Текст книги "Тени прошлого"

Наверняка все присутствующие знали, что это ложь, но ложь смелая и благородная, и она лишь подняла Дагмар в глазах гостей, большинство из которых до этого вечера не слишком ее любили, хотя и выразили готовность сполна воспользоваться ее гостеприимством. Говорю это, потому что вмешательство Дагмар все же хоть кому-то принесло пользу. В качестве аргумента против решения ее матери оно, разумеется, оказалось совершенно безрезультатно.

– Прости, моя дорогая, но мистера Бакстера никто не приглашал. Его не приглашала ты. И самое главное, его не приглашала я. – Тон великой герцогини не допускал никаких возражений. – Он ясно дал это понять в присутствии лорда Саммерсби, который был столь любезен, что обратил мое внимание. Я даже позволю себе сказать, что мистер Бакстер похвалялся отсутствием приглашения.

Цвет лица великой герцогини темнел, и эта перемена ей не шла. При таких цветах костюма она начинала напоминать надувного Санта-Клауса, висящего под Рождество между домами на Риджент-стрит. Но даже сейчас в ней проявлялось достоинство, с которым нельзя было не считаться. Мне очень понравилась легкая примесь Восточной Европы в голосе Мэрион, появлявшаяся по мере того, как гнев нарастал, словно долг перед своим народом – подданными страны, которую, не забываем, она даже ни разу не посещала, – непостижимым образом зазвучал в ней новым, иным прошлым, сметая прочь благополучные юные годы, проведенные в Западном Йоркшире, и против собственной воли делая ее немножко жительницей Моравии.

Ее слова сразу раскрыли, кого надо было винить за этот инцидент, который мне хочется описать как «грязный», хотя, конечно, он немало развлек большинство присутствующих. Доносчиком оказался не кто иной, как Эндрю Саммерсби. Судя по всему, это публичное разоблачение не входило в его первоначальные планы, и, когда на него обратились все глаза, он почувствовал себя неуютно. Прежде чем принять решение, Саммерсби несколько мгновений колебался, за что его трудно винить, поскольку сейчас, когда все вскрылось, ему приходилось выкручиваться.

До сего момента он держался в тени, но теперь вышел вперед.

– Ну же, – сказал Саммерсби.

Он взял Дэмиана за локоть и постарался вывести его, словно совершал гражданский арест – каковой, собственно, мы и наблюдали.

Одно стремительное движение – и, ко всеобщему изумлению, Дэмиан снова освободился, на этот раз с тысячекратной яростью по сравнению с той, что он обрушил на служащего отеля, пытавшегося проделать нечто подобное.

– Сию же секунду уберите от меня руку! – прорычал Дэмиан. – Тупой, неотесанный болван!

Саммерсби явно на такое не рассчитывал, когда решил выдать незваного гостя, и прежде всего не рассчитывал услышать от человека, которого считал много ниже себя в божественном плане бытия. Эндрю Саммерсби, вне всяких сомнений, был болван, и весьма тупой, но мало кто сказал бы ему это в лицо, и он оказался к этому совершенно не готов. По правде сказать, я думаю, что он просто хотел приударить за Сереной или еще какой-то девушкой из тех, что весь вечер увивались вокруг Дэмиана, и заревновал. Уверен, он больше всех сожалел, что происходящее стремительно выходит из-под контроля.

Как и некоторые другие, Саммерсби был одет «гусаром смерти»[34]34
  «Гусары смерти», или «гусары с мертвой головой» – полк прусской армии XVIII в. с эмблемой в виде черепа и костей.


