Текст книги "Лорд Джим. Тайфун (сборник)"

Глава XIV

Я спал мало, быстро покончил с завтраком и после недолгих колебаний отказался от утреннего посещения своего судна. Поступок предосудительный, ибо мой первый помощник – во всех отношениях человек прекрасный, – не получая вовремя письма от жены, сходил с ума от ревности и злобы, ссорился с матросами и плакал в своей каюте либо проявлял такое бешенство, что мог довести команду до мятежа. Такое поведение всегда казалось мне необъяснимым: они были женаты тринадцать лет; один раз я мельком ее видел и, по чести, не мог представить человека, который впал бы в грех ради столь непривлекательной особы. Не знаю, правильно ли я поступал, скрывая свои соображения от бедняги Селвина: парень устроил себе ад на земле, это отражалось и на мне – и я страдал, но какая-то, несомненно ложная, деликатность сковывала мне язык. Супружеские узы моряков являются интересной темой, и я мог бы привести вам примеры… Однако сейчас не время и не место, и мы заняты Джимом, который был холост. Если его чувствительная совесть или гордость, если все экстравагантные призраки и суровые тени – роковые спутники его юности – не позволяли ему бежать от плахи, то меня, которому, конечно, нельзя приписать таких спутников, непреодолимо влекло пойти и посмотреть, как покатится его голова.

Я отправился в суд. Я не ждал сильных впечатлений или ценных сведений, не думал, что буду заинтересован или испуган – хотя, пока живет человек, страх является дисциплиной спасительной, – но не ждал я и такого угнетенного состояния. Горечь его возмездия словно пропитала воздух в суде. Подлинный смысл преступления заключается в нарушении той веры, какой живет общество и человечество, и с этой точки зрения он не был низким предателем – наказание его не было явным. Не было ни высокого эшафота, ни алого сукна (имеется ли алое сукно на Тауэр-Хилл? следовало бы его иметь!), ни пораженной ужасом толпы, которая возмущена его преступлением и тронута до слез его судьбой. Наказание не носило характера мрачного возмездия. Я шел в суд и видел яркий солнечный свет, блеск слишком яркий, чтобы он мог действовать успокоительно, на улицах смешение красок, словно в испорченном калейдоскопе: желтой, зеленой, синей, ослепительно белой; коричневое обнаженное плечо; повозка с красным навесом, запряженная волом; отряд туземной пехоты, марширующий по улице, – темные головы, пыльные зашнурованные ботинки; туземный полисмен в темном узком мундире, подпоясанный лакированным поясом; он посмотрел на меня своими восточными скорбными глазами, словно его переселяющаяся душа бесконечно страдала от непредвиденного… как это называется?.. аватара – воплощения.

В тени одинокого дерева во дворе суда деревенские жители, призванные по делу о нападении, сидели живописной группой, напоминая хромолитографию лагеря в книге о путешествии по Востоку. Не хватало только неизбежных клубов дыма на переднем плане да вьючных животных, пасущихся поодаль. Сзади, нависая над деревом, поднималась желтая стена, отражая солнечный свет. В зале суда было темно и как будто более просторно. Высоко в тусклом свете под потолком вертелись пунка. Кое-где между рядами незанятых скамей виднелась задрапированная фигура человека, неподвижного, словно погруженного в благочестивые размышления, казавшегося карликом в этих голых стенах. Истец – тот, кого избили, – тучный, шоколадного цвета, с бритой головой и обнаженным жирным плечом, с ярко-желтым значком касты над переносицей, сидел напыщенный и неподвижный; только ноздри его раздувались, да глаза сверкали в полумраке.

Брайерли тяжело опустился на стул; вид у него был изнуренный, как будто он провел ночь, бегая на корде. Благочестивый шкипер парусного судна, казалось, был возбужден и смущенно ерзал, словно сдерживая желание встать и пламенно призвать нас к молитве и раскаянию. Лицо председателя, бледное (волосы были аккуратно зачесаны), походило на лицо тяжелобольного, которого умыли, причесали и усадили на постели, подперев подушками. Он отодвинул вазу с цветами – пурпуровый букет, а над ним несколько длинных стеблей с розовыми цветками – и, взяв обеими руками лист голубой бумаги, пробежал его глазами, оперся локтями о край стола и стал читать вслух ровным голосом, внятно и равнодушно.

