыва. После этого мы слышим звук самолёта. Равнина, а на равнине тяжело определить высоту и дальность. Всё, что кажется близко, оказывается не так. Мы дежурим с выключенной техникой. Нас переводят в готовность № 1. Я понимаю, что нет никаких шансов обнаружить его. Нам нужно по крайней мере 3–4 минуты, чтобы подготовиться к стрельбе. За это время он может быть уже далеко вне зоны поражения дивизиона.

Около 15.00 в кабину прибыл полковник Станкович. Поздоровался со всеми. В разговоре между прочим упоминаю о том, что абсурдно радаром СНР искать вертолёты и крылатые ракеты. На берегах всех рек есть хорошие естественные укрытия – ивы и тополя. Почему раньше не поручили флоту закрыть реки, а сухопутные войска не разместили с лёгкими системами „Прага“ и „Бофорс“? Подразделения ПВО работают, как безумные, а остальные трясут яйцами. Отдыхают и бездельничают по деревням. Требует от нас, чтобы мы дали офицера наведения для дивизиона в Обреноваце.

С дежурства иду к Милану на обед, а потом с Дани и Борой в школу. Там мы застали капитана-резервиста командира подразделения ПЗРК „Игла“, которое расположилось в 1–2 километрах от нас. С ним были ефрейтор-контрактник Мича, брат Луки, и его водитель. К нам присоединился ещё один офицер безопасности. Дани заказал кофе, а Мича принёс два ящика пива. Я пить не стал, потому что не употребляю алкоголь. Выпил стандартно – двойной средний кофе. Коста уже знает, что и в какую чашку наливать. Дани разболтался перед присутствующими о тактике применения и о том, как мы сбили самолёт. Я смотрел программы по ТВ и только иногда поддакивал ему, когда от меня требовалось подтверждение. Меня уже нервирует эта похвальба и превознесение некоторых вещей до небес. Славу дивизиона присвоил себе. Всю. Крутой дальше некуда. Раздражает меня присвоение успеха целого коллектива одним человеком. Исключительное лицемерие. Декларирует, что он всемогущий и необыкновенный. Понятно, что это наша работа. Да, мы сбили его, но война ещё не закончена, и нужно быть мудрее. Пиво делает своё дело. Человек не знает, когда остановиться. Всем хвастается, как он сбил самолёт, а мы как будто не существуем. Интересно, как же он ведёт себя, когда рядом нет никого из нас?

Около 18.30 все расходятся. Остаёмся Дани, Бора и я. Констатирую, что обеспечение безопасности огневой позиции не на должном уровне. Предлагаю привлечь стрелковый взвод и сформировать из него группу экстренного реагирования для борьбы с диверсионно-террористическими группами. Оба соглашаются. Возложить на нас командование (на Дани и меня), и не нужно тратить время на управление местными стрелками и деревенскими караулами. Это работа Боры. Работа офицера безопасности. Дани это не по душе. Как и кому он тогда будет представляться командиром дивизиона, который сбил F-117А? Бора думает о другом: он готов сотрудничать, но не хочет быть ответственным. Я его спрашиваю: “В чём твоя работа? Если всё будет хорошо, то это сделал ты. А если будет плохо – что тогда?“. Свою работу сотрудники безопасности свели к минимуму, просто слоняются. Начальство получает информацию по своим каналам. До нас доходит не вся информация, а только часть. Логично, что мы должны получать её в штабе полностью, потому что практически мы решаем многие вопросы. В действительности, мы решаем только некоторые из них.

