Текст книги "Пряный аромат Востока"

Глава 7
Бискайский залив

// Море: в Тилбери оно было цвета картофельных очисток, а здесь густо-зеленое; его длинные сверкающие борозды оторочены сливочно-кремовой пеной, похожей на полурастаявшее мороженое. Шум, плеск, удары волн; змеиный шорох корабельного корпуса, ползущего по морской поверхности. //

«БЕРЕГИСЬ ШТАМПОВ». Вива Холлоуэй написала это заглавными буквами в своем новом дневнике в кожаном переплете. «НЕ ЖАЛЕЙ УСИЛИЙ, НЕ ЛЕНИСЬ».

Привычка писать самой себе указания часто возвращалась к ней во времена стрессов. В детстве и в монастырском пансионе в Уэльсе она представляла, что их диктует ее отец, Александр Холлоуэй, железнодорожный инженер, погибший в Шимле; он давно уже был на небесах, но постоянно глядел на нее оттуда и наблюдал за ее усердием. Позже, в Лондоне, куда она приехала в восемнадцать лет, этот строгий ангел советовал ей, как выжить в огромном скверном городе, где она никого не знала и была пугающе бедна; он был всегда готов отругать ее за нерешительность, уныние либо недопустимую экстравагантность – жалость к себе.

Она перевернула страницу.

// «ДЕЛА В ИНДИИ», – написала она.

1. ПИСАТЬ МИНИМУМ ПО ПОЛТОРА ЧАСА В ДЕНЬ.

2. НЕМЕДЛЕННО НАЧАТЬ ПОИСКИ РАБОТЫ, НО ТОЛЬКО НЕ НЯНЬКОЙ И НЕ КОМПАНЬОНКОЙ У ЛЕДИ.

3. НАПИСАТЬ МЕЙБЛ УОГХОРН НАСЧЕТ СУНДУКА. //

«Ты НЕ поедешь в Симлу, – строго предупредила она себя на полях, – пока не заработаешь достаточную для этого сумму. ЗАПОМНИ ЭТО!»

Деньги – вот что непрестанно беспокоило ее. Тетка Гая Гловера обещала прислать ей до отъезда сто шестьдесят фунтов, но почта приходила впустую, а деньги за билеты на пароход плюс за железную дорогу были взяты из ее собственных, быстро тающих сбережений.

В последний момент ее бывшая работодательница Нэнси Драйвер сунула десять гиней (бонус) в свой прощальный подарок – тетрадь в кожаном переплете. Еще Вива получила двадцать пять фунтов от родителей Розы и столько же от матери Тори, но теперь ее существование зависело от того, сумеет ли она зарабатывать деньги журналистикой.

Вива перевернула страницу и тяжело вздохнула. Она сидела в дальнем углу библиотеки; поодаль от нее за столами, освещенными лампой, сидели еще несколько пассажиров и что-то старательно царапали на бумаге. Со своего места она видела серые волны и серое небо, а горизонт прыгал вверх и вниз, словно задник в пантомиме. Пароход плыл по Бискайскому заливу. Стюард, показавший ей дорогу в салон, радостно заверил ее, что к полудню качка еще усилится, но она решила игнорировать эту информацию.

«РЫБОЛОВЕЦКАЯ ФЛОТИЛИЯ». Вива Холлоуэй», – написала она крупными буквами наверху листа, погрызла ручку и, поразмыслив минуту, пририсовала к буквам Р и Ф изящные завитушки.

«На борту «Императрицы Индии» можно наблюдать женщин трех типов…» – начала она. Потом некоторое время глядела на море, прикидывая, послать ли ей свое сочинение почтой или попробовать отправить телеграммой, что будет ужасно дорого. Пунктом назначения станет обшарпанная квартирка в Блумсбери, где две сестры-суфражистки, Вайолет и Файона Тайм, издавали феминистский журнал «Войс» («Голос»). В свое время Виву представила сестрам миссис Драйвер.

Если рассказ понравится, сестры обещали платить ей по десять фунтов за тысячу слов. «Забудь, дорогая, про охоту на слонах и пряные тропические ароматы, – сказала ей Вайолет, когда-то сидевшая в тюрьме вместе с Эммелин Панкхёрст и курившая тонкие сигары «Шерут». – Приподними крышку над тем, что на самом деле творится в Индии, и попробуй понять, что там намерены делать, когда рухнет весь их порядок вещей».

«Во-первых, – продолжала Вива, – это дама «мэмсахиб», что на хинди означает «жена господина»; все мэмсахибы плывут на этом пароходе первым классом». («Проверить, нет ли их в каютах второго класса», – пометила Вива на полях, поскольку еще не успела осмотреть судно.)

// Я видела мэмсахиб в стильной столовой; их оперение было самым разным – одни из них предпочитали простые одежды из метрополии: серовато-бурый твид, шелковые платья различных картофельных оттенков, практичные туфли и толстые чулки. Некоторые дамы выглядели так, словно их сердце уже было разбито тем, что они ехали в Индию.

