Текст книги "Всему свое место. Необыкновенная история алфавитного порядка"

Жень Цяо в труде «Теория библиотечной науки и библиографии» также сосредоточился на классификации: «Если книги распределены по разделам, – писал он, – то все школы мысли и всё знание хорошо упорядочены и ясно систематизированы». По его словам, обескураживало не количество работ, подлежащих каталогизации, а отсутствие метода их классификации. (Он был сторонником тематического расположения.)[125]125
  Kuang Neng-fu, 'Chinese Library Science in the Twelfth Century', Libraries and Culture, vol. 26, no. 2, 1991, p. 357–67.


[Закрыть] Позже, при династии Юань, основанной монгольским ханом Хубилаем (правил в 1271–1294), инструкции для администрации стали более подробными: чиновники должны были ставить на каждом документе печать с датой его получения, отдельно отмечая факт приема, а затем любые последующие действия с ним, включая информацию об исходящих документах, отправленных в ответ. К 1298 г. все бумаги были расположены в хронологическом порядке, причем исходящие и входящие документы различались по цвету используемых чернил[126]126
  Richard Britnell, 'Records and Record-keeping in Yuan China', in: Richard Britnell, ed., Pragmatic Literacy, East and West, 1200–1330 (Woodbridge, Boydell, 1997), p. 222–3.


[Закрыть].

Ничего подобного в Европе еще не наблюдалось. К 750 г. бумага из Китая пришла в арабский мир: на ней были написаны многие из 300 000 документов, хранившихся в синагоге в Каире, датируемые X в. и более поздним временем (обнаружены в XIX в.)[127]127
  Bloom, Paper Before Print, p. 12.


[Закрыть]. К 1200 г. бумага появилась сначала в мусульманской Испании, а затем, что вполне естественно, на Сицилии, имевшей связи с арабским миром и поощрявшей использование письменных документов. Бумага быстро распространялась дальше: к концу XIV в. только в Италии было 30 фабрик, производящих новую продукцию; полвека спустя бумага стала доступна по всей Европе[128]128
  Megan K. Williams, «This continuous writing»: The Paper Chancellery of Bernhard Cles', in Paul M. Dover, ed., Secretaries and Statecraft in the Early Modern World (Edinburgh, Edinburgh University Press, 2016), p. 64. О распространении бумаги в Европе см. также: Graziaplena and Livesey, Paper as a Medium of Cultural Heritage, где имеется несколько очерков, затрагивающих различные аспекты этой темы.


[Закрыть]. Первоначально бумага считалась скорее материалом, полезным для делопроизводства, а не заменой пергамента в книжном деле. Она быстро стала востребованной в канцелярской среде. К 1285 г. бумажные бухгалтерские книги, а также бумажные тетради сборщиков налогов использовались уже вдали от Сицилии – в Нидерландах[129]129
  Erik Kwakkel, 'A New Type of Book for a New Type of Reader: The Emergence of Paper in Vernacular Book Production', Library, vol. 4, no. 3, 2003, p. 220–21.


[Закрыть]. Еще полвека спустя бумага перебралась через Ла-Манш: английский священнослужитель завещал своим наследникам «великую десть, или книгу, которую я обыкновенно имел при себе, написанную частью на пергаменте, а частью на бумаге, в которой я делал записи и располагал [содержание] под заголовками, в порядке алфавита»[130]130
  Цит. по: Lucy Freeman Sandler, Omne bonum: A Fourteenth-century Encyclopedia of Universal Knowledge (London, Harvey Miller, 1996), p. 52. Зрелые годы владельца этой книги пришлись на 1330–1340-е гг.


[Закрыть].

Бумага изменила все, не в последнюю очередь – системы сортировки. Она была дешевле, чем пергамент, и поэтому ее можно было использовать для черновиков, для подсчетов и для упорядочения различного материала, а также для записей о завершенных делах. Поскольку большее количество бумаги можно было употребить за меньшую цену, чем такой же объем пергамента, исчезла необходимость заполнять как можно меньшее число страниц как можно большим количеством информации. Вместо этого в тетради или блокноте для записей, которые вели по хронологии, каждую новую неделю, месяц или год можно было начинать с новой страницы; по завершении записей можно было добавить несколько страниц для перечисления содержания. Макет страницы также мог быть изменен и дополнен, чтобы облегчить поиск и предоставить читателям полезные подсказки, такие как даты или ключевые слова, написанные на полях, которые теперь также можно было без затрат расширить для размещения заметок[131]131
  Vismann, Files, p. 79–80.


[Закрыть].

Использование документов в качестве основного, а не дополнительного ресурса привело к дальнейшим переменам. На протяжении XII в. в Англии лишь редкие грамоты снабжались датами. В тех документах, в которых они все же имелись, зачастую использовались косвенные методы датировки, основанные на местных сведениях: например, запись состоялась через столько-то лет после сильного шторма, смерти местного лорда или закладки первого камня в основание церкви. Но по прошествии времени и множества событий дату такого рода становилось трудно определить, даже если в ней имелась отсылка к правителю или событию государственного значения: «после Великого королевского совета в Лондоне» не могло служить точным указанием спустя десять и более лет после одного из нескольких советов под председательством короля, не говоря уже о том, что не всегда было понятно, какой именно король имелся в виду. В Линкольне самые ранние сохранившиеся списки гильдий конца XII в. содержали надпись, в которой отмечалось, что они были написаны в год, когда граф Лестер был освобожден из плена[132]132
  Используя современные инструменты поиска информации, мы можем предположить, что речь шла о Роберте де Бомоне (Робер де Бретёй), третьем графе Лестере (ок. 1130–90). Однако даже они не позволяют обнаружить сведения о том, что граф был пленен дважды, первый раз в 1173 г. и вновь – в 1183 г. Логично предположить, что в надписи речь идет о первом пленении, потому что в противном случае секретарь написал бы, что в тот год произошло второе освобождение графа из плена, но эта логика не работает, если допустить, что писавший мог не знать об обоих событиях*.
  * Подробности о жизни Робера де Бретёй (Роберта де Бомона) см. в: David Crouch, 'Robert de Breteuil, third Earl of Leicester', in the Oxford Dictionary of National Biography, обращение онлайн 2 сентября 2018 г.


