Текст книги "Наука страсти"

Глава 4

Фредерик Расселл, лорд Сильверстоун, неспешно вошел в классную комнату в половине десятого, одетый для верховой прогулки.

– Ого, – сказал он, бросая алый сюртук на ближайший стул. – Да вы ранняя пташка, Гримсби.

Эмили сняла очки, протерла их и снова надела. Вытащила из кармана часы и наклонила их к окну.

– Сейчас половина десятого, ваша милость. Ваши уроки начинаются в девять. Сожалею, что вы их пропустили.

Глаза Фредди под очками чуть не выскочили из орбит. Волосы его сбились набок, их явно не расчесывали, а костлявые тощие плечи торчали под белой рубашкой, как колышки для палатки.

– Прошу прощения?

Эмили сунула часы на место.

– Вы поели, сэр? Настоятельно рекомендую вам завтракать по утрам до того, как мы начнем. На пустой желудок невозможно сосредоточиться как следует.

– Слушайте, Гримсби…

– Так как, сэр? Вы поели?

– Ну да, но…

– В таком случае сядьте и ознакомьтесь с расписанием своих занятий. Насколько я понимаю, вы пьете кофе. Я попросил миссис Нидл принести сюда поднос в одиннадцать. И вот еще что, лорд Сильверстоун.

Фредди плюхнулся в кресло.

– Да, Гримсби?

– Мистер Гримсби. Пожалуйста, наденьте сюртук и поправьте галстук.

– Черт возьми, Гримсби…

– Черт возьми, мистер Гримсби.

– Да к чертям все, мистер Гримсби, – заявил Фредди, но потянулся за сюртуком.

К тому времени как Люси, жеманничая, ровно в одиннадцать принесла на серебряном подносе кофе, Эмили успела убедиться в том, что уже подозревала раньше. Лорд Сильверстоун был умен, даже блестяще умен, легко схватывал мысли и соединял их друг с другом. Кроме того, он был недисциплинирован, с лихорадочной одержимостью изучал то, что его интересовало, и старался избегать того, что было ему скучно. Ночами он читал, иногда до самого утра, но не делал никаких пометок. Если книга оказывалась сложной и трудной для понимания, он просто переходил к следующей.

Короче говоря, экзаменаторы разорвут его на клочки.

– Экзаменаторы разорвут вас на клочки, ваша милость, – сказала Эмили. – Спасибо, Люси. Можете идти.

Фредди откинулся на спинку кресла и взъерошил волосы. Глаза его не отрывались от задницы уходящей Люси.

– Чушь. Они все будут дремать в своих креслах.

Вероятно, он не ошибался, но Эмили соглашаться не собиралась.

– Ваш греческий не так уж плох, но латынь отвратительна.

– Зато математика превосходна. – Он потянулся к кофейнику и наполнил свою чашку до краев. – Кофе?

Эмили с подозрением посмотрела на черную жидкость.

– Разве только чуть-чуть.

Он наполнил вторую чашку и взял кувшинчик со сливками.

– Именно так я выигрываю в карты. С помощью математики. – Он постучал по виску чайной ложечкой. – Запоминаю, что уже вышло, просчитываю вероятности. Довольно просто, если уловишь суть.

– Но рискованно. Вы же не можете не понимать, что они считают, будто вы жульничаете. – Эмили добавила в чашку сливки и кусок сахара и неуверенно принюхалась. Пахло довольно неплохо. Такой житейский богатый запах.

– Ну давайте, пробуйте. Он не кусается. Если, конечно, вы не пьете его черным, как отец. Ох, вот это вещь! В особенности приятно, когда просыпаешься поздно.

Эмили сделала глоток и передернулась.

– Он пьет это черным? Вообще без ничего?

– Понимаете, он у нас из героев. Сделай или умри. Наверное, думает, что это его обесчестит – портить чистоту кофе или что-то в этом роде. Это что, лимонный кекс? – Фредди протянул тощую руку к подносу и схватил кусок.

– Тарелка и салфетка слева от вас, лорд Сильверстоун.

– О, точно. Он совсем неплохой, мой отец, – произнес Фредди довольно неразборчиво, жуя кекс, – но очень уж непреклонный. Возьмите, к примеру, его лицо.

