Текст книги "Прощай, Россия!"

Глава 4. Уж такие мы ушлые

В конце февраля 1996 года во главе Общероссийского штаба по выборам президента продолжал оставаться первый заместитель премьера Олег Сосковец. Слишком долго и наверное неинтересно рассказывать здесь даже о малой части интриг, связанных с его назначением, и о составе штаба. Остановимся на главном. Дрезнер встретился с Сосковцом в 3 часа пополудни 27 февраля и познакомил его со своим планом действий. Это были пять машинописных страниц, объяснявших, что следовало и чего ни в коем случае не следовало делать. Советы, естественно, основывались на опыте американских выборов.

«Вы приняты. Я скажу президенту, что нам помогают американцы». Считалось, что Сосковец – человек деловой и немногословный. На его столе лежал календарь с жирно отчеркнутыми красным карандашом днями, остававшимися до первого избирательного тура, то есть до 16 июня. Но разговор на этом не закончился. У Сосковца было еще важное замечание: «Одна из ваших задач – за месяц до выборов предупредить нас и сказать, следует ли их отменить. На тот случай, если вы сочтете, что мы их проигрываем».

Вот оно, главное подтверждение. На протяжении всей избирательной кампании ходили упорные слухи о том, что Борис Ельцин вынашивает идею отмены выборов. Эти слухи конечно опровергались, в том числе и им самим. Но они продолжали циркулировать, порой слегка затухая, когда рейтинги президента начали подниматься из той провальной глубины, в которой они были вначале. Накануне второго тура, во время выяснения отношений между двумя акционерными обществами: «Коржаков и К»" и «Чубайс и К»", победители, то есть эти последние, заявили во всеуслышание, что выборы хотели отменить те, кто потерпел поражение.

При этом иногда подразумевалось, а иногда заявлялось открыто, будто сам Борис Ельцин вряд ли знал об этом. Если кто-то и в самом деле думал, что президент не знал, что творится вокруг него, и что он не контролировал свое окружение, то это очень и очень печально. Следовательно, можно предположить, что подобный вариант стоял в повестке дня – и Ельцин прекрасно об этом знал, – до последнего момента, до самого начала первого тура выборов.

Итак, перед нами один из вариантов. Эстетически безобразный и весьма неприглядный во многих других отношениях. Но эти люди были готовы на все, лишь бы не проиграть. Тем более что в сегодняшней России потерпеть поражение – значит поставить под угрозу не только свое положение, но даже личную свободу и, конечно, счет в банке. И не потому, что «коммунисты идут», а потому, что преступления, воровство и насилие, совершенные руками этих людей, были такими, что кто бы ни пришел к власти после них, какой бы порядок ни установился после нынешнего криминального хаоса, – если, конечно, он не окажется еще хуже прежнего и воцарится при хотя бы минимальной поддержке народа, – их призовут к ответу за то, что они сотворили со своей страной.

Одна из существенных особенностей, нередко ускользающих от внимания сторонних наблюдателей, заключается в том, что ельцинская Россия имеет мало общего с парламентской демократией и правовым государством. Здесь подобных правил еще не существует. Их нет в законах, да и будь они там, вряд ли что-нибудь изменилось, потому что их нет прежде всего в головах людей. И не существует четких испытанных механизмов передачи власти. Следовательно, мирно уйти со сцены главе государства чрезвычайно трудно. Признать вердикт, вынесенный избирателями, нежелательно. Либеральная демократия выработала принцип, приносящий ей победу над всеми прочими моделями в период становления массовых обществ, – принцип суверенитета народа. Считалось, что, исходя из данного принципа, «для решения, кому командовать, надо не рубить головы, а уметь считать их». Группировки, дерущиеся за власть в России, начиная с их главаря Бориса Ельцина, утверждают, будто они безоговорочно придерживаются идей либеральной демократии, но из соображений высшей целесообразности намерены применять этот принцип с маленькой оговоркой (из разряда тех, которые обычно и не замечаешь, читая и подписывая, например, какой-нибудь страховой договор): головы надо не просто подсчитывать, а как правило подсчитывать. То есть, если подсчеты вас не устраивают, результаты их можно зачеркнуть или внести в них поправку: на деле – чтобы спасти свою шкуру, а на словах – для того якобы, чтобы не позволить снова рубить головы. Мир поймет.

