Текст книги "Умирающий пациент в психотерапии: Желания. Сновидения. Индивидуация"

Джой Шаверен
Умирающий пациент в психотерапии. Желания. Сновидения. Индивидуация

Утверждено редакционно-издательским советом Института Практической Психологии и Психоанализа в качестве учебного пособия Научно-редакционная подготовка издания осуществлена сотрудниками кафедры аналитической психологии К.Г. Юнга и ректором ИППиП Е.А. Спиркиной

Печатается с разрешения издательства Полгрейв Макмиллан. Все права защищены. Любое использование материалов данной книги полностью или частично без разрешения правообладателя запрещается.

© «Когито-Центр», перевод на русский язык, оформление, 2006

© Joy Schaverien, 2002

* * *

Посвящается памяти Хаймана Шаверена (1910–1999)

«Жизнь, подобно снаряду, летящему к своей цели, заканчивается смертью».

(Jung, 1935b, р. 408)

Те, кто, подобно мне, поддерживают умирающего, знают, как много мы получаем в дар простым принятием на себя обязательства участвовать в финальном событии человеческой жизни.

(de Hennezel, 1997, р. 131)

Перечень сновидений

1. Золотое яйцо, январь, первый год

2. Сон о зубе, март, первый год

3. Грабитель, апрель, первый год

4. Язык, апрель, первый год

5. Настольный теннис и дерево, май, первый год

6. Крепость и нисхождение, май, первый год

7. Яйца, июль, первый год

8. Ссора с матерью, июль, первый год

9. Мужская обстановка и проверка, октябрь, первый год

10. Сон о быке, ноябрь, первый год

11. Сон о жирафе, ноябрь, первый год

12. Беседа о сексе с матерью, декабрь, первый год

13. Опасность, декабрь, первый год

14. Странствие, январь, второй год

15. Проверка, январь, второй год

16. Территориальный спор, январь, второй год

17. Злаки и дитя, январь, второй год

18. Поездка на машине на гору, январь, второй год

19. Заталкивание человека в яму, январь, второй год

20. Заглохшая машина, февраль, второй год

21. Гололедица на дорогах, февраль, второй год

22. Возрождение, февраль, второй год

23. Фрэнк Тайсон, февраль, второй год

24. Утрата вещей, март, второй год

25. Потеря проездных документов, март, второй год

26. Охота и рыбалка, май, второй год

27. Разрыв лимфатических узлов, сентябрь, второй год

28. Изобретатель «этого», декабрь, второй год

29. Такси, декабрь, второй год

30. Белая круглая кровать, апрель, третий год

Предисловие

Некоторые из тех людей, которые встречаются на нашем жизненном пути, как-то по особому задевают нас, внося в нашу жизнь определенное разнообразие. Встреча с ними порою способна изменить нашу жизнь, но иногда это просто мимоходом брошенное замечание или жест, оставившие яркий след в нашей памяти. Так же и в работе психотерапевта. Нам предоставлено право встречаться с людьми в переходные моменты их жизни, когда они ищут помощи, попав в тяжелую ситуацию. Мы в некоторой степени участвуем в их путешествии по жизни и какое-то время идем с ними параллельным курсом. Затем неизбежно расстаемся, изменившись в той или иной степени в результате возникших отношений. Когда же человек, обратившийся за помощью, сталкивается с опасной для жизни болезнью, то основное внимание сосредотачивается именно на ней. Так было и с Джеймсом. Он вошел в мой врачебный кабинет и мою жизнь и тотчас произвел на меня сильное впечатление. А к моменту его смерти, наступившей два с половиной года спустя, мы оба в значительной степени изменились благодаря нашей встрече. В этой книге рассказывается не только о завершающем этапе его жизненного пути, но и о моем путешествии в компании с ним и о том, чему я научилась за это время.

Джой Шаверен

Благодарности

Эта книга посвящается памяти «Джеймса». Хотя я не имею права открыть его истинное имя, я признательна ему за то, что он позволил мне идти некоторое время с ним рядом по жизни и написать о нем. Я благодарна его семье за разрешение на издание этих материалов.