[Закрыть][133]133
  Clanchy, From Memory, p. 239.


[Закрыть]. Использование относительной датировки такого рода отчасти объяснялось значимостью местной повестки, но чаще связано с тем, что подобно тому, как час в ту эпоху был условным временным интервалом, зависящим от времени года, так и год был понятием условным – многие люди, если не большинство, попросту не знали, какой шел год. Относительные даты часто оказывались единственно возможными.

В Англии Радульф де Дисето (умер ок. 1200), настоятель собора Св. Павла в Лондоне, был одним из первых, кто попытался использовать датировку, понятную более широкому кругу читателей и много времени спустя. Его опись имений, принадлежавших собору, была датирована с большой точностью: «1181 год от Рождества Христова, 21-й год папы Александра III, 27-й год царствования короля Генриха II, 11-й год царствования его сына короля Генриха, 18-й год с тех пор, как епископ Гилберт Фолиот был переведен из Херефорда в Лондон»[134]134
  Clanchy, From Memory, p. 240.


[Закрыть]. Хотя даты были представлены в той форме, которую мы считаем современной, примечательно, что он расположил их иерархически: сначала назван правитель христианского мира, затем светский правитель, затем его наследник и уже после – церковный иерарх, которому сам настоятель давал присягу верности, что точно отражало способ расположения материала, в соответствии с которым энциклопедии того времени ставили Бога (deus) перед ангелами (angeli).

По мере того как постепенно удовлетворялась потребность в датировке, понятной повсеместно, разрабатывались необходимые принципы расположения документов. Около 1130 г. при реорганизации документов бенедиктинского монастыря, расположенного к северу от Рима, был составлен алфавитный перечень всех земель, принадлежавших общине, что упрощало поиск их первоначальных названий и договоров аренды, а также позволяло обнаружить и подтвердить имевшиеся задолженности по налогам[135]135
  Berger, 'Indexation, Memory, Power and Representations', p. 96–7.


[Закрыть].

Следующий пример касается более высокопоставленных особ. В 1291 г. английский король Эдуард I претендовал на власть над Шотландией. Чтобы подтвердить свои притязания, он приказал обыскать летописи и реестры в монастырях по всей стране, а также архивы Верховного суда в поисках каких-либо исторических свидетельств. Эти поиски не увенчались успехом, однако неудачу объяснили не отсутствием доказательств, но отсутствием или по крайней мере недостатком того, что сегодня мы называем инструментами поиска. Поэтому в том же десятилетии правительство предприняло реорганизацию архива признаний вины, в котором хранились материалы судебных дел, а к 1302 г. и другие королевские архивы также были изучены и упорядочены, с тем чтобы «мы могли при необходимости получить любые сведения о любом времени», как требовало королевское постановление[136]136
  Clanchy, From Memory, p. 123–4.


[Закрыть]. В течение следующих двадцати лет или около того документы были реорганизованы по темам, категориям или расположены в логической последовательности: хартии, которыми земли передавались Короне, больше не хранились вместе с грамотами о предоставлении королевских земель другим лицам или с частными документами; законодательные акты и папские буллы относились к разным категориям и хранились также раздельно.

Идея использования предметных категорий прочно закреплялась в практике. С 1285 г. расходные счета на содержание домашнего хозяйства короля были внесены в реестры бухгалтерского учета, которые снабжались небольшими пергаментными ярлыками, приклеенными к некоторым страницах и сообщающими titulus, или предмет, о котором в них идет речь: своего рода предшественники блокнотов с вкладышами, использовавшихся в XX в. для адресных книг[137]137
  Nigel Ramsay, 'Archive Books', в Nigel J. Morgan and Rodney M. Thomson, eds., The Cambridge History of the Book in Britain, vol. 2: 1100–1400 (Cambridge, Cambridge University Press, 2008), p. 422.


[Закрыть]. В Лондоне список имен, упомянутых в завещаниях, который с 1252 по 1312 г. велся в хронологическом порядке, после 1332 г. был упорядочен по алфавиту, по первой букве; после 1377 г. он был вновь реорганизован, так что под каждой буквой алфавита документы располагались хронологически, в соответствии с датой утверждения завещания[138]138
  Paul D. A. Harvey, 'English Estate Records, 1250–1330', in Britnell, Pragmatic Literacy, p. 129.


[Закрыть].

Не только в Англии признали достоинства упорядочения документов для облегчения последующего доступа; различные способы сортировки испробовались по всей Западной Европе. Во Франции в одном из округов Пуатье записи о платежах вассалов своему феодальному сюзерену подверглись реорганизации между 1259 и 1261 гг., многие из них даже были переписаны, чтобы их можно было систематизировать по районам[139]139
  Olivier Guyotjeannin, 'French Manuscript Sources, 1200–1330', in: Britnell, Pragmatic Literacy, p. 55.