И действительно, в данном случае мир был готов понять и подписаться под такой формулировкой. Без особого энтузиазма, разумеется, ибо трудно объяснить американским, германским, итальянским, французским избирателям, что выборы были отменены во имя (будущей) демократии. Трудно передать на пристойном итальянском языке, например, идею бывшего демократа, одного из советников президента Андроника Миграняна относительно «авторитарной демократии». Хотя, если придерживаться исторической правды, надо признать: кое-кто в Италии счел это определение подходящим, полагая, что если народ туповат и властитель сознает это, ему можно позволить в случае необходимости закрутить гайки; то есть что демократия остается демократией до тех пор, пока люди ведут себя так, как угодно властям. Когда же по каким-либо причинам этого не происходит, власть приобретает авторитарный характер и зачеркивает демократию полностью или частично – с добрыми намерениями, естественно. Оригинально, не так ли?

Но как бы то ни было, именно сию модель Запад одобрил и признал для России. Давайте рассмотрим эту схемку повнимательней. На Западе и сейчас, по окончании холодной войны, рассматривают Россию как варварскую, отсталую страну, население которой не может обойтись без автократа и которой всегда управляли лидеры, страдающие атавистическим чувством неуверенности, лидеры, относящиеся к Западу с завистью и любопытством, но бессознательно страдающие от своего комплекса неполноценности и, следовательно, способные – в случае необходимости – лишь уничтожить врага, поскольку любые переговоры с ним могут привести к тому, что он либо поглотит, либо покорит их, либо сделает и то, и другое. Именно из такой посылки исходил Джордж Кеннан в 1946 году, формулируя свою доктрину «сдерживания» Советского Союза. С тех пор посылки эти так и не изменились в сознании самых крупных администраций мира. Коммунизм, в общем, только и делал, что сплачивал и укреплял посредством беспощаднейшей из утопических идеологий самую жестокую, неприступную и непредсказуемую из великих держав. Кончился коммунизм, кончился Советский Союз, осталась Россия: варварская, жестокая, отсталая страна с заложенным в хромосомах коллективизмом. Подобные дикари не имеют права позволить себе такую роскошь, как передовая демократия. Можно позволить им попробовать, что это такое, но поскольку им нельзя доверять, надо держать их под контролем. А чтобы не заявила о себе вновь ностальгия по коммунизму, а главное, если учесть, что переход к капитализму будет трудным, само собой напрашивается «демократически-авторитарное» решение: едва возникнет опасность, отнять морковку и взять в руку палку. Не надолго. Надо только успокоить страсти, которые, впрочем, будут временными. Русские – народ терпеливый. Хотя, лучше, конечно, избежать кровопролития, беспорядков, неэлегантных и плохо поддающихся объяснению действий.

Вот почему Ельцин был вынужден делать опровержения всякий раз, когда заходила речь о возможной отсрочке или отмене выборов. Из Вашингтона и некоторых европейских столиц поступали довольно ясные – по крайней мере в этом отношении – сигналы: Борис Николаевич, не ставьте нас в неловкое положение, постарайтесь сохранять приличный курс. Мы окажем вам всяческую помощь, пустив в ход все имеющиеся в нашем распоряжении разумные средства. Но вы, Борис Николаевич, обделывайте все чисто. Идеально было бы действительно одержать победу на выборах, попробуйте сделать это с помощью нормального нарушения правил, которым иногда отличаются и наши избирательные кампании. Если понадобится монополизировать средства массовой информации, что ж, монополизируйте их, мы и слова не скажем. Если понадобится нарушить нормы объективности и финансирования избирательной кампании, будьте уверены: никаких проблем мы вам не создадим. Мы и сами так делаем. Как же иначе! Всегда можно сказать, что Россия все еще немного дикая страна, что нельзя требовать кристально честного поведения от страны, разлагавшейся на протяжении всех семидесяти лет коммунизма (тут мы одним выстрелом двух зайцев убиваем).

