Текст книги "Умирающий пациент в психотерапии: Желания. Сновидения. Индивидуация"

2
Выявление интимности: установление терапевтической связи

Наш дом – это наш уголок мира. Как уже не раз говорилось, это наше первое мироздание, настоящий космос в полном смысле этого слова. Если взглянуть на него поближе, то увидишь, что непритязательное жилище обладает красотой (Bachelard, 1964, p. 4).

Когда Джеймс лежал и умирал, он находился в своем доме, в светлой комнате, окруженный своими растениями и заботой домочадцев. Он был дома. Тогда я написала: «Джеймс обрел жилище. Он дома. Он говорит, что никогда в жизни не чувствовал себя более живым. Отчасти он приписывает это ощущение воздействию психотерапии». То обстоятельство, что он обрел жилище, отражает успешное завершение одного из основных направлений нашей совместной работы. Его тело обрело покой в доме, и если провести духовную параллель, это означает, что душа его тоже обрела жилище.

В этой главе описаны первые три месяца анализа Джеймса, знакомящие нас с психологической историей и представляющие возникшие проблемы, а также основные темы, которые будут развиваться по мере продвижения нашей совместной работы. В конце этого периода Джеймсу неожиданно был поставлен диагноз «рак легких». Цель этой главы заключается в том, чтобы передать значение анализа до постановки диагноза.

Джеймс был направлен для прохождения психотерапии врачом-терапевтом, и я впервые познакомилась с Джеймсом поздним декабрьским вечером. Накануне ночью он связался с Самаритянами, так как испытывал настолько сильное чувство обособленности и отчаянного одиночества, что самоубийство казалось ему неизбежным. (Самаритяне – основанная Чадом Варахом добровольная организация, которая предоставляет круглосуточную конфиденциальную телефонную связь лицам, намеревающимся совершить самоубийство.)

Несмотря на чувство безысходности, Джеймс поначалу неоднозначно относился к психотерапевтическому процессу. Это отчетливо прозвучало в нашем первом телефонном разговоре. Вначале он сообщил мне, что врач Х рекомендовала ему связаться со мной. Мы уже договорились о встрече, но тут Джеймс стал колебаться. Он не был уверен, сможет ли он прийти, поскольку не знал, можно ли ему вести машину, так как он принимал антидепрессанты, прописанные врачом Х, и не знал, сможет ли он взять машину родителей, чтобы добраться до моего врачебного кабинета. Он сказал, что должен позвонить врачу Х, чтобы спросить у нее, можно ли ему вести машину. Пять минут спустя он позвонил и сказал, что приедет в назначенное время.

Первая аналитическая консультация

После этого я ожидала, что ко мне придет молодой человек в возрасте немного старше двадцати лет, но, к моему удивлению, увидела стройного мужчину в возрасте около сорока пяти лет с густой шапкой вьющихся волос, тронутых сединой на висках. На нем была обычная одежда, а его произношение, свидетельствовавшее об образовании, полученном в привилегированной частной школе, контрастировало с его поведением. Вид его был довольно неопрятен и соответствовал ощущению депрессии и отчаяния, о котором он сообщил мне в процессе рассказа своей истории. Он сел в кресло, не обратив внимания на кушетку, и, не глядя на меня, стал быстро говорить.

Свою историю Джеймс рассказывал с большой выразительностью. Он был в разводе. Его бывшая жена и трое несовершеннолетних детей жили во Франции, на родине его жены и матери. Он описал чувство самоубийственной депрессии, которое преследовало его всю жизнь. Джеймс никогда не мог осесть в каком-либо месте, за исключением коротких лет его супружеской жизни. В то время у него был дом, но после распада брака, двенадцать лет тому назад, у него не было ни значимой связи, ни собственного места для проживания. Он жил у друзей, пока им не надоедало его присутствие, а затем с чувством обиды вновь селился у своих родителей. Постепенно стала проясняться связь этих событий с его психологическим состоянием. Когда Джеймс поддерживал взаимоотношения, он был обеспечен жильем, а при их распаде он не был способен «обрести жилище». Джеймс объяснил, что в период супружеской жизни он «бедром прилепился» к жене. Это указывало на определенный уровень регрессивной зависимости, которую он испытывал в рамках этих отношений, а также передавало некоторое ощущение формы поведения, которая должна была возникнуть при переносе. Он будто погрузился в сферу терапевтических отношений, которые, казалось, обещали перспективу обретения психологического дома.