Дани постоянно возвращается к сегодняшнему визиту Станковича. Он попросил Дани дать офицера наведения для Джокича. Его техника скоро будет отремонтирована и готова к бою. Дани возразил и сказал, что ради поддержания морального духа людей и сохранения коллектива он не может дать Голубовича или Муминовича. Кроме того, в случае их перевода мы останемся без командира батареи и командира второго взвода, т. е. без офицера наведения и помощника руководителя стрельбы. Любого из них можно получить только через его труп или снятие его с должности. Перед отъездом Станкович сказал ему, что через несколько дней он получит приказ. „Бора, готовься меня арестовать“, – сказал Дани. На вопрос, будет ли он его арестовывать, Бора мудро ответил: „Сейчас не буду“. „Джордже, ты получишь повышение. Готовься принимать дивизион в ближайшие дни“, – обратился он ко мне. Я ответил, что они, вероятно, оба погорячились и что Станкович, вероятно, ещё передумает. “Кто виноват, что Джокич столько излучает!“ – воскликнул Дани. Я спросил Бору, где он теперь будет – остаётся с нами или уходит с Носковым. У меня есть ощущение, что каждый раз, когда есть возможность – он с Носковым, потому что Дани он не переносит. А как только Носков перебрался в Панчево – он сразу хочет быть с нами.

Сегодня Дани не было на дежурстве с 16.00 до 24.00. Случайно или нет, но в последнее время после каждого излучения СНР он не приходит на следующее дежурство. Вчера вечером излучали и вели поиск цели. Сегодня на дежурстве вместо него Дотлич, как и в прошлый раз. И я не знаю, где он находится сейчас. Во время смены дежурства он с Борой был у председателя общины Печинцы и кто знает, где ещё.

Около 20.00 я пошёл к Милану. Принимаю душ и звоню Данке, чтобы с ней поговорить. Она сегодня работала. Сказала, что включила и настроила мобильник. Дала мне номер телефона. „Возможно, какой-то сбой в сети“, – говорит она. Я не выспался, попросил её сократить разговор. Поговорим при встрече. Ложусь. Через некоторое время мне удаётся уснуть. Вскоре меня будят. Голова тяжёлая и пустая. С трудом встаю. Хорошо, что рядом Коста. Меня ждёт двойной средний кофе, чтобы быть бодрым всю ночь. Мы приходим на позицию и сменяем товарищей. П-18 неисправна. Они все нервничают. Капитан Голубович предлагает вызвать Ристича или Вучковича для восстановления станции. Ощущается напряжённость. Благоевич сказал им, что они хитрят – как только ситуация усложняется, то у нас неисправность. Они ушли, а мы остались с этой ситуацией.

Благоевич вызвал меня на связь и спросил, есть ли что-нибудь на экране П-18. „Ничего нет и быть не может, потому что она неисправна. Ты же знаешь об этом. Люди занимаются восстановлением“, – ответил я. Когда мы приехали, я сразу послал Стоименова на РЛС. Выяснилось, что нужна лампа 6М15П. У нас её нет ни здесь, ни в кабине ЗИП. Говорю Любенковичу, чтобы попробовал подобрать какую-нибудь из использованных. Приёмник РЛС работает плохо. Я вижу это по отражению от Фрушка Горы. Сигнал в три раза слабее, чем должен быть. Благоевич орёт. Говорю ему: „Ракетчик, приходи сюда и делай, как знаешь и умеешь“. Сразу всё понял. Говорит: „Джордже, не злись. Поторопитесь, скоро начнётся. Давайте я вас буду наводить“. Приказываю включить высокое напряжение на передатчике команд и выдать питание на пусковые установки. Напоминаю ему, чтобы учитывал поправку, когда будет давать азимут относительно Вучковича, и чтобы не ошибался. Судьба расчёта в его руках. Тревожно мне. Одно дело, когда я вижу, что происходит вокруг, и совсем другое дело, когда он даёт нам целеуказание на отдельную цель. В этом случае очень важно, как сработает имитатор излучения. Главное, чтобы он ничего не забыл. „Сообщу вам, когда что-то будет на дальности 15 километров. Ничего не ждите и никого не спрашивайте. Стреляйте“. „Иди на х… Я здесь не для того, чтобы землянику собирать“, – говорю я ему в шутку. Любенкович и Стоименов устраняют неисправность. Ракеты парами (1-я и 2-я, и 3-я и 4-я) трижды поочерёдно прошли полный цикл подготовки на пусковой установке.