Другие были немыслимо элегантными; может, они уже знали, что в Индии их мало что ожидало, только клуб, теннисный корт или охота, где тот же самый узкий круг соотечественников будет взирать друг на друга с хищным восторгом, и поэтому решили для себя не проигрывать на состязаниях актуальной моды.

Еще здесь много нервных молодых девушек, которые давно уже получили насмешливое прозвище «рыболовецкая флотилия». Они ехали в Индию в расчете найти там себе мужа. Девушки ездят вот так, с насаженной на крючок наживкой, с начала девятнадцатого столетия. //

(«КОГДА ТОЧНО? НАДО С НИМИ ПОГОВОРИТЬ», – нацарапала она на полях.)

// Многие едут после окончания лондонского Сезона, этого прославленного рынка невест, где они, вероятно, потерпели неудачу на первом же барьере. Индия, где мужчины из их класса в два-три раза превосходят по численности женщин, станет для них последним местом, где нужно использовать шанс и найти себе мужа. //

Ненадолго отложив ручку, она подумала о Розе, от которой пахло девонширскими фиалками. Тори права – ее подруга ослепительно хорошенькая. В ней, пожалуй, воплотился чисто британский тип невинной девушки с чистой кожей и милой робостью при общении с мужчинами.

В первый вечер плавания Вива зашла в каюту к девушкам – узнать, все ли у них в порядке. Дверь была не заперта, и, когда она заглянула в нее, Роза лежала ничком на кровати и тихонько рыдала. При виде Вивы она немедленно вскочила и что-то забормотала насчет ее брата или, может, отца – того бедняги, который во время отплытия парохода выглядел абсолютно убитым, – и извинилась за свои слезы. А Вива ощутила, как ей показалось, материнский импульс – ей захотелось обнять бедную девочку, утешить ее, но она понимала, что это лишь приведет к взаимной неловкости.

«Нет, надо обойтись без сантиментов, – подумала она. – У меня каменное сердце. Почему бы и нет?»

// Для кого-то, возможно, это станет путешествием в кошмар: на таких же пароходах плыли те, кому потом было суждено погибнуть в 1857 году в Канпуре во время восстания сипаев. Другие умрут от страшной жары, или получат случайную пулю на охоте, или потеряют своих детей из-за страшных тропических болезней, или будут тосковать по ним, когда те, совсем маленькими, уедут учиться в Англию. //

Вива положила ручку. Конечно, сейчас самый удобный момент, чтобы рассказать про смерть ее отца. Или нет. Она уже знала по опыту, что потом придется выдерживать сочувственные взгляды, смущение собеседников, их долгие и скучные рассказы про знакомых, потерявших родных в дальних краях, либо, хуже всего, попытки сочинить какое-то воодушевляющее резюме, которое оправдывает эти утраты. А кроме того, сама история с разбившимся авто так легко слетает с ее языка, что кажется почти реальной.

// Далее, тут есть женщины, такие, как я: одинокие, без сахиба и без стремления найти оного, женщины, которые любят Индию и хотят работать. Как видите, про них – гувернанток, учительниц, компаньонок – почти никто не пишет. Но мы существуем, и у нас тоже найдется что рассказать. //

«Но все ли хотят работать???» – пометила она. Ну, на сегодня хватит. Она намеревалась описать их оперение, что было ей совершенно не свойственно. Перед отъездом она вернула миссис Драйвер твидовый костюм, и в это утро на ней снова была привычная одежда – красное шелковое платье, темная вязаная кофта, оставшаяся еще со школьных времен, и броское серебряное ожерелье, наследство от матери.

Внезапно ее рот наполнился жидкостью, и она положила ручку. Пол вздыбился и упал вниз вместе с ее желудком. Она обвела взглядом прыгающую комнату, ее лампы и обитые зеленой кожей столы – почему она прежде не замечала, какой тошнотворный запах у кожи? – чтобы посмотреть, что делали другие пассажиры, и встала. Стены салона скрипели и стонали. Ну и досада! Не прошло и тридцати шести часов после отплытия из Тилбери, а ее уже мутит.

– Извините, мадам. – Появился официант со стаканом воды и розово-серой коробкой.

Ох, не может быть! Неужели это так заметно? Она снова села и закрыла глаза, стараясь не замечать, как набухали и опадали волны. Дыши! Дыши! Она старалась не слушать слабое позвякивание стаканов, дурацкий смех людей, находивших забавной такую качку, просьбу сидевшей неподалеку от нее женщины принести ей сэндвичи с яйцом и чашку чая «эрл грей». Сэндвичи с яйцом, бр-р-р, какая гадость!

– Мисси. – Стоявший у двери официант ласково улыбнулся.

– Спасибо. Все в порядке, спасибо.