[Закрыть]: облегающие брюки, его не украшавшие, и висящий на плече ментик – все это грозило в самый неподходящий момент сковать его движения, но обратной дороги уже не было. Эндрю ринулся вперед, предприняв новую попытку схватить злоумышленника за руку. И снова Дэмиан оказался проворнее и отступил назад с разворотом, как Эррол Флинн в мелодраме, снятой компанией «Уорнер бразерз». И не успел никто его остановить, как он со всей силы размахнулся правой рукой, и его кулак с громким отвратительным хрустом встретился с носом Эндрю. Кто-то из девушек вскрикнул, и прежде всего – стоявшая ближе всех некто Лидия Мейбери, чье платье из белой органзы, очаровательно скроенное и вышитое ландышами, оказалось обильно залито смесью крови и соплей из разбитого носа Саммерсби. Сам Эндрю выглядел настолько испуганным, опешившим от невероятного оборота, который приняли события, словно море поднялось и обрушилось сквозь окна танцевального зала, что несколько секунд стоял в трансе, как столб, глядя перед собой невидящими глазами и заливая кровью костюм, а потом попятился назад. Все мы это видели, но были словно парализованы экстатическим ужасом, и никто не подумал подхватить его. Он рухнул во весь рост на стол с завтраком, повалив его и осыпав себя и окружающих горячими блюдами, сосисками, кувшинами с апельсиновым соком, тостами, горелками, кусками яичницы и бекона, горчицей, приборами и прочим. Грохот стоял, как при осаде Трои, эхом отдаваясь по коридорам отеля, пугая лошадей и пробуждая мертвых. Вслед за этим установилась абсолютная тишина. Мы стояли, точно кролики, застигнутые светом фар, оглушенные, потрясенные, загипнотизированные, и смотрели на окровавленное и украшенное остатками завтрака тело павшего виконта. Даже Дагмар была неподвижна и безмолвна, как статуя.

Тогда Дэмиан сделал жест, который заставил меня прощать его дольше, чем следовало. Он взял бессильно повисшую руку великой герцогини, которая стояла и озирала руины вечера, обошедшегося в изрядную долю ее годового дохода.

– Прошу вас простить меня за этот беспорядок, мэм, – сказал он, поднося к губам безвольную руку и с утонченной элегантностью на секунду задержав ее, – и благодарю вас за вечер, который до сего момента был восхитителен.

Проговорив это, Дэмиан выпустил ее пальцы, коротко поклонился, словно всю жизнь провел при дворе, и покинул зал.

Вряд ли нужно добавить, что, как только история облетела Лондон, Дэмиан очень скоро получил приглашения на все главные события сезона, за единственным исключением бала, дававшегося леди Белтон для Аннабеллы, сестры Эндрю. И вовсе не потому, что мнение матерей стало благоприятнее. Все они больше, чем когда-либо, страшились, как бы Дэмиан Бакстер не завлек в свои сети их драгоценных чад.

Причиной были категорические, безапелляционные требования самих дочерей.

Глава 6

Великая герцогиня все рассчитала правильно, пусть даже вышло не совсем так, как она желала. В 1968 году семье еще хватало средств и положения в обществе, чтобы Дагмар выловила солидную – или хотя бы более-менее крупную – рыбу. То, что она этого не сделала, я вначале приписывал чрезмерным амбициям, мешающим ей увидеть достойные варианты. Как позднее выяснилось, я был не вполне прав в своих выводах, но подозреваю, что, как многие люди высокого статуса и крупного достатка, Дагмар выросла с нереалистичными ожиданиями. Прежде всего, принцесса не вполне представляла, насколько невзрачно выглядит. У нее всегда была возможность собрать вокруг себя толпу, в которой можно затеряться, и ей не нравилось, что для достижения успеха придется приложить усилия. Великая герцогиня все это знала и как можно аккуратнее пыталась убедить дочь выковать хоть какое-то железо, пока оно окончательно не остыло, но, как большинство молодых девушек, Дагмар не слушала мать, когда та говорила слова, которые дочери слышать не хотелось.

Отчасти проблема лежала в ее удивительной неспособности флиртовать. Разговаривая с мужчиной, Дагмар то принималась нервно хихикать, то впадала в полный ступор, уставившись огромными, чуть ли не плачущими глазами на собеседника, пока тот предпринимал отчаянные попытки найти тему – любую, какую угодно, лишь бы добиться словесного ответа. Такой темы не находилось. В конце концов эта беспомощность пробудила во мне инстинкт защиты, и, хотя я по большому счету никогда не увлекался Дагмар, мне стали неприятны все, кто смеялся над ней или, как я однажды слышал, подражал ее грустному тихому смеху. Как-то раз мне пришлось увозить ее от Аннабеллы, когда пришедший с ней молодой человек отлучился под предлогом похода в туалет, а сам сбежал вниз по лестнице на улицу и прыгнул в такси. Дагмар проплакала всю дорогу домой, и, конечно, после этого я немножко в нее влюбился.