[Закрыть]. Вероятно, в Риме были составлены «Мартиновы таблицы» (Tabula Martiniana, или Margarita decretalium) – труд духовника семи пап, монаха-доминиканца Мартина Поляка (ум. 1278), важный справочник по юриспруденции, в котором постановления и другие законодательные акты были расположены по алфавиту. Эта работа получила широкую известность и долгое признание: спустя два столетия всего за 25 лет было напечатано 12 изданий «Таблиц»[140]140
  Lucy Freeman Sandler, 'Omne bonum: Compilatio and Ordinatio in an English Illustrated Encyclopedia of the Fourteenth Century', в Linda L. Brownrigg, ed., Medieval Book Production: Assessing the Evidence, Proceedings of the Second Conference of the Seminar in the History of the Book to 1500, Oxford, July 1988 (Los Altos Hills, Anderson-Lovelace/Red Gull, 1990), p. 198.


[Закрыть].

Помимо быстроты обнаружения необходимого текста хранители стали заботиться и о способах поиска материала внутри документа. Ранее в помощь читателям периодически использовались сокращения на полях, например в виде символов. Радульф де Дисето, настоятель собора Св. Павла, пошел дальше, создав собственную сложную систему классификации, позволявшую легче оживить в памяти нужные сведения. Иногда он использовал изображения (как на иллюстрации ниже), например меч, обозначающий упоминание Нормандии; крест и посох для сведений об архиепископе Кентерберийском; в других случаях использовались сокращения: сочетание букв PS сопровождало сообщения о гонениях на духовенство[141]141
  Ralph de Diceto, Abbreviationes chronicorum (before 1174), British Library, Cotton Claudius E.iii. Илл. р. 61 f.3v; символы, использованные в рукописи, были исследованы Лорой Кливер: Laura Cleaver, www.bl.uk/medieval-english-french-manuscripts/articles/history-in-england-and-france.


[Закрыть]. Другой английский бенедиктинец, Матвей Парижский (ок. 1200–1259), возможно, непосредственно подражал де Дисето в собственных маргиналиях, в том числе используя перевернутый щит для выделения текста, сообщавшего о смерти рыцаря, а перевернутую митру – для упоминаний о смерти епископа[142]142
  Clanchy, From Memory, p. 142–3.


[Закрыть].

Вне церковных и правительственных кругов заметки на полях также получили распространение. Так, мелкопоместный дворянин Ричард Хотот вел реестр недвижимости, включавший перечень арендаторов, сведения о размере арендной платы каждого и о дате платежей. Он использовал знаки на полях, чтобы указать, о какой недвижимости идет речь, а также прибег к замечательному нововведению: написал ключ к этим символам внизу каждой страницы, то есть разработал нечто похожее на то, что мы сегодня называем сносками[143]143
  Книга владений Хотота хранится в Британской библиотеке, шифр BL Add MS 54228. Маргиналии можно увидеть на иллюстрации в: Clanchy, From Memory, илл. xv. Разумеется, их не следует полностью отождествлять со сносками, развитие которых в современный период было описано Энтони Графтоном: Anthony Grafton, The Footnote: A Curious History (Cambridge, MA, Harvard University Press, 1997).


[Закрыть].

Знаки на полях были особенно полезны, поскольку классификация документов по содержанию оставалась малораспространенным новшеством. Гораздо чаще документы переплетались вместе совершенно без разбора, с нашей современной точки зрения. Например, рукописный трактат о лучших методах бухгалтерского учета и управления поместьем мог оказаться в одном переплете вместе с подборкой рецептов, краткими пересказами парламентских законов и трактатом о полудрагоценных камнях[144]144
  Цит. по: Clanchy, From Memory, p. 61–2.


[Закрыть]. Даже в эпоху печатной книги, в XVII в., владелец поэтического сборника дописывал на пустых листах, наряду с текстами стихотворений, счета по домашнему хозяйству, рецепты от припадков и способ надушить камзол. И такие сборники вовсе не были чем-то необычным.

Независимо от избранного способа классификации, возросшая в то время зависимость ведения от бумажных записей обусловила потребность в образованных людях, способных создавать, упорядочивать и хранить бумажные записи, а также распоряжаться ими в повседневной работе. Монастыри давно приняли на себя труд обучать не только собственную братию, но и мирян, иногда придерживаясь высоких стандартов образования, но чаще ограничиваясь скромными познаниями в грамоте. Соборные школы также должны были выполнять эту функцию, но на более высоком уровне. В X в. соборная школа в Лаоне стала известным учебным центром и уступила первенство лишь в XI в. Шартрской школе под управлением епископа Фульберта (ум. 1028).

Таблица с маргинальными символами в «Сокращении хроник» (Abbreviationes chronicorum, до 1147 г.) Радульфа де Дисето. Справа сверху вниз: PS обозначает гонения, SC – ереси, CO – советы, корона – коронации, а две буквы C «спиной друг к другу» – разногласия между церковью и государством. Мечи сопровождают упоминание герцогов Нормандии, копье – герцогов Анжу; короны, копья и мечи соединены в один символ, поскольку упомянутый в тексте король Англии носил также титулы герцога Нормандии или Анжу. Самый наглядный символ – последний: две руки, схватившие корону, отсылают к конфликту между Генрихом II и его наследниками[145]145
  British Library


[Закрыть]