В процессе анализа, на котором и основывается эта книга, очень важной для меня была поддержка, оказанная У. Колманом, Ш.Финлей, К.Киллик и Э.Сэмюэлсом. Однако процесс написания книги является индивидуальным делом. И хотя многие люди оказали мне помощь в написании этой книги, я беру на себя полную ответственность за все ее содержание. Предоставив мне грант, Фонд Омега дал мне самое ценное для автора преимущество – время. Я признательна Р. Голдстайну за его веру в этот проект и А. Каунт, чуткому и проницательному редактору, ответственному за выпуск в издательстве Полгрейв Макмиллан. Я благодарна Т. Далли, Р. Пападопулос, П. Пиклз и безымянному рецензенту издательства Полгрейв за их замечания о предпоследних вариантах. Кроме того, выражаю свою признательность Джейн Шаверен и Питеру Вильсону за внимательное прочтение рукописи и сделанные замечания, а также за помощь на всех последующих стадиях работы над книгой. Особую признательность я выражаю Д. Вильсону и Г. Вильсон.

Джой Шаверен

Определение терминов

Термины, которыми обозначаются участники анализа, психотерапии или консультирования, отражают тонкости профессиональной работы.

Анализанд: лицо, являющееся объектом психоанализа.

Пациент: лицо, получающее медицинскую помощь или обратившееся за ее получением. Происходит от среднеанглийского слова, которое пришло из французского через латынь: patient – «страдающий» (от глагола pati).

Клиент: лицо или организация, пользующиеся услугами юриста или другого квалифицированного специалиста, или компании. Этот термин вначале обозначал лицо, которое находится под защитой или покровительством другого лица (Новый оксфордский словарь английского языка).

Термин «анализанд» наиболее подходит для нашего случая, но при этом звучит очень тяжеловесно, поэтому я использую его попеременно с термином «пациент». «Пациент» означает страдающее лицо и больше соответствует толкованию, предложенному в глубинной психологии, чем термин «клиент».

Термин «аналитик» – сокращение от психоаналитик (юнгианский термин) – также используется поочередно с термином «психотерапевт».

Введение

Эта книга предназначена в первую очередь для специалистов: аналитиков, психотерапевтов и консультантов, работающих с пациентами, которые столкнулись с опасной для жизни болезнью, а также для специалистов, работающих в сфере паллиативной медицины. В то же время книга представляет интерес и для более широкого круга читателей – психотерапевтов и консультантов, занимающихся построением психотерапевтического процесса и изучением эротического переноса. Обычного читателя, которого не оставляют равнодушным рассматриваемые здесь проблемы, может заинтересовать возможность заглянуть в конфиденциальный мир кабинета аналитика. Этот читатель может пропустить теоретические главы и прочесть описание самого процесса анализа.

Я собираюсь разъяснить цели и методы психотерапии и показать, что процесс, названный Юнгом индивидуацией, длится до конца жизни. В центре рассказа находится человек, проживший большую часть жизни в психологической изоляции. Этот человек, которому я дала псевдоним Джеймс, разрешил мне написать о нем. На самом деле он, возможно, сам написал бы свою историю, если бы прожил дольше. Некоторые фрагменты этой истории были придуманы в интересах соблюдения конфиденциальности. Имена, обстоятельства и место действия были замаскированы, но это не искажает психологической подлинности и цели рассказа. Цель состоит в том, чтобы прояснить некоторые общетеоретические положения и показать значимость границ аналитической ситуации для сохранения терапевтических отношений. Если такие границы удается установить, то это помогает освободить ранее блокированный психологический потенциал.

Процесс усложняется, когда пациент неожиданно сталкивается с опасной для жизни болезнью. Путь такой болезни совершенно непредсказуем, поэтому рамки аналитического процесса должны меняться. Посещения в больнице и на дому не соответствуют формальной аналитической структуре, но могут оказаться необходимыми для проведения дальнейшей психотерапии. Поэтому аналитическая работа с тяжело больным сопряжена с определенными трудностями.

Смерть и возрождение часто используются в качестве метафор при проведении терапевтического процесса. В глубинной психологии символическая смерть одной части самости понимается как предвестие рождения нового аспекта. Однако когда в течение длительного анализа или психотерапии у пациента развивается неизлечимая болезнь, смерть перестает быть простой метафорой и становится конкретной реальностью. Изменяется представление об исходе, и тогда может произойти спонтанное ускорение процесса индивидуации, а при приближении смерти этот процесс становится еще более интенсивным. Таким образом, бросается вызов существованию психотерапевтических границ и возникает необходимость внимательного наблюдения за контрпереносом.

