Текст книги "Смена. Военный дневник подполковника Джордже Аничича"

Пятница, 16.04.1999

Смена пришла вовремя. Я на дежурстве с 8.00 до 16.00. Стоименов пошёл на огневую позицию, а я к Дани, чтобы обсудить сегодняшнюю передислокацию. Наверняка пойдём в район деревни Деч. Такое правило – как кто-то заканчивает перевод, так другой сразу передислоцируется. Такова договорённость. Из Шимановцев прибыли транспортные средства. На огневую позицию пока их не отправляю. Водителя автобуса Лукича я отправил в Огар за людьми. Когда люди прибыли, то около 9.00 Дани с огневой позиции приказывает начинать. Собираем чемоданы, сворачиваемся, и цирк уезжает.

Сидим и разговариваем с Дани и Борой. Дани хочет, чтобы я провёл обучение отобранных людей для действий против диверсантов и вертолётов. Говорит, что думал всю ночь после ночного пожара и понял, что моё предостережение правильно и что огневая позиция полностью беззащитна. Я этого ожидал, только не думал, что поручит мне лично. Я изумлён. Неужели меня устранят и разлучат с моей сменой. Спрашиваю его напрямую, не приказ ли это сверху. Говорит, что это не так. Я ему не верю. По некоторым вопросам я много конфликтовал с Благоевичем. С другими нет. Моему сознанию дорого то, что всё записывается, и в один прекрасный день станет ясно, кто есть кто и кто своей глупостью, невежеством и преступным отношением к делу сделал несчастными чью-то мать, жену и детей. Я понимаю важность того, что он мне говорит, но не верю ему. Нет, на это я пойти не могу. Это идёт вразрез с моей совестью, с интересами людей моей смены. Почему хочет удалить меня из игры? Для себя выбирает путь пионера. А меня принижает или чувствует конкуренцию? Для меня это неважно. Важны люди. Что они скажут. „Он не мог дождаться случая, чтобы уйти с техники, а нас оставить в опасности?“ Может быть, кто-то об этом мечтает, только не я. Чувствую себя ужасно униженным, оскорблённым и отвергнутым. Кровь мне ударила в голову. Не могу в это поверить. Несколько раз прошу его объяснить суть происходящего и сказать правду. Для меня это важно. Говорит, что больше некого назначить. Дотлич не может, потому что у него это плохо получится. Остаюсь только я. Он (Дани) будет в мою смену со Стоименовым, а Голубович и Дотлич в другую смену. Я знаю почему. Дотлич со Стоименовым могут поссориться. В голове хаос. Меня убирают с техники. Почему? Тысяча „почему“, на которые нет ответов. Нет, я не пойду на это. Однозначно не пойду. Бора говорит мне: „Приятель, я тебя когда-нибудь подводил? Это же не навсегда. Сделай это за 2–3 дня и возвращайся в свою смену. Кто может это сделать лучше тебя? Про меня многие думали, что я трус, когда не поехал с Носковым в Панчево. Но это был приказ. И я остался здесь. И мне было неприятно“. Теперь я узнал правду – это был приказ. И я считал его трусом. Я ему об этом рассказал. Тем не менее мне это не идёт в голову. Дани мне также клянётся детьми. Я ему верю, но с трудом. Бора и я идём к машине. Со мной пойдёт Коста. Бора развернул машину, и я сел к нему. Ещё раз спросил его, что происходит. „Успокойся немного, Джордже. Ты настаивал на том, что безопасность не обеспечивается. И все согласились. Сделай это и не думай о глупостях“, – сказал Бора.

