Текст книги "Миражи любви"

Джорджетт Хейер
Миражи любви

Глава 1

Сэр Тристрам Шилд прибыл в Левенхэм-Корт уже в сумерках, и ему прямо у дверей доложили, что его двоюродный дедушка очень слаб и едва ли проживет еще несколько дней. В ответ сэр Тристрам не произнес ни слова, и только когда дворецкий принял у него тяжелое дорожное пальто, небрежно бросил:

– А мистер Левенхэм здесь?

– В Дауер-Хаус, сэр, – ответил дворецкий, передавая лакею пальто и бобровую шапку. И, уже с явной недоброжелательностью к столь незначительному лицу, добавил: – Его светлость немного нездоров, сэр. Его светлость до сих пор не принял мистера Левенхэма.

Он сделал паузу, ожидая, что сэр Тристрам поинтересуется мадемуазель де Вобан. Но сэр Тристрам попросил лишь, чтобы дворецкий проводил его в отведенную комнату.

Дворецкого, как и всех живущих в Корте, мучило любопытство: какая причина заставила сэра Тристрама так неожиданно приехать в Левенхэм-Корт? Его ждало разочарование – сэр Тристрам был человеком сдержанным.

Дворецкий лично проводил его через холл к дубовой лестнице, после чего они вошли в длинную галерею. По одну сторону на стене висели портреты предков Левенхэмов, по другую – высокие прямоугольные окна выходили в ухоженный парк. Внезапно чарующая тишина дома нарушилась. Где-то в конце галереи послышалось шуршание юбок, скрипнула закрываемая дверь. Дворецкий приподнял брови. Возможно, это мадемуазель де Вобан, любопытная, как все женщины, поджидала их в галерее? И, открывая дверь в отведенную для сэра Тристрама комнату, старый слуга произнес:

– Его светлость не принимает никого, кроме доктора и, разумеется, мадемуазель Эстаси.

– Да? – безразличным тоном протянул гость, и дворецкий, посмотрев на его суровое, ничего не выражающее лицо, так и остался в неведении: возможно, сэр Тристрам и не знает, зачем его пригласили в Суссекс? Если это так, то трудно даже предположить, как он отнесется ко всему. Его не так легко заставить сняться с места. Дворецкий готов был поспорить: десять к одному, что здесь какая-то неприятность.

Голос сэра Тристрама прервал его размышления:

– Пошлите ко мне моего камердинера, Порсон, и доложите его светлости о моем приезде.

Дворецкий с поклоном удалился. Сэр Тристрам подошел к окну. Он смотрел через парк в дальний лес, который еще можно было рассмотреть в сгущающихся сумерках. В его взоре была печаль, а губы плотно сжаты, и сейчас он казался более суровым, чем обычно. Он не обернулся, когда дверь открылась. В комнату вошел его слуга в сопровождении двух лакеев: один из них внес его дорожную сумку, а другой поставил на туалетный столик золоченый канделябр. Шилд тут же прошел от окна к камину и уставился вниз, на тлеющие поленья. Лакей задернул шторы на окнах и бесшумно удалился. Джапп, камердинер, принялся распаковывать дорожную сумку. Выложил на кровать вечерний фрак, темно-красные бархатные панталоны и флорентийский жилет. Сэр Тристрам пошевелил поленья на решетке ногой, обутой в высокий сапог. Джапп искоса взглянул на него, пытаясь понять, почему это хозяин такой угрюмый.

– Желаете пудру, сэр? – предложил он, ставя на туалетный стол пудреницу и помаду.

– Нет.

Джапп вздохнул. Он уже знал, что мистер Левенхэм в Дауер-Хаус. Вполне вероятно, что Красавчик заявится в Корт навестить своего кузена. И зная, как искусно слуга мистера Левенхэма делает прическу, Джапп затосковал. Его хозяин должен спуститься к обеду изящно завитым и напудренным. Однако он ничего не сказал, опустился на колени и стал снимать сапоги сэра Тристрама.

Полчаса спустя Шилд в сопровождении слуги лорда Левенхэма спустился, прошел через галерею и без доклада вошел в большую спальню.