Короче, можно будет сказать, что в общих чертах выборы, в сущности, были законными. Все остальное покроется пылью забвения. Если же эти элементарные нормы не сработают, тогда можно будет допустить и некоторую подтасовку цифр. Вы, Борис Николаевич, уже сделали это в 1993 году, и, как видите, мы ничего не сказали. Приедут иностранные наблюдатели – проследить за тем, чтобы не было никаких махинаций, но вам прекрасно известно, что иностранные наблюдатели мало знают Россию и увидят еще меньше. Они уедут еще до того, как начнется разборка, и в любом случае будут говорить то, что хотят от них услышать их правительства. Лишь бы, Борис Николаевич, все было проделано не слишком грубо, не слишком вульгарно. Это было бы неприятно, хотя по завершении игры никому не захочется копаться в деталях. Ни западным газетам и телевидению, ни, тем более, вашим. Но отменять выборы! От этого, пожалуйста, увольте!

Пока что это были конфиденциальные послания, передававшиеся не через официальных, а через весьма даже неофициальных лиц, джентльменов вроде Дрезнера. Хотя… Если бы победа явно шла в руки коммунистов, тогда лучше было бы опрокинуть шахматную доску и обо всем забыть. Помню, как Георгий Сатаров, которому уже надоели мои вопросы о возможности отсрочки президентских выборов, сказал, что несколькими днями раньше в его кремлевском кабинете в том же кресле, в котором сидел я, утопал «один авторитетный посланец Госдепартамента», который заметил, что «все предпочтительнее победы коммунистов». «Все? В том числе и отмена выборов?» – спросил я. Сатаров посмотрел на меня, как на несмышленого младенца, и сказал: «Конечно!» Это было все равно, что сказать: вы там, на Западе, столько болтаете о демократии, но когда доходит до дела, когда на карту ставятся реальные интересы, готовы идти на что угодно. Иногда вы смотрите на нас, как на варваров, и стремитесь учить нас правилам игры. Разве что не советуете нарушать их, когда это в ваших интересах. Мы такие, какими вы нас считаете, – не лучше и не хуже. Такие же ушлые, как и вы. Правда, он сразу же добавил: «Во всяком случае, я не получал от президента никакого указания, кроме одного: с утра до ночи работать ради победы на выборах. Только ради этого. А о том, работает ли кто-нибудь над другими гипотезами, мне неизвестно».

Прекрасно. Сатаров получил одни указания. Коржаков и Сосковец – другие. Возможно даже, – в чем я сомневаюсь, – что одни не знали, над чем работают другие, третьи, четвертые, пятые в махине, каким был штаб по переизбранию Бориса Ельцина. Но не это главное. Главное – что одновременно шла работа над разными гипотезами. Материал, опубликованный в «Тайм», частично помогает нам восстановить картину этих махинаций. К данному вопросу следует подходить формально (сугубо формально!), уважая всяческие правила и процедуры. Пока не станет ясно, чем дело кончится. Между тем надо одновременно рассматривать все варианты. Когда мы окажемся на распутье, решим, что делать дальше,

Неужели Борис Ельцин так ничего и не знал? Только тот, кто не наблюдал за его поведением на протяжении последних лет, может допустить столь глупую мысль. Мы располагаем кое-чем более серьезным, нежели просто косвенные улики. В конце мая обитатели номера 1120, а также соседних номеров в «Президент-отеле» стали отдавать себе отчет в том, что Ельцину грозит серьезная опасность в результате первого тура выборов оказаться на втором месте. Это было бы еще не так плохо с точки зрения перебаллотировки, но ужасно для его имиджа. Главное, что такой результат мог бы сделать весьма маловероятным его выход на первое место во втором туре. У кого-то там, на одиннадцатом этаже отеля, по спине побежали мурашки при мысли, что в результате первого тура Ельцин может и вовсе оказаться третьим. Тогда он вылетел бы из предвыборной гонки и прощай все блага, нажитые окружением за эти годы, кроме, пожалуй, счетов в зарубежных банках. Предчувствуя такую возможность, Ельцин через посредство Чубайса и других лиц из своего окружения, принадлежащих к разным группам, неоднократно искал встречи с Григорием Явлинским, Александром Лебедем и хирургом-офтальмологом Святославом Федоровым – тремя кандидатами-центристами, «встрявшими» между Ельциным и Зюгановым.