У меня сегодня много дел. Нужно ехать в Яково за учётными карточками военнообязанных. Они нужны из-за идентификационных номеров. Коста едет со мной. В казарме застал Мичу Миялковича с четырьмя прибывшими резервистами. Один из них, капитан Деян Томович, который был демобилизован шесть лет назад. Теперь у нас есть командир тылового подразделения. Это приятно. Спросил меня, как обстоят дела в подразделении, что делать с его фирмой. Отвечаю ему: „Деян, идёт война. Если есть кому вести дела фирмы – передай ему, если нет – дверь на замок“. Мы получили почту с примерами наказаний военнообязанных тюрьмой. Никто не получил менее полутора лет. Даже тот, кто отлучился домой на 5 часов. Во время его отсутствия были боевые действия. Получилось, как будто он дезертир. Инструктирую Мичу, что ему делать. У него не хватает 50 комплектов униформы. Говорит мне, что Йоксович отправился к нам, чтобы принести сигареты и вакцину от столбняка. Все должны быть привиты. Это понятно. Прощаюсь со всеми и с Костой уезжаю на огневую позицию Яково рядом с Больевцами. Я там не был после обстрела в первую ночь войны. Всё тихо и мирно. Как будто ничего не случилось. Но это только внешне так выглядит. Здание уцелело, но много битого стекла. В караульном помещении выбиты окна. Нас приветствует солдат Бркович. С ним ещё призывник Предраг. Фамилию его не знаю, он сын столяра Мома. Внизу склады выглядят жутко. Или бомба, или „Томагавк“ вошёл в наш склад с севера. Склада ракет дивизиона из Батайници нет, как будто никогда и не было. Везде куски бетона и ракет, земли и арматуры. Боже, какое прочное армирование. Арматура наверняка 20-миллиметровая. Вид, как будто ты пришёл на кладбище. Склады выглядят маленькими. За дорогой есть несколько отверстий в грунте от ракет. Выглядят как норы лисицы или барсука. Ракеты маленькие, везде разбросаны их осколки. Собака Эфа была на страже. Немного обожжена. Напугана и сорвалась с привязи. Оставила караульное место. Здесь мы похоронили 80 ракет. В первую ночь войны, когда пострадал командир Бригады полковник Лазович в Сремчице, было уничтожено ещё около 40 ракет. Общий ущерб от потери 120 боевых ракет составил более 10 миллионов долларов. Как они мне дороги. Как будто я потерял что-то личное и родное. Боже, как жаль.

Природа пробуждается. Позеленела трава, и расцвели фруктовые деревья. Весна, но она не радует. Как печально и мрачно. Вокруг разбитые камни и разбросанная земля. На моих глазах пелена. Идём на место, где стояла УНВ. Прямое попадание. Воронка 4–5 метров в диаметре, глубиной 3 метра. Ложная кабина УНВ – куча разорванной резины и обгорелого металла. Бункеры не повреждены, за исключением местами осыпавшейся штукатурки. Кабели от четвёртой пусковой установки сгорели и сплавились на входе в бункер. Идём в здание. Бркович говорит, что у него нет ни денег, ни сигарет. Достаю из багажника своего автомобиля блок сигарет „Классика“ и отдаю ему. Он поблагодарил меня.

Пока мы обходили огневую позицию, пришёл прапорщик Миялкович и принёс обед на троих. Очень вкусная фасоль. Дают и мне. Предлагают выбрать салат. Предпочитаю лук. Благодарю их за угощение. Варят кофе. Курьер Коста не обедает. Говорит, разве он похож на голодного? Молодой парень. Весит 100 килограммов. Выглядит как медовый. Большой и добрый. Когда мы приехали, сказал мне, что в Яково он первый раз днём. В деревне Яково много военных. Автомобили, вывезены из казарм и поодиночке припаркованы по всей деревне. В основном машины военной полиции. Во время обеда по телевизору показывают какой-то американский фильм. Мне это неприятно. Я понимаю, что одно к другому не имеет отношения, но мне тяжело. От языка, от подвигов, от борьбы за справедливость, которые на экране. Где эта справедливость применительно к ситуации с нами?

Нам нужно заехать в Сурчин, чтобы сделать ключ для автомобиля. Тот, который вручную сделали в Печинцах, не очень хорош. В Сурчине мы застали человека за обедом. Встаёт и без вопросов делает ключ. Говорит: „Для армии сделаем всё“. Я подумал: „Да уж, всё. Ты сидишь дома, обедаешь, вокруг тебя семья. А мне нужна постель и подушка, на мне грязная униформа“.