Комната, отделанная дубовыми панелями и увешанная темно-красными портьерами, согревалась жарким пламенем камина. В канделябрах горело не менее пятидесяти свечей. В дальнем конце комнаты на небольшом возвышении стояла широкая кровать под балдахином. На ней, обложенный подушками, укрытый покрывалом из яркой парчи, в экзотическом халате и напудренном парике, без которого его никто никогда не видел, не считая слуги, возлежал старый Сильвестр, девятый барон Левенхэм.

Сэр Тристрам задержался у порога, ослепленный неожиданно ярким светом. При виде этого многоцветного великолепия сардоническая усмешка появилась на его суровом лице.

– Ваше смертное ложе, сэр?

Из-под балдахина послышался слабый, нетвердый голос:

– Да, это мое смертное ложе.

Сэр Тристрам прошел к возвышению. К нему протянулась немощная рука, на которой сиял огромный рубин. Он взял ее и стоял, не отпуская и глядя вниз, на пергаментное лицо двоюродного деда – с ястребиным носом, бескровными губами и глубоко запавшими блестящими глазами. Сильвестру было восемьдесят, но, даже умирая, он не расставался с париком и мушками, сжимая в левой руке табакерку и кружевной носовой платок.

Сильвестр встретил твердый взгляд внучатого племянника со злобным удовлетворением.

– Я рад, что вы приехали, – бросил он. Высвободив руку, он указал на кресло, стоящее на возвышении:

– Садитесь! – Затем старик открыл табакерку. – Когда я видел вас в последний раз? – размышлял он вслух, поднося к ноздре щепотку табака.

– Мне кажется, года два назад, – ответил Тристрам, чей профиль четко вырисовывался на фоне алого бархатного полога.

Сильвестр хмыкнул:

– А мы дружная семейка, не так ли? – Его светлость закрыл табакерку и вытер пальцы носовым платком. – И другой мой внучатый племянник тоже здесь, – отрывисто добавил он.

– Я слышал.

– Видели его?

– Нет.

– Еще увидите! А я не хочу…

– Почему? – Шилд сдвинул темные брови.

– Потому что не желаю! – откровенно ответил Сильвестр. – Красавчик Левенхэм! Я тоже был в свое время Красавчиком Левенхэмом, но разве я когда-нибудь позволял себе появиться на людях в зеленом камзоле и желтых панталонах?

– Скорее всего нет, – осторожно предположил Шилд.

– Проклятый сладкоречивый тип! – воскликнул Сильвестр. – Он мне никогда не нравился. Впрочем, и его отец тоже. Мать его страдала от меланхолии. Все ее раздражали. Поэтому и попросила меня отдать ей Дауер-Хаус.

– Она его и получила, – сухо заметил Шилд.

– Конечно получила! – раздраженно проворчал Сильвестр, прикрыв глаза и погрузившись в воспоминания о былых днях. Стук полена, выпавшего из камина, вернул пожилого джентльмена к действительности. Он снова открыл глаза: – Я уже говорил, зачем пригласил вас?

Сэр Тристрам встал и прошел к камину, чтобы вернуть на место дымящееся полено. Он ничего не отвечал, пока поправлял огонь, а потом произнес холодным, безразличным тоном:

– Вы писали, что договорились о моей женитьбе на вашей внучке.

Проницательные глаза Сильвестра блеснули.

– И это вам не очень-то нравится, да?

– Не очень, – подтвердил Шилд, возвращаясь на возвышение.

– Но это хорошая партия! – заметил Сильвестр. – Я завещаю ей большую часть моего состояния. Вы же знаете, она наполовину француженка, и ее представления о браке схожи с вашими. У вас будет своя жизнь. У нее своя. Она совсем не такая, как ее мать.

– Я никогда не знал ее матери!

– Она была просто дура! – заявил Сильвестр. – Никогда не подумал бы, что моя дочь может быть такой. Сбежать с этим пустышкой-французом! Как его чертово имя?

– Де Вобан.

– Да, Видам де Вобан. Я уже забыл, когда он умер. Мария умерла три года назад, а я через год поехал в Париж, как мне кажется, но, может, память меня подводит.

– Чуть больше чем через год, сэр.