Клянусь Юпитером! Несмотря на мои глупые размышления об эшафоте и падающих головах, уверяю вас, это было несравненно хуже, чем гильотинирование. Нависло тяжелое предчувствие конца без надежды на отдых и покой, какого ждешь за взмахом топора. В этой процедуре была холодная мстительность смертного приговора и жестокость изгнания. Вот как смотрел я на нее в то утро, и даже теперь я замечаю несомненный проблеск истины в таком отношении к этой процедуре. Можете себе представить, как остро воспринимал я ее в то время. Быть может, потому-то я и не мог примириться с неизбежным концом. Об этом деле я никогда не забывал, всегда жадно о нем размышляя, словно оценка его еще не была дана – оценка отдельных людей и всего человечества! Этого француза, например. Приговор его страны был вынесен в бесстрастной и строго определенной фразе, какую могла бы произнести машина, если бы умела говорить. Лицо председателя было наполовину скрыто бумагой; виднелся его лоб, белый, как алебастр.

Перед судом стояло несколько вопросов. Прежде всего – было ли судно пригодно к плаванию во всех отношениях? На это суд ответил: нет. Помню следующий вопрос: управляли ли судном надлежащим образом до момента катастрофы? На это они ответили «да» – одному богу известно почему, – а затем заявили, что нет данных точно установить причину аварии. Должно быть, наткнулись на плавучее разбитое судно. Помню, около этого времени пропала без вести норвежская баржа с грузом строевого леса; такого рода судно в шквал легко могло опрокинуться и в течение многих месяцев плавать вверх дном – нечто вроде морского вампира, во мраке подстерегающего суда. Такие скитающиеся трупы часто встречаются в Северном Атлантическом океане, где вас преследуют все чудовища моря – туманы, ледяные горы, мертвые суда, одержимые злобными намерениями, и длительные зловещие бури, которые цепляются за судно как вампир, пока не иссякнут сила, мужество, даже надежда и человек не почувствует себя опустошенным.

Но в этих морях такое происшествие – редкость, и, казалось, всю эту историю специально подстроило злостное провидение; дело производило впечатление совершенно бесцельной чертовщины, если только провидение не поставило себе целью убить кочегара и навлечь на Джима беду похуже смерти.

Эти мысли отвлекли мое внимание, и некоторое время я лишь смутно слышал голос председателя, но затем звуки стали складываться в отчетливые слова.

«…пренебрегли своим долгом», – читал он. Следующей фразы я не разобрал. «…покинули в минуту опасности доверенных им людей и имущество…» – продолжал он и замолк. Глаза бросили мрачный взгляд поверх листа бумаги. Я поспешно стал разыскивать Джима, словно ждал, что он исчезнет. Нет, он сидел на своем месте, неподвижный и очень внимательный.

«Поэтому…» – выразительно начал голос. Джим, полураскрыв рот, ловил слова человека, сидевшего за столом. Эти слова врывались в тишину, нарушаемую лишь вертящимися пунка, а я, следя за тем, какое они производят на него впечатление, улавливал только отрывочные фразы приговора.

«Суд… Густав такой-то, шкипер… немец по происхождению… Джеймс такой-то… штурман… свидетельства аннулированы».

Наступило молчание. Председатель положил бумагу, оперся о ручку кресла и спокойно стал разговаривать с Брайерли. Публика двинулась к выходу, я тоже направился к дверям. Выйдя за дверь, я остановился, и, когда Джим проходил мимо меня, я поймал его за рукав и удержал. Взгляд, какой он на меня бросил, расстроил меня, словно на мне лежала ответственность за его состояние: он посмотрел так, будто я был воплощением зла.

– Все кончено, – запинаясь выговорил я.