Эмили промокнула губы, спохватилась и смачно вытерла их.

– А что его лицо?

– Ха-ха. До чего у вас превосходные манеры, Гримсби. То есть мистер Гримсби. – Он подмигнул. – Конечно же, я имею в виду эту его ужасную физиономию, при взгляде на которую детишки визжат от страха, а ангелы лишаются чувств. Вот уже двенадцать лет, с тех пор как он вернулся домой после того, как, черт его знает, в каком приключении ему покалечило лицо, а заодно он лишился и руки, отец не покидает Йоркшир, не принимает гостей и вообще не посещает светских мероприятий. И знаете почему?

– Это совершенно не мое дело, ваша милость, – ответила Эмили, навострив уши.

– Конечно, не ваше, но бьюсь об заклад, вы умираете, хотите узнать, разве нет? Можно подумать, что это гордость – раньше я и сам так думал, и, должен признаться, частично так оно и есть. Но время шло, и я начал мудреть, – тут Фредди пожал плечами, как умудренный жизнью шестнадцатилетний юнец, – и начал понимать, что это самое обыкновенное тупоголовое упрямство. Для начала он перестал выезжать и, клянусь Богом, даже и не собирался менять решение. А потом удрала моя мать…

– Лорд Сильверстоун, право же. Вряд ли следует рассказывать подобное постороннему человеку. – Эмили решилась сделать еще глоток кофе. Как странно, у нее вдруг закружилась голова.

– Чепуха. Кто-нибудь все равно должен вам рассказать, чтобы вы не попали впросак с неуместными замечаниями. Никто не любит попадать впросак, мистер Гримсби. – Фредди ухмыльнулся. – Мне тогда было всего четыре года, так что я почти ничего не помню, только то, что она была необыкновенной красавицей. А может, я и этого не помню, просто все так говорят. «О, герцогиня, она была красавицей, просто легендарной». В общем, все представили так, будто она уехала за границу поправлять здоровье, но на самом деле она удрала, просто и незатейливо. И если и имелась хоть какая-то возможность изменить решение отца насчет того, чтобы вернуться в общество, именно тогда эта возможность и умерла. Хотите кекса?

– Нет, спасибо. – Эмили поставила чашку. Ветер снова нагнал тучи, и солнце, так весело струившееся в окно в девять утра, исчезло, а в комнате стало холодно. Эмили встала и подошла к ведерку с углем. Видно, что комнату используют нечасто. Лимонный запах, оставшийся после недавней уборки, не мог перебить затхлость и запах гниющего дерева, какой всегда имеется в почти необитаемых помещениях. – Но она жива, надеюсь? – услышала Эмили собственный голос и бросила в шипящее пламя камина несколько кусков угля.

– О, об этом я ничего не знаю. Спросите лучше отца, – с полным ртом приглушенно ответил Фредди.

– Разумеется, я не буду спрашивать вашего отца. Это совершенно меня не касается.

– Лично мне все равно – хоть так, хоть эдак, честное слово. Думаю, где бы она ни находилась, вряд ли она мучается бессонницей из-за меня или отца.

Эмили выпрямилась и расправила лацканы.

– В таком случае она дурочка.

– Хотя мне интересно, какая она была. – Фредди откинулся на спинку кресла и допил остатки кофе. – Как мне рассказывали, поначалу они бешено любили друг друга. Медовый месяц в Италии, но поскольку я родился через девять месяцев после свадьбы, вряд ли они видели там много достопримечательностей, если вы понимаете, о чем я. Потом отца призвали в полк, и на этом все кончилось.

Щеки Эмили под бакенбардами горели.

– Этого вполне достаточно, ваша милость. Довольно.

– Действительно.

Единственное слово прогремело в комнате, как пушечный выстрел. Эмили подскочила, расплескав кофе, и резко повернулась.

Герцог Эшленд заполнял собой дверной проем. Рука его лежала на задвижке, седые волосы словно светились над изуродованным лицом.

При появлении Эшленда аккуратная комната словно взорвалась паникой, как взвод, пойманный сержантом за уклонением от служебных обязанностей. Очень полезный навык – умение двигаться и наблюдать, не будучи замеченным. По крайней мере этим он обязан Олимпии.