– Это было после… – Он немного замялся, а потом резко сказал: – После того самого дела с Людовиком. Я решил, что Франция стала слишком опасным местом для моей внучки, и, видит бог, я был прав! Сколько времени прошло с тех пор, как они отправили своего короля на гильотину? Чуть больше месяца? Поверьте мне, Тристрам, не пройдет и года, королева пойдет той же дорожкой. Я рад, что меня там нет и мне не придется увидеть ее конец. А как очаровательна она была, как очаровательна! Но вы не можете помнить! Двадцать лет назад все мы, поклонники королевы, носили ее любимые цвета. Все было под цвет волос королевы – атлас, ленты, туфли. А теперь… – Его губы скривились в усмешке. – Мой внучатый племянник носит зеленый камзол, желтые панталоны и какую-то идиотскую шляпу, похожую на сахарную голову! – Он поднял брови и добавил: – Но парень – все еще мой наследник!

Сэр Тристрам ничего не ответил на замечание, прозвучавшее для него почти как вызов. Сильвестр еще раз втянул носом табак и насмешливо бросил:

– Он бы женился на Эстаси, если бы мог. Но он ей не нравится. – Потеребив в руках табакерку, старик продолжал: – Как бы то ни было, но я бы хотел, прежде чем умру, видеть ее замужем за вами, Тристрам.

– Но почему?

– Потому что больше никого нет! – честно ответил Сильвестр. – Это, конечно, моя ошибка. Мне следовало бы позаботиться о ней – взять ее в Лондон. Все дело в том, что мне никто не нравится, кроме самого себя. За последние три года я был в Лондоне всего два раза. Но теперь уже слишком поздно думать об этом. Я умираю, и – будь я проклят! – настало время позаботиться о внучке! Я хочу оставить ей почти все! Да и вам пришло время подумать о женитьбе!

– Я уже думал об этом.

Сильвестр бросил на него острый взгляд:

– Вы влюблены?

– Нет, – ответил Шилд с каменным лицом.

– Если вы все еще занимаетесь телячьими нежностями, то вы просто дурак! – проворчал старик. – Я уже забыл правила игры, да и едва ли когда-нибудь их знал, но теперь все это меня не интересует! Я предлагаю вам брак по расчету.

– А она… понимает это?

– Как же ей не понять? Она же француженка!

Сэр Тристрам снова спустился с возвышения и прошел к камину. Сильвестр молча наблюдал за ним, затем, не дождавшись никакой реакции, поинтересовался сам:

– Ну, что скажете? И помните, что вы – последний в роду!

– Я знаю. У меня было намерение жениться.

– Есть кто-нибудь на примете?

– Нет.

– Тогда вы женитесь на Эстаси! – решил Сильвестр. – Потяните за шнурок звонка!

Сэр Тристрам повиновался:

– Это ваша предсмертная воля, Сильвестр?

– Я едва ли проживу еще неделю, – признался старик. – Сердце и тяжелая жизнь, Тристрам. Не делайте слишком уж грустное лицо на моих похоронах. Восьмидесяти лет вполне достаточно для каждого человека, к тому же двадцать из них я страдал подагрой. – И, заметив слугу, входящего в комнату, приказал: – Пошли ко мне мадемуазель.

– Вы берете на себя большую ответственность, – заметил сэр Тристрам, как только слуга вышел.

Сильвестр откинулся на подушки и закрыл глаза. Было видно, что он теряет силы, но, когда его веки снова приоткрылись, во взгляде светились ум и живость.

– Вы бы не приехали сюда, мой дорогой Тристрам, если бы уже не приняли решение!

Сэр Тристрам чуть улыбнулся и уставился на пылающий в камине огонь.

Прошло немного времени, и дверь снова отворилась. В комнату вошла мадемуазель де Вобан, и сэр Тристрам встал, учтиво поклонившись и взглянув на нее из-под насупленных бровей.

Да, эта девушка – истинная француженка и ни в коей мере не относится к тому типу женщин, которые ему нравились. У нее были блестящие черные волосы, уложенные по последней моде, и такие темные глаза, что трудно угадать, черные они или темно-карие. Невысокого роста, с отличной фигурой, она держалась очень независимо. Девушка приостановилась в дверях, увидев сэра Тристрама, перехватила его взгляд и в ответ задержала на нем свой.

Сильвестр дал им время оценить друг друга, а затем сказал:

– Подойдите сюда, мое дитя. И вы, Тристрам.