Прошу у Благоевича паузу на полчаса, чтобы Любенкович установил лампу и настроил РЛС. „Джордже, у тебя времени – целая жизнь. Главное – чтобы ты остался целым. Мы потеряли первый и четвёртый дивизион, пока вы были неисправны“. Я ответил: „Иди в…“. Мы договорились, что ты меня наводишь, и я от тебя получаю информацию по целям. Назначенных целей не было, а значит, ни мимо меня, ни на меня ничего не идёт“. „Чем их поразили?“ – спросил я. „Противорадарным и лазерным“, – ответил он. Размышляю: „Чёрт возьми, как же их обнаружили? Плохое утешение, что мы уцелели. Почему так? Почему уничтожены два дивизиона из трёх, которые наводил Срба?“. Благоевич сообщил, что погибших нет, только раненые. Все хотят понять, как их обнаружили и в чём они ошиблись. Тишина. Негодование и горечь. Нужно применять другую ночную тактику, если мы потеряли два дивизиона. Надо хорошо всё обдумать. „Я позвоню вам позже и всё расскажу“, – сказал Благоевич. По голосу было понятно, что он улыбается. Ничего не понимаю. Может, он врёт, что их разбили? Может быть это наши стреляли? Но в телефонной трубке слышу только шум.

Дани и сегодня сказал Станковичу, что в Бригаде есть офицеры наведения. Или нам нужно подставлять яйца под удар в кабине? На любой лужайке или в любом здании безопаснее, чем здесь. Всё что угодно, только не кабина. Здесь ловушка, а мы в ней жертвы.

Около 02.00 Любенкович доложил о том, что он восстановил работоспособность П-18. И действительно, когда он включил „сырую“ картинку, то я увидел столько отражённых сигналов, о существовании которых я даже не знал. Такой картинки у нас не было с начала войны. Когда включил селекцию, то отражения от местных предметов исчезли. Если мы так же хорошо будем видеть и цели, то будет супер. Не имеем сраной лампы, а воюем с НАТО. Эх, знали бы они, что их бьют из обычной рогатки. Сердце и разум против компьютера. Я вспомнил Милана Тепича. Этот народ быстро забывает храбрецов и героев. Он погиб для памяти и истории. Территории были потеряны. По предварительным данным стало известно, что убитых нет, только раненые. Сколько и как – я не знаю. Это важный урок для нас. Надо сделать выводы и не повторять ошибки, если они вообще были. Они уничтожили половину техники Бригады. Полковник Байич со своими людьми восстанавливает повреждённую технику.

В Белграде побывал Лукашенко. У меня нет времени и желания писать о его заявлениях.

Возле Призрена самолёты НАТО обстреляли ракетами колонну албанских беженцев. Весь мир опубликовал фотографии и видео. Воюем с сумасшедшими людьми. Разрушают ценности, которые старше их. Беспокоит наша оборона. Дивизионы ПВО медленно устраняют один за другим. Нет никого, кому можно доверить спину и на кого можно положиться. Медленно входим в водоворот, из которого выберется тот, кому больше повезёт. Народ, который не кормит свою армию, будет кормить чужую. В течение многих лет ничего не вкладывали в армию. Уровень жизни упал, зарплата нерегулярная и плевать на военных и армию Югославии. Теперь все ждут чудес. Чудо уже произошло – воюем больше двадцати дней и ещё живы и тверды. Интересно, до каких пор? Сколько ещё сердце, этот безмолвный спутник и повелитель человека, сможет выдержать? Каждый по-своему воспринимает битьё и раны. Патриотизм – это великое дело, если он есть у большинства людей. Объединится ли этот народ, или он опять будет овцой для стрижки, как было много раз до сих пор? Моя душа беспокоится. Я знаю, что народ заплатит наивысшую цену и мы заодно с ним. Многие люди в этой стране спят дома рядом с женой и детьми и живут более качественно, чем буду жить я когда-нибудь. К чёрту справедливость и политику, безумие и войну. Сквозь историю мы „выпрямляем кривое русло Дрины” (делаем невозможное – Прим. перев.). Мы гордые, и я сам такой. Жизнь бы отдал за правду. Возможно, могло быть и по-другому. Сейчас уже поздно.