Дабы исправить широко распространенное заблуждение, должен отметить, что в мое время лондонский сезон больше не был, как некогда, ярмаркой женихов и невест. Его идея состояла, скорее, в том, чтобы ввести молодых людей в нужный мир, где им впредь предстоит жить и со временем найти друзей, а через несколько лет – мужа или жену. Мало кто из матерей желал этого для своих сыновей и дочерей раньше, чем им исполнится самое меньшее лет двадцать пять, но Дагмар находилась в иной ситуации, и великая герцогиня это понимала. Они продавали продукт, цена на который падала, и времени терять было нельзя. В какой-то момент мы все решили, что Дагмар имеет неплохие шансы заполучить Роберта Стрикленда, внука барона и будущего наследника титула, созданного в 1910 году и дарованного королевскому гинекологу после непростых, но успешных родов. Денег у Роберта имелось немного, ни землей, ни домом он похвастаться не мог, но все же хоть что-то. И человек он был славный, пусть и не душа компании. Стрикленд работал в торговом банке и обладал одним исключительным достоинством, с точки зрения великой герцогини, конечно: легкой глухотой. К несчастью, как раз когда он дошел до ответственного момента, Дагмар все испортила. Ее нервное хихиканье Роберт воспринял как отсутствие интереса к предложению руки и сердца, на которое он начал намекать, и новых попыток не предпринимал. К концу лета он был успешно помолвлен с дочерью полковника ирландской гвардии. В этих кругах второго шанса не бывает.

Но все были поражены, когда поздней осенью 1970 года прочли в колонке светских новостей, что состоялась помолвка Дагмар с Уильямом Холманом, единственным ребенком одного напористого нувориша из Вирджиния-Уотер. Когда мы познакомились с Уильямом, он собирался «преуспеть в Сити» – любимая фраза наших матерей на все случаи жизни. Он поторчал на некоторых балах в наш год, вечно одевался неподходяще и вечно говорил невпопад, по нашим снобистским юношеским меркам, и никто его всерьез не воспринимал. Сейчас мне кажется, что Холман, в общем, был довольно умен и, может быть, действительно подавал надежды на успех. Нам просто не приходило в голову, что успех этот будет такого приятного свойства. Свадьбу я пропустил. Кажется, на это время у меня уже был назначен уик-энд в Тулузе. Но она явно была достойной, хотя и чуть поспешной. Молодые обвенчались в православной церкви в Бейсуотере, а свадьбу отмечали в отеле «Гайд-Парк». Родители жениха были в восторге, а невесты – по крайней мере смирились: в конце концов принцесса Моравии Дагмар вышла замуж, причем за человека, который в состоянии оплатить счет за ужин и позволить себе жилье чуть получше, чем квартира в цокольном этаже. Как должна была признать великая герцогиня, и, возможно, признавала, оставаясь наедине с собой, такая партия лучше, чем ничего. Вероятно, ей были известны и другие причины необходимости свадебной церемонии. Шесть месяцев спустя принцесса родила сына, здорового мальчугана без каких-либо признаков недоношенности.