Фредди вскочил на ноги, опрокинув стул.

– Сэр!

На другой стороне стола мистер Гримсби поставил чашку с кофе и встал. Пальцы его вцепились в край стола; вероятно, дрожали. Бедняга.

– Доброе утро, ваша светлость, – произнес он своим хрипловатым голоском.

Эшленд прошел в комнату, с решительным щелчком закрыв за собой дверь. Это помогло подавить неприятное чувство, зарождавшееся в груди. «Поначалу они бешено любили друг друга».

– Я пришел, чтобы посмотреть, как продвигаются твои дела, Фредерик, – сказал он.

Фредди поднял стул, поставил его и сел.

– О, только не сердись и не увольняй беднягу Гримсби, отец. Мы просто болтали за кофе. Заверяю тебя, он здорово гонял меня всего несколько минут назад.

– Не сомневаюсь. – Эшленд перегнулся через стол, просмотрел книги и тетради, валявшиеся у подноса, и взял один листок. – Это твои латинские спряжения, Фредерик?

«Она удрала, просто и незатейливо».

Эшленд сцепил пальцы, чтобы не смять листок.

– Ужасно, я знаю. Мистер Гримсби уже разнес меня в пух и прах. Но с другой стороны, он впечатлен моим знанием математики.

– Так и должно быть. – Эшленд положил листок обратно на стол. – Ну, мистер Гримсби? Каково будет ваше суждение?

Лицо Гримсби все еще розовело под этими его пугающими кустистыми пшеничного цвета бакенбардами. Он откашлялся.

– Лорд Сильверстоун очень умен, ваша светлость, как я и предполагал, но в грядущие месяцы ему необходимо заниматься с куда большим усердием и дисциплиной. Ему еще нет шестнадцати, и его обучение в лучшем случае можно назвать беспорядочным, а ему придется состязаться за место с более старшими учениками общественных школ, которых натаскивали на латынь ежедневно в течение восьми – десяти лет. Полагаю, имя поможет ему пройти…

– Вот еще, – пробормотал Фредди.

– …но сомневаюсь, что его милость захочет, чтобы удача родиться в таком семействе лишила возможности продвинуться более подготовленных молодых людей. – При этих словах глаза Гримсби заблестели, словно он и вправду волновался за судьбу того достойного школьника, которого оттолкнут в сторону ради сына герцога.

Эшленд поднял бровь.

– Отлично сформулировано, мистер Гримсби. Фредерик? Ты согласен?

– Ну, если это так представить, – угрюмо буркнул Фредди. – В конце концов я не совсем конченый подлец.

– Полагаю, мистер Гримсби совершенно прав. Основная мощь Британии заключена в возможности отыскивать и поощрять юношей, обладающих исключительными способностями, и давать им шанс усердным трудом и прилежанием улучшить свое жизненное положение. Больше нигде в Европе талантливый юноша, не имеющий надежных связей, не может продвинуться и занять выдающийся пост, а в результате мы наблюдаем на континенте застой, разложение и тиранию. – Эшленд постучал пальцем по верхней книге в стопке Гримсби – аккуратном издании «Начал» Ньютона.

– Ну хватит, отец, – пробурчал Фредди. – Это уже чересчур.

Лицо Гримсби запылало, приняв угрожающий багровый оттенок.

– Это не совсем так, ваша милость. Я бы не заходил так далеко, чтобы употреблять слово «тирания».

– Тирания и беспорядки, – отрезал Эшленд. – Возьмите хоть последний случай в Германии, в этом Хольстайн-Швайнвальде. Ничтожное отсталое государство, совершенно второсортное, не представляющее для большого мира никакого интереса…

Отсталое!

– Но даже там имелся самовластный правитель, деспот, предпринявший попытки перекроить право престолонаследия в угоду собственным интересам и предотвратить развитие демократической формы правления…

– Разве справедливо, ваша светлость, что преемственность должна оборваться только потому, что детьми князя оказались девочки, а не мальчики? Самой Британией, а если уж на то пошло, и половиной мира, правит женщина. – Голос Гримсби дрожал от волнения.