Когда мы были на огневой позиции, я рассмотрел части сбитого самолёта. Боже, какая это была машина – просто чудо.

Заезжаю в отдел полиции, чтобы получить талоны на топливо для людей, которые в дивизионе и которые воюют уже больше двадцати дней. Начальника нет. Смотрят на меня, как на вещь. Удивляюсь этому: „Боже, откуда это в людях?!“ Я ничего не узнал. Обидно за нас. Где мы и что делаем? Ведут себя, как будто они неприкосновенная власть, заносчивы и напыщенны. Во имя народа всё дозволено. Насколько они отличаются от сотрудников полиции в Печинцах. Ухожу с пониманием того, что это только моя война. Я готов был кричать от боли, горечи и разочарования. „Не удивительно, что кто-то разгромил их КПП на дороге в Сурчин“, – подумал я.

Приехали в Деч. Техника была почти развёрнута. Устанавливают брёвна. Хорошая позиция, если вообще что-то может быть хорошим там, где есть неизвестность. К 19.00 мы должны быть готовы.

Пришёл Дотлич и принёс для Дани новую форму. „Почему мне не заказал?“ – подумал я. Армушу он принёс новые сапоги. Армуш сделал много работы для нас. Дани отказался выдать ему и экскаваторщику по 40 литров солярки. Мы должны экономить топливо. Воюем для государства, а без топлива ничего не можем. Дотлич, Дани, Армуш и водитель лесопогрузчика ушли выпивать и обедать. После них будет обедать моя смена, а потом ночью с 00.00 на дежурство. После их возвращения мы ушли.

Имитатор излучения я расположил, как и раньше, около СНР. Штаб Бригады расписал способ его применения. Но по моему замыслу в боевой работе мы его используем иначе. Поэтому мы избежали поражения HARMом. Я нашёл более разумное решение для его применения.

Вижу, как толстое дерево, которое маскировало и защищало кабину, падает позади майора Роксандича. Я был на расстоянии 30 метров, и мне показалось, что это конец. Я схватился за голову. Но, к счастью, дерево упало мимо.

Тепавац взял ключ от помещения местного футбольного клуба. Там мы сможем помыться. Бора поговорил со стрелками-дружинниками и организовал их на охрану местности.

Около 19.00 я отправился в Карловчич за вещами. Милан лежал скрючившись на кровати. Ему было плохо. Опять зашевелились камни в почках. В сумраке дома сидят баба Даница и Нада. Гнетущая атмосфера. Я забрал вещи и уехал. У ворот дал Наде 50 динаров, столько же оставил себе. Около 20.00 ложусь спать. Не могу уснуть. Выкуриваю две сигареты. Вспоминаю сегодняшний день. Когда я возвращался с позиции, ко мне подошёл хозяин контейнера, который расположен на огневой позиции. Дал мне ключ и говорит: „Если нужно – можете использовать как караульное помещение“. Сегодня узнал, что люди в Карловчиче были недовольны тем, что мы пришли в их деревню, потому что их могут обстрелять с воздуха. Боже, какие глупости, невежество и эгоизм.

Я встаю в 23.30. Вижу, как Бора и Деян Томович сидят в коридоре и разговаривают. Томович говорит, что хотел бы делать что-то полезное. Говорю ему: “У тебя будет работа, придумаем, как тебя использовать – хорошо ладишь с людьми и имеешь хорошие организаторские способности. Нужно улучшать работу тылового подразделения“. Он пожаловался, что нет компьютера. Отвечаю: “Из казармы в Яково мы тебе привезём наш. Он тебе понадобится для работы“. Ухожу на дежурство. Сообщил Дани, что нужно наладить в деревне уличное освещение – это пожелание управы общины. Йовича нужно перевести на узел связи, а вместо него на имитатор излучения обучить и отправить сержанта Денчева. Он моложе и проворнее. Это даст возможность использовать Тепаваца в группе экстренного реагирования.