По вполне понятным причинам после португальских каникул я редко виделся с Дагмар, а когда не пришел к ней на свадьбу, мы совсем потеряли друг друга из виду. Мне не нравился Уильям, а он считал меня никчемным, так что приятельству вырасти было не на чем. Надо отдать ему должное, он действительно многого добился, больше, чем я предполагал. В конце концов он стал президентом какого-то инвестиционного фонда и получил как миллионы, так и рыцарское достоинство из рук Джона Мейджора. Когда я читал об Уильяме в газетах или мельком видел его на приемах, мне было любопытно, что он превратился в достаточно убедительную копию того образа, к которому так стремился все эти годы, с костюмами от прославленных кутюрье, работающих в Берлингтон-Аркейд, и со всеми причитающимися предубеждениями, которые он не стеснялся изрекать. Кто-то сказал мне, что теперь он охотится и даже стал неплохим стрелком, отчего я почувствовал укол ревности. Меня всегда удивляет, как обладатели солидных денег продолжают слепо копировать привычки и хобби прежних высших классов, если могли бы позволить себе жить по-своему. Это не так широко было распространено в семидесятые, но когда на трон взошла миссис Тэтчер, во многих сердцах вновь застучала тяга к аристократизму. Вскоре каждый трейдер из Сити сменил красные подтяжки на костюм от Барбура и начал охотиться и рыбачить, как дворянин из Центральной Европы, а клубы в Сент-Джеймсе, страдавшие от недостатка обращений, с удовольствием восстановили листы ожидания и вновь ужесточили критерии приема.

Во всех этих тенденциях социологи упустили один интересный момент: начиная с восьмидесятых и дальше, повседневный костюм верха среднего класса и высшего класса, согласно давней установившейся иерархии, снова стал отличаться от одежды нижних классов, что можно рассматривать как явное возвращение к некогда принятому порядку. Уникальное явление шестидесятых состояло в том, что все мы одевались по новой, экзотической моде, совершенно независимо от нашего происхождения. Пожалуй, это единственный период за последнюю тысячу лет, когда подавляющее большинство молодежи нации носило различные версии одного и того же костюма. Жаль только, что выбирать в качестве объединяющего символа нам приходилось ужасные джинсы с заниженной талией, галстук-селедку, бархатные костюмы, кожаные куртки и тому подобные имевшиеся в нашем распоряжении страсти. Как ни отвратительна мода, никто не остается от нее в стороне. Юбки у королевы взлетели выше колена, а на инаугурации принца Уэльского в замке Карнарвон лорд Сноудон появился в костюме, напоминавшем униформу пилота польских авиалиний. Но к восьмидесятым аристократы устали от этого неуместного маскарада. Они снова захотели выглядеть сами собой, и сначала Хаккет, а за ним Оливер Браун[35]35
  Джереми Хаккет, Оливер Браун – английские дизайнеры мужской одежды.


[Закрыть] и все те, кто распознал эти скрытые чаяния и решил потакать им, пришли в общедоступные магазины. Эксклюзивные костюмы вдруг снова стали отличаться от остальных материалом и покроем, а загородные костюмы, твид, репс и прочая старая добрая униформа опять вышла на свет из пыльных шкафов, куда была сослана в пятидесятые. Аристократы стали отличаться по внешнему виду, стали племенем, узнаваемым по боевой раскраске, и были тому счастливы.

Но тем из нас, кто был свидетелем конца всему – как тогда казалось, – сперва пришлось одолеть семидесятые, прежде чем жизнь начала налаживаться. Многое из того, что уже шаталось, рухнуло, наступали темные дни. Странно сейчас об этом писать, когда все уже изменилось, но тогда коммунизм казался нам пришедшим навечно. Большинство из нас даже втайне считали, что рано или поздно коммунизм станет мировым правопорядком, и мы бросились предаваться наслаждениям, не рассчитывая на долгое существование нашего образа жизни. Этакие танцы под оркестр на все больше и больше кренящейся палубе «Титаника». К тому времени уже отошли в прошлое шестидесятые, манившие свободной любовью и носившие цветы в волосах, но в итоге не эти милые черты составили наследие той мятущейся эпохи. От нее остались не всеобщий мир и бутоны роз, а распад общества. Некоторые люди, утратившие свое значение в те суровые годы, никогда его уже не вернули.

Так что меня не слишком удивило, когда я, набрав телефон Дагмар и попросив к телефону принцессу, услышал, что леди Холман в гостиной. Я заранее подготовил, что мне сказать. Поводом для моего звонка был благотворительный бал в пользу восточноевропейских беженцев, который мне было предложено провести. За несколько лет до этого я написал пользовавшийся скромным успехом роман, где действие по большей части происходило в послевоенной Румынии. Мне пришлось изучать тему, и я весьма заинтересовался событиями в тех неспокойных краях. Наконец в трубке раздался голос.