– Ваши взгляды достойны восхищения, мистер Гримсби, но позволю себе напомнить, что Великобританией правит ее народ, как вам прекрасно известно. Королева Виктория, да благословит ее Господь, играет в управлении страной лишь церемониальную роль. Но вообще-то мы здесь не для того, чтобы обсуждать политические теории. Мы собирались обсудить прилежание лорда Сильверстоуна в занятиях и его долг получить место в университете исключительно благодаря достоинствам.

Гримсби опустил взгляд на лежавшие перед ним бумаги и аккуратно сложил их.

– В этом вопросе мы с вами полностью сходимся, ваша светлость. Я сделаю все возможное, чтобы подготовить его милость.

– Очень хорошо. – Эшленд взял самый надежный на вид стул и отодвинул его от стола так, чтобы на правую сторону лица падала тень от окна, причем устроился так инстинктивно, даже не заметив этого. – Продолжайте, – махнул он рукой. – Просто сделайте вид, что меня тут нет.

Гримсби медленно моргнул своими большими голубыми глазами из-под очков.

– Ваша светлость?

– Я изменил свой график, чтобы иметь возможность часа два спокойно понаблюдать. – Он милостиво улыбнулся обоим.

– Отец, это невозможно! Не заметить тебя так же легко, как огромного слона!

Эшленд потрогал пустую манжету. Сегодня утром обрубок руки болел сильнее, чем обычно. Возможно, меняется погода – зима на подходе.

– И тем не менее, – сказал он.

– Не будь посмешищем, отец…

– Отец вашей милости имеет полное право остаться и понаблюдать, – произнес мистер Гримсби. – В конце концов именно он платит за ваши занятия.

Эшленд скрестил на груди руки, изучая Гримсби. Он всегда считал, что неплохо разбирается в характерах, за редчайшими исключениями, но молодого учителя пока не раскусил. В нем имелась определенная свежесть и простодушная невинность. Светлые волосы блестели под густым слоем липкой помады, щеки все еще удивленно розовели после неожиданного появления Эшленда. Если бы не бакенбарды, роскошно курчавившиеся на щеках Гримсби, он казался бы совсем юным, вряд ли старше самого Фредди.

И его глаза. Эшленд чуть склонил голову, наблюдая за обоими. Гримсби объяснял Фредди, заскучавшему и обмякшему на стуле, что-то из латинских спряжений, и его голубые глаза серьезно прищурились, так что между бровями залегла складка. Старая душа, сказала бы мать Эшленда, кивая головой. Старая и мудрая.

Эшленд снова вспомнил вчерашний вечер в пивной и Гримсби, размахивающего куриной ножкой, с лицом, пылающим решимостью.

Гримсби, поправивший свои лацканы несколько минут назад, когда Эшленд молча наблюдал за ними от дверей. И его непреклонный голос: «В таком случае она дурочка».

Тот старичок, последний учитель Фредди. Лет семьдесят, не меньше, редеющие волосы и ворчливый голос. Вечно жаловался на невнимание Фредерика и отсутствие дисциплины. «Нельзя от меня ожидать» и «при таких условиях».

Эшленд сложил руки на груди, спрятав пустую манжету и наслаждаясь тем, как давит на обрубок другая рука. У Гримсби голос негромкий, чуть хрипловатый, причем почти намеренно, словно он пытается компенсировать юный возраст искусственной звучностью. Решимость, терпение, ум. Этот парень ничем не походит на прежних учителей, увольнявшихся через два дня, неделю, три недели, сытых по горло искрометно ярким умом Фредди и непрерывным воем ветра среди унылого ландшафта.

Отсюда возникает вопрос: почему Олимпия отправил Гримсби в Эшленд-Эбби, а не использует юношу сам?

В конце концов Олимпия никогда и ничего не делает просто так.

Эшленд внезапно встал.

– Благодарю, мистер Гримсби, – сказал он. – Оставляю вас обоих в покое.

Он вышел из комнаты и спустился по лестнице вниз, в свой личный кабинет. До рискованного вечернего предприятия ему необходимо переделать много дел по имению.

Глава 5

Ко второй половине дня неугомонный Фредди начал рваться из стен классной комнаты на волю, и Эмили, уцепившись за эту возможность, предложила передышку и прогулку на свежем воздухе. Послали на конюшню, и очень скоро они уже рысью выезжали со двора, закутавшись от холода в куртки и надев шерстяные шапки.