– Да, – сказал он хрипло. – И теперь пусть ни один человек…

Он рванулся и, высвободив свою руку, пошел прочь. Улица была длинная, и я долго видел вдали его спину. Он шел медленно, широко расставляя ноги, словно ему трудно было идти по прямой линии. Перед тем как я потерял его из виду, мне показалось, что он пошатнулся.

– Человек за бортом! – раздался низкий голос за моей спиной. Оглянувшись, я увидел Честера из Западной Австралии, с которым был немного знаком. Он также смотрел вслед Джиму. Это был человек с необъятно широкой грудью, грубым, гладко выбритым лицом цвета красного дерева и двумя щетинистыми пучками серо-железных, толстых, как проволока, волос на верхней губе. Он скупал жемчуг, приводил к берегу потерпевшие крушение суда, торговал, занимался, кажется, даже китобойным промыслом; по его словам, он испробовал все профессии, какие возможны на море, и не занимался только разбоем. Тихий океан на севере и на юге служил ему полем для охоты, но теперь он покинул свои владения в поисках дешевого парохода. Не так давно он открыл где-то остров с гуано, но доступ к нему был труден, а якорная стоянка, если таковая имелась, была отнюдь не безопасна.

– Дело богатое, не хуже золотой жилы, – восклицал он. – Как раз среди рифов Уолпол, а если и правда, что якорь можно бросить лишь на глубине сорока сажень, – то что за беда? Бывают там и ураганы. Но дело – первый сорт. Не хуже золотой жилы. Лучше! Однако ни один из этих дураков не хочет за него взяться. Я не могу найти ни шкипера, ни судовладельца, которые согласились бы отправиться туда. Вот я и решил сам развозить свой товар.

Для этого ему нужен был пароход, и я знаю, что в то время он с энтузиазмом торговался с одной фирмой, продававшей старую, оснащенную как бриг развалину в девяносто лошадиных сил. Мы несколько раз встречались и разговаривали. Он многозначительно посмотрел вслед Джиму.

– Принимает близко к сердцу? – презрительно спросил он.

– Очень близко, – сказал я.

– Значит, он никуда не годится, – высказал свое мнение Честер. – Стоит ли волноваться из-за такого пустяка. Разве это мужчина? Вы должны брать вещи такими, как они есть; если этого не делаете, лучше сразу сдаться. Все равно вы никогда ничего путного в этом мире не добьетесь. Посмотрите на меня. Я взял себе за правило ничего не принимать близко к сердцу.

– Да, – сказал я, – вы видите вещи такими, как они есть.

– Хотел бы я увидеть сейчас моего партнера, – пробормотал он. – Знаете моего партнера? Старый Робинсон. Да, тот самый Робинсон. Вы не знаете? Известный Робинсон. Человек, который провез контрабандой больше опиума и в свое время захватил больше тюленей, чем кто бы то ни было из теперешних парней. Говорят, он абордировал шхуны, охотившиеся у берегов Аляски за тюленями, когда туман был такой густой, что нельзя было отличить одного человека от другого. Страшный Робинсон. Вот он кто такой. Он – мой компаньон в этом деле с гуано. Такой блестящий случай впервые выпал ему в жизни.

Он зашептал мне на ухо:

– Каннибал. Да, так его называли много лет назад. Помните эту историю? Кораблекрушение у западного берега острова Стюарда. Семь человек добрались до берега; кажется, они между собой не поладили. Иные люди бывают слишком привередливы… не видят лучшей стороны дела, не умеют брать вещи такими, как они есть… как они есть, мой мальчик! А каковы результаты? Ясно. Волнения и волнения; вполне возможно, и удар по голове; и это им на пользу. От таких людей больше проку, когда они мертвые. Рассказывают, что лодка с судна «Россомаха» нашла его стоящим на коленях среди водорослей; он был в чем мать родила и распевал какой-то псалом, а в то время падал снежок. Когда лодка подошла к берегу, он вскочил и убежал. Целый час гонялись они за ним по скалам; наконец один из матросов швырнул камень, который, по счастью, попал ему в голову за ухом, и парень упал без чувств. Вы спрашиваете, один ли он был на острове? Конечно. Но это такое же темное дело, как и история со шхунами, занимавшимися тюленьим промыслом. Никому не известно, кто здесь прав, кто виноват. На катере расспросами не занимались. Они завернули его в брезент и поскорей отплыли, так как надвигалась ночь, погода была угрожающая, а судно через каждые пять минут давало сигналы из орудий. Три недели спустя он был здоровехонек. Шум, поднятый по поводу этого дела, нимало его не расстроил; он только сжал губы и предоставил людям орать вволю. Достаточно скверно было потерять судно и все имущество, чтобы еще обращать внимание на ругательства, какими его осыпали. Вот это подходящий для меня человек.