– Алло? – ответила она. – Это правда ты?

Она была прежней Дагмар, только голос звучал еще более кротко. Я рассказал о своем деле.

– От меня хотят идей для работы оргкомитета, и я сразу подумал о тебе.

– Почему?

– Мне показалось, балканская принцесса будет смотреться там вполне уместно. Пока что у меня только два актера мыльной оперы, ведущий кулинарной телепрограммы, про которого никто не слышал, да несколько вдов с площади Онслоу-Гарденс[36]36
  Онслоу-Гарденс – фешенебельная площадь в Лондоне.


[Закрыть].

Дагмар замялась:

– Сейчас я уже и не называю себя этим именем. – В голосе сквозила печаль, но был ли то мимолетный прилив ностальгии или сетования по поводу ее нынешнего существования, понять трудно.

– Даже если объявить тебя как леди Холман, все поймут, кто это. – Я произнес общепринятое в подобных обстоятельствах, но, конечно, сам в это не верил.

– Даже не знаю… – Дагмар неловко замолчала.

Я надеялся, что успех Уильяма в Сити подкрепит ее уверенность в себе, но кажется, произошло обратное.

– Давай это обсудим. На следующей неделе я буду проезжать совсем рядом с тобой. Можно мне заглянуть?

– Когда?

И снова, как и с Люси Далтон, я почувствовал загнанного зверя, ищущего выход из ловушки, разглядывающего сеть в поисках возможных разрывов. Эти попытки я решительно пресек:

– Все зависит от тебя. У меня есть кое-какие дела в Винчестере, но я спокойно могу их подстроить под твое расписание. Какой день тебе удобнее всего? Как будет здорово снова увидеть тебя после всех этих лет!

Дагмар была в достаточной степени светской дамой и понимала, что ее переиграли.

– Да, конечно здорово! Приезжай пообедать в следующую пятницу.

– Уильям тоже будет?

– Да. Он не любит, когда я принимаю гостей без него.

Эта фраза слетела у нее с губ раньше, чем она успела осознать ее отвратительный, отдающий семейным насилием смысл. Казалось, что слова эти эхом звенят в телефонных проводах. Помолчав, Дагмар попыталась сгладить острые углы:

– Он начинает ревновать, когда понимает, что упустил возможность повидаться с людьми, которых любит. Я знаю, он бы охотно возобновил с тобой знакомство.

– Я тоже! – ответил я, потому что так было надо. Я не вполне понимал, как мне выполнить свою миссию, если бдительный Уильям не даст нам ни минуты пробыть наедине, но ничего не поделаешь. – Буду у тебя в пятницу, примерно к часу.

Беллингем-Корт оказался благородным домом. И хотя он располагался всего милях в пяти от Винчестера и довольно близко к шоссе, это все же был подлинный елизаветинский замок, с высокими арочными окнами и кессонными потолками, с «шепчущими галереями», с громадными залами, обитыми деревянными панелями. Вполне подходящее местечко, чтобы потешить самолюбие. Проехав через аккуратно покрашенные ворота и вывернув на длинную, безупречно ровную и чистую подъездную дорогу, я сразу заметил, что дом недавно подвергался капитальному ремонту. Я припарковал машину в просторном переднем дворе, ограниченном двумя неглубокими водными партерами, отделанными дорогим резным камнем. Не успел я позвонить в колокольчик, как дверь открыла женщина средних лет в мягких туфлях, которую я верно опознал как экономку. Она провела меня внутрь.