Ночью мы дважды по 10 секунд работали имитатором излучения. Маятник Варги нас обманул. Сегодня четверг, а в понедельник или во вторник мы должны были стрелять. Мы все надеемся, что это правда, и мы не пострадаем. Если будет нужно, конечно, будем стрелять – тут нет дилеммы.

Слушаю новости в 3.00. Снова были удары по некоторым городам. Вместо хищений и мошенничества наверху – лучше бы укрепляли армию. Такая политика неизбежно должна была привести к войне. Меня не интересуют намерения. Я вижу только результаты и последствия. Последствия огромны и катастрофичны. Моё поколение потеряло право на жизнь. Разрушена страна. Дай Бог, чтобы людские потери были минимальными. В Косово ещё хуже. В Косово всё началось, в Косово и закончится. Я вижу арену с множеством разъярённых львов, и против них только мы одни. Весь мир – зрители. Осталось дождаться – большой палец будет обращён вверх или вниз. Но у нас есть крепкий кол, чтобы воткнуть в открытую кровожадную пасть. Не просим много. А потом будем притворяться, пропагандировать и разделять. Опять будем в среднем есть голубцы. Народу достанется капуста, чтобы едва сводить концы с концами. Народу останется гордость, а другие будут иметь всё. Но гордостью и упрямством не проживёшь. Уже теперь я знаю, что наши жёны без нас не имеют право на талоны на топливо. Завтра и ты сам не будешь иметь право на льготы. Какая разница, если я на арене. Не добровольно, но и не случайно. Интересно только, какова цена, кто, чем и как платит за моё время? Ставка велика. Жизнь каждого человека стоит больше, чем цена моста, техники или чего-либо. Этот хренов „Локатор“ Благоевич на днях после перевода техники сказал мне: „Меня люди не интересуют“. А кто и что тебя интересует, страдания людей и педики? Сто ударов по чужому телу – ничего. Так было всегда и будет всегда.

В 5.40 я разговариваю с полковником Станковичем. Спрашиваю его, что нового. Говорит мне – ничего хорошего. „Что было сегодня ночью с вашей РЛС?“ Говорю ему, что моя смена приняла дежурство с неисправностью. „Вчера она работала“. „Вчера да, но не ночью. Вы думаете, что нам не хочется быть исправными и что нам нравится, когда вы нас наводите на цель?“ Благоевич ему сказал, что это ситуация его смущает. „Конечно, Благоевичу сверху лучше видно, чем нам отсюда. А как то, что Любенкович сделал её в конце концов?“. „Мы ещё поговорим, не могу сейчас рассказывать по телефону“. Вероятно, это значит, что имеем людские потери. Бомбу могут сбросить на любой объект. Легче защититься от антирадара. Это предпочтительнее. Если выбирать, чем вы будете поражены, то в любом случае HARMом – мы защищены брёвнами и резиновыми ковриками с пусковых установок. Это я недавно приказал сделать как дополнительную защиту для людей. Так больше шансов выжить.

Рассвело. Прекрасное утро. Небо голубое. Не люблю его. Оно ночью скрыло убийцу. Рождается жажда мести. Если бы мы были лучше вооружены. Тогда бы плакали не только наши сёстры, жёны и матери.

Прошлой ночью, когда я пытался уснуть у Милана, сержант Тиосавлевич выстрелил перед кафе в воздух. С ним поговорил Дани и Бора. Он сказал, что устал. Нет чистого белья, а песни с плеера ему надоели, так что захотелось немного развлечься.

Мы рождены, чтобы жить, а теперь это дар Бога кто-то хочет силой у нас отнять. Ни ты его не знаешь, ни он тебя. Почему? Разве ему мало того, что есть у него дома в его стране? Алчность и жадность надо навсегда остановить. Почему именно нас выбрали на эту роль?

Славиша Павлович принёс мне пачку сигарет из моего «кеца». Не мог уснуть. Я был излишне возбуждён и чувствовал, что зло всё-таки произошло. Я чувствовал его, как животное.