Он поднял руку, подавая знак кому-то шедшему по улице.

– У него есть кое-какие средства; вот почему мне пришлось принять его в свое дело. Пришлось! Грешно было бы прозевать такую находку, а у меня в кармане было пусто. Меня это больно задело, но я беру вещи такими, как они есть, и – полагаю – если мне уж приходится с кем-то делиться, то подайте мне Робинсона. Я оставил его завтракать в отеле, а сам пошел в суд, так как у меня есть кое-что на уме… А, доброе утро, капитан Робинсон… Мой друг, капитан Робинсон.

Тощий патриарх в белом тиковом костюме и пробковом с зеленым ободком шлеме на трясущейся от старости голове рысцой, но волоча ноги, перебежал через улицу, присоединился к нам и остановился, держась обеими руками за ручку зонтика. Белая борода с янтарными нитями спускалась до талии. С недоуменным видом он, моргая, смотрел на меня из-под морщинистых век.

– Как поживаете? Как поживаете? – любезно пискнул он и пошатнулся.

– Глуховат немного, – бросил мне Честер.

– Неужели вы тащили его за шесть тысяч миль, чтобы заполучить дешевый пароход? – спросил я.

– Я был бы готов два раза объехать с ним вокруг света, – энергично воскликнул Честер. – В пароходе наше счастье, мой мальчик. Разве моя вина в том, что все шкиперы и судовладельцы этих австралийских островов оказались круглыми дураками? Как-то раз я три часа говорил с одним человеком в Окленде. «Пошлите судно, – сказал я, – пошлите судно. Я отдам вам даром половину первого груза, только чтобы начало было положено». А он говорит: «Я бы этого не сделал, даже если бы не было на свете другого местечка, куда можно послать судно». Форменный осел, конечно. Скалы, течения, нет якорной стоянки, приставать приходится к крутому утесу… ни одно страховое общество не пойдет на такой риск… за три года не удастся погрузиться. Осел! Я готов был на колени перед ним броситься. «Но посмотрите же на дело как оно есть, – сказал я. – К черту скалы и ураганы! Разве не видите, что это за дело? Ведь там гуано! Говорю вам, в Квинсленде владельцы сахарных плантаций будут за него сражаться на набережной…» Но что же поделаешь с таким дураком? «Это, – говорит, – одна из ваших шуточек, Честер…» Шуточка! Я чуть не заплакал. Вот спросите капитана Робинсона… Был еще один судовладелец в Веллигтоне – жирный парень в белом жилете. Тот думал, кажется, что я хочу его надуть. «Не знаю, какого дурака вы ищете, – сказал он, – но я сейчас слишком занят. До свиданья». Мне хотелось схватить его обеими руками и вышвырнуть из окна его собственной конторы. Но я этого не сделал. Я был кроток, как викарий. «Подумайте об этом, – сказал я, – подумайте. Я зайду завтра». Он проворчал, что его целый день не будет дома. На лестнице я готов был от досады колотиться головой об стенку. Вот капитан Робинсон может вам сказать. Ужасно было думать, что такое прекрасное гуано валяется зря, ведь оно могло бы черт знает как поднять цены на сахарный тростник. Ведь это был бы расцвет Квинсленда! А в Брисбене, куда я отправился, чтобы сделать последнюю попытку, меня назвали сумасшедшим. Идиоты! Я нашел только одного разумного человека – извозчика, который меня возил по городу. Думаю, он когда-то знал лучшие времена. Эй! Капитан Робинсон! Помните, я вам рассказывал об извозчике в Брисбене? Парень удивительно умел вникать в суть дела. В одну секунду все понял. Истинное удовольствие было с ним разговаривать. Как-то вечером, после чертовского дня, проведенного с судовладельцами, я почувствовал себя так скверно, что сказал: «Я должен напиться. Идем! Я должен напиться, иначе я сойду с ума». – «Я с вами, – говорит он, – вперед!» Не знаю, что бы я без него делал. Эй! Капитан Робинсон!