Деньги здесь были несравнимы с запасами Дэмиана, достойными древнегреческого царя Креза. Холманы были всего лишь очень богаты, не сверхбогаты, не так, как Билл Гейтс. Но видит бог, достаточно. Холл был огромен, выложен серым с белым камнем, с темным резным экраном и прекрасной мебелью. Все детали подобраны из одной эпохи с домом, но в остальных комнатах первого этажа тема не подхватывалась. Дизайнер решил, что артефактами времен Тюдоров легко восхищаться, но жить с ними тяжело. Поэтому присутствие данного стиля ограничивалось холлом и несколькими предметами в библиотеке. Была тут некая предумышленность, продуманная схема, так же как и дворец Дэмиана в Суррее, сводившая на нет сам смысл жизни в сельской местности. У настоящих загородных домов есть какая-то хаотичность. В одном месте вперемешку, в изящном беспорядке собраны предметы и мебель, уцелевшие после гибели множества других домов и очутившиеся здесь. Умение создавать подобное жилье ведомо многим дизайнерам; при наличии достаточного количества времени и средств они могут сочинить дом, который будет выглядеть так, словно семья владеет им с 1650 года, хотя на самом деле въехала прошлым летом. Но здесь, в Беллингеме, этой непринужденной, уютной элегантности добиться не удалось. Не берусь в точности описать, но дом в целом обладал каким-то удручающим свойством, словно он был убран к изысканному приему, на который я не приглашен. Если бы мне сказали, что дом подготовлен для фотосессии и нельзя ничего трогать, я бы не удивился. Картины по большей части были портретами в полный рост или в три четверти роста, слишком вычищенными и глянцевыми. Выглядели они неуловимо иностранно, и я, прищуриваясь, по пути прочитал таблички с именами под самыми важными из них. «Фредерик Френсис, 1-й великий герцог Мекленбург-Шверинский, 1756–1837» – гласила одна из них, другая объявляла: «Граф Феликс Бенингбауэр, прозванный Лупитц, 1812–1871, и его сын Максимилиан».

– Видишь, в этом доме у нас сплошная европейская интеграция.

От неожиданности я вздрогнул и поднял глаза. В дальнем конце зала стояла крошечная фигурка, больше напоминавшая бойскаута на неделе добрых дел, чем принцессу средних лет. Конечно, я понимал, что вижу Дагмар, – подсказывала ее фигура, но поначалу не мог различить знакомые черты на лице, которое мне явили. Ее волосы поседели, но, как всегда, лежали прямые и распущенные, и я все же узнал ее подрагивающие, тревожные губы, но сверх того мало что уцелело от девичьей внешности. Глаза остались такими же огромными, но стали грустнее. Несмотря на роскошные декорации дома, где мы находились, мне показалось, что жизнь ее идет далеко не гладко. Мы поцеловались, чуть неловко, дотронувшись губами до щеки, как два незнакомых человека, и Дагмар провела меня в гостиную, изящный и светлый зал, но с тем же ощущением разнородности. Там была представлена целая коллекция ситца от Коулфакс[37]37
  Леди Сибил Коулфакс (1874–1950) – английский дизайнер, производитель мебельного ситца для аристократических интерьеров в английском стиле.


[Закрыть] и старинных предметов, на этот раз Георгианской эпохи, великолепных по отдельности, но ничем не объединенных. На стенах продолжался блестящий парад европейских персон.

– Не помню, чтобы у тебя все это висело на Тревор-сквер, – указав на пару портретов, сказал я. – Или они хранились в кладовке?

Мы оба без лишних слов понимали, что к истории семьи сквайра Уильяма де Холмана эти картины никакого отношения не имеют.

– Ни то ни другое, – покачала головой Дагмар.

Наконец-то она начала ко мне возвращаться. Влажный полуоткрытый рот стал чуть жестче, но неуместная плачущая нотка в голосе, едва слышное печальное движение голосовых связок мигом напомнили мне о той девушке, которой она когда-то была.

– Уильям завел шпионов во всех аукционных домах, и каждый раз, когда появляется картина, имеющая ко мне хоть малейшее отношение, он выкупает ее.

Дагмар не стала пояснять, как это характеризует ее мужа. Не стал и я.

– Где он сейчас?

– Выбирает вино к обеду. Сейчас придет.

Она налила мне из припасов, спрятанных в большом резном буфете в стиле рококо, рядом с ним в углу я, к своему удивлению, увидел маленькую раковину, и мы разговорились. Дагмар знала о моей жизни больше, чем я предполагал, и наверняка заметила, как мне польстило, когда она заговорила об одном романе, на который критика едва обратила внимание. Я поблагодарил.