О Лебеде разговор особый. Посмотрим, как обстояло дело с Явлинским. Во время одной из бесед с глазу на глаз в Кремле Ельцин сказал своему сопернику, что ему решительно нужны голоса его избирателей. «В противном случае, – заявил он, – если победят коммунисты, то на вас ляжет огромная ответственность». «Борис Николаевич, – ответил Явлинский, – даже если я откажусь от участия в предвыборной гонке в вашу пользу, я вовсе не уверен, что мои избиратели со мной согласятся. Вас в России не любят, хотя и не говорят вам об этом. К тому же я опасаюсь, что если во втором туре вы останетесь один на один с Зюгановым, многие мои избиратели, как и избиратели других демократических кандидатов, предпочтут вообще воздержаться от голосования или станут голосовать против всех, только бы не поддерживать вас…» На что Борис Ельцин, посмотрев ему прямо в глаза, гневно заявил: «Никакого второго тура не будет!»

Означало ли это, что Ельцин нацеливался на победу уже в первом туре? Неужели его так плохо информировали? Может быть, он просто блефовал и хотел, чтобы Явлинский ему поверил? Или же у российского президента были другие замыслы? Ведь он заявлял о своей уверенности в победе уже в первом туре публично, вызвав немалое удивление даже среди своих сторонников.

В окружении Ельцина всячески пытались «придать видимость правдоподобия» его победе в первом туре, все еще представлявшейся весьма труднодостижимой. Пойди ему навстречу Григорий Явлинский, Святослав Федоров и Александр Лебедь или хотя бы один из них, Ельцин мог бы заполучить еще два, три, а то и пять миллионов голосов. Теоретически разумеется. Ну, а если эти голоса ему в действительности бы не достались, тогда в дело могла вступить Центральная избирательная комиссия и сделать все, чтобы свести концы с концами. В любом случае превентивный уход других кандидатов сделал бы подобный результат «более правдоподобным». А если бы дела пошли и вовсе плохо, тогда никакого второго тура! Нашли бы любой предлог (война в Чечне, нарушения общественного порядка, серьезный террористический акт, да что угодно еще), чтобы сорвать волеизъявление народа. Таков был план. Он даже не был таким уж тайным: все газеты, и оппозиционные и проправительственные, говорили об этом. И никто, абсолютно никто не находил его невероятным.

Тот факт, что президент заявил об этом прямо в лицо лидеру одной из четырех главнейших в Думе фракций, кандидату, как и он сам, на президентский пост, говорит лишь об одном – о том, что произвол для Ельцина в порядке вещей. Если за последние годы вокруг него сложилась атмосфера полной безответственности в обществе, войн между бандами, интриг и самого настоящего насилия; если власть, олицетворением которой он является, находится в состоянии войны с реальной страной; если коррупция распространяется все больше, то происходит это потому, что президент навязал свои методы всей правящей олигархии. Обладая безграничной властью, он приучил своих бояр пользоваться ею, исходя из его же критериев. В силу того, что президент по состоянию здоровья подолгу отсутствует на политической арене, они используют эту власть наихудшим образом, так, как подсказывают им их жестокость и бескультурье. Надеяться на то, что они образумятся, ожидать от этих политических деятелей и деловых людей возрождения, значит готовить России окончательную катастрофу, которая произойдет, увы, еще до того, как истощатся богатства страны, до того, как они прекратят и метафорическую и фактическую резню друг с другом за раздел этих богатств.

Глава 5. Челябинск-70

Кто такой Владимир Нечай? Немногие вспомнят его. Он не соответствовал яркой картинке, нарисованной корреспондентами крупнейших СМИ, Си-Эн-Эн, «Вашингтон пост» или «Нью-Йорк таймс». Его имени не находилось места в шифрованных телеграммах послов западных стран, которые, хорошо зная, чего от них ждут главы их правительств и министры иностранных дел, посылали тайнописью то же самое, что влиятельные журналисты писали открытым текстом на страницах своих влиятельных газет и произносили с важным видом с экранов своих влиятельных телекомпаний. Короче говоря, Владимир Нечай был как тот желтый человечек в зеленом анекдоте. Был, потому что он покончил с собой пулей в висок в своем кабинете в Челябинске-70 в одно серое ноябрьское утро шестого года эры Ельцина.

Нечай был директором ядерного центра в Челябинске-70, бывшем секретном городе бывшего Советского Союза, где и сегодня – как бы это не казалось абсурдным – действует полный цикл производств термоядерного оружия. Он был одним из тех миллионов россиян, проведших свою жизнь в «городах зеро», городах-призраках, не существовавших на карте. Американцы смогли увидеть их только после того, как изобрели самолет U-2.