Он ткнул в бок своего партнера.

– Хи-хи-хи! – засмеялся старец, бесцельно глядя в пространство; затем недоверчиво посмотрел на меня своими печальными тусклыми глазами. – Хи-хи-хи!..

Он тяжело оперся о зонтик и уставился в землю. Я думаю, нечего вам говорить, что я несколько раз пытался уйти, но Честер всякую попытку обрекал на неудачу, попросту хватая меня за китель.

– Одну минуту. У меня есть кое-что на уме.

– Что еще там у вас на уме? – крикнул я, наконец не выдержав. – Если вы думаете, что я войду с вами в компанию…

– Нет, нет, мой мальчик! Слишком поздно, даже если бы вы и захотели. У нас есть пароход.

– У вас есть призрак парохода, – сказал я.

– Для начала и он будет хорош… Мы не занимаемся высокопарными бреднями. Этого у нас нет; что вы скажете, капитан Робинсон?

– Нет! Нет! Нет! – прокаркал старик, и голова его затряслась с какой-то свирепой решимостью.

– Кажется, вы знаете этого молодого человека, – сказал Честер, кивая в ту сторону, где давно уже скрылся из виду Джим. – Мне говорили, что он обедал с вами в Малабаре.

Я отвечал, что это правда. Тогда он заявил, что и сам любит покутить, но в настоящее время вынужден беречь каждый пенни…

– Деньги нужны для дела! Не так ли, капитан Робинсон? – сказал он, выпрямляясь и поглаживая свои щетинистые усы. А знаменитый Робинсон, покашливая, впивался в ручку зонтика, и, казалось, готов был рассыпаться в кучу старых костей.

– Видите ли, все деньги у старика, – конфиденциально шепнул Честер. – Я все просадил, стараясь поставить это проклятое дело. Но подождите, подождите. Скоро настанут хорошие времена…

Он как будто удивился, заметив, что я проявляю признаки нетерпения, и воскликнул:

– Ах, черт возьми! Я вам рассказываю о величайшем предприятии, какое когда-либо замышлялось, а вы…

– У меня назначено свидание с одним человеком, – кротко пояснил я.

– Ну так что ж? – спросил он с неподдельным изумлением. – Пусть он подождет.

– Это я и заставляю его сейчас делать, – заметил я. – Вы лучше мне скажите, что вам от меня нужно.

– Купить двадцать таких отелей, – бормотал себе под нос Честер, – со всеми жильцами…

Неожиданно он поднял голову:

– Мне нужен этот молодой человек.

– Не понимаю, – сказал я.

– Он никуда не годится, не так ли? – резко спросил Честер.

– Мне это неизвестно, – возразил я.

– Как… да ведь вы сами говорили, что он это принимает близко к сердцу, – пояснил Честер. – По моему мнению, парень, который… Во всяком случае, толку от него мало, но, видите ли, я как раз ищу сейчас человека, и у меня есть предложение, которое ему подойдет. Я ему дам работу на моем острове.

Он внушительно кивнул головой.

– Я собираюсь отправить туда сорок кули… хотя бы мне пришлось их украсть. Должен же кто-нибудь возиться с гуано. О, я решил устроить все как следует: деревянный сарай, крыши из листового железа… Я знаю одного человека в Хобарте, который согласится ждать шесть месяцев уплаты за материалы. Я это сделаю, клянусь честью. А затем – снабжение водой. Нужно будет поискать кого-нибудь, кто дал бы мне с полдюжины старых железных резервуаров. Собирать дождевую воду, а?.. Я готов дать ему место. Назначу его старшим надсмотрщиком над кули. Хорошая мысль, не правда ли? Что вы на это скажете?