Великий схоласт и теолог Пьер Абеляр (1079–1142) учился в трех выдающихся соборных школах: в Лаоне, Шартре и Париже, где магистры – учителя, которых все чаще можно было встретить в этих соборах, – собрались вместе и сформировали universitas, то есть корпорацию или гильдию, в данном случае гильдию преподавателей, сосредоточенную вокруг собора Нотр-Дам. Первый университет в Европе был основан в Болонье в 1088 г.; университет Саламанки был основан в 1134 г. (или, возможно, не раньше 1218 г.); Парижский университет получил королевский патент в 1200 г. (сам Абеляр вернулся, чтобы стать там магистром, около 1115 г.). В 1231 г. папа Григорий IX взял университет под свое покровительство, и двадцать шесть лет спустя была основана Сорбонна, его богословский коллегиум. Развитие университета в Оксфорде началось в 1167 г., в Кембридже – в 1209 г. (по некоторым данным, только в 1231 г.; обе даты ненадежны). Через 200 лет после возникновения университета в Болонье в Западной Европе их насчитывалось уже 23; еще через сто лет это число удвоилось – до 45[146]146
  В этот период были основаны некоторые из самых известных европейских университетов: Падуанский в 1222 г., Коимбрский в 1290 г., Вальядолидский в 1293 г., Перуджский в 1308 г., Пизанский в 1343 г. Пражский, или Карлов, университет был основан в 1348 г. и стал первым в Центральной Европе, за ним вскоре последовал Ягеллонский университет в Кракове в 1364 г., Венский в 1365 г., Гейдельбергский в 1386 г., Кёльнский в 1388 г. и Эрфуртский в 1392 г. Следует отметить, что разделение между религиозным и светским образованием не было отчетливым: университетские магистры набирались из духовенства и их задача состояла прежде всего в воспитании нового поколения священнослужителей; впрочем, некоторые университеты приобрели специализацию: Парижский – в теологии, Болонский – в юриспруденции.


[Закрыть][147]147
  Эти цифры приводятся в: Lerner, The Story of Libraries, p. 68–70.


[Закрыть].

Парижский университет стал центром освоения новых способов чтения, поиска информации и наведения справок в книгах. Университетские факультеты были организованы в соответствии с классическими представлениями о семи свободных искусствах, составлявших тривиум и квадривиум (см. главу 2), к которым были добавлены факультеты гражданского и канонического права и медицины – для тех, кто хотел получить профессию. Метод преподавания схоластов состоял в том, что магистр читал лекции, в которых сперва излагал тезис, а затем приводил аргументы за и против него (антитезисы), используя цитаты из авторитетных источников, чтобы придать вес собственным утверждениям, прежде чем сделать вывод. Таким образом, по мере роста числа университетов умение находить определенный абзац или даже отдельное предложение в постоянно растущем наборе источников приобретало все большее значение. Главными источниками, на которые опирались преподаватели, были Библия и труды отцов церкви, наряду с античными текстами, которые вновь стали появляться на латинском Западе после многовекового забвения.

Трактат Абеляра «Да и нет» (Sic et non), написанный в 1130-е гг., в точности отражает этот подход. В нем изложено 158 вопросов христианской догматики и добавлены противоречивые цитаты из Библии, отцов церкви и других авторов[148]148
  Конечно, количество вопросов зависело от рукописи. В одном критическом издании, где сравнивались 11 рукописей этого трактата, созданных в XII–XIII вв., а также одна копия XVI в., отмечается, что в двух из них содержатся 158 вопросов, в одной – 154 и в одной – 152; в остальных еще меньше*.
  * Это отмечено в издании: Blanche B. Boyer and Richard McKeon, eds., Peter Abailard: Sic et Non, A Critical Edition (Chicago, University of Chicago Press, 1976), fasc. I, p. 6. Две полные рукописи этого сочинения хранятся в Библиотеке муниципалитета Авранш и Колледже Corpus Christi в Кембридже.


[Закрыть]. Это сочинение ранней схоластики, содержащее многочисленные выдержки из текстов, должно было способствовать развитию критического мышления. На первый взгляд, трактат Абеляра можно спутать с широко распространенными в то время флорилегиями. Однако флорилегии наследовали античную традицию преподавания риторики, тогда как summa, или компендий богословских текстов, подобный абеляровскому, брали начало в преподавании философии и диалектики[149]149
  Книги под названием «Сумма» (Summa) не были редкостью, но слово summa в переводе может означать больше, чем «сумма» или «совокупность». Многие книги с таким названием были частично сборниками, содержащими множество цитат, но, как отмечает Оксфордский латинский словарь, это слово означает «то, к чему относится действие»: summa рассматривается как предмет исследования, а также важные свойства, присущие такому предмету, как в «Сумме теологии» (Summa theologica) Фомы Аквинского (см. ниже).


[Закрыть]. Шокирующее обстоятельство для современников Абеляра состояло в том, что, в отличие от лекций, которые он читал в университете, книга Абеляра не содержала его собственных идей и решений. На первых страницах он изложил способ примирения противоречий, показанных в работе, однако сам не предпринял попытки сгладить их и не представил никаких выводов. Многие в результате рассматривали его в оппозиции по отношению к основному догмату церковного учения, согласно которому от Бога власть передается церкви, а следовательно, духовенству, и мирянам следует доверять духовенству при истолковании вопросов вероучения.

Бернард Клервоский (1090–1153), реформатор, возглавлявший цистерцианский орден, был потрясен допускающим варианты характером книги Абеляра и, возможно, еще более ее успехом: ее списки «летят за границу», сетовал он[150]150
  Clanchy, From Memory, p. 84–5.


[Закрыть]. И был не одинок. Абеляра исключили из числа магистров Нотр-Дама под влиянием единомышленников Бернарда. Но было много других знаменитых учителей, таких как Альберт Великий (ок. 1200–1280). Он учился в Болонье, а затем, в 1240-е гг., стал преподавать богословие в Парижском университете, где у него был один особенный ученик – Фома Аквинский, еще не причисленный тогда к лику святых, который, в свой черед, сам стал магистром в Париже в 1250–1260 гг.