– А вы хорошо ездите верхом, – потрясенно заметил Фредди.

– Разумеется, я хорошо езжу верхом. Я всю свою жизнь почти ежедневно ездил верхом. – Говоря это, Эмили даже головой не качнула, но на самом деле ее согрели слова Фредди. Чистая правда, она начала ездить верхом почти тогда же, когда научилась ходить, но вот ездить в мужском седле ей довелось в течение всего лишь двух подготовительных недель в дальнем поместье герцога Олимпии в Девоне. Даже сейчас кожа седла слегка натирала внутреннюю поверхность бедер, но Эмили все равно нравилось, как интимно двигается между ног тело лошади. Так она чувствовала себя ближе к животному, словно связанная узами с его сознанием.

– Ну, это здорово, – сказал Фредди и показал хлыстом на колышущуюся вокруг траву. – Если не выбираться в город, то, кроме верховой езды, тут и заняться нечем.

– А где город?

Фредди показал.

– Около четырех миль в том направлении. Через какое-то время выезжаешь на дорогу. Сначала будет «Наковальня», которую вы, конечно, уже знаете, затем железнодорожная станция, тоже вам уже известная, а уж потом собственно город. – Он вздохнул. – Впрочем, ничего особенного в нем нет. Скучная фабрика, где делают посуду, и нет даже недовольных рабочих, чтобы слегка взбодриться, поскольку отец купил ее лет десять назад. Все так довольны жизнью, что можно подумать, будто они распыляют опиум по фабричным помещениям.

– И это все? Только фабрика?

– Нет-нет. Вы наверняка слышали про «Эшленд-спа-отель». Нет? Чертовски хорошие горячие источники, и отец превратил их в настоящий курорт примерно в миле от города. Есть еще магазины, кузница и всякое такое. Обыватели бродят туда-сюда, как овцы. – Фредди зевнул в рукав. Гнедой жеребец от удивления чуть дернулся. – И конечно же, нет ни одной симпатичной девчонки. Наверное, во всем виноват ветер.

«Эшленд-спа». Приличный отель примерно в миле от города.

Над головой собирались тучи, одна чернее другой. Эмили взглянула на небо, затем на побитую траву под ногами лошади.

– Вы не против съездить туда? Признаюсь честно, мне очень любопытно.

– А! Изучаем территорию для будущих вылазок на выходные, точно?

– Что-то вроде этого. – Эмили изо всех сил старалась, чтобы голос не дрогнул.

– Ну так вперед! – Фредди повернул своего гнедого влево.

Он говорил правду. Город оказался ничем не примечательным, обычная английская деревня, ставшая фабричным городишком, – в самом центре скопление старых домишек, наполовину бревенчатых, а дальше ровные ряды одинаковых домов для рабочих с хорошо ухоженными садиками размером приблизительно с носовой платок. Первые капли дождя брызнули на щеку Эмили, когда они въезжали в пригород. Фредди перешел на шаг и посмотрел на небо.

– Проклятие, – сказал он. – Можем повернуть назад, если хотите. Остановимся в «Наковальне» и переждем.

– Уж наверное, вы сделаны из более прочного материала, ваша милость. – Эмили опустила отворот шапки пониже.

– Черт. А вы, значит, как раз из них, да? – Костлявые плечи Фредди поникли, он испустил меланхолический вздох.

Ну, в общем, так оно и есть. Эмили никогда особенно не любила помпезность и пышность своей прежней жизни, которую Стефани считала весьма забавной, а Луиза принимала с царственной грацией. Эмили всегда предпочитала свернуться в клубочек в какой-нибудь нише с книжкой в руках или скакать верхом по топким полям Хольстайн-Швайнвальд-Хунхофа. Чем хуже погода, тем лучше – в погожие дни крестьяне работали на улице, кланялись и расшаркивались при ее приближении, и ей приходилось выпрямлять спину и царственно кивать в ответ, и мысли возвращались в привычное русло, в голове не оставалось больше места для авантюр, приключений и мятежа.