В последнее время Джеймс жил в квартире, владельцем которой был его друг, находившийся в отъезде. Но Джеймс не мог оплатить счета и был вынужден съехать с квартиры. Хотя у него было достаточно денег, он испытывал чувство психологической блокированности, и поэтому не был способен выписать необходимые чеки. Аналогичным образом обстояло дело и с работой, которая шла наперекосяк, потому что, по его словам, он «мог наломать дров». Примером тому служила его последняя работа. Джеймс был принят в международную компанию на должность старшего руководителя и пользовался там уважением. Он был очень рад и удивлен тому, что ему удалось устроиться на работу в столь престижную фирму. Некоторое время все было хорошо. Однако его обязанности в компании были связаны с командировками за границу, и недавно ему пришлось заполнять некоторые документы. Джеймс столкнулся с таким же барьером, как и в случае оплаты счетов за жилье, т. е. оказался абсолютно неспособным совершить необходимые действия. Джеймс не мог признаться в своих затруднениях старшим коллегам, и его охватило чувство ужаса оттого, что его оплошность приведет к возбуждению судебного процесса в отношении компании и он будет осужден. В результате им овладела сильная тревога, затем его охватила подавленность, и он не смог вернуться к работе. Столкнувшись с этой ситуацией, Джеймс был вынужден вернуться в родительский дом.

Возвращаться в родительский дом Джеймсу было тяжело, и общаться с родителями он не хотел. Джеймс избегал родственников и товарищей по работе и ни с кем не говорил. Психологически парализованный, он залег в постель и вновь вернулся к подавленному состоянию, которое периодически возникало у него в течение большей части его взрослой жизни. Джеймс оказался полностью изолированным. Тогда он отправился на прием к своему терапевту, которая прописала ему антидепрессанты и направила его ко мне. В конце первой консультации он согласился посещать аналитические сессии два раза в неделю.

Хотя рак, диагностированный спустя три месяца, должно быть, уже развивался в его теле, никто не знал, что Джеймс был неизлечимо болен. Очевидно, отправляясь с кем-либо в аналитическое странствие, мы не можем угадать его направление (McDougall, 1995). И, конечно, ни я, ни Джеймс не могли предвидеть, что он умрет через два с половиной года.

В начале второй консультации амбивалентность Джеймса все еще оставалась очевидной. Он начал с выражения надежды, что сможет посетить несколько консультаций, получить некоторые рекомендации, а затем уйти. Однако когда я сказала, что описанные им на прошлой неделе проблемы едва ли можно разрешить за несколько быстротечных консультаций, он, по-видимому, испытал чувство облегчения. Несмотря на это, он рассказал еще об одном препятствии. Джеймс не прошел проверку на аппарате, диагностирующем алкогольное опьянение водителей, и ожидал решения полиции о его судебном преследовании. Поскольку его могли лишить водительских прав, ему, возможно, придется найти консультанта поближе к своему дому. Джеймс спросил: «Целесообразно ли менять терапевтов, если у нас с вами все обстоит благополучно?» Я ответила, что мы будем работать со всеми возникающими проблемами, но мне кажется, что он нуждается в безотлагательной терапии. И вновь, по-видимому, он испытал чувство облегчения. Казалось, он проверял надежность инвестирования в терапию и в то же время оставлял путь к отступлению.

