Текст книги "Умирающий пациент в психотерапии: Желания. Сновидения. Индивидуация"

Это обстоятельство неизбежно затронуло контрперенос и осложнило мою уже сильную привязанность к Джеймсу. Если бы я рассказала Джеймсу об этих связях, это удовлетворило бы мою потребность, но не его. Когда аналитик как человек вовлекается подобным образом в ситуацию, может возникнуть соблазн нарушения аналитических границ. В такой ситуации заключается потенциальная возможность сексуального отреагирования. Здесь таилась привлекательность, и, возможно, было соблазнительным раскрыть реальные интимные связи при возникновении интимности в пределах терапевтических границ. Синхронно развивавшиеся события наших жизней, рассмотренные в ретроспективе, привели к определенному результату: они влекли меня к Джеймсу и позволили мне воспринимать его как мужчину вне стен моего кабинета.

В этой главе я собиралась передать ощущение значимого эротического вовлечения аналитика и изложила это на примере конкретного анализа. С самого начала имело место несомненное совпадение, и анализ начался с глубоких уровней. Возникла реальная взаимная привязанность, сформировавшая определенную связь, которая впоследствии помогала поддерживать отношения в ситуациях, способных привести к разрыву. По прошествии первых трех месяцев, до постановки диагноза по поводу рака, который наложил определенный отпечаток на весь последующий анализ, процесс индивидуации и терапевтическая связь хорошо укоренились. Положительные и отрицательные чувства были выражены и начали осознаваться.

Более того, положительный контрперенос – моя любовь к Джеймсу – стал служить дополнительной цели сразу после диагностирования неизлечимой болезни: он позволил мне сопровождать Джеймса в пути, который в противном случае мог бы оказаться трудным.

3
Дом и школа-интернат: интимность и изгнание

Множество наших воспоминаний благодаря дому обретают жилище. Но если бы дом был более детально продуман, если бы в нем были подвал и чердак, укромные уголки и коридоры, наши воспоминания обрели бы прибежище с более четкими очертаниями. Всю нашу жизнь мы возвращаемся к ним в наших видениях. И психоаналитик поэтому должен обращать свое внимание на эту простую локализацию наших воспоминаний (Bachelard, 1964, p. 8).

Размышление Башляра о доме как хранилище воспоминаний и ощущении места позволяет осмыслить значимость его образа, возникающего в психике. Люди нуждаются в убежище, и инстинкт создания безопасности, теплоты, домашнего очага действует вне зависимости от того, что служит убежищем, – пещера или дворец. Стремление создавать убежище существует даже в условиях физической депривации. Само слово «беженец» означает, что обретение крова над головой является первичной потребностью людей. И, вероятно, поэтому дом часто фигурирует в сновидениях, картинах и воображаемом мире как бессознательное отображение состояния психики. «Дом – наш уголок мира, наше первое мироздание, реальный космос во всех значениях этого слова» (Bachelard, 1964, p. 4).

Дом может символизировать пространства, заселенные обитателями психической жизни и олицетворяющие обыденную жизнь. Если на какое-то время человек, так сказать, «обретает дом», то в психике у него возникает образ безопасного места, и этот образ продолжает существовать в моменты кризиса как эмоциональное прибежище. «Находясь в самом доме, семейной гостиной, мечтающий о прибежище видит в своих грезах лачугу, родное гнездо, укромные уголки, где он хотел бы спрятаться» (там же, p. 30).

Дом – это архетипический образ, метафора для обозначения психологического ощущения или чувства дома или бездомности.

Заселение

В процессе анализа скоро становится ясно, что людям без надежного жилища не хватает внутреннего прибежища. Это связано не столько с реальными домами, сколько с ощущением «пребывания дома», исходящим от первого человека, который заботился о ребенке в годы его младенчества и детства. Ранняя психологическая или физическая покинутость оставляет шрам, который сразу проявляется в переносе. Это наблюдение является общим для анализа, но чтобы проиллюстрировать его суть, я вернусь к нашей центральной истории. Значение переезда Джеймса в свой собственный дом было связано со значением этого дома в его психике. Поэтому нам придется вновь возвращаться к некоторым темам его анализа, которые были рассмотрены во второй главе.