Около 1150 г., спустя два десятилетия после выхода труда Абеляра, Петр Ломбардский, епископ Парижский (ок. 1096–1160), написал «Четыре книги сентенций» (Libri quattuor sententiarum). «Сентенции», как известно, представляли собой сборник авторитетных текстов, содержавший тысячи цитат из Библии, трудов Блаженного Августина и других отцов церкви и излагавший основы теологии, распределенные по темам, таким как Троица и Бог, творение и ангелы, спасение и таинства. Петр Ломбардский следовал образцу абеляровского «Да и нет», излагая плюсы и минусы каждого аргумента, но, в отличие от Абеляра, он твердо формулировал выводы, которые верующие должны были усвоить и принять. В целом книга Ломбардского была построена так, чтобы помочь любознательным студентам прийти к этим ответам, а вместе с тем, что не менее важно, обнаружить авторитетные источники, подкрепляющие их. Наряду с множеством христианских текстов автор «Сентенций» включил в них всего три цитаты из нехристианских источников. Столетие спустя Фома Аквинский в работе «Сумма теологии» (Summa theologica, 1265–1274) ставил вопросы подобно тому, как это делал Абеляр (но у Фомы их 631), а вслед за Петром Ломбардским – приходил к верным выводам. Однако в отличие от «Сентенций» Ломбардского «Сумма» Аквинского включала 3500 цитат из одного только Аристотеля. Из этих 3500 почти половина была совершенно не известна в Западной Европе во времена Абеляра и Петра Ломбардского[151]151
  Количество цитат – по приблизительным оценкам: Crosby, Measure of Reality, p. 57.


[Закрыть].

Новое открытие античного мира, возобновление греческих штудий и введение в научный обиход арабских сочинений сопровождались появлением в Западной Европе нового видения мира, обусловившего новое отношение к авторству и ссылкам на источники. С VIII в. халифат Аббасидов с центром в Багдаде переживал мультикультурное возрождение; после заимствования бумаги из Китая в 750 г. преимущественно устная культура стала преимущественно письменной. Науки и преподавание наук развивались одновременно с растущим вниманием к Корану и его истолкованию; образование расцвело благодаря учреждению четырех новых школ исламского права.

То же касается библиотек. Библиотеки в мечетях и частные библиотеки среди знати стали обычным делом: по некоторым сведениям, Аль-Азиз Биллах (955–996), халиф из династии Фатимидов, владел 18 000 одних только теологических рукописей; библиотека, основанная в Кордове омейядским халифом аль-Хакамом II (915–976), содержала 600 000 томов[152]152
  Ribhi Mustafa Elayyan, 'The History of the Arabic – Islamic Libraries, 7th to 14th Centuries', International Library Review, vol. 22, no. 2, 1990, p. 122.


[Закрыть]. «Школа мудрости», представлявшая собой библиотеку и скрипторий, а также образовательный центр, была основана в Басре при Гаруне аль-Рашиде (правил в 786–809) и расширена его сыном аль-Мамуном (правил в 813–833); до XIII в. она служила местом встреч мусульманских, еврейских и христианских ученых, переводивших греческие и персидские сочинения[153]153
  Mounira Chapoutot-Remadi, 'L'Encyclopédie arabe au Xe siècle', Becq, L'Encyclopédisme, p. 37–9.


[Закрыть]. Предположительно, во многих из этих библиотек рукописи располагались по темам, а затем по порядку их приобретения[154]154
  Большинство ученых обходит вопрос об организации арабских библиотек. Одна из немногочисленных известных мне работ по этой теме (Elayyan, 'Arabic – Islamic Libraries', p. 130) кратко сообщает, что «книги в исламских библиотеках располагались [сперва] по темам», а затем – в порядке их приобретения, как будто бы все исламские библиотеки во всех арабских землях расставляли книги одинаковым образом на протяжении всех семи веков, которые охватывает статья. Это возможно, хотя и маловероятно, но источники этих сведений не приводятся.


[Закрыть].

Арабский ученый мир также ценил энциклопедии, которые, как правило, были организованы с помощью различных систем, призванных продемонстрировать, как и на Западе, совершенство созданного Богом мира. В X в. в Басре секта, известная как «Братья чистоты», создала энциклопедию в четырех частях (возможно, первый коллективный труд такого рода за пределами Китая), которая была организована в соответствии со схемой, предполагающей переход от конкретного к абстрактному, с опорой на идеи, содержавшиеся в греческих, персидских, индийских, еврейских и христианских сочинениях[155]155
  Chapoutot-Remadi, 'L'Encyclopédie arabe', in Becq, L'encyclopédisme, p. 42–5.


[Закрыть]. Персидские энциклопедии иногда были организованы по темам, а иногда разделяли мир, который они описывали, между «новыми» и «древними» науками[156]156
  Sergei Shuiskii, 'Encyclopedias and Dictionaries, Arabic and Persian', in Steven Harvey, ed., The Medieval Hebrew Encyclopedias of Science and Philosophy (Dordrecht, Kluwer, 2000), p. 444–5.