Джеймс рассказал, что начал, но не закончил много дел в своей жизни – университетские курсы, брак, работа. Я предположила, что он рассказывал о незавершенных отрезках своей жизни для того, чтобы задать себе вопрос, сможет ли он проходить психотерапию. Это, по-видимому, позволило ему предположить, что в случае утраты водительских прав он сможет приезжать на велосипеде.

После всех этих предварительных разговоров Джеймс, казалось, почувствовал безопасность аналитической обстановки и на следующих консультациях торопливо рассказал свою историю. Он был старшим из четырех детей у родителей, матери-француженки и отца-англичанина. Когда Джеймс был маленьким, он переехал с родителями и сестрами в эту страну и стал жить в фамильном доме, где теперь и жил, обособившись от родителей. Его брат родился, когда Джеймсу было шестнадцать лет. Однако Джеймс вспоминал время, когда ему было четыре года и он любил смотреть на аллею из окна своего дома. Джеймса интересовало, куда ведет эта аллея: казалось, она уходила очень далеко. Это воспоминание из того времени, когда он находился на пороге жизни, по-видимому, служило метафорой начала аналитического странствия. Взгляд, обращенный в прошлое, придавал особую остроту знанию, что его жизненный путь движется к концу.

Школа-интернат

В школу-интернат Джеймса отправили в возрасте восьми лет. Он рассказывал об этом так, что было видно: рана еще не затянулась. Казалось, он много лет ждал возможности рассказать эту историю. Рассказывая, он заново переживал волнения тех дней. Незадолго до отъезда мать помогала ему собирать и упаковывать вещи. Родители обращались с ним по-особому, как с единственным в то время сыном в семье. Ему сказали, что только ему выпала честь быть отправленным в школу-интернат: его сестры останутся дома. Джеймс понял, что его готовят к выполнению роли мужчины в обществе, а это указывало на его особенность. Однако реальность школы-интерната оказалась совершенно иной. По прибытии в интернат он оказался совершенно не готовым к страшному осознанию абсолютного одиночества и покинутости.

Джеймса охватила тоска по дому, и он проплакал всю ночь, укрывшись под одеялом от взоров других мальчиков. Не было ни одного свидетеля, никто не знал, как он несчастлив. С того времени у него не было никого, с кем он мог бы поделиться своими переживаниями. В условиях анализа он сразу отреагировал на этот аспект терапевтических отношений – наличие свидетеля. Джеймс сказал: «Это как раз то, что я искал всю мою жизнь, но не знал, что это такое». Наконец появился хоть кто-то, способный понять и выразить словами то состояние бесконечного одиночества, которое преследовало его с тех пор.

Глубокое психологическое значение имело одно событие – состязание в беге, в котором он участвовал вскоре после начала занятий. Ростом Джеймс был ниже других мальчиков, но, несмотря на это, победил в состязании, приложив огромные усилия. Одержав победу, он оглянулся вокруг и понял, что победу отпраздновать было не с кем. Джеймс был очень огорчен; ему отчаянно хотелось, чтобы родители узнали о его триумфе. Сразу после соревнования у него появились симптомы гриппа и высокая температура. Джеймса поместили в школьный изолятор, назначив постельный режим. С его родителями связались, но сказали, что болезнь не тяжелая и им не нужно приезжать. Рассказывая эту историю со слезами на глазах, он заново переживал испытанное им тогда чувство одиночества и отчаяния. Джеймс осознал, что он заболел оттого, что очень хотел, чтобы родители к нему приехали. Но родители не приехали, и Джеймс почувствовал себя совершенно покинутым. Вскоре он отсек от себя это чувство. Так он научился не плакать. В ретроспективе это событие можно рассматривать как прецедент его неспособности к завершению какого-либо дела: нет смысла заканчивать дело, если не с кем поделиться своими успехами.