Лагерь из Огара нужно перенести ближе, потому что 27 апреля к Жике в Огар прибудут работники, и мы должны освободить ему помещения. Сегодня при возвращении из Яково в Петровчиче я встретил подполковника Йоксимовича. Мы проехали мимо друг друга, и оба разом развернулись. Расцеловались. Я попросил у него 50 комплектов униформы для солдат-резервистов. Он сказал, что у него есть только 10. Посоветовал утром поговорить с подполковником Дувняком, заместителем командира Бригады по тылу. Есть новая форма, но мне нужна офицерская, чтобы заменить свою. “Посмотри, на что похоже“, – говорит он. И действительно – униформа выцвела и выглядит грязно-бледной. Передал нам сигареты, вакцину и расходные материалы.

Суббота, 17.04.1999

Мы на дежурстве. До 24.00 работаем с РЛС П-18 в пассивном режиме. Наблюдаем активную шумовую помеху в секторе 310–320 градусов. Рядом работает другая РЛС и вносит нам помехи. Вероятно, это станция Вучковича и Ристича в Петровчиче. Наверху, на командном пункте Бригады, Попович. Не знаю кто на маловысотной РЛС П-15. Расчёту я ещё раз объяснил порядок взаимодействия имитатора излучения и СНР. Главное, чтобы не было последовательного обстрела двух целей. Всё зависит от ситуации в воздухе. В случае переноса огня время излучения слишком большое. Так был поражён Драганич. Поручику Николичу напоминаю, что он должен вести учёт времени каждой ракеты, проведённой на подготовке. Объявляю всем, что некоторое время по определённым обстоятельствам с завтрашнего дня я не буду с ними в смену. Всегда готов помочь, чем смогу. Во мне нет сентиментальности. Сегодня я что-то скуп в выражениях и тонкостях речи. Смотрят на меня бледные, с тревогой. Говорят, что привыкли ко мне как к руководителю стрельбы, обрели уверенность.

Варга вчера выдал сигаретный паёк. Каждому по 5 пачек. Неизвестно, на сколько дней хватит. Возможно, на десять. Норма 10 сигарет в сутки. Как ни иронично, но в данный момент это несколько утешает. К чёрту норму и расчёты. В голове у меня вертится какой-то покойник. Не вижу лица и не пойму, кто это, только ощущаю его присутствие. Чувствую потребность зажечь свечу родителям. Какая теперь трава во дворе моего детства и юности?

Два взрыва на азимуте 180. Далеко. Нет, не далеко – подумал я. Всё это близко и всё это наше. Игнорирую взрывы. Эх, жаль, что нет ничего для дальней стрельбы, чтобы вечер стал веселее. Тогда бы и войны, возможно, не было бы. Нечем было сдержать агрессию. Они очень хорошо знают, чем мы обладаем. Я слышал, что они готовы прекратить авиаудары, если Милошевич уйдёт в отставку. Кто они такие, чтобы указывать нам, кто должен быть нашим президентом? Даже если он мне очень не нравится, я не собираюсь его менять из принципа.

Говорят, что больше всего генов дети наследуют от бабушек и дедушек. Только неизвестно, с чьей стороны. В любом случае во мне ликская и боснийская кровь. Гремучая смесь. А вырос и воспитывался в Среме. Необузданная и дерзкая, гордая и непокорная кровь. Но я заметил, что таких много среди нас. Мы не допустим, чтобы кто-то хозяйничал в нашем доме. Не дадим, и всё!

Вчера вечером разговаривал с Данкой. Милутин и Гоца рядом с ней, приветствуют меня. Завтра она работает. Говорит, что поедет с Гоцей проведать квартиру. Разговаривала и с Еленой Рауш, почтальоном из Румы, по поводу телефона в Врднике.