[Закрыть]. «Книга перечисления наук» (Kitāb Ihsâ' al-'ulûm), оказавшая значительное влияние на принципы классификации и науку в Средние века, была написана Аль-Фараби (ум. 950/951), одним из крупнейших ученых своего времени, а также первым и одним из важнейших мусульманских комментаторов Аристотеля. Он разбил свою «Книгу» на восемь разделов: лингвистический, логический, математический, физический, метафизический, политический, юридический и теологический[157]157
  Osman Bakar, Classification of Knowledge in Islam: A Study in Islamic Philosophies of Science (Cambridge, Islamic Texts Society, 1998), p. 10, 21–5.


[Закрыть].

Были известны и другие, менее распространенные принципы организации – на основе таких категорий, как религия, местоположение и даже общепринятое мнение. Один из первых биографических словарей – «Большая книга разрядов» (Kitāb al-tabaqāt al-kabīr) Ибн Сада (ум. ок. 845) – начинался с биографии пророка Мухаммеда, а затем описывал каждого из его сподвижников, причем статьи располагались по хронологии их обращения в ислам, а затем подразделялись по родовому и географическому принципу. Перекрестные ссылки были еще неизвестны, как и на Западе, поэтому статьи, попадавшие в несколько разделов, полностью повторялись. В другом сочинении IX в. поэты были сперва разделены на исламских и доисламских, а затем на десять групп, в соответствии с хронологией и известностью[158]158
  Wadād al-Qādī, 'Biographical Dictionaries: Inner Structure and Cultural Significance', in George N. Atiyeh, ed., The Book in the Islamic World: The Written Word and Communication in the Middle East (Albany, State University of New York Press, 1995), p. 97–9.


[Закрыть]. В XI в. заметным исключением стала история Багдада, рассказанная в биографиях. Аль-Хатиб аль-Багдади начал ее с жизнеописаний Мухаммедов, в честь пророка, после чего использовал алфавитный порядок имен, чтобы, по его словам, сделать книгу доступной для широкой читательской аудитории[159]159
  Maaike van Berkel, 'Opening Up a World of Knowledge: MamlukEncyclopedias and their Readers', in König and Woolf, Encyclopaedism fromAntiquity to the Renaissance, p. 371.


[Закрыть].

Таким образом, в то время алфавитный порядок был уже известен, по крайней мере в некоторых частях мусульманского мира, и определенно считался привлекательным для читателей. Однако, судя по сохранившимся источникам, использовался он нечасто. Время от времени его применяли в указателях к хадисам – преданиям о словах пророка Мухаммеда, но, согласно общепринятому представлению, хороший ученый должен был знать свой материал наизусть и потому не нуждался в его искусственном упорядочении[160]160
  George Makdisi, The Rise of Humanism in Classical Islam and the Christian West: With Special Reference to Scholasticism (Edinburgh, Edinburgh University Press, 1990), p. 214.


[Закрыть]. В отличие от западных современников, которые все больше зависели от письменного слова и были вынуждены изобретать инструменты для ориентации в постоянно растущем многообразии книг, арабский мир продолжал рассматривать память как основной инструмент книжного знания. По этой причине устройство текста в арабских рукописях становилось все более сложным: украшения, маргиналии и замысловатые шрифты могли разделять страницу на дюжину глав и подразделов, границы между которыми обозначались подчеркиванием, размером букв, красным цветом (рубрикация), жирным или более темным шрифтом – все это в конечном счете служило подсказками для памяти[161]161
  Maaike van Berkel, 'Opening Up a World of Knowledge', in König and Woolf, Encyclopaedism from Antiquity to the Renaissance, p. 367ff.


[Закрыть].

В арабских словарях также использовались неалфавитные методы организации. В «аль-Мухассас» Ибн Сиды (ум. 1066) слова были разделены на предметные или тематические рубрики, такие как человеческая природа, физиология, психология, женщины, одежда, еда, оружие. Аль-Халиль ибн Ахмад (ум. 791) в своем словаре «Книга Айна» использовал организацию, основанную на звуках: статьи словаря приведены в таком порядке, что за каждой группой звуков следуют подгруппы, определяемые количеством согласных в слове[162]162
  Глаголы и существительные в семитских языках чаще всего могут быть сокращены до трехбуквенных корней, состоящих полностью из согласных. Связанные по смыслу слова создаются путем добавления гласных или согласных к корню. Например, в современном иврите s-f-r – трехбуквенный корень слова sefer – книга; а также sofer – переписчик; safra – ученый; sifrut – литература; sifriyah – библиотека; safran – библиотекарь; yispor – считать или подсчитывать; sifrah – цифра; и l'saper – говорить или рассказывать (как в английском, где tell может означать и говорение, и счет). Такая структура корня позволяет ориентироваться в семитском словаре, организованном подобным способом, гораздо легче, чем это было бы в случае с романским или германским языком.


[Закрыть]. В X в. похожая система – которая, как и в случае с «Книгой Айна», могла опираться на санскритские модели – была использована в «Языке арабов» (Lisān al-'Arab) Ибн Манзура (1233–1311): он классифицировал корни слов сначала по их последнему согласному, затем подразделял на подклассы по первому согласному и, наконец, располагал их в зависимости от среднего звука. В Средние века этот словарь долгое время считался авторитетным, и, соответственно, принятая в нем организация материала воспринималась как образец[163]163
  Shuiskii, 'Encyclopedias and Dictionaries', in Harvey, Medieval Hebrew Encyclopedias, p. 442–6.


[Закрыть].