Таким образом его особая роль как единственного сына в семье сменилась жизнью ничем не выдающегося ребенка в огромном учебном заведении для мальчиков. Ребенок в школе-интернате должен усвоить коллективные ценности учебного заведения. Юнг пишет, что «индивидуация является естественной необходимостью… предотвращение индивидуации путем понижения до уровня коллективных стандартов пагубно сказывается на жизненной деятельности индивида» (Jung, 1913, p. 448). Это, по-видимому, привело к инкапсуляции впечатлений Джеймса от школы-интерната: теперь он был не особенным индивидом, единственным мальчиком в семье, а лишь членом коллектива – группы мальчиков и мужчин. Его эмоциональная жизнь более не ценилась, и на этой ранней стадии развития это имело катастрофические психологические последствия. Вернувшись домой на каникулы, Джеймс не смог рассказать членам своей семьи о своих страданиях, и почувствовал, что никто по-настоящему не понимает его. Ощущение предательства и изолированности, зародившееся в то время, повлияло на всю его оставшуюся жизнь. Так образовалась модель отказа от дальнейших действий, в то время как успех был потенциально достижим.

Ко времени моего зимнего отпуска, который наступил через две недели после нашей первой встречи, Джеймс уже включился в анализ. Терапевтический альянс был установлен, и в процессе рассказа его истории у Джеймса возникла такая регрессия к зависимости, что он беспокоился о том, как он справится со своей ситуацией в мое отсутствие. Меня тоже беспокоило, как он будет жить. На этой стадии я больше всего раздумывала о том, как реагировать на его выраженные суицидальные мысли. Однако проблема заключалась также и в моей реакции контрпереноса, которая резонировала с рассказом Джеймса о повторяющихся разлуках. Впоследствии, особенно при прогрессирующем развитии его болезни, эти проблемы постоянно возникали передо мной во время перерывов в терапии. Время шло, и я все чаще стала задавать себе два вопроса. Выживет ли он? Увижу ли я его вновь?

Мать

После перерыва анализ возобновился с прежней регрессивной интенсивностью. Я пришла к пониманию, что Джеймс, с его страстной жаждой материнской любви, натолкнулся на ее холодную сдержанность, что в дальнейшем сыграло отрицательную роль в его отношениях с женщинами и оставило у него не только чувство глубокой тоски по матери, но и мстительное чувство гнева, которое проявилось почти сразу после начала анализа.

Джеймс вспомнил, как во время пребывания в школе он читал «Граф Монтекристо». Он идентифицировал себя с героем, который был несправедливо заключен в тюрьму и изолирован от мира. Когда герой бежал из тюрьмы и вернулся в родной город, чтобы наконец жениться на женщине, которую любил с детства, он узнал, что она уже вышла замуж за другого. После этого граф стал мстить за причиненное ему зло. Джеймс находил в книге много сходства со своим положением. Школа-интернат была тюрьмой, и он тоже был склонен к мести за пережитое им предательство. Отсюда можно было заключить, что возлюбленной детства Джеймса была его мать.

Признание в существовании чувства гнева, по-видимому, проложило путь к воспоминаниям о том времени, когда он был близок с матерью. Когда-то между ними существовала глубокая связь, и Джеймс был опечален тем, что теперь он был не способен восстановить ее. Рассказывая об этом, Джеймс неожиданно вспомнил, как пела его мать; воспоминание тронуло его душу, и в его глазах появились слезы. Джеймс вспомнил, как прекрасно пела его мать, когда он был очень молод, и подумал, что она могла петь и тогда, когда была беременна им. Когда Джеймс с грустью заметил, что с тех пор она больше не поет, ощущение утраты стало еще более осязаемым. (В тот вечер, вернувшись домой, Джеймс поговорил с матерью о своем детстве.)

Когда Джеймс ходил в подготовительную школу, он проявлял незаурядные певческие способности. Он вспомнил, как пел «Зеленый холм вдали», и с удивлением и чувством неловкости заметил, что учитель был явно растроган. Можно было предположить, что этот гимн позволил ему выразить тоску по дому. Однако знаменательным здесь было и осознание Джеймсом того, что он мог эмоционально тронуть другого человека, и для меня становилось все более очевидным, что он не знал, как ему следует поступать в таких ситуациях.