Напомним, что когда Джеймс был маленьким мальчиком, его отправили в школу-интернат. Стало ясно, что это событие он пережил как оставление. В результате до восьми лет дом был для Джеймса желанным и достаточно идеализированным образом его существования. Его воспоминания о большом родовом доме чередовались с воспоминаниями, связанными с холодным суровым интернатом. Вот слова бывшего ученика закрытого привилегированного учебного завдения для мальчиков, приведенные в книге Даффелла:

Интернаты не способны сформировать характер или сделать из ребенка мужчину. Они разрушают душу ребенка и заменяют ее броней, внутри которой таятся чувства страха, одиночества и отчужденности (Duffell, 2000, p. 31).

Эти слова характеризуют прожитую Джеймсом жизнь. Закрывшись броней от страданий, причиняемых отношениями с окружающими людьми, Джеймс скрывал свою истинную самость в защитном куполе, который, по его словам, позволял сохранять расстояние между ним и другими. Его внутренний конфликт отчасти был обусловлен напряжением между ранимым ребенком и охваченным чувством мести взрослым человеком. Неспособный заселиться в доме, сохранившемся в его памяти, Джеймс отвернулся от своей самости.

Необитаемый дом может обветшать, но при заселении он может восстановиться и ожить. Джеймс идентифицировал себя с героем романа «Граф Монтекристо». Герой романа после многих лет страданий и изоляции в одиночной тюремной камере возвращается в родной город, но теперь его обстоятельства изменились – он является обладателем несметных богатств. Граф не может открыто пользоваться богатством, но он использует свое могущество, чтобы по очереди отомстить тем, кто его предал. Жажда мести часто встречается в психологии тех, кто вынес тяготы жизни в интернате. Однако ностальгическая привязанность Джеймса к домам, где он когда-то жил, связывала его со здоровой частью его личности. Следующее описание ночного преображения дома, в котором никто не жил много лет, из романа «Граф Монтекристо» резонирует с вовлечением Джеймса в анализ:

Этот дом, который накануне вечером казался печальным и угрюмым… пробудился от долгого сна, как спящая красавица в лесу, ожил, запел и расцвел подобно тем домам, которые мы любим и в которых мы оставляем часть нашей души, когда вынуждены покинуть их (Dumas, 1844 [1990], p. 628–629).

В реальной жизни такое преображение крайне редко происходит за одну ночь. Оно представляет собой постепенный процесс, который длится многие месяцы или даже годы и, если воспользоваться нашей метафорой, похож на заселение человеческой психики. Анализ обеспечивает возможность преображения. Разжигая пламя эроса, перенос пробуждает давно вытесненные желания и полузабытые воспоминания о прежних домах или состояниях эмоциональной бездомности. Поэтому в анализе вновь посещаются и восстанавливаются метафорические дома, где мы «оставили часть души».

Перенос и кабинет аналитика

Дом может служить и метафорой для обозначения кабинета аналитика. При вступлении в анализ пациенты входят в пространство, отделенное от отвлекающих факторов повседневной жизни и предназначенное для имагинального мира. Границы психотерапии позволяют аналитику встать вместе с пациентом на путь открытий. Пятьдесят минут времени и пристального внимания аналитика посвящаются этому единственному человеку, его воззрениям на мир и жизненным переживаниям. Если продолжить метафору Башляра, то все выглядит так, будто кабинет открывается или закрывается тогда, когда исследуется содержимое чердаков и подвалов скрытых воспоминаний человека. В определенном смысле человек пробирается через сокровища и внушающие ужас предметы, лежавшие сокрытыми от посторонних глаз много лет. Содержимое психологических чердаков и подвалов отличается от содержимого реальных чердаков и подвалов и в то же время похоже на него.