Живость, с которой его внучка повиновалась приглашению, выдавала ее покорность, совершенно несопоставимую с той решительностью, если не сказать – своенравием, что были написаны на ее хорошеньком личике. Она грациозно пробежала через всю комнату, сделав реверанс Тристраму, прежде чем вступить на возвышение. Сэр Тристрам прошел к кровати более степенно и, хмурясь, перевел взгляд на старика. Сильвестр протянул левую руку Эстаси:

– Позвольте мне представить вам, дитя мое, вашего кузена Тристрама.

– Вашего покорного кузена, – галантно уточнил Шилд.

– Для меня большое счастье познакомиться с кузеном, – чопорно ответила Эстаси. У нее был легкий, не лишенный приятности французский акцент.

– Я немного устал, – признался Сильвестр, – иначе я дал бы вам время узнать друг друга поближе. А теперь пусть все будет так, как получится, – цинично добавил он. – Если вы хотите, Юстасия, получить официальное предложение, Тристрам, без сомнения, сделает его вам – после обеда.

– Я не хочу официального предложения, – ответила мадемуазель де Вобан. – Для меня это совершенно несущественно. Но мое имя – Эстаси – и это очень хорошее имя, – а вовсе не Ю-ста-си-я! Я даже выговорить его не могу и нахожу просто безобразным.

Эта речь, произнесенная твердым и хладнокровным топом, заставила сэра Тристрама бросить на юную леди вопросительный взгляд.

– Надеюсь, мне будет позволено называть вас Эстаси, кузина?

– Конечно, думаю, это будет удобно, – ответила Эстаси, подарив ему блестящую улыбку.

– Ей восемнадцать, – перебил внучку Сильвестр. – А сколько вам?

– Тридцать один, – ответил сэр Тристрам.

– Хм-м! – протянул Сильвестр. – Прекрасный возраст!

– Для чего? – поинтересовалась Эстаси.

– Для того чтобы жениться, мисс! Эстаси бросила на деда задумчивый взгляд, но воздержалась от дальнейших замечаний.

– Теперь вы можете спуститься вниз к обеду, – сказал Сильвестр. – Я сожалею, что не смогу разделить с вами трапезу. Но я уверен, что замечательное вино, которое Порсон подаст, позволит вам преодолеть скованность, если она возникнет между вами.

– Вы все предусмотрели, сэр, – заметил Шилд. – Так пойдемте, кузина?

Эстаси, которая вовсе не страдала стеснительностью, выразила свое согласие, сделала еще один реверанс дедушке и в сопровождении сэра Тристрама отправилась в столовую.

Дворецкий посадил их по разные стороны огромного стола, на что они молча согласились, хотя вести разговор на таком расстоянии было затруднительно. Стол был роскошно сервирован, блюда прекрасно приготовлены, но все это длилось слишком долго. Сэр Тристрам отметил про себя, что его предполагаемая невеста отличается незаурядным аппетитом, и в первые же пять минут обнаружил, что она обладает даром безыскусной речи, так непохожей на то, что ему приходилось обычно слышать в лондонских гостиных. И уж совсем поразили сэра Тристрама ее слова:

– А жаль, что вы такой темноволосый, потому что мне вообще не правятся брюнеты. Ну что ж, придется привыкать.

– Благодарю вас, – только и ответил задетый Шилд.

– Если бы дедушка оставил меня во Франции, то я вышла бы замуж за герцога, – заявила Эстаси. – Мой дядя, в настоящее время наместник епископа, определенно собирался это осуществить.

– Скорее всего, вы попали бы под гильотину, – ответил на это сэр Тристрам, в душе ужаснувшись такой перспективе.

– Да, это верно, – согласилась Эстаси. – Мы часто говорили об этом – моя кузина Генриетта и я. Мы даже представляли, как взойдем на нее, – гордо, без плача, разумеется, только будем немного бледны. Генриетта хотела бы взойти на эшафот при полном параде, но, думаю, только потому, что ее придворный туалет был из желтого атласа. Генриетта считала, что он ей очень идет, хотя на самом деле это было вовсе не так! Я думаю, что молодым на гильотину надо надевать только белое и ничего не держать в руках, кроме разве что носового платка. Вы не согласны со мной?

– Не думаю, что имеет какое-либо значение, во что человек одет, если его ведут на эшафот, – ответил сэр Тристрам.