Эмили сквозь усиливающийся дождь всматривалась в лица горожан; те открывали зонтики или мчались под крышу, и в голове ни с того ни с сего прозвучали слова герцога Эшленда: «самовластный правитель, деспот, попытки перекроить право престолонаследия в угоду собственным интересам и предотвратить развитие демократической формы правления…»

Конечно, англичанину легко говорить. Никто в Хольстайн-Швайнвальд-Хунхофе даже и не помышлял о демократическом правлении. Что крестьяне стали бы делать со своим избирательным правом, получи они его? Папа правил так благожелательно, так великодушно. О бедных заботились. Богатые платили налоги. Средний класс процветал, посылал своих сыновей в школу. Ветер перемен, дувший почти над всей Европой, не затронул маленькое княжество.

Пуля наемного убийцы вылетела неизвестно откуда и поразила Эмили в самое сердце.

Ее пальцы похолодели, несмотря на перчатки. Она прогнала мысль прочь, как делала всегда, но не могла прогнать оказанное ею физическое воздействие. Конь почувствовал ее возбуждение, то, как сильно стиснула она поводья, и резко тряхнул головой.

Ей даже не позволили увидеть тело папы, когда его привезли. Только Луиза вошла и с побелевшим лицом подтвердила, что отец мертв. И Петер, конечно, тоже. Бедный милый Петер, школьный друг, наследник соседней провинции, Баден-Черрипит. Позже Стефани тоже туда пробралась, еще до того, как тела подготовили к погребению, и рассказала, что Петеру попали в шею и что его мертвая плоть белая как полотно. Вероятно, вся кровь вытекла на опавшие октябрьские листья Швайнвальда.

Конь дернулся в сторону. Эмили выругалась и заставила его идти ровно.

– Послушайте, Гримсби, – окликнул ее Фредди, промокший и забывший от расстройства про «мистера». – Что вы такое задумали? Разве нельзя повернуть назад и просто выпить пинту-другую в «Наковальне»?

– Мне очень любопытно и хочется своими глазами увидеть ваш курорт, – крикнула через плечо Эмили.

– Да к черту проклятый курорт!

Эмили скакала вперед по главной улице, отметив, что на углу Бейкер-лейн расположена почта, а рядом – пивная. Это может пригодиться.

Но курорт, отель, куда приезжает множество посетителей! Место, где чужаков ждут и тепло приветствуют, где наверняка имеются отдельные комнаты. Место, которое легко найти, но при этом находится оно за пределами города.

Просто идеально.

Дождь полил всерьез.

– Послушайте, Гримсби! – Фредди начинал раздражаться. – Хватит! Уже три часа дня, мы пропустим чай, а моя куртка уже промокла насквозь!

– Вам следует поучиться стойкости, лорд Сильвер-стоун.

– Да у меня полно чертовой стойкости, Гримсби!

– Мистер Гримсби, – ответила Эмили. – А ваша речь достойна порицания для юноши ваших лет. Вынужден просить вас проявить чуть больше находчивости.

– Мы пропустим урок. Это для вас достаточно находчиво, мистер Гримсби?

Эмили изумленно оглянулась. Если Фредди готов заниматься вместо того, чтобы всячески уклоняться от уроков, он, должно быть, и вправду в самом плачевном состоянии.

Бедный Фредди. Он очень перепачкался. С шапки капала вода, плечи промокли. Более того, он неосторожно выехал из дома без перчаток, и руки его сделались тревожно синего оттенка. Его костлявая фигура, облаченная в коричневый твид, напоминала промокшее насквозь насекомое.

Эмили выдохнула, с тоской посмотрела на дорогу, ведущую к так манящему к себе «Эшленд-спа-отелю», и повернула коня.

– Ладно, – сказала она. – Но сначала мне нужно заглянуть на почту.

Изящные часы на каминной полке (свадебный подарок, Изабель любила их больше всех) прозвенели, отбивая четыре часа. Эшленд положил перо, аккуратно сложил бумаги и встал с кресла. Камердинер уже ждал его наверху.

– Собирается дождь, сэр, – спокойно произнес камердинер, помогая ему надеть сюртук из превосходной шелковистой шерсти.

– Значит, мне потребуется макинтош, – отозвался Эшленд, повернулся к зеркалу над умывальником и взглянул на себя. Глазная повязка немного сбилась во время бритья. Он поправил ее, подтянул галстук. Короткие седые волосы благодаря помаде лежали аккуратно.