– Стараюсь следить за тем, какие новости у знакомых мне людей, – чуть улыбнулась она.

– А встречаться с самими людьми?

– Дружба – дело обоюдное, – повела плечами Дагмар. – Не знаю, что у нас всех сейчас было бы общего. Уильям не слишком… тоскует по тем временам. Предпочитает то, что происходило позже.

Это меня не удивило. На его месте я испытывал бы те же чувства.

– Ты видишься с кем-нибудь из наших?

Я ответил, что ездил в гости к Люси.

– Да ты весело живешь! Как она?

– Нормально. У ее мужа новый бизнес. Не уверен, хорошо ли идут дела.

– Филип Ронсли-Прайс, – кивнула Дагмар. – Мужчина, от которого мы все бегали, а Люси Далтон взяла и вышла за него замуж. Как только жизнь не поворачивается! Наверное, он сейчас совсем изменился?

– Да, но не мешало бы измениться побольше, – безжалостно ответил я, и мы рассмеялись. – Видел и Дэмиана Бакстера. Совсем недавно. Помнишь его?

На этот раз она, ахнув, захихикала, и в комнате окончательно появилась прежняя Дагмар.

– Помню ли я его? – переспросила она. – Как я могла его забыть, ведь наши имена оказались связаны навсегда!

Я рассчитывал на другой ответ, и это замечание меня удивило. Неужели я не заметил романа, о котором знали все остальные?

– Правда?

Дагмар удивленно посмотрела на меня. Ее явно изумляло мое тугодумие.

– Помнишь мой бал? Когда он уложил Эндрю Саммерсби? И увеличил счет примерно на две тысячи фунтов? Немалые тогда были деньги, я тебе скажу!

Но воспоминание не рассердило ее. Напротив. Я это видел.

– Конечно помню. И помню твои попытки убедить всех, будто он был приглашен. Я был от тебя в восторге!

– Безнадежное дело, – кивнула Дагмар. При мысли о том давнем подвиге она улыбнулась, как маленький озорной эльф. – Моя мать жила в каком-то фантастическом королевстве, существующем только в ее голове. Она считала, что если позволит одному молодому человеку, который безупречно вел себя весь вечер, остаться до конца, не имея приглашения, то мир рухнет. Из-за ее негибкости мы выглядели смешно.

– Ты смешно не выглядела.

– Правда? – Она покраснела от удовольствия. – Надеюсь!

– Как мама? Я так всегда боялся ее…

– Сейчас бы не испугался.

– Значит, она жива?

– Да, жива. Можем встретиться с ней, если у тебя будет время прогуляться после обеда.

– С удовольствием, – кивнул я.

Разговор на время утих, и стало слышно, как где-то бьется в окно заточенная между стеклами пчела, знакомое жужжание с глухими толчками. Не в первый раз я почувствовал, как странно беседовать с людьми, которых когда-то хорошо знал, а теперь не знаешь вовсе.

– Она должна быть довольна, как у тебя сложилась жизнь, – произнес я совершенно искренне.

Великая герцогиня так решительно намеревалась устроить для дочери блестящий брак, что Уильям Холман наверняка явился для нее сокрушительным разочарованием, несмотря на то, насколько нужна была тогда эта женитьба. Ни великая герцогиня, ни все мы и думать не могли, что Холман добьется такого положения, затмит перспективы всех свободных наследников 1968 года.

Дагмар задумчиво на меня посмотрела.

– И да и нет, – проговорила она.

Не успел я ничего на это ответить, как в комнату вошел Уильям, протягивая мне руку. Он выглядел лучше, чем я его помнил, – высокий и худощавый, а из-за седеющих волос он казался моложавым блондином.

– Как я рад тебя видеть! – воскликнул он, и я заметил, что его голос за это время, как ни странно, изменился больше, чем лицо. Стал более напористым, словно Уильям выступал перед советом директоров корпорации или залом деревенской усадьбы, где собрались благодарные арендаторы. – Как твои дела?