С рассмотренными только что по преимуществу неалфавитными разработками заметно контрастировали труды еврейских ученых, которые, подобно своим христианским современникам (а иногда и опережая их), склонялись к использованию алфавитного расположения. В конце XI в. Натан бен Иехиэль (ок. 1035 – ок. 1110) составил словарь «Арух» (Sefer ha'Arukh). Родившись в Риме, он выучил арабский, арамейский, греческий, древнееврейский, итальянский, латинский, персидский и сирийский языки и использовал эти знания при создании алфавитного лексикона корней, используемых в раввинистической литературе. «Арух» стал одним из самых известных словарей такого типа – сохранилось более 50 экземпляров – и одной из первых книг на древнееврейском, напечатанной на типографском станке (в Риме, около 1472 г.)[164]164
  Brisman, Judaic Dictionaries, p. 15–17.


[Закрыть].

Многие из этих трудов, равно как и научные взгляды, которые они отражали, впервые стали известны ученым в Западной Европе благодаря появлению латинских переводов с арабского и древнееврейского. В XI в. в Монте-Кассино в Италии бенедиктинский монах и врач по имени Константин Африканский перевел множество медицинских текстов, сведения о которых проникли в Северную Европу к началу XII в., а в Палермо примерно в то же время переводились отдельные сочинения Аристотеля, Евклида и Птолемея. В Испании под руководством архиепископа-бенедиктинца Раймонда Толедского (ум. 1152) действовала настоящая переводческая фабрика, благодаря которой появились латинские версии арабских трудов, а также греческих произведений, переведенных на арабский язык в IX–XII вв.: сочинения ибн-Габироля, Аль-Газали и Аль-Фараби по юриспруденции и этике; Галена, Гиппократа, Авиценны, Аль-Рази и Аль-Кинди – по медицине и естественным наукам; а также труды Аристотеля. Другие тексты Аристотеля и Галена были переведены в Константинополе[165]165
  Eva Albrecht, 'The Organization of Vincent of Beauvais' Speculum Maius and of Some Other Latin Encyclopedias', in Harvey, Medieval Hebrew Encyclopedias, p. 58ff.


[Закрыть]. То обстоятельство, что многие из этих произведений вернулись на Запад через арабское посредство, весьма существенно, поскольку арабские ученые нередко дополняли оригиналы, включая в них подробности своих собственных исследований, которые в то время во многом опережали западную мысль.

Новое открытие Античности в Европе имело два последствия: первое носило абстрактный характер, второе – конкретный. Понимание того, как много великих оставались неизвестными до того времени и сколько еще было утрачено навсегда, дало осознание необходимости сохранить для будущих поколений как вновь обретенное знание, так и все произведения, созданные под его влиянием[166]166
  Blair, Too Much to Know, p. 12–13, отмечает, что новое открытие античных произведений привело к попыткам сохранить литературное наследие и, как следствие, к составлению новых энциклопедических компиляций.


[Закрыть]. Отсюда возникло стремление обеспечить удобный поиск любой информации, содержавшейся в этих текстах, – иными словами, читатели хотели не просто читать книги, но и ссылаться на них: им нужны были инструменты поиска.

Переводы с арабского и древнееврейского также стали источником новшеств, имеющих решающее значение для истории Европы. Образованные европейские читатели получали возможность узнать иностранные алфавиты. Тогда как прежде в Италии и Франции при копировании рукописей древнееврейский обычно транслитерировался латинскими буквами, в остальной Европе иногда использовался греческий алфавит, но все реже и реже. Арабский, за исключением Испании, где он был в ходу, также почти всегда записывался латинским алфавитом. Напротив, на Британских островах некоторые были знакомы с древнеанглийским руническим алфавитом футарк, а также с ирландским огамическим письмом[167]167
  Футарк появился в I в. н. э. на территории современной Дании и Шлезвиг-Гольштейна, а затем распространился на остальную часть Скандинавии, Исландию, Гренландию и Британские острова. Он назван по первым шести рунам в германской последовательности; британский вариант названия – futhorc – свидетельствует о разнице в произношении, но не в порядке символов. Сохранившиеся памятники футарка встречаются в основном в мемориальных и других коротких надписях. Огам был древней системой письма, использовавшейся в Ирландии и в тех частях Британских островов, где существовали ирландские поселения. Руны обычно находят на погребальных памятниках, датируемых начиная с V в., и в текстах, датируемых начиная с VII в. Мы мало что знаем о них, но принятая точка зрения состоит в том, что изначально руны основывались на латинском алфавите, но использовали насечные символы, собранные в группы по пять символов. Чтение их чрезвычайно затруднено тем, что различие, например, сочетания четырех меток и одной метки (передающих C и H) от пяти меток (Q) в значительной степени зависит от контекста, который в простых надписях минимален*.
  * Общие сведения о футарке и огамическом письме имеются в: Ruth P. M. Lehmann, 'Ogham: The Ancient Script of the Celts'; Senner, Origins of Writing, p. 159–70; Damian McManus, 'Ogham'; Daniels and Bright, The World's Writing Systems, p. 340–45; Pierre-Yves Lambert, 'Ogamic Script', in Christin, A History of Writing, p. 276–7.


[Закрыть]. Позднее широко стали известны и использовались в сочетании с латинским алфавитом древнеанглийские рунические буквы, такие как Þ, þ и Ƿ, ƿ. В результате на Британских островах «иностранные» письмена казались более привычными и не столь пугающими, а потому в переводах наряду с латинскими использовались и еврейские буквы, что начиная с IX в. наблюдалось и в Германии, куда регулярно направлялись высокообразованные монахи из Ирландии и Великобритании.