Исследование единичного случая

В книгах и статьях, написанных с целью проиллюстрировать какой-либо аспект психоаналитической и психотерапевтической теории, обычно приводятся краткие эпизоды из различных историй болезни. В этой книге история болезни, из которой приводятся краткие эпизоды, всего одна. Изучение единичного случая является принятым в психотерапии методом исследования (McLeod, 1994, 2000). Оно дает преимущество непрерывности, проясняя наши общетеоретические положения в последовательном рассказе. Сначала раскрываются начальные этапы анализа, затем анализ углубляется по мере того, как начинает доминировать эротический перенос во всем его многообразии, затем происходит постепенное осознание процесса сепарации/дифференциации и отделение его от бессознательного состояния. Порядок глав соответствует хронологической последовательности изложения материала, а описание сновидений – порядку их появления. Таким образом, становится различимой некоторая схема, так как осознание одной темы приводит к осознанию другой. В этом заключается преимущество подробного описания кратких эпизодов единичного случая, а не отдельных частей различных аналитических сессий.

Внутренний и внешний мир

Описание анализа или психотерапии отражает историю внутреннего мира человека, однако анализ, несмотря на его конфиденциальный характер, протекает не в безвоздушном пространстве. Анализ происходит на границе внутреннего и внешнего мира, личного и общественного. Психоаналитическая теория базируется на идее о том, что формы межличностных отношений возникают под воздействием самых ранних впечатлений. Освоенные в детском или младенческом возрасте, эти формы бессознательно повторяются во взрослой жизни. Цель психотерапии заключается в том, чтобы довести эти ранние формы до сознательного уровня пациента и таким образом предоставить ему возможность иного способа бытия в мире. Личное внимание аналитика и конфиденциальность обстановки способствуют осознанию связи мать – ребенок. Поэтому благодаря выявлению ранних форм взаимоотношений в процессе терапевтического взаимодействия анализ часто характеризуется регрессией.

При описании истоков зарождения таких отношений вина зачастую возлагается на родителей или воспитателей, но в описанном мною случае это не входило в мои намерения. Поэтому прошу читателей помнить о том, что родители, появляющиеся в этом рассказе, являются не реальными людьми, а их представлением во внутреннем мире рассматриваемого взрослого. Члены семьи и близкие друзья, занимающие главное место в его внутреннем мире, являются и самыми близкими реальными людьми в его жизни. Они живут в памяти и воображении. Однако представление внутреннего мира не отражает объективной истины.

При переживании одного и того же события у нас с вами могут возникать совершенно разные типы его восприятия. Так же обстоит дело и с воспоминаниями детства.

Родители, к примеру, могут узнать, к своему удивлению, что их ребенок был травмирован событием, которое они воспринимали как положительное. Однако интерес в анализе представляет точка зрения ребенка, ныне взрослого, а не объективная картина ситуации. По этому поводу Юнг писал следующее:

Бессознательная творческая сила… скрывается в образах. Поэтому, читая: «его мать была плохой», – мы должны перевести эту фразу как «сын не способен отделить свое либидо от имаго матери; но он страдает от противодействия, так как связан с матерью» (Jung, 1956, p. 222).

Освобождение этой творческой силы и является центральной темой нашей книги. Распутывание связей между прошлым и настоящим предполагает беседу с посторонним (аналитиком) о событиях личной и интимной жизни. Важно помнить, что в жизни анализанда аналитик является и реальным, и нереальным лицом. На какое-то время может показаться, что аналитик играет для пациента очень важную роль, однако перестановка элементов внутреннего мира и реинтеграция проекций в сферу личности приводят к изменению ситуации и, в конечном счете, аналитик утрачивает свое важное значение. Я надеюсь показать, что, не отдаляя человека от семьи, психотерапия, в конечном счете, содействует углублению отношений пациента с реальными, окружающими их людьми.

В этом отношении у читателя могут возникнуть вопросы, касающиеся подробных сведений о реальной семье Джеймса и его развитии на ранних этапах жизни. Однако по причинам конфиденциальности мы оставим их без ответа. Таким образом, хотя данная история изложена достаточно подробно, следует учитывать, что она представляет собой гипотезу аналитика – версию событий, происходящих в рамках аналитического процесса.