Мы пожали друг другу руки и обменялись обычными банальностями про то, сколько воды утекло, а Дагмар тем временем принесла мужу выпить. Подняв бокал, он посмотрел внутрь:

– Лимона разве нет?

– Выходит, что так.

– А почему?

Притом что я был почти чужим для него человеком, несмотря на наши взаимные заявления о радости встречи, тон, которым Уильям обращался к супруге, звучал странно и неприятно-суровым.

– Должно быть, они забыли купить.

Дагмар говорила так, словно заперта в камере с жестоким преступником и пытается привлечь внимание охраны.

– Они? Кто это «они»? Кого ты имеешь в виду? Это ты забыла попросить их купить лимоны. – Уильям устало вздохнул, опечаленный столь жалкими способностями своей жены. – Ну ладно. Не важно. – Сделав глоток, он недовольно сморщил нос и снова повернулся ко мне. – Итак, что привело тебя сюда?

Я рассказал про благотворительный вечер, поскольку о подлинной причине, естественно, распространяться не собирался. Холман смотрел на меня с таким выражением, какое бывает у людей, выслушивающих на улице истории попрошаек о своей тяжелой судьбе.

– Конечно, это замечательное дело, как я и сказал Дагмар, когда впервые о нем услышал, и я тобой безмерно восхищаюсь, что ты им занимаешься… Тем не менее я думаю, оно не для нас. – Он сделал паузу, ожидая, что я отвечу: «Да, конечно, я все понимаю», но я ждал, без комментариев, пока он не почувствовал, что пора пояснить. – Я не хочу, чтобы Дагмар была заложником своего происхождения. Безусловно, ее семья занимала весьма заметное положение, но это в прошлом. Теперь Дагмар стала леди Холман. Ей нет нужды спекулировать на каком-то надуманном титуле из прошлого, когда у нее есть прекрасный титул в современном мире. Эти исторические экскурсы, возможно, очень ценны… – Он улыбнулся, но улыбка не добралась до его глаз. – Однако, по моему мнению, они тащат ее назад, а не ведут вперед.

Я повернулся к Дагмар, ожидая реакции, но она молчала.

– Ее положение не кажется мне надуманным, – сказал я. – Она член правящего дома.

– Бывшего правящего дома.

– Они царствовали еще за три года до ее рождения.

– Это было слишком давно.

Замечание поражало неуместной грубостью.

– Есть множество людей, живущих в изгнании, которые рассчитывают, что ее брат возглавит страну, – напомнил я.

– А-а, понятно. Ты думаешь, мы все будем присутствовать на коронации Феодора? Надеюсь, ему удастся отпроситься с работы! – Ни с того ни с сего Уильям глумливо расхохотался, повернувшись лицом к Дагмар, чтобы она ясно видела его презрение. Это было невыносимо. – По мне, весь этот вздор лишь дает нескольким снобам повод кланяться, делать реверансы и закатывать званые обеды. – Холман медленно покачал головой, словно изрек мудрую сентенцию. – Им стоит больше внимания уделять тому, что происходит вокруг них сейчас, – сказал он и сделал глоток, словно ставя точку в дальнейшем обсуждении этой темы.

Я повернулся к Дагмар:

– Ты согласна?

Она набрала воздуха:

– Я…

– Конечно она согласна. Ну-с, когда обед?

И тогда я понял, что подоплека речи Уильяма состояла в том, что он годами терпел отношение к себе как к сиюминутному безрассудству Дагмар, постыдному мезальянсу, который постиг моравскую династию, но сейчас необходимость мириться с таким положением отпала. Обстоятельства изменились. Сегодня деньги были у него, и власть тоже, и он не упускал возможности всем про это напомнить. Хуже того, празднуя свой триумф, Холман не мог больше выносить, чтобы Дагмар тоже занимала сколько-нибудь значимое место. Она не должна была представлять никакой иной ценности, кроме как исполняя роль его жены, у нее не должно было быть никакого пьедестала, на котором она могла бы сиять независимо от его славы. Иными словами, Холман стал домашним тираном. Теперь я понимал, почему великая герцогиня выражала свое согласие на брак столь сдержанно.