С точки зрения аналитика, кабинет преображается, когда кто-либо переступает через его порог. При этом на пространство кабинета воздействует прошлая история человека, который пребывает в этом пространстве в течение 50 минут. Войдя, каждый человек выражает свои ожидания относительно того, как он будет воспринят домом. Порог кабинета может пробудить надежду у одного человека и вызвать тревогу у другого. При этом может возникнуть атмосфера близости, которая преображает кабинет в уютный домашний очаг, или атмосфера сдержанности и безразличия, вызывающая леденящее душу чувство. У одного человека, входящего в кабинет, может пробудиться чувство ужаса, связанное с каким-либо прошлым травматическим событием. У другого человека может возникнуть чувство покинутости, некогда забытое, но теперь возрожденное посредством отыгрывания, и тогда кабинет будет казаться ему огромной пещерой. Аналитик – временный хранитель дома, он держит в своих руках нити смысла и связанности.

Перенос

Перенос тронул Джеймса за живое, и он быстро перебрался в аналитический дом. Ожили конфликтующие чувства, лежавшие в основе его страха перед страданиями реальной жизни. Вопрос Джеймса о том, хорошо ли обогревается мой кабинет во время снегопада, позволил выявить его бессознательное желание обрести теплую уютную среду. Впоследствии, как мы увидим, в кабинете отыгрывались и многие другие стороны его психики. Аналитический дом постоянно изменяется, он никогда не остается статичным.

Нормальное бессознательное чувствует себя как дома в любом месте, и психоанализ прибегает к помощи грубо и вероломно вытесненного бессознательного. Но психоанализ не оставляет человека в покое, а приводит его в движение. Он призывает человека покинуть обитель бессознательного, отважиться на жизнь, полную приключений и опасностей, выйти за свои пределы (Bachelard, 1964, p. 10).

Анализ действительно привел Джеймса в движение, призвав его «выйти за свои пределы», покинуть место изгнания и войти в общество. Теперь, когда в качестве свидетеля у него был аналитик, Джеймс словно впервые стал рассказывать историю своей жизни, и отнесся к этому очень серьезно. Выяснилось, что часть его жизни все еще оставалась потерянной в огромном учебном заведении, куда он был сослан в восьмилетнем возрасте. Огромное ощущение утраты ожило в настоящем, когда благодаря переносу Джеймсу раскрылись глубины, остававшиеся многие годы скрытыми от него. В течение первых трех месяцев терапевтическая связь стала «самой крепкой в его жизни». Эта привязанность сразу вызвала отзвук связи мать – ребенок. В результате возникла взаимная привязанность, что и не удивительно. Как пишет Башляр: «В действительности не существует отталкивающей интимности. Все сферы интимности отмечены печатью привлекательности. Сутью их существования является благополучие» (там же, p. 12). Постоянной темой были близость и дистанцированность. Поскольку воспоминания, связанные с матерью, стали осознанными, выяснилось, что Джеймс все еще был связан какой-то нитью с матерью его ранних лет.

Постепенно выяснилось и значение, которое Джеймс придавал своему продолжающемуся проживанию с родителями в их доме.

Дом и перенос

Каждый из нас тогда должен говорить о своих путях, перекрестках и придорожных скамейках: каждый из нас должен составить топографическую карту своих утраченных полей и лугов (там же, p. 11).

В воображении и фантазиях Джеймса возникали дома, упоминавшиеся в его рассказе о своей жизни. Люди исчезали из жизни Джеймса, но дома его детства оставались постоянными, и воспоминания о них вызывали у него острую тоску. Интимность во внутреннем мире Джеймса символизировали дома, а не люди. Однако, если не считать короткого времени брака Джеймса, он никогда не чувствовал себя дома. Проблема заключалась в том, что дома в воспоминаниях Джеймса были необыкновенно величественными. Любовь Джеймса к этим прекрасным домам ярко выразилась в его рассказах о том, как ребенком он играл на просторных приусадебных участках. Именно там, как выяснилось, он «оставил часть своей души». Дома, казалось, символизировали материнскую защиту и пристанище, его место в мире. Таким образом, дом, в котором вырос Джеймс, стал символом матери, по которой он остро тосковал.