Контрперенос

Контрперенос является техническим термином для обозначения реакции аналитика на аналитическую ситуацию в целом (Little, 1950; Heimann, 1949). Описательные главы этой книги отражают мои мысли и чувства. В них излагается ход изучения не только конкретного случая в обычном смысле, но и конкретного случая аналитика в процессе работы. Запись моих впечатлений, когда я занималась Джеймсом, позволяет выявить мыслительные процессы, конфликты и дилеммы, с которыми постоянно приходится сталкиваться аналитику. Это вовсе не тот холодный и бесчеловечный процесс, который в карикатурном виде изображается в средствах массовой информации. Аналитик каждый день ведет борьбу со своими эмоциональными реакциями и оценивает в каждой конкретной ситуации, что является правильным или этичным. Конечно, это служит основой для всестороннего учебного анализа, так как помогает аналитику отличать свои паттерны от паттернов пациента. Внимательное рассмотрение глубоко личных аспектов мыслительного процесса самого аналитика свидетельствует о том, что контрперенос является неотъемлемой частью аналитического метода.

Рамки аналитической сессии определяют глубину психологического процесса, поэтому метод самого аналитика остается скрытым от глаз пациента. Причины этого раскроются в ходе нашего рассказа. Например, обсуждение эмоций аналитика могло бы отвлечь читателя от истории пациента, а возможно, и обременить его проблемами здоровья аналитика. Более того, подобная информация может показаться соблазнительной, так как вселяет надежду на более глубокую личную вовлеченность, чем это позволяет ситуация или этика. И даже в этом случае стереотип аналитика как зеркала, которое только отражает то, что проецируется на него, является чрезмерным упрощением. Зеркало дает только холодное фиксированное отражение и, хотя в некоторые моменты именно таким представляется аналитический метод, отражает далеко не всю картину. Анализ представляет собой сложный процесс, требующий специальных знаний, умений и навыков. В то же время он относится к той сфере человеческой деятельности, которая требует проявления человеческих качеств аналитика.

Использование пациента в сексуальных целях или другие формы злоупотребления полномочиями получили слишком широкое распространение. Подобные действия, осуществляемые в рамках аналитического процесса, стали предметом обсуждения в средствах массовой информации и комитетах по профессиональной этике. Поэтому важно проводить различие между мыслью и деянием. Хотя сильные эмоции и могут проявляться пациентом в процессе психотерапии, использование их аналитиком означало бы злоупотребление служебным положением. Так обстоит дело даже в том случае, когда пациент, по всей видимости, хочет вступить в более близкие отношения с аналитиком. Отсюда необходимость сознательного контроля контрпереноса и тщательного соблюдения рамок аналитического процесса.

Желание

В книге нет философских рассуждений о природе желания и связях между смертью и желанием, рассмотренных в работе Доллимора (Dollimor, 1998). В отличие от моей предыдущей книги «Желание и женщина-терапевт» (Desire and the Female Therapist), здесь отсутствует феминистский анализ предмета желания. Строго говоря, указанное в подзаголовке желание относится к тому желанию, которое проявляется в клинической практике. Хотя оно в явном виде и не рассматривается, оно составляет тему, которая прослеживается в обсуждении динамики переноса и контрпереноса и проявляется в сновидениях пациента.

Сновидения

Сновидения играют центральную роль в описательной части анализа и подробно обсуждаются в главах 4, 5 и 6. Интерпретация этих сновидений основывается на понимании, достигнутом в момент их предъявления. Однако при повторном рассмотрении сновидений, сделанном для того, чтобы включить их в книгу, возникло их более глубокое понимание. Последовательность сновидений может поначалу показаться трудно объяснимой. Однако они, подобно картинам, рассматриваемым в ретроспективе, могут выявлять парадоксально хаотическую логику психики. Описание сновидений дается курсивом. Описание ассоциаций, возникших у пациента и аналитика, – обычным шрифтом.

Как уже было сказано, эта книга включает теоретические и описательные главы. Большинство описательных глав охватывает примерно трехмесячный период, расчлененный перерывами в анализе. Читатель может сам решить, как читать книгу. Обычный читатель может пропустить теорию и прочесть лишь описательные главы. Он может начать со второй главы, пропустить первую, четвертую и седьмую главы и закончить семнадцатой главой. Первая глава содержит обзор литературы по проблемам психотерапевтической работы с умирающим пациентом. В четвертой главе обсуждается теория сновидений, а в седьмой – перенос и контрперенос. В заключительной (восемнадцатой) главе приводятся некоторые общие соображения для психотерапевтов, работающих с пациентами, столкнувшимися с неизлечимой болезнью. Кроме того, книга затрагивает ряд практических проблем, связанных с супервизией и гонораром. В заключение хочу выразить надежду, что книга поднимет вопросы для дальнейшего исследования в этой области.