Вчера во время перевода техники в Карловчиче сказали, что с 12 часов 16 апреля действуем по сигналу „Электрон“, таблица 4–11. Я подумал, что, по крайней мере, надо было ракеты со склада развезти по огневым позициям на транспортных машинах – не было бы таких потерь. Неопытность. Мы просили штаб Бригады раздать их нам, но не разрешили. Мы подчинились и не осуществили рассредоточение ракет. Мы всё предоставили: и места, и график, и охрану. Мы предполагали, что при ударе по огневой позиции от склада ничего не останется. Это надо было сделать до того, как вражеские ракеты стартуют и полетят на наши деревни и города. Да, война учит. Лучше бы никто никогда так не учился. Что останется от тела, если даже бетон и сталь так разрывает? К складу я испытывал чувства, как к чему-то живому.

Последние сутки были очень динамичными. Российская Дума приняла предложение принять Югославию в состав союза России и Белоруссии. Решение направлено Ельцину на утверждение.

Смена опять дремлет. Мне это не нравится. Спросонья при необходимости не удастся быстро включить голову. Но не мешаю им, потому что весь день занимались переводом техники и устали. Даже не знаю, как мы всё это выдерживаем, но продолжаем действовать. Наверное, поддерживают шутки и смех, которые не пропали. Я недооценивал поведение резервистов – нет пьянок, ответственность и исполнительность на высоком уровне. Все дела и поступки без проблем. Бывают мелкие недоразумения. Например, неточное размещение пусковой установки, уже не помню где. Но в целом боевой дух и настрой на высоте. Хотел бы с ними побольше поговорить, но у меня нет времени. Я устал и похудел. Чувствую это по дыркам в ремне.

Мы разместились в здании детского сада. Маленькие унитазы и перегородки высотой около полутора метров, маленькие раковины для умывания и низко поставленные окна. Достояние нашего детства. Наших детей и будущих поколений. Возможно, они тоже запомнят войну. Конечно, ведь они тоже дети войны.

Сегодня к нам приходила девочка. Сладкая, как сахар. Аккуратно подстрижена, правильные черты лица, чёрные волосы и любопытные глаза. Ворвалась к нам в однообразный зелёный цвет униформы. Прощебетала, что её папа солдат. Я дал ей военных конфет. Она и не знает, что её папа не рад, что он солдат. И что хотел бы обнять и поцеловать её, погладить мягкую детскую кожу. Она им гордится. „И мой папа солдат“, – говорит она, не представляя всех опасностей, усилий и напряжения, которые свершаются ради её свободы. Её папу никто не может заменить. „И он солдат“, – говорит она нежно и гордо.

Прапорщик Йович пришёл в себя. Не знаю, насколько повлиял мой разговор с ним, но он успокоился и восстановился. Нас теперь на одного человека больше.

Опять Дани и я спим поочередно на одной кровати. Он в одну смену, я в другую. Бора мне вчера сказал, что не понимает, что творят люди из управления штаба Бригады. Если разрушат мост, то на другой стороне останутся три ракетных дивизиона: Мийовича, Носкова и Драганича. Ему это непонятно. Я вспомнил, что есть понтон, но ему не сказал.

Пришла мысль, что если бы в один прекрасный день я дал название этому моему военному дневнику, то хорошо бы звучало “Смена“.

Размышляю о том, как устранить влияние боковых лепестков диаграммы излучения СНР. Изучаю технологию противника и накапливаю данные об отражающих свойствах их материалов. Но это пока только фантазии. После войны нужно будет попробовать и проверить. Дивизион Джевича не излучал, но его обнаружили. Его засекли лазером или по радиомаячку. В Югославии действует много шпионов на земле. Вероятно, определяют нашу дислокацию и передают по налаженным каналам. Их шпионов здесь гораздо больше, чем наших у них. Такая у нас судьба. Плохие парни всегда востребованы.

В 4.40 нас переводят в готовность № 2, и до конца смены мы проводим время в дрёме. Как прекрасен мир, как мы будем его ценить после войны. Связано ли происходящее с решением Российской Думы? Из новостей узнал, что с вечера было всего два взрыва – в Валево, над Крушиком. Это те, о которых мне раньше сообщили наблюдатели.