Открытость к другим алфавитам привела к тому, что в XI в. некоторые рукописи, созданные в этих регионах, содержали знаки, похожие на цифры, которые мы называем арабскими (1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9 и 0) и которые, если быть точными, имеют индо-арабское происхождение. Впервые они появились в рукописях, переписанных книжниками, знакомыми с книгами из Багдада, средоточия научной жизни того времени, или с произведениями персидских ученых. К концу XII в. переписчики в Южной Англии уже использовали цифры, весьма близкие по форме к современным, и именно английские писцы первыми применили арабские цифры в заголовках глав, колонтитулах и для нумерации страниц, перечисленное – схоластические нововведения, вызванные необходимостью идентифицировать и находить точные цитаты[168]168
  Информация, приведенная в этом и предыдущем абзаце, заимствована из: Paul Saenger, 'The Twelfth-century Reception of Oriental Languages and the Graphic Mise en Page of Latin Vulgate Bibles Copied in English'; Eyal Poleg and Laura Light, eds., Form and Function in the Late Medieval Bible (Leiden, Brill, 2013), p. 32–7.


[Закрыть].

В манускрипте Бакхшали, найденном в современном Пакистане и датируемом III–VII вв., мы видим ряд цифр, включающий первое известное изображение нуля[169]169
  Библиотека Университета Торонто


[Закрыть]

В конце XI в. еврейский философ и врач Маймонид (ок. 1135–1204), родившийся и получивший образование в Кордове, изложил в «Книге заповедей» 613 (согласно его подсчетам) заповедей Торы (первых пяти книг Ветхого Завета), которые он распределил по 14 категориям, или «принципам». Второй раздел «Путеводителя растерянных» Маймонид также начинает с перечисления 25 предпосылок, которые он использовал для построения философского доказательства бытия Бога. С помощью этих списков Маймонид, так же как Абеляр и Аквинат, утверждал иерархию и структуру рассуждений, которые позволили ему соединить для своих читателей разрозненные фрагменты информации, создавая таким образом не только метод обучения, но и само учение[170]170
  Tamás Visi, 'A Science of Lists? Medieval Jewish Philosophers as ListMakers', в Lucie Doležalová, ed., The Charm of a List: From the Sumerians to Computerised Data Processing (Newcastle, Cambridge Scholars Publishing, 2009), p. 18–20.


[Закрыть].

Начиная с Фомы Аквинского и расцвета схоластики, устройство текстов становится не менее важным, чем их содержание. Схоластика в том виде, в каком она была представлена в университетах, особенно в Парижском, представляла собой не набор философских или богословских догм, но метод обучения, основанный на диалектике, в соответствии с представлениями Аристотеля: выдвигался какой-либо вопрос, приводились аргументы за и против, делался вывод. Таким образом, «Сумма теологии» Фомы Аквинского является не только издавна признанным шедевром мысли, но, что не менее важно, также шедевром организации и устройства. Анри-Жан Мартен, один из ведущих европейских исследователей истории письма и книгопечатания, заметил по этому поводу:

[В Сумме] каждой части, каждому трактату и каждому вопросу предшествует краткое изложение. Каждая статья, начальная единица в этой иерархической структуре, имеет название, начинающееся с utrum (вопросительной частицы). Альтернативные возможности сопровождаются рядом возражений, первое из которых вводится формулой videtur quod non (кажется, что не …), а каждое из последующих – наречием praeterea (более того). Затем, после зачина sed contra (но этому противоречит …), приводится (обычно один) аргумент против первоначального суждения, который и дает ответ на вопрос. В основной части статьи, начинающейся формулой respondeo dicendum (я отвечаю следующим), опровергаются все возражения по порядку, причем всякий раз в начале дается отсылка ad primam, ad secundam [на первое, на второе] и так далее[171]171
  Martin, History and Power of Writing, p. 150–51.


[Закрыть].

Подход к упорядочению знания в труде Фомы Аквинского, ставший авторитетным, имел предшественников в трудах ранних средневековых энциклопедистов, увлеченных сведéнием воедино знаний о мире, который они видели вокруг себя, равно как и о тех мирах, которые, как они надеялись или опасались, должны были настать. Это увлечение продолжало процветать в золотой для энциклопедистов век. «Этимологии» Исидора по-прежнему широко использовались как источник грамматических сведений, наряду с двумя другими трудами: «О природе вещей» (ок. 1200–1204) Александра Неккама, одной из самых ранних энциклопедий, использовавшихся проповедниками для написания речей, и «О свойствах вещей» (ок. 1240) францисканца Варфоломея Английского. Вторую энциклопедию посчитали настолько необходимой для студентов Парижского университета, что ее стоимость была закреплена в специальном статуте[172]172
  Wallis, 'Structure and Philosophy', p. 177.


[Закрыть]. В 1398–1399 гг. она была переведена на английский язык, при этом ряд пересказов был выстроен по алфавиту, чтобы облегчить обращение к ней при составлении проповедей. Поздние списки содержали алфавитные указатели названий книг и глав, в то время как две трети сохранившихся латинских рукописей содержат глоссы на полях, дающие «свойствам вещей (мира природы)» нравоучительные и символические объяснения: эти глоссы быстро начали использоваться в качестве инструмента для поиска соответствующих разделов[173]173
  Michael Twomey, 'Encyclopaedias', in Morgan and Thomson, Cambridge History of the Book in Britain, vol. 2, p. 246–8. «Свойства» Варфоломея начинаются с представления великой иерархии: от Бога к человеку, животным, предметам и, наконец, к чувствам – цвету, запаху и т. д. См.: M. C. Seymour, ed., On the Properties of Things: John Trevisa's Translation of Bartholomæus Anglicus, De Proprietatibus Rerum: A Critical Text (Oxford, Clarendon Press, 1975), vol. 1, p. 41.


[Закрыть].