Когда Джеймс был мальчиком, самые большие дома во французском городе, где он жил, казались ему маленькими, и он удивлялся, как люди могли в них жить. Такова была точка зрения благополучного в финансовом отношении ребенка. Однако вопреки общепринятому мнению богатство не всегда является благом. Когда в силу изменившихся обстоятельств дом в Великобритании был продан, Джеймс испытал чувство опустошенности. Он был лишен ожидаемого положения в обществе, что было воспринято им как коварное предательство. Когда Джеймс вступил в жизнь, он не сумел привязаться к месту, не похожему на обетованную землю его детства. Психологически он не был готов к тому, чтобы зарабатывать на жизнь или поселиться в обычном доме, но его желания более не соответствовали реальной ситуации. Любое местожительство, к которому Джеймс теперь мог реалистически стремиться, бледнело перед великолепием домов его детства.

Поскольку Джеймс оказался не способным принять что-либо меньшего масштаба, все казалось ему безнадежным и, в конечном счете, он сдался воображаемой жизни в ущерб самой жизни. В связи с этим он иногда впадал в депрессию, иногда его охватывала ярость.

Изгнание и школа-интернат

Первые места уединения, места уединения детства оставляют неизгладимую печать на некоторых душах. Вся жизнь таких людей охвачена поэтической мечтательностью, той мечтательностью, которая знает цену одиночества (Bachelard, 1960, p. 90).

Для взрослого человека, отданного в возрасте шести, семи или восьми лет в школу-интернат, уединение, к которому он может вернуться, редко бывает предметом поэтической мечтательности. Школа-интернат продолжает оставаться для ребенка скорее местом уединенной покинутости. Жесткие правила такого учреждения ставят ребенка в положение изгнанника. И всегда после этого в поисках безопасного места человек стремится туда, откуда он пришел. Джеймс вернулся домой на каникулы, но не смог никому рассказать о своем горе. Его физическая потребность в убежище была удовлетворена, но даже находясь рядом с другими людьми, он не мог по-настоящему общаться с ними. Ощущение изгнания сохранялось и в его взрослой жизни; Джеймс задержался в точке покинутости. Лакан (Lacan, 1977, p. 62) упоминает об этом тогда, когда пишет о «центробежном устремлении», возвращении в место покинутости. Это бессознательное повторяющееся устремление представляет собой постоянный поиск с целью исправления внезапно разрушенной жизни.

Трагедия заключается в том, что мать страдает не меньше ребенка, но ее поступки соответствуют ожиданиям британского классового общества. Даффелл описывает свои переживания в те дни, когда мать оставила его в школе-интернате:

В те дни никто не плакал – ни мать, ни ребенок. Слезы одиночества были непозволительны в присутствии других детей, но с этим можно было справиться в двух местах, где можно было хоть как-то уединиться, – под простынями или в туалетах. В моей школе, однако, туалеты были без дверей для предотвращения других в равной мере запрещенных действий (Duffell, 2000, p. 33).

Даффелл описывает трудность обсуждения этой травмы по причине общего предположения, что школа-интернат является привилегированным учебным заведением. Отправлять своих детей в школу-интернат могут только богатые, а это оказывает огромное общественное давление на так называемого «уцелевшего», который не должен протестовать. Рассказы в книге Даффелла выявляют две категории «уцелевших»: тех, кто продолжает существовать в рамках общественной системы и поступает на службу в армию, начинает работать в законодательной или банковской сфере, и тех, кто оказывается парализованным переживаниями и (обычно бессознательно) продолжает бороться с существующей системой. Джеймс относился к последней категории. Он был исключительно одарен и, казалось, предназначен для поступления в один из лучших университетов, но он не оправдал ожиданий. Благодаря одному яркому примеру мы пришли к пониманию бессознательной мотивации Джеймса к отказу от всех проектов, курсов обучения и работы, к которым он приступал в своей жизни. Будучи уже достаточно образованным человеком, он поступил на курсы и за выполнение одного задания получил высшую оценку. Реферат Джеймса оказал на преподавателя такое сильное впечатление, что он отыскал Джеймса, чтобы обсудить его. Джеймс отреагировал на его предложение тем, что разорвал реферат и покинул курсы, тем самым превратив свой успех в неудачу. До вступления в анализ Джеймс не понимал, почему он так резко реагировал. Бессознательно Джеймс, казалось, чувствовал, что успех, а следовательно, и реализация его потенциала привели бы к сговору с системой, которую он презирал.