После смены мне удалось уснуть. Проспал до 13 часов. Я встаю и застаю полковника Станковича и подполковника Самарджича из штаба Бригады, которые сидят и разговаривают с Црнобрня. Не хотели меня будить. Я небритый и уставший. Здороваемся. Бора меня целует. Обсуждаем некорректное отношение Благоевича к людям. Со Станковичем и Пульевичем работать замечательно. Самарджич мне говорит: „Джордже, ты знаешь Србу – он такой, какой он есть“. Я отвечаю: „Бора, я и сам такой. Но почему все должны его понимать, а он других понимать не хочет?“ Говорит мне про исправность техники и некорректность между людьми. “Даже если он зол, он не должен хамить людям. Если он нервничает, то должен понимать, что и мы нервничаем. Рядом с ним воюет не бездушная техника, а люди. Это богатство, и его нужно беречь“. Сказал им, что с трудом перенёс решение о том, что должен заниматься другими делами, и что некоторое время не буду на технике. „Джордже, я мало работаю с техникой, я больше политик“, – говорит мне Бора. “Чёрт возьми, речь не идёт о том, чем ты занимаешься“. Дотлич Бошко, который присутствовал при разговоре, говорит, что Благоевич его задолбал, и что он хотел покинуть технику. „Извините, и мы устали, но вас не оскорбляем. Не смейте и вы нас “. Бошко говорит, что Срба сказал ему: „Я устал, мне не о чем с тобой говорить, дай мне Голуба!“ Я его позвал, и Голубович подошёл, а он его обругал. Голубович разозлился. “Что о себе возомнил Благоевич? Кто его обидел? Если он к нам с уважением, то и мы ответим тем же, а если нет, то пусть катится к чертям“, – сказал Голубович. Станкович сказал, что были недостатки в работе. Думаю, что так лучше.

Объяснял им, что для работы на имитаторе нужно время и что человек не машина. Поймут – хорошо, не поймут – их проблема. „Мы сообщаем обо всём и ничего не скрываем. Я сам сообщил о пожаре, а получается, что лучше и не надо было“. Драган меня успокаивает и говорит, что я всё правильно сделал. “ Стева Джевич так обманул“. „Не принимай всё так близко к сердцу. Мы знаем, что все ошибаются, и это проблема“. Станковичу я напомнил про 50 комплектов униформы и про мины для гранатомётов (обычные, не кумулятивные).

Напоминаю Боре, что у нас один агрегат потребляет много масла и что мне нужен Любисавлевич для системы селекции движущихся целей. Говорит мне: „Не основная боевая система, обойдёшься без него. Не надейся“. Удивляюсь надёжности техники, учитывая как долго работает. Опасаюсь за исправность агрегатов, чтобы не начали умирать. Техника и люди измотаны. Большая напряжённость работы.

Дотлич раздал часть аванса в 300 динаров. Мне нужно отправляться в Огар, чтобы разобрать почту и встретиться с резервистами. Бора уезжает, а через пять минут и я. Около 14.10 звоню Данке. Она у соседки Люции. Ответила её дочь Наташа. Сообщила: „Мама сегодня на работе“. „Следующий раз она работает во вторник“, – кажется, сказала она. Данка разговаривала с моей сестрой Любицей. Сестра и зять поменяли квартиру в Триесте. Зовут нас на лето к себе, но если закончится война.

Командир взвода связи поручик Стоянович достал через радиолюбителя из Белграда радиостанцию для нас. Я это ему поручил десять дней назад. Надо поехать и забрать. Наверное, завтра. Установим её и будем работать только на приём. Будем слушать радиолюбителей, и будем иметь от них полную информацию о ситуации в воздухе над всей нашей территорией, как от наблюдателей за воздушным пространством. В мирное время для нас это делали наши штатные наблюдатели, которые были выдвинуты на расстояние 20–30 километров от техники на ожидаемых направлениях появления авиации.