В общем-то это не имело никакого значения, но он чувствовал, что должен женщине хотя бы это.

Уилкинс подошел сзади, держа в руках макинтош. Эшленд надел его и позволил Уилкинсу застегнуть пуговицы, потому что рука у него слегка дрожала. Шляпа, надвинутая на лоб. Перчатка на левой руке сидит как… ну, как перчатка. Да, так лучше. Надежно прикрыт. Он выдохнул и сказал:

– Спасибо, Уилкинс. Дожидаться меня ни к чему.

– Конечно, сэр.

Эшленд спустился вниз по лестнице, прошел в дверь, в последний момент открытую бесстрастным лакеем. Вышел наружу, под моросящий дождь. Грум стоял, держа под уздцы его лошадь. Серый декабрьский горизонт уже темнел.

– Хороший мальчик, – ласково произнес Эшленд, забрав поводья у грума и потрепав морду Веллингтона. – Прости за дождь, старина. Придется потерпеть, как солдатам.

Кивнув груму, он взлетел в седло и пустился вперед. Его ждали четыре мокрые мили до города.

Письмо прожигало внутренний карман Эмили, прямо напротив сердца. Разумеется, прочесть его здесь, на глазах у любопытного Фредди, она не могла, да еще и дождь лил. Придется подождать, пока она не окажется в безопасности своей комнаты.

– Разве вы не могли отправить свое письмо из дома? – спросил Фредди. – Я уверен, отец оплатил бы его доставку.

– Конечно. Я учту это в следующий раз.

Дождь никак не мог решить, на чем остановиться, – то он превращался в туман, то начинал моросить, то снова превращался в туман. Эмили ехала, расправив плечи и выпрямив спину. Посмотрев из-под полей шляпы на дорогу, она увидела «Наковальню», приткнувшуюся у обочины и выглядевшую еще потрепаннее, чем ночью. Несколько фонарей на карнизе уже горели. Двое мужчин пьяно сползали со своих лошадей во дворе.

– Только одну пинту, мистер Гримсби. Вы не можете сказать «нет», – взмолился Фредди, бросив в ту сторону тоскующий взгляд.

– Еще как могу. И говорю. Когда мы вернемся, в классной комнате нас будет ждать отличный горячий чай.

– Классная комната, – произнес Фредди тоном, каким мог бы сказать «армейская уборная». И вдруг: – Что за?… Это же отец, клянусь Богом!

– Следите за речью, ваша милость, – предостерегла его Эмили, но в ее жилах уже запела кровь, а глаза вглядывались в туман. Мгновенная физическая реакция потрясла Эмили.

Фредди не ошибся. Ошибиться было невозможно – впереди на великолепном темном коне решительно сидел высокий человек, левой рукой держа поводья, а правую положив на бедро.

«Как ему это удается?» – хотелось спросить Эмили, но она вовремя проглотила вопрос и сосредоточилась на том, чтобы успокоить лихорадочно забившееся сердце и прогнать румянец со щек. Это просто нелепо. Она – дочь князя! Она неоднократно встречалась с кайзером! И вообще привыкла к могущественным людям. Она просто не может нервничать, столкнувшись на мокрой от дождя йоркширской дороге с обычным английским герцогом. Уж кому-кому, а ей прекрасно известно, что князья и герцоги – это просто люди из плоти и крови, они нуждаются в еде, питье и отдыхе и пускают ветры, переев капусты.

Может, все дело в том, что он – ее наниматель? В этом причина того, что у нее перехватывает дыхание? В данный момент он обладает абсолютной властью над ее судьбой, какой не обладал до него ни один человек. Ничего удивительного, что все ее чувства так насторожены, так впитывают в себя все подробности.

– Отец! – весело вскричал Фредди, когда лошади сблизились.

Герцог Эшленд выпрямился еще сильнее.

– Какого дьявола вы оба делаете здесь в такую ночь?

– Следи за речью, отец! Мистер Гримсби особенно суров насчет этого. И сейчас вовсе не ночь, правда? Еще даже для чая рано.

– В декабре темнеет рано, как тебе хорошо известно, а мистер Гримсби просто не знаком с нашей местностью. – Эшленд окинул Эмили единственным обволакивающим взглядом единственного глаза и снова повернулся к сыну.