Часть I
Терапевтическая связь

1
Психотерапия умирающего пациента

Наша психика… не остается равнодушной к умиранию индивида. На это же указывает и побуждение навести порядок во всех незаконченных делах (Jung, 1935b, p. 411).

Эта книга преследует двоякую цель: разъяснение психологического подхода к смерти и умиранию и дальнейшее развитие понимания смысла и цели динамики эротического переноса и контрпереноса, начатого в книге «Желание и женщина-терапевт» (Schaverien, 1995). Эти темы исследуются посредством наблюдения за терапевтическими отношениями, в которых главное место занимают вопросы границ вмешательства терапевта, возникающие в психотерапии, когда смерть осознается не как далекая перспектива, а как неизбежная близкая реальность. Хотя книга в основном посвящена психотерапии, омраченной постоянным осознанием смерти, в ней, по существу, речь идет о любви, жизни и жизнестойкости. В этой главе приводится обзор литературы по проблемам психотерапевтической работы с людьми, лицом к лицу столкнувшимися со смертью; при этом особое внимание уделяется проблеме границ этой работы.

Центральное место в аналитической психологии занимает понятие индивидуации. Это процесс психологического развития, который длится всю жизнь. Индивидуация представляет собой «процесс дифференциации… целью которого является развитие отдельной личности» (Jung, 1913, p. 448). Когда все обстоит благополучно, мы редко осознаем благополучие, но если путь индивидуации оказывается заблокированным, задачей глубинной психологии становится освобождение этого потенциала. В рамках аналитического процесса создаются условия, в которых ранее непризнанные или неосознанные элементы психики становятся осознанными. Эти элементы постепенно и незаметно интегрируются в сферу личности, и тогда формируется ощущение самостоятельности, которое позволяет индивиду более полно ощутить, что он играет активную роль в своей жизни. Когда, в разгар этого процесса, у пациента обнаруживается опасная для жизни болезнь, вся аналитическая деятельность меняет русло. Поскольку угроза близкой смерти реально осознается, процесс становится более интенсивным и сопротивление может уменьшиться.

В своей частной практике психотерапевтам, аналитикам и консультантам приходится все чаще встречаться с людьми, зараженными ВИЧ-инфекцией, больными раком и другими опасными для жизни болезнями. В сложившихся психотерапевтических отношениях обнаружение опасной для жизни болезни может оказать сильное воздействие как на аналитика, так и на пациента. Хотя аналитик имеет в своем распоряжении много аналогичных примеров, эта ситуация существенно отличается от работы в таком учреждении, как больница или хоспис, клиентами которого являются неизлечимо больные люди. В отличие от коллег, занимающихся паллиативным лечением, аналитик в своей частной практике не выбирает этого направления работы, скорее работа сама выбирает его.

Работа с умирающим не просто ставит некоторую техническую проблему, а выдвигает подобные проблемы на первый план. Психотерапевту, столкнувшемуся с общечеловеческими чувствами перед лицом смерти, обычные рамки аналитической работы могут показаться весьма сковывающими, и тогда он может поставить под сомнение правомерность традиционного способа работы. При каждой терапевтической встрече психотерапевт немного меняется, но не в такой степени, как пациент, которому грозит близкая смерть. Работа с умирающим пациентом требует от психотерапевта необыкновенной отдачи; она предъявляет очень строгие требования и предусматривает применение гибкого подхода. Психическая болезнь не остается в предписанных границах, и рамки аналитического процесса должны быть изменены для включения в них фактора ухудшения здоровья пациента. Как и все изменения в аналитическом процессе, эти изменения нуждаются в сознательном рассмотрении. Терапевту очень важно учесть значение произошедших изменений, как реальное, так и воспринимаемое, для того чтобы приспособиться к измененному состоянию пациента. Однако в литературе почти не обсуждаются внутренние конфликты, которые такая ситуация вызывает в психотерапевте.