Эстаси с изумлением взглянула на собеседника:

– Вы так думаете? Но… Представьте: молодую девушку везут в телеге для осужденных на казнь, бледную, одетую во все белое, но ничего не боящуюся… Неужели вам не стало бы жаль ее?

– Мне было бы жаль любого, кого везут в телеге для осужденных на казнь, какого бы возраста или пола они ни были, и уж совершенно независимо от того, как они одеты, – перебил ее сэр Тристрам.

Во взгляде Эстаси читалось явное неодобрение.

– В моей телеге не должно быть никаких других людей, – изрекла ома.

«Все возражения на эту тему будут бесполезными», – подумал сэр Тристрам, воздержавшись от каких-либо слов.

– Вот француз, – продолжала Эстаси, – сразу бы меня понял!

– Но я не француз, – возразил сэр Тристрам.

– Са se voit! [1]1
  Само собой разумеется! (фр.)


[Закрыть] – сказала она.

Сэр Тристрам взял себе с блюда бараньи отбивные и огурцы.

– Люди, с которыми я встречалась в Англии, – продолжила Эстаси после короткого молчания, – считали очень романтичным, что я спаслась от террора.

Она как будто призывала его также считать это романтичным, но сэру Тристраму было известно, что Сильвестр ездил в Париж задолго до Начала террора и увез внучку из Франции совершенно обычным способом.

– Да, в самом деле, – только и заметил он.

– Я знаю семьи, которые сбежали из Парижа в повозке со свеклой, – восхищенно рассказывала Эстаси, – а солдаты протыкали эту cвеклу штыками.

– Надеюсь, они не проткнули штыками никого из этой семьи?

– Нет, но они легко могли бы это сделать! Вы совсем не понимаете, что такое сейчас Париж. Все живут в страхе! Опасно даже выйти за дверь.

– Какое это облегчение для вас – оказаться в Суссексе.

Она остановила взор больших глаз на его лице и разочарованно произнесла:

– Так вы не любите волнующих вещей, mon cousin? [2]2
  Мой кузен (фр.)


[Закрыть]

– Я не люблю революций, если вы это имеете в виду.

– Ах нет! Зато столько романтики и приключений!

Он улыбнулся:

– Может быть, и мне это нравилось, когда мне было восемнадцать.

Наступило неловкое молчание.

– Дедушка сказал, что вы будете мне очень хорошим мужем, – спокойно произнесла Эстаси.

Захваченный врасплох, Шилд вежливо ответил:

– Я приложу все усилия для этого, кузина.

– Надеюсь, – сказала Эстаси, с неодобрением рассматривая блюдо с тарталетками из чернослива, – что так и будет. Вы представляетесь мне хорошим мужем!

– В самом деле?! – воскликнул задетый ее тоном сэр Тристрам. – Мне жаль, но я не могу ответить комплиментом на комплимент, сказав, что вы кажетесь мне хорошей женой.

Легкая грусть на лице Эстаси тут же исчезла. Она озорно улыбнулась:

– О да! Вы правы: едва ли я стану хорошей женой! Но как вы считаете, я красива?

– Очень, – честно ответил Шилд упавшим голосом.

– Да, вот и я так думаю! – согласилась Эстаси. – Полагаю, в Лондоне я могла бы иметь большой успех, потому что выгляжу совсем не так, как англичанка. Я заметила, что английские мужчины относятся к иностранкам с большим вниманием.

– К несчастью, – откомментировал сэр Тристрам, – в Лондоне уже столько французских эмигрантов, что едва ли вы сможете там стать достаточно заметной персоной.

– Я теперь вспомнила! – воскликнула Эстаси. – Вы вообще не любите женщин!

В который раз с досадой ощутив у себя за спиной присутствие лакея, сэр Тристрам бросил взгляд на пустую тарелку кузины и поднялся из-за стола.

– Лучше пройдем в гостиную, – предложил он. – Едва ли здесь подходящее место, чтобы обсуждать… э-э… такие дела!

Эстаси, которая, вероятно, относилась к лакеям как к предметам мебели, удивленно оглянулась, но без возражений согласилась покинуть столовую. Они прошествовали в гостиную, и она выпалила, едва дверь успела за ними закрыться:

– Скажите, вы против нашей женитьбы?

– Моя дорогая кузина, не знаю, кто вам сказал, что мне не нравятся женщины. Это большое преувеличение.

– Да, но вы все же возражаете?