Станкович спросил, есть ли у меня маскировочные сети. „Только та, которая натянута и которую ты видел вчера. Остальные сгнили“, – ответил я. Он нецензурно удивился вслух. Я в унисон нецензурно ответил мысленно. За это нужно с кого-то спросить. Почему мы здесь, почему мы делаем то, что делаем, и ничем не обеспечены? Проклятие на государство и армию. Они идут вместе и неразделимы. Теперь все нас возвеличивают, хвалят и надеются на нас. Поддержка хороша, когда подкована. А если нет, то топот слышен намного меньше, чем удары сердца. Стучат ли наши сердца вместе, как одно? Может быть, но только пока мы здесь вместе. Потом каждый пойдёт своим путём и забудет биение большого единого сердца. Такой мы народ. Я это говорил Дани. Мы должны взаимно хранить и уважать друг друга и после войны. Он своим поведением уже достаточно показал, что думает только о себе и своём успехе. Операция Мюнхгаузен началась. Мы уже побоку.

Четверг, 15.04.1999

В 8.00 происходит смена боевых расчётов. Около 40 минут разговариваем с Дани о ночной работе. Он знает и про П-18, и про неисправность. Узнал от Благоевича, что тот был на меня очень зол из-за неисправности. Я говорю ему, что мы были готовы стрелять по его приказу и по его целеуказанию. Смена тому свидетель. Что он думает, если находится на командном пункте Бригады, что стоит больше меня?! Он думает, что кормит меня и одевает, или в будущем будет заботиться о моей семье?! После войны я с ним разберусь! Ублюдок самовлюблённый! Или надо позволить, чтобы примитивные всегда оставались примитивными? Дани знает, что это неправда. По возвращении в лагерь Борис описал ему ситуацию и попросил потом проверить аудиозаписи на командном пункте. Узнаём, что 1-й дивизион обстрелян где-то между 21 и 22 часами, ещё до заступления на дежурство. Поражён инфракрасной или лазерной бомбой. 4-й дивизион поражён во время боевой работы. Они обстреляли одну цель и перенесли огонь на другую. Без снятия высокого напряжения. Это слишком долго. Смелость нужна, но не глупость. И что теперь? Остались без техники, а Белград без защиты с одного направления. Их накрыл HARM. Я слышал, что легко ранены майор Васильевич и капитан Стоянович. Технику, возможно, восстановят. Вопрос только в том, насколько она повреждена. Сегодня менять позицию не будем, потому что ночью стреляли подполковник Джорджевич и подполковник Драганич. Поэтому сегодня передислоцироваться будут они. А мы, вероятно, завтра. Джорджевичу после стрельбы приказали покинуть технику. Бора говорит, что был установлен мировой рекорд в беге на 1500 метров. Вероятно, такое решение было принято из-за поражения двух ракетных дивизионов.

Я ужасно зол на Србу. Кто дал ему право спрашивать Дани, что я вообще делаю? Свидетелей много. Недоверие, унижение, оскорбление, необдуманность и непонимание со стороны командования Бригады были проявлением высокомерного отношения к боевым расчётам. Мы в состоянии стресса, уставшие, невыспавшиеся, утомлённые непрерывным боевым дежурством, перемещением техники и борьбой с авиацией противника. Мы могли погибнуть, а они нет. Дани сегодня не пришёл на дежурство. Вместо него был капитан Голубович. Я отправился в Петровчич за Ристичем, чтобы он проверил работу РЛС. Привёз его около 11.00. Закончили работу около 16.00, когда мы пришли на дежурство. Ристич доложил, что РЛС работает хорошо. Посоветовал получить новую генераторную лампу.

У Милана снова зашевелился камень в почках. Говорит, что очень больно. Около 11.15 я прилёг отдохнуть, потому что с 16.00 до 24.00 мне на дежурство. Около 14.00 меня разбудили громкие звуки. Сбрасывали доски с коптильни, а Слоба кричал Милану, что нужно спешить за мукой, которую кто-то привёз в деревню. Они сходили, и, конечно же, ничего не принесли. Слоба заходит к ним в гости только тогда, когда ему что-то нужно. В дом не входит.