При работе с человеком, живущим с диагнозом неизлечимой болезни, аналитик неизбежно вовлекается в каждодневные переживания пациента, связанные с надеждой, страхом и сомнениями по поводу течения этого заболевания, и на последних стадиях анализ происходит при полном знании того, что исходом будет смерть. Это необычная ситуация, и связанный с ней материал необходимо обрабатывать по возможности в рамках динамики терапевтических отношений. В этой ситуации, быть может, в большей степени, чем в любой другой, внимание к материалу внутреннего мира опосредуется сознанием реальности внешней ситуации. Это приводит к вопросу о том, что может рассматриваться как психотерапевтическое вмешательство, когда пациенту осталось жить ограниченное время. Психотерапевты, столкнувшиеся в своей работе с умирающим пациентом, могут вполне обоснованно сетовать на то, что этот вопрос не рассматривался в их обучении, так как он относится к одной из тех областей, которые вызывают мало интереса, пока эта тема, нередко сама собой, не возникает во врачебном кабинете. Этого вопроса, как и рассуждений о самой смерти, стараются избегать, пока не настает день, когда такое рассмотрение становится неизбежным.

Когда возникает угроза надвигающейся смерти, может произойти констелляция связи перенос – контрперенос в особенно интенсивной форме (Schaverien, 1999a). Пациент и аналитик как бы оказываются в плену у могучего архетипического состояния, вызванного надвигающейся смертью. Растения перед увяданием разбрасывают семена в последнем усилии возрождения, словно креативный процесс на последних стадиях жизни интенсифицируется. И, похоже, что-то внутри пациента аналогичным образом бессознательно реагирует на критическую ситуацию. Жизненная сила, по-видимому, усиливается, процесс индивидуации ускоряется, и психика, движимая бессознательным пониманием неминуемого конца жизни, изменяет порядок приоритетов. Нечто похожее наблюдала и Гордон (Gordon, 1971), когда устанавливала связь между креативным процессом и умиранием в своем подробном исследовании символических аспектов смерти и возрождения в различных культурах. Точно так же, проводя анализ пожилой пациентки, Вартон (Wharton, 1996, p. 36) была «поражена стремлением по-настоящему жить, когда приближалась смерть». Файнсилвер (Feinsilver, 1998), работавшая с женщиной, анализ которой продолжался до дня, предшествовавшего ее смерти, пишет, что в течение последних месяцев «она вступила в… стадию замечательной мобилизации проблем переноса наряду с поразительной способностью анализировать то, что произошло» (там же, р. 1146). Очевидно, эта интенсификация процесса – не такое уж редкое явление, и она может отчасти объяснить то особое положение, которое обретают некоторые такие пациенты в рабочей жизни их аналитиков.

Центральное место в этой книге занимает один пример, который, очевидно, не является уникальным. Я наблюдала аналогичные переживания и у своих коллег, и, по-видимому, те, кто взялся писать о психотерапевтической работе с умирающим, были глубоко тронуты этими переживаниями. Не все смертельно больные люди вызывали у аналитика подобные сильные чувства, но некоторые из них, – возможно, те, которые нуждались в компенсации непрожитых аспектов жизни, – по-видимому, вовлекли аналитика в почти непреодолимый процесс.

Психотерапевт – человек, подверженный аффектам, и поэтому при описании такой работы было бы лицемерием это скрывать. Аутентичная передача переживаний неизбежно требует определенной степени саморазоблачения. Известную сторону мотивации аналитика в работе отражает архетип раненого целителя, необходимость исцеления раненой части его собственной психики (Guggenbuhl-Craig, 1971; Samuels, 1985a; Sedgwick, 1994). Особую актуальность этому аспекту придает неизлечимая болезнь. Психотерапевт, по-настоящему вовлеченный в этот процесс, обязан прямо взглянуть в лицо неизбежности своей смерти. Этот взгляд в сторону вечности может не только вызвать у аналитика усиление идентификации с пациентом, но и пробудить в нем другие едва различимые чувства: сомнения в своей компетентности или бессознательное неприятие скорой утраты пациента.

Упомянутая ситуация, как никакая другая, раскрывает аналитику ограниченность его опыта. В психотерапии существует момент, когда пациент отправляется физически и психологически в то место, куда, независимо от глубины проводимого анализа, психотерапевту еще предстоит отправиться. Работа с умирающим пациентом вызывает у аналитика мысли о том, что однажды он тоже пойдет этим путем. Это может вызвать у психотерапевта благоговейный ужас, и тогда в энергетическом дисбалансе терапевтической связи может произойти едва различимый сдвиг. Описывая потери, переживаемые людьми в преклонном возрасте, Хаббак (Hubback, 1996) предостерегает от автоматической идеализации пожилых пациентов и приписывания им статуса мудрецов по причине их преклонного возраста. Такие же сложные чувства могут вызывать и смертельно больные молодые люди. Благодаря силе, приписываемой «особому» положению этих молодых людей, их тоже идеализируют или боятся.