– Если бы я был против этого брака, меня бы здесь не было.

– В самом деле? Но ведь каждый должен делать то, что ему скажет дедушка!

– Вовсе не каждый, – возразил Шилд. – Сильвестр, тем не менее, знает, что…

– Вы не должны называть своего двоюродного дедушку Сильвестром! – перебила его Эстаси. – Это совсем неуважительно!

– Мое дорогое дитя, во всем мире в течение последних сорока лет его называют Сильвестром.

– О! – с сомнением воскликнула Эстаси. Она опустилась на софу, обитую атласом в голубую и золотую полоску, сложила руки и выжидательно посмотрела на своего будущего мужа.

Этот открытый, бесхитростный взгляд показался ему сейчас несколько смущенным, и он ободряюще произнес:

– В этой ситуации есть некоторое неудобство, кузина, и, увы, я не тот, кто мог бы его устранить. Вы должны простить мне, если я показался вам немного бесчувственным. Сильвестр устраивает этот брак по расчету, и у нас нет времени узнать друг друга поближе – прежде чем мы пойдем к алтарю.

– Во Франции никогда не знакомят с человеком, с которым предстоит обручиться, потому что до свадьбы не разрешается даже говорить с ним наедине!

– Было бы абсурдно притворяться, будто кто-то из нас ощущает по отношению к другому какое-то чувство, которое бывает у обрученных пар, но… – решил продолжить сэр Тристрам.

– О да, я тоже так думаю! – откровенно призналась Эстаси, перебив его в который раз.

– И тем не менее, – настойчиво говорил сэр Тристрам, – я знаю, что именно такие браки часто оказываются счастливыми. Вы обвинили меня в том, что я плохо отношусь к женщинам, но поверьте мне…

– Я же ясно вижу, что вы не любите женщин, – перебила Эстаси. – И спрашиваю себя: почему вы все же хотите жениться?

Сэр Тристрам немного поколебался, а потом ответил напрямик:

– Может быть, если бы я имел брата, то не стал бы жениться, но я последний в роду и не могу допустить, чтобы он угас, когда я умру. Мне повезет, если вы согласитесь стать моей женой. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы у вас не было причин сожалеть об этом. Могу я сказать Сильвестру, что мы согласны соединить наши руки?

– Qu' importe? [3]3
  А что за нужда? (фр.)


[Закрыть] Это его приказ, он и так знает, что мы поженимся. Как вы думаете, мы будем счастливы?

– Надеюсь, кузина.

– Да, но должна вам признаться, что вы вовсе не тот тип мужчины, за которого я хотела бы выйти замуж. Это очень печально! Я думала, что в Англии мужчина может влюбиться и жениться по собственному выбору. А теперь я вижу, что здесь все так же, как и во Франции.

– Вы определенно слишком молоды, чтобы выходить замуж, но, когда Сильвестр умрет, вы останетесь одна и можете попасть в довольно затруднительную ситуацию.

– Вот это совершенно верно, – кивнула Эстаси. – Я хорошо это обдумала. И скажу вам, наш брак будет не так уж плох, если у меня будет дом и, может быть, любовник.

– Может быть – кто?! – вскричал Шилд так, что она вздрогнула.

– Во Франции считается comme il faut [4]4
  Соответствующий правилам светского приличия (фр.)


[Закрыть] даже модным – иметь любовника после свадьбы, – объяснила она, ничуть не смутившись.

– А в Англии это не считается ни comme il faut, ни модным.

– Vraiment? [5]5
  В самом деле? (фр.)


[Закрыть] Я ведь не знаю, какие обычаи в Англии, но, если вы уверяете, что это не модно, у меня не будет любовника! А дом в городе у меня будет?

– Не думаю, что вы понимаете, о чем говорите, кузина, – сказал сэр Тристрам с некоторым облегчением. – У меня дом в Беркшире, и я надеюсь, что со временем вы полюбите его – так же, как я. Но могу снять вам дом и в городе – на сезон, если вы захотите.

Эстаси уже была готова ответить ему, что именно этого она и хочет, как дверь открылась и дворецкий доложил о прибытии мистера Левенхэма. Девушка замолкла на половине фразы и пробормотала уже чуть слышно:

– Уж лучше я выйду замуж за вас, чем за него!