Он был не из последних, а из первых, из тех, кто знал, сколько стоит этот миллион мозгов, сколько миллиардов рублей было в них вложено, когда рубль еще чего-то стоил. Случайно я отыскал интервью, данное Владимиром Нечаем в 1994 году. Он говорил: «Нам нужна помощь государства на три или четыре года. Потом вы вернем все. Открывать двери иностранным инвесторам, да и российским частникам без гарантий безопасности рискованно». На дворе был сентябрь 1994 года. Нечай был обеспокоен, но еще надеялся, что ему удастся спасти науку своей страны от окончательного коллапса.

Он служил своей стране. Он был из тех, кто верит, кто не ворует, кто не думает только о своем кармане. Он ждал, что Москва выплатит его подчиненным долг по зарплате за несколько месяцев и другие долги, от которых зависело выживание целого города, 30 тысяч его жителей и тончайших и ужасающе опасных аппаратов, над которыми они работали. Он ждал поступления 58 миллионов долларов. Но взамен получил собственную зарплату за май: 250 000 рублей – неполные 50 долларов.

Владимир Нечай застрелился, и мы не знаем, был ли этот последний жест продиктован отчаянием или стыдом, или, наоборот, гордостью или печалью. Он был ученым, на чьем потертом пиджаке, висящем теперь в единственном шкафу, какой есть в его доме, едва умещались самые почетные награды его страны. Если бы он немного подсуетился, то сумел бы эмигрировать и был бы принят с распростертыми объятиями – и с отличной зарплатой – в любом из сотни зарубежных исследовательских институтов.

Таких, как он, остается еще около миллиона. Эти люди вызывают зависть у всего мира, но они все еще заперты в своих городах-призраках. Не по их воле, хотя формально никто больше их не заставляет. Дело в том, что по закону они не могут эмигрировать. А эти интеллектуальные и научные сливки общества не умеют ничего, кроме тех сложнейших вещей, которым их научили. Это – община неповторимых личностей. Если кто-то и заслуживал титула «новых» людей, то это были они.

Теперь же для власти, допустившей распродажу государства, они оказались не просто бесполезными, но и неудобными. Что с ними делать? Задействовать в других сферах? Да ладно, проще оставить их умирать. Тем более, что наверняка в них живет, как презрительно бы сказал Александр Зиновьев, ужасный, презренный «хомо советикус». Разница только в том, что в отличие от подробного и в основном точного портрета «хомо советикуса», нарисованного в «Зияющих высотах», эти были и остаются носителями «ценностей». Что всегда лучше тех прагматиков, которые предпочитают вносить ценности без кавычек на свой банковский счет, и пусть за их благополучие расплачивается общество. Жители Челябинска-70 считали, что у них есть будущее. Они могли бы сами себе его построить, если бы кто-нибудь позаботился о конверсии этого города-призрака и использовании его выдающегося интеллектуального капитала. Но это означало бы строить Россию со своим собственным будущим, собственным достоинством производителя, собственным самостоятельным местом среди других наций.

В октябре 1996 года, за несколько недель до того, как российская межпланетная программа «Марс-96» позорно провалилась из-за поломки ракеты-носителя «Протон», «Нью-Йорк таймс» писала: «Русские победили в – космосе». Как же так? У американцев есть космический челнок «Шатл», который можно перезаряжать как батарейку видеокамеры, само совершенство. Остается только рот открыть от удивления. Именно поэтому «Интернэшнл геральд трибюн» поместила эту новость в центр первой полосы. Итак, даже после пяти лет разрушительного ельцинского урагана, после всего того, что было сделано, сознательно и нечаянно, для развала всего и вся, русские еще не растеряли свой огромный (в основном военный) потенциал, которым они располагали до распада СССР. Эксперт по космосу американской газеты сделал «открытие»: русские все еще могли бы производить «в десять раз больше видов двигателей на жидком топливе, чем американцы», к тому же «на высшем уровне мощности и надежности».