Даффелл показывает, что типичным является и недоумение «уцелевших» по окончании школы-интерната по поводу своих парадоксальных реакций на мир. Один из них сказал следующее:

Я связываю мой изнурительный «страх перед неудачей» с тем, что от вас так много ожидают и вам не разрешают быть просто кем-либо другим. [Вместо того, чтобы поступать в университет] я страдал от какого-то паралича, избегал трудных проблем, был неспособен ни участвовать в конкурсных экзаменах, ни выполнить свое «обещание» (там же, p. 59).

Требования общественной жизни, наносящие ущерб внутреннему миру ребенка, оставляют печать на всей остальной жизни человека. Ребенок в школе-интернате оторван от домашнего очага и дома, от родителей, родных братьев и сестер, любимых животных и вещей, всего привычного и близкого. Когда он возвращается домой на каникулы, у него практически нет времени на то, чтобы почувствовать себя дома, потому что очень скоро снова приходится упаковывать вещи, так как начинается новый семестр (там же).

В рамках «простой локализации» [его] воспоминаний (Bachelard, 1964, p. 8), с описания которой начиналась эта глава, в сознании Джеймса присутствовал либо родительский дом/мать, которую он любил и потерял, либо одинокий образ холодной школы-интерната. В его памяти вместо ощущения прибежища сохранилась горечь утраты и оскорблений, от которых он страдал в чисто мужском учебном заведении. Там не было ни домашнего очага, ни укромного уголка, где можно было бы отдохнуть. В его жизни стало доминировать чувство безнадежности. Когда Джеймс был мальчиком, он чувствовал себя бессильным, неспособным изменить свою ситуацию. Когда Джеймс вырос, его ярость по поводу этих несправедливостей обратилась внутрь, и он по-прежнему чувствовал себя бессильным. Джеймс не осознавал, насколько он был разгневан, пока гнев не стал проявляться в переносе.

Выяснилось, что перерывы в анализе вызывали у Джеймса чувство покинутости, испытываемое им в конце каждого отпуска. Связанное с этим чувством ожидание, что глубокие привязанности могут причинить страдание и поэтому опасны, привели к разрыву всех его интимных связей. В условиях анализа это ожидание воспроизводилось в виде бессознательного страха, что терапевтическая связь будет нарушена перерывами. В результате сформировалось отвергающее и враждебное поведение. Наступил момент, когда анализ чуть не потерпел полную неудачу, что будет описано в восьмой главе. Во время анализа у Джеймса ожили давно угасшие надежды и мечты. Анализ как бы стал промежуточным домом для Джеймса, местом, где можно было испытать многие эмоции и погоревать о прошлых утратах и обидах. Важность значения домов достигла сознательного уровня, и Джеймс понял, что психологически он был бездомным, живя со своими родителями и притворяясь, что живет независимо от них. Джеймс постепенно признал, что этот образ жизни устарел и более не соответствовал его настоящей жизни. Таким образом, после жизни в эмоциональном изгнании появился проблеск надежды на некоторый сдвиг и возможность создания какой-то связи. Трагедия заключалась в том, что когда Джеймс начал эмоционально оживать, срок его жизни существенно сократился.

Дом и тело

Дом как жилище вызывает сильные спонтанные ассоциации с телом и мыслями человека (Circlot, 1962, p. 153).

Дом может служить метафорой для обозначения не только психики, но и тела. Телесная жизнь является одной из форм существования; тело является местом локализации самости. Это обнаруживается в случае тяжелой болезни какого-либо человека, так как в рассказах о доме всегда присутствует беспокойство о теле и ухудшении его состояния. Болезнь Джеймса прогрессировала, и беседа о том, что происходит с его домом или машиной, отражала растущее осознание им недолговечности телесного существования. Конкретная реальность физического мира превратилась в метафору для обозначения психологического, а психологическое – в метафору для обозначения физического.

За несколько месяцев до своей смерти Джеймс, наконец, смог найти для себя место, где можно было устроить жилище. Это, очевидно, было важной частью завершения его странствия по жизни. Анализ позволил ему найти психологическое жилище в себе, что, в свою очередь, позволило ему покинуть родительский дом и создать прочную независимую идентичность. Это был значимый аспект индивидуации Джеймса, но достичь его было нелегко, как будет показано в следующих главах.