Не придав особого значения ее словам, сэр Тристрам укоризненно нахмурился в ее сторону и вышел вперед, чтобы поприветствовать своего кузена.

Красавчик Левенхэм, всего на два года моложе Шилда, совсем не походил на него. Сэр Тристрам был высокий, худой мужчина, смуглый, с резкими чертами лица, лишенный всякого изящества. Красавчик же имел невысокий рост, был скорее строен, чем худощав, с приятными чертами лица. И что самое главное – он был очень грациозен. Трудно придумать что-либо более совершенное, чем кудри его напудренного парика и покрой его коричневого фрака и панталон. На нем был жилет, расшитый серебром и золотом, и чулки бледнейшего розового оттенка; в белоснежных складках галстука сверкал бриллиант, у колен красовались банты, а длинные белые пальцы рук были унизаны кольцами. В одной руке он держал табакерку и надушенный носовой платок, а в другой – изящный лорнет, лепта от которого была перекинута через шею. Он внимательно рассмотрел в лорнет своих родственников, чуть улыбнулся и произнес мягким голосом:

– Ах, Тристрам! – после чего, отпустив лорнет, протянул ему руку. – Здравствуй, мой дорогой друг!

Сэр Тристрам ответил на рукопожатие:

– Здравствуйте, Бэзил! Давненько мы не виделись!

– Но, мой дорогой Тристрам, что поделаешь, если вы похоронили себя в Беркшире! Эстаси!.. – Он подошел к кузине и склонился над ее рукой с непередаваемой грацией. – Так вы уже познакомились с Тристрамом?

– Да, – ответила Эстаси. – Мы уже помолвлены.

Красавчик приподнял брови и улыбнулся:

– О-ля-ля! Так быстро? Это Сильвестр устроил все? Вы оба очень послушны, но уверены ли вы, что все будет хорошо?

– Я лишь надеюсь на это, – живо отозвался Тристрам.

– Ну, уж если вы договорились, то должен вас предупредить, Эстаси, он очень решительный мужчина, может быть, даже слишком. Я никак не предполагал, что вы оба окажетесь настолько сговорчивыми. Сильвестр просто чудовищен, абсолютно чудовищен! Трудно поверить, что он на самом деле умирает. Мир без Сильвестра! Да это просто невозможно!

– Это будет действительно странно, – холодно заметил Шилд.

Эстаси с пренебрежением взглянула на Красавчика:

– А мне кажется странным, что вы станете лордом Левенхэмом, очень странным!

Воцарилось молчание. Красавчик как-то по-особенному взглянул на сэра Тристрама, а потом сказал:

– Ах! Да, но, видите ли, я не стану лордом Левенхэмом. Мой дорогой Тристрам, пожалуйста, я прошу вас, попробуйте мой табак и выскажите свое мнение о нем. Я добавил в свою старую смесь немного макубы. Ну как, я был прав?

– Не мне судить об этом, – ответил Шилд, беря щепотку. – Но он кажется мне довольно хорошим.

Эстаси нахмурилась:

– Но я не понимаю! Почему вы не станете лордом Левенхэмом?

Красавчик галантно повернулся к ней:

– Да, Эстаси, я ведь не внук Сильвестра, а всего только его внучатый племянник.

– Но если нет внука, то наследником становитесь вы?

– Совершенно верно, но дело в том, что внук существует, дорогая кузина. Вы не знали этого?

– Конечно, я знаю, что был Людовик, но ведь он мертв!

– Кто вам сказал, что Людовик мертв? – строго спросил Шилд, глядя на нее из-под насупленных бровей.

Эстаси развела руками:

– Да дедушка, естественно! И очень интересно, почему он так упорно не желает, чтобы о внуке говорили в его присутствии. Это несомненно какая-то тайна, и, как я думаю, очень романтичная.

– Здесь вовсе нет никакой тайны, – возразил Шилд. – И уж конечно, никакой романтики! Людовик – необузданный молодой человек, который имел глупость ввязаться в ряд приключений с убийствами. В конце концов ему пришлось бежать из страны.

– Убийства! – воскликнула Эстаси. – Вы хотите сказать, что он убил кого-то на дуэли?

– Нет. Не на дуэли.

– Но, Тристрам, – спокойно заметил Красавчик, – вы не должны забывать, что Людовик – именно тот человек, который, по общему мнению, застрелил Мэтью Планкетта. Я лично никогда в это не верил и не верю до сих пор.