Эта последовательность воспоминаний, казалось, была вызвана чувствами Джеймса, связанными с началом анализа. Он, наконец, смог выразить свое горе по поводу того, что расстался с матерью в самом раннем детстве. Для мальчиков, отправленных в школу-интернат в раннем возрасте, характерна тоска по идеализированной матери. Разлука представляет собой разрыв, который наступает слишком рано. Позже, в подростковом возрасте, разлука с интернализованной матерью (матернальным имаго) становится невозможной по причине слишком небольшой реальной близости. С этого времени все женщины кажутся манящими, они дают надежду обрести идеализированный объект любви, но и таят в себе постоянную угрозу оставления.

Таким образом формируется образ женщин: идеализируемых, а потом опороченных – любимых и ненавистных.

Этот образ повлиял на все связи Джеймса с женщинами и вскоре стал воспроизводиться в переносе. Иногда я воспринималась как желаемый дом/мать/возлюбленная, иногда эти образы стремительно чередовались со школой-интернатом/неприятием матери. Школу-интернат можно было истолковать как объект негативного переноса – нелюбимый и холодный.

Снег

Контраст между теплотой, которой добивался Джеймс, и холодностью, испытываемой им большую часть его жизни, проявился при уходе его из моего кабинета в конце одной из первых консультаций. Он обернулся и спросил: «Здесь бывает холодно, когда идет снег?» Сделав замечание по поводу работы обогревателя, он заметил, что здесь, вероятно, в снегопад будет тепло. Это свидетельствовало о том, что на терапевтических сессиях он испытывал чувство эмоциональной теплоты. Вскоре после этого пошел сильный снег, и многие люди отменили консультации. Но Джеймс приехал вовремя, сказав, что добраться сюда было непросто.

Холод ассоциировался с его воспоминанием о переезде в нынешний дом родителей, когда он был маленьким мальчиком. Тогда выдалась очень холодная зима, и снег лежал на земле много недель. Мать не выносила холода и предпочитала оставаться в теплом доме на юге Франции. Джеймс вспомнил ощущение физического дискомфорта от холода, которое отягощалось чувством пустоты. Припомнил он и то, как однажды ночью проснулся с чувством одиночества и страха, что родители умрут. В отчаянии Джеймс закричал, но никто не пришел утешить его, и он в одиночестве проплакал всю ночь. Это переживание послужило прообразом школы-интерната и указывало на то, что ощущение покинутости, которое ассоциировалось в основном со школой-интернатом, возникло у Джеймса еще на ранней стадии развития. Его замечание по поводу снега, по-видимому, выражало надежду, что он, наконец, сможет отдохнуть от не покидавшего его всю жизнь ощущения изолированности и эмоциональной холодности.

Отец

Джеймс испытывал большую тягу к прекрасным домам, которыми на протяжении многих поколений владела его семья. С равной силой он любил и ненавидел старинный городской дом, где до сих пор жили его родители. Дом был окружен удивительно красивым садом, а построен он был его знаменитым дедом, предпринимателем. Джеймс считал, что его отправили в школу-интернат для того, чтобы подготовить к наследственному владению домом и семейным бизнесом. Однако, когда ему было шестнадцать лет, отец продал бизнес, так как считал, что предпринимательство не интересует сына. Дом был продан далекому родственнику при условии, что родители будут жить в нем всю оставшуюся жизнь. Сад был подарен муниципальному совету города в качестве места общественного отдыха. Джеймс испытал чувство опустошенности: единственный смысл, который он находил в своем изгнании и страданиях в школе-интернате, был утрачен. Он потерял любимый дом, куда собирался вернуться. Более того, в это время родился его брат, и Джеймс утратил статус единственного сына в семье. К тому же он столкнулся с необходимостью зарабатывать на жизнь, к чему был совершенно не подготовлен. Казалось, чувство ярости по поводу этой несправедливости психологически парализовало его, и после этого он никогда не мог задерживаться на одной работе, завершать начатые дела и подолгу жить в одном месте.