Смерть или болезнь аналитика

Завершение анализа очень часто рассматривается в терминах символической смерти, однако при вмешательстве действительной смерти необходимо учитывать ее вполне реальные последствия и символические аспекты. Хотя главной темой этой книги является болезнь пациентов, аналитики тоже иногда могут серьезно заболеть. Эта ситуация описана в трогательном рассказе Хайнес (Haynes, 1996) о скоропостижной смерти ее аналитика. Будучи сама аналитиком, она изложила впечатления от этой смерти с точки зрения анализанда и аналитика. Хайнес описала свои личные переживания по поводу происшедшего и некоторые профессиональные вопросы, поставленные в связи с ее собственной аналитической практикой. Известно, что актуальным на начальной стадии завершения терапии становится материал, который ранее отвергался или вытеснялся. Но в случае скоропостижной смерти аналитика этот процесс прерывается.

Иначе обстоит дело в тех случаях, когда аналитик или пациент тяжело заболевают, и тогда осознание близости смерти может дать возможность пройти стадию завершения терапии. Файнсилвер (Feinsilver, 1998) мужественно описывает эту ситуацию с позиции аналитика. При рецидиве своего рака Файнсилвер решил, что для его пациентов будет лучше узнать правду о его положении. Более того, он считал, что «нормальные терапевтические процессы усиливаются благодаря тому, что пациент тоже знает об опасной для жизни болезни аналитика» (там же, р. 132). Далее он писал, что одно из преимуществ его болезни заключается в том, что она заставила его острее осознать свои жизненные приоритеты. Это мнение, по-видимому, подтверждает точку зрения, что перспектива близкой смерти мобилизует психику. Интенсивность жизни действительно возрастает, когда независимо от того, по какую сторону кушетки мы окажемся, мы сталкиваемся с нашими худшими опасениями, наиболее остро проявляющимися в аналитической ситуации.

Социальные подходы к смерти

Социологическое исследование Янга и Каллена (Young and Cullen, 1996) дает картину отношения людей к смерти и умиранию в конце двадцатого столетия. С регулярными интервалами ученые проводили опросы группы людей, проживающих в Ист-Энде Лондона, которым был поставлен диагноз «рак», с целью исследования отношения умирающих людей к своей смерти. Авторы также исследовали тех людей, которые ухаживали за больными, и установили, что независимо от того, кем были эти люди – членами семьи, соседями или специалистами, – они часто выполняли огромную работу за очень маленькое вознаграждение. По предположению авторов, это обусловлено тем обстоятельством, что перед лицом смерти другого человека мы сталкиваемся с нашей собственной смертью. Исследователи пишут:

Смерть отражает общий опыт, который заставляет всех членов рода человеческого почувствовать их общие связи и общечеловеческую природу. Присутствие смерти, при всем ее ужасе и чувстве горечи… может вызвать мистическое чувство единения с другими людьми, которое выходит за пределы тела и самости (там же, p. 201).

Здесь нашел отражение очевидный парадокс ужасной нормальности смерти, с которой сталкиваются сиделки и те, кто понес тяжелую утрату. Несколько личных рассказов о впечатлениях от умирания было написано близкими родственниками умерших или людьми, столкнувшимися со смертью. Философская монография психотерапевта Уилбера (Wilber, 1991) была способом примирения с болезнью и последовавшей за ней смертью его жены. Ее слова дополняют его слова, так что читатель может понять переживания больной и того, кто за ней ухаживал. В последние время в прессе появилось несколько статей, которые явились свидетельством возросшего интереса западного общества к ранее запретной теме. Быть может, эти статьи отразили изменение отношения общества к смерти и умиранию. Во время неизлечимой болезни своего отца Моррисон (Morrison, 1993) взялся написать его биографию. Портрет отважного, неистового, властного и неординарного человека, описанный ребенком, чье детство пришлось на пятидесятые годы, отражает торжество жизни со всеми ее несовершенствами. Моррисон открыто описывает свои наблюдения за тем, как они с отцом постепенно менялись ролями по мере медленного ухода отца из жизни. Сила становилась бессилием, и это так характерно для упадка жизни.