– Очень любезно с вашей стороны, но все обстоятельства говорят за это, – возразил Шилд. – Я услышал выстрел, когда убили Планкетта, не более чем через десять минут после того, как расстался с Людовиком.

– А я, – произнес Красавчик, лениво протирая свой лорнет, – предпочитаю верить тому, что сказал сам Людовик: это был выстрел по сове.

– Выстрелил и промахнулся! – подчеркнул Шилд. – Кузен, я сам видел, как Людовик попадал в туза на игральной карте с двадцати ярдов.

– Это всем известно, Тристрам, но в ту ночь, я думаю, Людовик был не совсем трезв. Верно?

Эстаси с нетерпением прихлопнула в ладоши:

– Но скажите же мне! Что он натворил, мой кузен Людовик?

Красавчик отбросил от кисти кружевные манжеты и запустил указательный и большой пальцы в табакерку.

– Ну, Тристрам, – сказал он, расплываясь в ослепительной улыбке. – Вы знаете об этом деле больше меня. Расскажите нам!

– Это не очень-то приятная история, кузина, – ответил Шилд. – Вы действительно хотите выслушать ее?

– Да, хочу. Я считаю, что мой кузен Людовик – самый романтичный член этой семьи! – ответила Эстаси.

– О да, романтичный, – подхватил сэр Тристрам, пожимая плечами.

Красавчик поиграл табакеркой.

– Романтичный? – с задумчивым видом переспросил он. – Нет, Эстаси, не думаю, что Людовик был романтичным. Немного безрассудным – может быть. Он был игрок – и несчастье подстерегало его. Однажды он проиграл очень большую сумму денег в «Кокосовой пальме» человеку, который жил в Форт-Хаус. Это не далее двух миль отсюда.

– Но в Форт-Хаус никто не живет, – перебила его Эстаси.

– Это теперь, – согласился Красавчик. – А три года назад там жил сэр Мэтью Планкетт. Но когда его убили в лесу Лонгшоу, вдова уехала оттуда.

– И что, вы хотите сказать, мой кузен Людовик убил его?

– Это, моя дорогая кузина, спорный вопрос!

– Но почему он убил? Не потому же, что проиграл ему деньги! Это не такое уж важное дело! Разве только – он был совершенно разорен?

– О, вовсе нет! Он проиграл ему большую сумму, и сэр Мэтью, будучи персоной, скажем так, с плохими манерами, потребовал залог, прежде чем они продолжат игру. Конечно, не стоило вообще садиться играть с такими людьми, но наш несчастный Людовик всегда был упрямым! Они играли в пикет, и оба немного выпили. Людовик снял с пальца кольцо и передал его сэру Мэтью Планкетту в качестве залога – с тем чтобы потом его выкупить, разумеется. Это было очень старинное кольцо-талисман, перешедшее к Людовику от матери, а та происходила из гораздо более древнего рода, чем наш.

– Пожалуйста, расскажите мне, что это за кольцо-талисман! – Глаза Эстаси разгорелись.

– Просто золотое кольцо с выгравированными на нем фигурками. Считалось, что эти знаки имеют магическое значение. По старинному преданию, они защищали владельца кольца от любой беды. Более того, это была фамильная ценность. Я не знаю ее настоящей стоимости. Тристрам, вы разбираетесь в таких вещах – и, кстати, должны показать свою коллекцию Эстаси. Так какова же была цена того кольца?

– Не знаю, – коротко ответил Шилд. – Оно было очень старинное, быть может, бесценное.

– Он был таким безрассудным, наш бедный Людовик! – вздохнул Красавчик. – Мне кажется, его нельзя было остановить. Верно, Тристрам?

– Да.

Эстаси повернулась к Шилду:

– Но вы ведь были там, Тристрам?

– Да, я там был.

– Видите ли, никто, даже Тристрам, не мог бы сдержать Людовика, когда он бывал в таком настроении… – объяснил Красавчик. – Он заложил кольцо и продолжал проигрывать. Сэр Мэтью, который, к прискорбию, отличался отсутствием такта, ушел из «Кокосовой пальмы» с кольцом на пальце. Чтобы выкупить его, Людовику пришлось пойти к евреям – то есть к ростовщикам, моя дорогая!