Одна из функций отца заключается в том, чтобы ввести сына в окружающий мир и помочь ему найти свое место в жизни (Samuels, 1985b; Perry, 1991). Но Джеймс ощущал, что действия отца были для него унизительными. Отрицалась его роль в семейном бизнесе, а потому и его потенциальные возможности как мужчины. Положение осложнялось рождением брата, в котором Джеймс видел замену себе. В тот момент, когда Джеймс должен был выйти во внешний мир, он психологически был отброшен в материнскую сферу, но и там для него не нашлось места.

Депрессию Джеймса можно было истолковать как скрытую форму ярости, испытанной им по поводу упомянутых несправедливостей. Он говорил о мести, описывая себя похожим на графа Монтекристо, который вернулся после многих лет изгнания, чтобы обрушить свою месть на тех, кто поступил с ним несправедливо. Месть Джеймса была направлена на его родителей. Теперь он жил в их доме, но почти не говорил с ними и отказывался есть их пищу. Он, казалось, бессознательно наказывал их, заражая их своей болью. Они видели его страдания, но ничего не могли поделать. Джеймс понимал, что ему надо покинуть родительский дом, но был не способен сделать это. Дом так много значил в его истории, что он не мог оторваться от него. Значимость дома прослеживалась на всех этапах анализа.

Интимность и дистанцированность

Описывая свое восприятие дистанцированности между людьми, Джеймс сказал, что в его представлении люди как бы окружены пузырями, чтобы держать других людей на расстоянии. Свой пузырь он считал невероятно большим. Я подумала об этом и спросила, как он относится к расстоянию между ним и мной. Джеймс ответил, что расстояние между нами пока нормальное, но если я начну приближаться к нему, он отодвинется. На сознательном уровне Джеймс говорил о физической дистанции между нами и о том, что он будет в безопасности только тогда, когда я буду оставаться в своем кресле, на прогнозируемом расстоянии от него. Однако я поняла скрытый смысл его сообщения: я эмоционально затрагивала его, но если бы я эмоционально приблизилась к нему еще больше, это было бы излишним. Это стало очевидным в процессе нескольких консультаций, когда он начал обсуждать свою сексуальность.

Однажды Джеймс начал беседу со мной со слов «я хочу разгрузиться», и я восприняла их как предостережение: я должна слушать и не вмешиваться. Он отметил, что вчера я говорила больше, чем обычно, и когда я поинтересовалась, как он к этому отнесся, он сказал: «Я знал, что вы стараетесь сказать что-то ради моего блага, и отвернулся потому, что размышлял о ваших словах». Затем Джеймс заявил: «Я автоэротичен, автосексуален». В этих словах я усмотрела сознательный и бессознательный смысл. Суть в том, что он был обеспокоен связью между нами, и интерпретация, сделанная мною на предыдущей консультации, посягала на его права. До этого времени все обстояло так, будто Джеймс, рассказывая свою историю, не замечал, что рассказывает ее кому-то, но в тот раз я говорила больше обычного, поэтому он заметил, к своему разочарованию, что я была самостоятельной, неподвластной ему личностью. В присутствии Джеймса я довольно часто чувствовала себя так, будто не являюсь личностью, и этому чувству соответствовали его слова об автоэротичности – он сам мог это делать. То обстоятельство, что Джеймс обратил внимание на присутствие в комнате другого человека, означало осознание им того, что он не знал, как быть со мной.