На выезде из Деча меня остановила военная полиция. Поздоровались. Ко мне подходит мой однокашник подполковник Трайкович. Целуемся. Приглашает меня на кофе к своей тёще, родной тётке моей первой жены. Говорю ему, что тороплюсь. „Здорово, чёрт возьми, с однокашником не будешь?! Чёрт возьми, со мной ты не разводился“. Он прав. В машине у меня две шоколадки „ципирипи“, угощаю его детей. Дочь Йована выросла, а младшего сына и не помню. Был ещё в пелёнках. В доме тёща Вида, его жена Ясмина и Ирена (жена брата Ясмины Душана) с ребёнком. Готовят кофе. Говорят мне, что я не изменился. Никто не вспоминает прошлое. Это очень хорошо. Для правды всегда нужны две позиции. Они уже знают, что мой дивизион сбил F-117A. Рассказываю им некоторые подробности. Однокашник это уже знает. Говорят, что я всегда был им дорог. А что было – то прошло. Они не вмешивались. Наверное, они правы. Кому понравится лезть в чужие проблемы? Они слышали, что женщина, с которой я живу, очень красива. Сказал им, что это так и что у нас всё хорошо. Йовица, муж Виды, был на рыбалке. Работы нет, а Душан (брат Ясмины) как военнообязанный находится на альтернативной службе. Я выпил кофе и ушёл.

В Огаре объясняю Седлаку способ обработки почты и даю задание составить список группы экстренного реагирования. Я носитель задачи – способа регистрации идентификационных жетонов при поступлении резервного состава.

Капитану Томовичу, назначенному руководить тылом, даю всю важную информацию и номера телефонов. Обращаю его внимание на бритьё личного состава и ставлю задачи по списку. Он всё записал. Я организовал встречу с резервистами, которые были в лагере. Довожу им информацию, которая касается их. Некоторые вопросы кратко. Знакомлю их с Томовичем и его полномочиями. После этого ужинаем. Седлаку оставляю картотеку дивизиона.

Уже 19.30. Отправляюсь в Деч. Очень темно. По пути заезжаю к Армушу. Он меня искал, не знаю для чего. Его дома не оказалось. В Дече застаю Шумараца – начальника безопасности Бригады и шефа Боры. Здороваемся и целуемся с ним. В голове мысль: „Мои дорогие, и не передать, как мы вам рады, когда видим вас. Как братьев. И сейчас тоже“. Бора недоволен, что остался с нами. Думает, что он бросил Носкова в сложной ситуации. Шумарац ему говорит: „Там у нас есть человек. Ты нужен здесь“. Уходит с водителем, пожав мне руку с пожеланием: „Удачи!“ Расстались, как шахтёры.

Дани в мою смену, как мы и договаривались. Прапорщик Жугич подстригся под „ноль“. В Огаре я оставил список необходимого для транспортных средств. В Дече в лагере я обнаружил творожный пирог и штрудель с вишней и орехами. Я попробовал всего понемногу. В 22.20 позвонили с огневой позиции, чтобы срочно прибыл Матич в связи с неисправностью на боевой части станции. Бужу его, и он через пять минут ушёл. Небо расцвечено трассами светящихся снарядов от пушек 20/3, „Бофорс“ и „Прага“. Непонятно, куда стреляют. Ничего не слышно, звука самолёта нет. Кто его заставлял лететь сюда и тревожить массу людей. На войне не надо проявлять лихачество без необходимости. Бора мне говорит, что не понимает, почему Бане Петрович, командир корпуса ПВО, во время посещения дивизиона Носкова летал на вертолёте. Думаю, что этого никто не понимает. Летели низко. Ели, пили, гадили. Полностью демаскировали позицию. А вы теперь после нас здесь кувыркайтесь и сами выбирайтесь из дерьма. Насколько по-другому рассуждаем и поступаем мы, чьи жизни в опасности.

Хотим получить в дивизион бывшего сержанта Слободана Йовановича. Служба безопасности Бригады по своим каналам походатайствует в военкомате. Такой человек нам нужен. Знает несколько специальностей, работал на кране, в боевой работе может быть оператором ручного сопровождения. Я взял ответственность на себя. Ложусь спать. Долго не могу уснуть. Проснулся, когда Дани пришёл с дежурства и в темноте располагался ко сну.