Сегодня ночью, когда мы приехали на дежурство, обсуждали охрану деревни и обеспечение местной самообороны. Управа местной общины людей выделила, но они не вооружены. Я предложил Боре и Дани взять оружие со склада отдела полиции в Печинцах и выдать по количеству сторожевых постов по одному стволу на двух охранников. Обедаем каким-то блюдом из лука с беконом. Я выпил кофе и пошёл в школу. Дал Лукичу ключи от машины, чтобы проверил масло и записал топливо в путевой лист. Со сменой на автобусе приезжаю на огневую позицию. Люди снова жалуются на еду. Привезли рыбный суп с душком. Люди голодные, вынуждены сами покупать продукты. В прошлый раз лагерь был обустроен, и после перевода техники людей обеспечили жильём. Спальными мешками их обеспечить не смогли, потому что каждое подразделение по штату имеет определённый лимит.

Мы договаривались, что получим стрелковый взвод. Нам прислали для них идентификационные жетоны. Нужно отправить их в лагерь, записать личные данные каждого и только потом выдавать людям.

Спрашиваю Дани, где второй брелок, который Жугич сделал для нас с ним и послал через него, чтобы он мне его отдал. Я свой не получил. Дани сказал, что второй остался у Жугича, а он взял только свой. Опять врёт. До этого я разговаривал с Жугичем. Спим на одной кровати, а он так врёт. Всё возможно.

Перед моим убытием на дежурство звонила Данка. Милан меня спросил, могу ли я проскочить в Белград, чтобы получить талоны на топливо для Данки и бензин вне очереди. Я ответил: „Люди нервничают. Зачем нужно, чтобы кто-то критиковал меня. И не важно, что я воюю уже больше двадцати дней. Что будут чувствовать другие офицеры и резервисты, у которых нет машины, как у меня, чтобы помогать своим родственникам? Я не буду отрываться от коллектива. Как всем, так и Данке. Пусть не ездит, и всё!“ Ему это было неприятно, но он воздержался от комментариев. Данка сказала, что вчера разговаривала с Любицей. Говорит, что она взволнована. На Западе считают, что нужно начинать наземную операцию в Югославии и открыть новый фронт. Кампания чрезвычайно сильная. Уэсли Кларк запросил ещё 200 самолётов. Вчера обстреляна колонна женщин и детей. Действительно, НАТО будет воевать до последнего албанца.

В 16.53 с командного пункта Бригады поступил запрет на применение лёгких портативных систем с плеча.

Позиции в Дече и Сибаче обустроены – закончили делать обваловку. Теперь нужно делать и оборудовать позиции в Попинцах и Михалевцах. Дани сказал, что нашёл хорошую позицию в Михалевцах, в нескольких километрах отсюда. Заказали Байичу, чтобы кто-то приехал и установил нам камеру ТОС, которую вчера привёз Попович. После вечерней стрельбы Тиосавлевича в деревне Дани потребовал от председателя местной общины, чтобы он закрывал кафе после 20.00. Иначе это сделает он сам. Получается мы воюем, а другие живут спокойно и веселятся.

Кажется, один самолёт НАТО вчера пристроился к самолёту Лукашенко, долетел до Белграда и на обратном пути преодолел звуковой барьер над Белградом и Нови-Садом. Его никто не видел, но на огневой позиции мы слышали этот звук. Мы были в готовности № 3, переводиться в „единицу“ было уже поздно.

Между 18.00 и 19.00 я разговаривал с Мирославом, сыном Алексича. Я знал его ещё маленьким мальчиком из Скопье. Он рассказал о жизни в семье, о разводе с женой и любви к своим дочуркам. Я знаю, как ему трудно, и дал ему высказаться. Этот путь я сам прошёл. Хорошо знаю, что нужно говорить, а что нет. Он ранен, но морально крепок. Да, мир тесен. После стольких лет он теперь служит резервистом у меня. Когда я был молодым офицером, его отец был моим командиром. Теперь я у него. Это доказывает, что мир тесен. Аца остался таким же, как и его мать Милева. Он уважает их и раскаивается во многих упущениях жизни. Было много трудностей. Дитя солдата. Честный и порядочный. Не хулиган. Пронзительно глубокие голубые глаза. Не водянистые, от которых мурашки. Залысины. Стал настоящим мужчиной.