Это соответствовало истории его отношений с женщинами. После распада брака у Джеймса было несколько сексуальных связей, но он часто невольно отвергал женщин, которых находил привлекательными. Его рассуждениям об интимности и расстоянии не хватало тонкости – все или ничего. Джеймс приступил к рассказу о своей сексуальной истории. Рассказ давался ему с трудом. Он описал свою первую любовь, девочку, с которой познакомился на танцах в школе. Их отношения были очень романтичными, но неожиданно, по прошествии лишь двух недель, он бросил ее без какого-либо объяснения, потому что другие мальчики дразнили его, называя их «сладкой парочкой». Джеймс не смог вынести этого. Когда время консультации истекло, он добрался только до середины рассказа, и я остановила его.

На следующей консультации я сообщила Джеймсу о времени моего весеннего отпуска и передала счет, на который он, казалось, не обратил внимания. Затем он продолжил свой рассказ с того места, где остановился в прошлый раз. Джеймс вел записи своих сексуальных связей и принес их с собой, прикрепив к дощечке с зажимами. Записи он читал, не глядя на меня. Это была история страстных привязанностей. Он вкладывал всю душу в эти идеализированные отношения, но затем либо удалялся, либо его отвергали. В возрасте около двадцати лет Джеймс несколько недель спал в одной постели с молодой женщиной. Она явно была неравнодушна к Джеймсу, и он лежал без сна, испытывая к ней сексуальное влечение, но не был способен сделать необходимый шаг. Джеймс понял, что для начала ему нужно было что-то обрести, но не знал что. Мне казалось, что ему нужно было обрести материнскую поддержку для того, чтобы стать сексуальным в отношениях с женщинами.

Меня глубоко тронул рассказ Джеймса, который воспринимался как трагически упущенная возможность. В конце консультации мне вновь пришлось остановить Джеймса в середине рассказа. Интенсивность вовлечения Джеймса в процесс возрастала. При этом возникла напряженная эротическая атмосфера, и я осознала, что мне не хочется прекращать консультацию. Я отождествляла себя с женщиной в его рассказе. Таким образом стало ясно, что мои чувства отражали контрперенос. Отсюда следовало, что в процессе рассказа своей истории Джеймс хотел сблизиться со мной, но не знал, как это сделать.

На следующий день, когда Джеймс вошел в кабинет, я заметила, что он был очень бледен. Это объяснялось тем, что Джеймс был разъярен. Очень резко он сказал мне: «Вы добивались от меня эмоций, теперь вы получили их. Вчера вы не заметили, что я был разъярен, по-настоящему взбешен. Вы хотели контролировать меня, но никто не может это делать!» Он был настолько разгневан, что когда покинул кабинет и отправился домой, был вынужден остановить машину. Он сказал: «Психотерапия всегда вызывала у меня недоверие. Вы просто сидели и ничего не понимали. Я больше не приду, я сам могу это делать. Это была самая интимная связь в моей жизни, а вы просто сидели и говорили о сроках своего наступающего отпуска».

Фиксированное время окончания консультации в сочетании с установлением сроков моего отпуска оказалось невыносимым для Джеймса. А вкупе с глубоко личными сведениями, сообщаемыми Джеймсом, это, по-видимому, было тяжким оскорблением для его самолюбия. Джеймс, казалось, говорил мне, что он старался установить со мной отношения в какой-либо форме, но лишь еще раз убедился в том, что ему лучше оставаться автоэротичным.

Тирада наконец закончилась, и после паузы я высказала предположение о том, что, должно быть, Джеймсу было очень больно, когда я прервала его рассказ о близких отношениях. Я уверила его в том, что слышала его слова о самой интимной связи в его жизни. Напоминание о границах наших отношений, по-видимому, обидело Джеймса, особенно в связи с предстоящим перерывом. Это напомнило мне о присущей ему манере отвергать женщин после того, как они сближались с ним; быть может, он и меня хотел отвергнуть, потому что я становилась значимой для него.