Могли бы. Потому что теперь следует говорить только о потенциальных возможностях, которые, как показывает печальный опыт «Марса-96», быстро сокращаются. Каждый месяц без инвестиций, без мероприятий по безопасности, без технической поддержки равен отставанию на год от конкурентов. Этот потенциал мог бы превратить современную Россию в опаснейшего соперника на мирном рынке, созданном после окончания холодной войны. Сам собой напрашивается вопрос: почему Запад, вместо того чтобы помочь России (как он обещал на словах) стать конкурентоспособной, на деле старался превратить ее – а российские руководители покорно подчиняются – в потребителя наших товаров. Не военных, разумеется. Нечай думал о мирном будущем, например, о уникальной технологии производства сверхчистого кварца, незаменимого для выпуска ни с чем не сравнимого по проводимости оптоволокна. Эту технологию не надо создавать, она уже существует и даже не запатентована. Представьте, что за соблазнительная награда для первого, кто доберется до Челябинска-70 с чемоданом, полным зеленой наличности, и разрешением на сделку, подписанным кем-нибудь в Кремле, в кармане.

Где проходит грань между безответственностью и самым настоящим предательством национальных интересов? 28 сентября с орбиты сошел – от старости – «Космос-2320», последний российский спутник, способный проводить космическую съемку. Даже американские обозреватели не нашлись что сказать. Холодная война закончилась, это верно, но разве России нечего больше защищать? В какой еще стране в мире из тех, что сохранили хоть каплю собственного достоинства, один из высших постов в государстве может быть отдан человеку с двойным гражданством, как это случилось с Борисом Березовским? К тому же разведывательные спутники служат не только для перехвата радиосообщений бывшего врага. Они необходимы для того, чтобы знать, что происходит на собственных границах. На которых, кстати, становится все жарче, как, например, на таджико-афганской, где действуют и российские войска. Или на российско-чеченской. А еще есть граница с Китаем, за которой надо приглядывать. Плюс контроль за перевозкой наркотиков и браконьерством японских, китайских и даже польских рыбаков в Охотском море. Список можно продолжить. Это – перечень законных интересов, необязательно связанных с обороной. Иными словами, мы узнали, что Россия более не в состоянии контролировать даже свои собственные рубежи. «Как низко пали русские!» – восклицает генерал Джеймс Клэппер, шеф военной разведки США с 1991 по 1996 год. А пожелавший остаться неизвестным высокопоставленный чиновник американских спецслужб описывает ситуацию такими беспощадными словами: «Все это показывает невероятную глубину падения советской военной мощи. Им надо распрощаться с любыми мечтами о сильных вооруженных силах. Они испытывают трудности даже в поддержании ныне существующей оборонной системы»3.

Бедный, наивный Нечай ждал денег от государства, так как верил, что технологии Челябинска-70 пригодились бы, например, для «мирного атома», в котором Россия испытывает огромную потребность и от которого большинство стран мира совсем не собирается отказываться. Но Нечай к тому же боялся, что страшные секреты его города-призрака могут попасть в руки авантюристов. Излишнее беспокойство человека, уже находившегося в перевозбужденном состоянии, приведшем его затем к самоубийству? Или опасения, имевшие реальные основания? Вопрос немаловажный. Ведь кто-нибудь может сказать: а что нам за дело до душевного кризиса профессора Нечая? А другой добавит: что нам за дело до России вообще и до низкого морального и интеллектуального уровня ее руководителей? Разве нам не хватает своих собственных? Верно. Но если тревоги Нечая имели под собой серьезные основания, то дело касается нас близко, слишком близко. И тогда проблемы России вдруг покажутся очень важными даже человеку с улицы, с западной улицы, привыкшему думать только о своих делах. Тогда это будут как раз его дела.

Когда у генерала Лебедя во время его первого визита в Америку спросили, каков уровень безопасности ядерных материалов в России, он лаконично ответил: «Неудовлетворительный». Затем, в более узком кругу, он добавил, что сильно обеспокоен непредвиденными опасностями, встающими на горизонте, невиданными ужасами, которые могут вдруг возникнуть перед взором наших детей. Да и мы сами можем успеть это увидеть.