В 19.10 наш разговор прервал перевод в готовность № 1. Доложил Благоевичу о готовности установленным сигналом. Хочу серьёзно поговорить с „Локатором“. Чувствую, что эта ночь будет длинной. Будут ли мои знания и 19 лет опыта ракетчика сегодня проверены в течение нескольких секунд? Чувствую, что это случится. Пока ничего не происходит. И тут в 20.15 наблюдатели сообщили, что с восточного направления на дальности 100 метров обнаружили сильный огонь. Докладываю об этом на командный пункт, посылаю сержанта Тепаваца с солдатом-наблюдателем посмотреть, что случилось. Откуда огонь в это время ночи и когда мы в готовности № 1? С командного пункта сказали, чтобы Дани срочно доложил наверх. Он пошёл посмотреть, в чём дело, и сейчас отсутствовал. Не могу его позвать. Светились фары трактора. Деревенский тракторист говорит, что около огня видел две мелькающие фигуры. Горела покрышка от тракторного прицепа. Резину трудно поджечь. Тепавац говорит, что её полили бензином или соляркой. Кое-как её потушили. Был ли это ориентир для лазерной бомбы? Возможно, случайность. Но слишком много совпадений за короткое время.

В 21.20 с азимута 270 появились две цели. Идут прямо на нас, а потом отворачивают на Нови-Сад. Наблюдатели сообщили, что слышали три приглушённых взрыва. Пара самолётов вернулась тем же путём. В 22.30 на экране ВИКО на азимутах 315, 180, 80 и 60 появились активные шумовые помехи. Начинают боевые действия в зоне нашей ответственности около 23.30. Мне доложили, что вдалеке слышны самолёты. Одно время на экране РЛС ничего не было. Как будто весь экран – это чёрная дыра. Мы пробуем все режимы работы РЛС, включаем „сырую“ картинку, меняем углы антенны – безрезультатно. Ничего ближе 30 километров не видим. Мы ищем цели со всех сторон на дальности до 30 километров от нас, но они как будто утонули в море. Это классическое применение помех. Теперь, когда мне нужна РЛС кругового обзора, у меня её нет. Как будто они провалились в дыру. Благоевич спросил, есть ли у меня что-нибудь. Я отвечаю: „У меня ничего близко нет, мать их!“. Он говорит: „Джордже, не ругайся, всё записывается“. „Замечательно. Это будет важно только в конце войны, если у кого-то вообще будет интерес это слушать. Узнают, кто занимался делом, а кто творил глупости“, – подумал я.

Тепавац сообщил, что с азимута 70 примерно на азимут 210 над нами идёт самолёт. Мёртвая зона для П-18, и я его не вижу. Вся смена обозлилась. Сидим целый день, и нет ничего, что вошло бы в зону. А теперь, когда он вошёл и уверен, что под ним нет ничего, мы не можем стрелять. У меня нет картинки о ситуации в воздухе вокруг нас. Рискую людьми и техникой, работаю радаром СНР и ищу цель по координатам, которые мне дал Тепавац. С двух попыток мы его не нашли.

Нас сменили вовремя. Отправляемся в лагерь. Я иду к Милану. Двери были закрыты, но они оба не спят. Милан говорит, что ночью слышал неприятные звуки стрельбы в округе. А я не стрелял. Я этим разочарован. Говорю им, что я ничего не мог сделать, потому что не видел их. Нада мне говорит: „Дитя моё, возможно, так должно быть. Может, это судьба“. Легли спать, но я не мог заснуть. Сообщил Данке о себе, чтобы успокоить её. Курю сигарету на террасе. Боже, он был ко мне спиной. Это отличный шанс его наказать, но я не видел его.