– Зато я знаком с этой местностью. Я знаю каждую травинку отсюда и до «Эшленд-спа». Осмелюсь сказать, ветреной ночью я найду наш дом с завязанными глазами. Собственно, раза два я это уже делал. – Фредди рассмеялся. – Полагаю, ты сегодня направляешься развлекаться? Первый вторник месяца, верно? – Он снова засмеялся. – Ты точен как часы, отец.

Эшленд нахмурился. Щеки его были влажными от дождя и слегка порозовевшими от холода и физической нагрузки. Этот оттенок ему очень шел.

– Смотри, чтобы отвез мистера Гримсби прямо домой. Без этих твоих штучек, слышишь? Симпсон мне все доложит.

Темный конь под ним плясал, то ли от нетерпения двинуться дальше, то ли ему передавалось возбуждение хозяина. Он прядал ушами, прислушиваясь к Эшленду.

– Это было бы куда убедительнее, отец, если бы ты сам сейчас не ехал на поиски приключений. Но не бойся! Я довезу мистера Гримсби до дома без всяких происшествий, клянусь. Оставить для тебя свет, или ты намерен на этот раз остаться на ночь?

– Не дерзи, – сказал Эшленд и тронул коня. – Чтобы завтра в девять утра ты уже находился в классной комнате с мистером Гримсби.

– Отличного тебе вечера, отец! – хохоча, крикнул ему вслед Фредди.

Лошадиные копыта грохотали по мокрым камням дороги. Эмили дождалась, пока этот грохот растает в тумане, и негромко сказала:

– Не следует разговаривать с отцом так неуважительно.

– С отцом? О, он совсем не против. Ему нравится делать вид, будто он ужасный грубиян, но на самом деле в душе – он настоящая кошечка.

– Это потому, что он вас любит. Вы все, что у него есть.

– О, чушь. – Фредди одной рукой взялся за поводья и стряхнул дождевые капли с шапки. – Я не имел в виду, что он любитель нежностей. Только то, что он лает страшнее, чем кусает.

– Вы смешиваете метафоры. Мы разговаривали о котах.

– Ну вы же поняли, что я имею в виду. На самом деле я для него обуза. Напоминание о матери, вероятно. Он позволяет мне вести себя так дерзко только потому, что не хочет утруждаться и устраивать мне выволочку. Считает, что я и этого не стою. – Он снова щелкнул по шапке. – Отсюда и задумка так рано поступить в университет.

– Ваша задумка.

– Но он же не возражает, верно?

Лошади шли дальше под глухое «кап-кап» дождя. Эмили сгорала от желания поинтересоваться у Фредди, куда поехал Эшленд и что могло заставить его сесть верхом в такую погоду. Развлечение, сказал Фредди. Первый вторник месяца.

Возможно, ей лучше об этом не знать.

Но тут Фредди нарушил молчание, сказав с неожиданной силой:

– Сам-то он правила не соблюдает, так? Отправился в свои безнравственные похождения.

– Право же, ваша милость.

– Но это же правда. Он ездит на встречи с какой-то женщиной, думаю, это его любовница, прямо там, в своем отеле. Ездит каждый месяц, хоть дождь, хоть солнце. Нет, я его, конечно, не виню, но нечего задаваться и строить из себя святошу.

Перед мысленным взором Эмили мгновенно возникла картинка – обнаженный Эшленд тяжело дышит в постели какой-то проститутки. Его спина выгнута и блестит от пота, а у нее голая грудь.

– Возможно, вы ошибаетесь.

– Нет, не ошибаюсь. Я спрашивал горничную. Женщину провожают по черной лестнице вверх, в номер в задней части отеля. Ну, чтобы все выглядело респектабельно. А он присоединяется к ней уже в номере. Остается там часа на два, а потом возвращается домой. – Фредди засмеялся. – Добрый старый папенька. Не тратит времени зря даже во время отдыха.

– Может быть, имеется… – Ее лошадь тряхнула головой. Эмили сглотнула, посмотрела на свои руки, стиснувшие поводья, и ослабила хватку. – Ваш отец показался мне человеком с принципами. Может быть, имеется другое объяснение.