В это же время в нескольких сотнях километрах к северу, в Гарварде, профессор Грэхем Коллинс заканчивал книгу под названием «Избежать ядерной анархии», в которой рассказывал о некоторых важнейших и совершенно неизвестных широкой западной публике проблемах. Рассмотрим некоторые из них. Первая, самая общая, может быть сформулирована примерно так:

вероятность ядерного терроризма – не «если», а «когда»? Остальные наступают одна за другой: «потерянные» ядерное оружие и материалы являются опасностью номер один для жизненных интересов Америки. Средства и человеческие ресурсы, выделенные Россией и США для увеличения ядерной безопасности, никак не соотносятся с реальными масштабами проблемы. В России уже зафиксированы «атомные» кражи. По крайней мере шесть случаев произошло за рубежом. Для производства атомной бомбы достаточно банки из-под кока-колы, набитой плутонием или обогащенным ураном. В России около 200 точек, в которых располагаются ядерные боеголовки, разнообразные предприятия (вроде Челябинска-70), склады и лаборатории, имеющие дело с атомом. И наконец, имеет место убийственное сочетание различных факторов, взаимодействующих между собой: сумасшедшая экономика, нищенские условия существования работников атомной промышленности, удручающее состояние общественной и личной морали, устаревшие и легко преодолеваемые системы безопасности. В этих условиях и криминально-мафиозные организации, и террористы могут, имея достаточное количество денег, приобрести с относительной легкостью ядерные материалы. Не знаю, был ли профессор Коллинс знаком с профессором Нечаем. Но они пришли к одним и тем же выводам.

Владимир Нечай покончил с собой, когда понял, что у протектората, в который превратилась Россия, больше не было будущего. Более того, она сама становилась угрозой для будущего всех остальных, в том числе и тех хитрецов, которые считают, что навсегда обезвредили и унизили страну, пугавшую их на протяжении пятидесяти лет. У гроба Владимира Нечая мысленно собрались все лучшие представители российской интеллигенции. Которые имеют мало общего с так называемыми «творческими» интеллигентами – в основном с московской пропиской. Те продались не моргнув глазом тому, кто больше дал, довольствуясь подбиранием крох, падающих со стола новых русских богачей. Кое-кто даже разбогател, остальные ограничились подачками. И все подтвердили горький диагноз Варлама Шаламова, согласно которому «когда писатели и интеллигенты попадают в кандалы, то готовы ползать перед любым полуграмотным идиотом». Остается только напомнить, что российские интеллигенты только-только освободились от цепей. На первый взгляд, они были свободны в своем выборе. Они должны были помнить прошлое. И все же они немедленно решили заковать себя обратно, собственными руками.

У всех на совести – даже у тех, кто не подписал, но промолчал – письмо к Ельцину, опубликованное в «Известиях» 5 октября 1993 года, спустя два дня после бойни в Останкино и в Белом доме. Это письмо, как писал Зиновьев4, «не имело прецедентов по подлости, жестокости и цинизму», к тому же «не было продиктовано насильно, оно являлось выражением доброй воли его авторов, то есть их подлинной природы. Подписавшие письмо называют восставших убийцами (хотя именно они и были убиты!), фашистами (хотя настоящими фашистами были как раз их убийцы!) и так далее. Они благодарят Бога за то, что армия и органы правопорядка покарали повстанцев (и здесь я хочу добавить, что не столько армия, сколько группы наемников в форме и в гражданском, нанятые в последний момент. – Дж. К.). Они призывали президента запретить все коммунистические и националистические партии, закрыть все оппозиционные газеты и признать нелегитимными Съезд народных депутатов и Верховный Совет…»

Трудно найти мужество и спустя три года – и какие! – заняться самокритикой. Тяжело объяснять самим себе, что самое страшное – хотя и раньше о его наступлении предупреждали многочисленные симптомы – началось именно тогда, с их одобрения. Нелегко признать, что Конституция, хитростью навязанная стране через три месяца после кровопролития, была написана под аплодисменты и с участием московской «творческой» интеллигенции. Невыносимо смотреть в лицо друг другу после того, как выяснилось, что народ, чьи чаяния, как им казалось, они выражали, придерживался противоположного мнения. Когда «Независимая газета»5 спросила у группы подписантов, повторили бы они те же самые слова три года спустя, почти все хором ответили, что да, конечно, они подписали бы снова, хотя, может быть, тон воззвания, использованные выражения, да, да, кое-что они бы подредактировали. Некоторые дошли до того, что оправдывались тем, что даже не читали текст, который согласились подписать. «Вы понимаете, в такой момент… Ведь коммунистическая опасность была… Ведь опасность фашизма…» Единственный, кому стало стыдно – Юрий Давыдов, на вопрос газеты ответивший: «Каждый имеет право совершить глупость. Но в данном случае было бы лучше не воспользоваться им».