– Да ведь на Уолполе по нескольку лет не бывает дождя, – сказал я, слишком изумленный, чтобы смеяться.

Он закусил губу и, казалось, был раздосадован.

– О, вздор, я что-нибудь там для них придумаю… или буду доставлять воду. К черту! Не в этом дело.

Я молчал. Перед моими глазами неожиданно встало видение: Джим на залитом солнцем скалистом острове стоит по колено в гуано; пронзительные крики морских птиц; раскаленный добела шар солнца над головой; пустынное небо и пустынный океан, трепещущие, спаянные жаром до самого горизонта.

– Я бы злейшему своему врагу не посоветовал… – начал я.

– Что с вами такое? – вскричал Честер. – Я думаю назначить ему хорошее жалованье… конечно, когда дело наладится. А работа пустяшная – попросту ничего не делать. Будет расхаживать с двумя шестизарядными револьверами у пояса… Имея при себе два револьвера, он может не бояться сорока кули: ведь он будет единственным вооруженным человеком. Дело значительно лучше, чем кажется. Я хочу, чтобы вы помогли мне его уговорить.

– Нет! – крикнул я.

Старый Робинсон уныло поднял на секунду свои тусклые глаза. Честер посмотрел на меня с бесконечным презрением.

– Значит, вы бы не стали ему советовать? – медленно проговорил он.

– Конечно нет, – ответил я с негодованием, словно он просил моей помощи, чтобы убить кого-то. – Кроме того, я уверен, что он бы не согласился. Он сильно подавлен, но, насколько мне известно, – в своем уме.

– Ведь он действительно ни на что не годен, – вслух размышлял Честер. – Мне он как раз подошел бы. Если бы вы только могли брать вещи, как они есть, вы бы поняли, что это самое подходящее для него дело. Помимо этого… Как! Да ведь это единственный в своем роде случай!

Вдруг он рассердился:

– Мне нужен человек. Слышите!..

Оп топнул ногой; на лице его появилась неприятная усмешка.

– Во всяком случае, я могу поручиться, что остров не затонет, а парень, кажется, на этот счет чувствителен.

– До свидания, – коротко сказал я.

Он посмотрел на меня так, словно я был круглым дураком.

– Пора нам в путь, капитан Робинсон, – заорал он вдруг в самое ухо старику. – Эти дельцы нас ждут, чтобы заключить сделку.

Он решительно взял своего партнера под руку, повернул его кругом, а затем неожиданно оглянулся на меня через плечо.

– Я хотел оказать ему услугу, – заявил он таким тоном, что я вскипел.

– Не благодарю вас – от его имени, – отозвался я.

– О, вы чертовски язвительны, – усмехнулся он. – Но вы такой же, как и все. Витаете в облаках. Посмотрим, что вы для него сделаете.

– Не знаю, хочу ли я вообще что-нибудь для него делать.

– Не знаете? – захлебнулся он от злости. Седые усы его свирепо ощетинились, а подле него знаменитый Робинсон, опираясь на зонт, стоял, повернувшись ко мне спиной, терпеливый и неподвижный, словно заезженная извозчичья кляча.

– Я не нашел острова с гуано, – сказал я.

– Убежден, что вы бы его и не увидели, даже если бы вас подвели к нему за руку, – быстро откликнулся он. – Здесь нужно вещь увидеть раньше, чем вы можете ее использовать. Проникнуть в самую суть – вот что!

– И заставить других увидеть, – подсказал я, бросив взгляд на согбенную спину Робинсона.

Честер набросился на меня:

– Не беспокойтесь, у него глаза хорошие. Он – не щенок.

– О господи, конечно нет, – сказал я.

– Идемте, капитан Робинсон, – заорал он, с грубой почтительностью заглядывая старику под шляпу. Страшный Робинсон покорно подпрыгнул. Их ждал призрак парохода и счастье на том прекрасном острове! То была любопытная пара аргонавтов. Честер шагал не спеша, с видом победителя, хорошо сложенный и представительный, а Робинсон, долговязый, худой, согбенный, уцепился за его руку и отчаянно торопился, волоча тощие ноги.