Наступила тишина, и почти сразу же поведение Джеймса изменилось. Он сказал: «Вы уговорили меня – я вернусь». Джеймс успокоился и затем сказал: «Здесь я могу говорить обо всем. Так?» Потом он заговорил о сексуальных фантазиях, тревоживших его. В конце консультации он признал, что ему нужно было разозлиться на меня: «Я хотел обидеть вас и посмотреть, что произойдет. Я хотел заставить вас выгнать меня». После этой консультации Джеймс, по-видимому, испытал чувство большого облегчения, и затем наступил период положительного переноса.

Размышления о переносе и контрпереносе

Наблюдая за своими реакциями, я поняла, что начинаю испытывать сильную привязанность к Джеймсу. Об этом свидетельствовало мое частое нежелание вовремя заканчивать консультации, хотя прежде я всегда делала это. Когда Джеймс признался, что это была самая близкая связь в его жизни, я истолковала его слова как регрессивный перенос на мать его младенческого возраста. Несмотря на это, я была глубоко растрогана. Эмоциональная связь с матерью, несомненно, существовала на ранней стадии, но с тех пор Джеймс, по-видимому, не чувствовал этой связи, хотя само существование этой стадии было очень значимым для него. Наряду с «материнским эротическим переносом» (Wrye and Welles, 1994) существовала и сексуальная привлекательность. Перенос порождает необъяснимое очарование, которое одновременно действует на разных уровнях, констеллирующихся в терапевтических отношениях. Одновременно с существованием связи ребенок – мать и любви юноши на эдиповой стадии существовала реальная динамика связи мужчина – женщина и притягательность, имеющая реальную основу. Я воспринимала Джеймса как мужчину и осознавала взаимную сексуальную притягательность, вызванную тем неоспоримым фактом, что оба мы были взрослыми людьми, оказавшимися в интимной ситуации. Задача анализа как раз заключается в том, чтобы облегчить развитие сознательной установки, которая позволит постепенно осмыслить каждый из этих аспектов переноса как принадлежащий к различным стадиям развития.

Впоследствии Джеймс рассказал мне, что, когда он впервые увидел меня, я напомнила ему его первую близкую подругу. Таким образом перенос, инфантильный по происхождению, был сложным и состоял из воспоминаний о других ранних привязанностях. Несопоставимые элементы психики, проецируемые на разных женщин на протяжении всей жизни Джеймса, теперь, по-видимому, констеллировались в переносе, вызывали положительное влечение и ощущение связи с другим человеком. Это имело существенное значение, так как вскоре Джеймсу стало невыносимо оставаться в анализе; однако привязанность не только вызвала у него желание бросить анализ, но и побудила его, в конечном счете, остаться в нем.

Мое восприятие Джеймса как особенной личности усиливалось не только переносом, но и определенной синхронией. Насколько я знаю из опыта своей работы, материал анализанда очень редко затрагивает жизнь аналитика, но когда это происходит, такое совпадение служит мощным фактором актуализации реальной связи. Когда Джеймс рассказывал свою историю, я поняла, что некоторые события его жизни затрагивали события моей. Мы были одногодки, и его школа-интернат находилась недалеко от той местности, где выросла я. Рассказывая о своих переживаниях в подготовительной школе (первом интернате), он упомянул имя мальчика, мать которого проявляла сердечное отношение к Джеймсу, когда посещала школу во внеурочное время. Этот мальчик приходился мне троюродным братом. Более того, когда Джеймс рассказывал мне о местах, где он жил, я понимала, что жили мы довольно близко друг от друга. Он описывал политическую деятельность, которой я тоже увлекалась. Джеймс, насколько мне известно, не имел понятия об этих совпадениях, но оттого, что они были значимы для меня, они наверняка сыграли определенную роль на бессознательном уровне. Подобная ситуация актуализирует роль аналитика как человека. И тогда необходимо принять решение о том, принесет ли пользу пациенту сообщение о таких связях. В этом случае я приняла решение не говорить о них Джеймсу, так как не знала, какую пользу он сможет извлечь из них. Джеймс был уязвим, а это могло повлиять на сложный перенос, который уже хорошо укрепился.