На ватных ногах она вышла на палубу, в оглушительный грохот волн, и стояла, прижавшись лбом к релингу, пока не почувствовала себя чуточку лучше. Фраза, которую она не дописала, издевательски крутилась в ее голове, рассыпаясь на отдельные слова: «Видите ли, я не создана для семейной жизни, я родилась с рюкзаком на спине».

Стюард принес ей шезлонг и плед. Усевшись, она вспомнила об Отталине Ренуф, которая объехала полмира на разных эксцентричных судах – датских рыболовных траулерах, сухогрузах, шаландах, турецких каиках – и ни разу не упоминала о морской болезни. Может, Вива недостаточно сильная? И что ей тогда делать?

Когда она встала с шезлонга, волны все еще ревели, а небо превратилось в огромный серо-желтый синяк. Темнело, зажглись огни. Где-то слышались смех и негромкое фортепианное арпеджио, такое хрупкое на фоне звериного рева волн.

Тут она заметила Гая Гловера – он сидел в шезлонге за стеклянным экраном, загораживавшим его от свирепого ветра, и курил сигарету. На нем было его черное пальто. Заметив, что она глядит на него, он на мгновение встретился с ней взглядом и демонстративно поднес к губам сигарету, словно говоря: «Ну-ка, попробуй останови меня». Глубоко затянулся и выдохнул, сложив губы кружком, словно рыбий рот. Ветер тут же подхватил и унес выпущенное им колечко дыма. Потом он раздавил каблуком сигарету и двинулся к Виве. Жалкий и нелепый в пальто, которое ему было явно великовато, подумала она; интересно, кому он подражает? Вероятно, Рудольфу Валентино из фильма «Шейх», не хватает только кинжала за голенищем и повязки на голове. Или, может, изображает из себя молодого повесу, который решает, с которой из девственниц лечь в постель.

«Он ведь совсем еще ребенок, – уговаривала она себя, потому что в ней опять зашевелилась тревога, – глупый, неловкий ребенок. Нечего бояться».

Ведь она тоже прошла через разлуку с родителями и пансион, и сейчас у нее сложился такой его образ: как и многих мальчиков из его класса, его слишком рано взяли из родительского гнезда. Без родителей, без братьев или сестер, которые бы его «обтесали», он превратился в постоянно обороняющегося гостя на празднике жизни, неуверенного в себе и в том, что ему кто-либо рад. За деланым безразличием и холодностью скрывались – она была почти уверена в этом – жажда любви и злость на то, что ему приходится выпрашивать ее. Виве нужно хотя бы попытаться его понять, хоть он ей и не нравился.

– Я хотел сказать вам, – прокричал он сквозь шум волн, – что на пароходе есть люди, с которыми мне велели поздороваться родители! Рамсботтомы из Лакнау. Они пригласили нас на коктейль в музыкальный салон на завтрашний вечер. Мне бы хотелось, чтобы вы тоже пошли.

Ну и ну, неожиданное предложение.

– Конечно, – согласилась она. – Но, может, сначала мы вместе пообедаем с вами и девушками, чтобы лучше узнать друг друга.

Сказав это, она снова подумала, не нужно ли ей предупредить девушек, чтобы они запирали свою каюту – на всякий случай, если у Гая до сих пор осталась привычка брать чужое.

Он очень удивился.

– Мне бы этого не хотелось. Я не хочу есть вместе с другими людьми.

– Почему?

Он что-то промямлил, и его ответ утонул в грохоте волн.

– Я не слышу! – прокричала она.

– Мои родители говорили, что мы будем всегда есть одни! – закричал он с таким раздражением, что она невольно попятилась.

– Хорошо, мы поговорим об этом позже. – Ей было слишком муторно, чтобы спорить с ним или думать о пище. Да и девушки едва ли будут огорчены.

– Конечно. – Он растянул губы в своей равнодушной и оскорбительной улыбке и прокричал что-то еще насчет родителей, но его слова унес ветер. Да, с ним будет много проблем, это точно.

Потом Вива спустилась в каюту, где, кроме нее, разместилась мисс Сноу, вежливая и тихая школьная учительница, которая возвращалась на работу в школу под Коччи. Они договорились, что возьмут одну каюту на двоих, чтобы сэкономить деньги, но пока что успели обменяться лишь десятком слов.

Мисс Сноу спала под ворохом простыней; возле ее койки стояло зеленое ведро. Вива положила на лоб влажную фланель, легла и снова подумала о Гае; все прежние сочувственные мысли вылетели из ее головы. Больше всего ее пугало, что Гай Гловер был теперь ее подопечным, ее ответственностью и, вне всяких сомнений, наказанием для нее за всю ложь, которую она наплела.

В ее душе пронеслась волна тревоги. Бога ради, зачем только она взвалила на себя все это? Тем более теперь, когда она наконец-то достигла хотя бы некоторой независимости?

Конечно, не ради возможности открыть проклятый сундук – миссис Уогхорн ясно высказалась о возможности найти в нем что-либо ценное, – но Вива все равно изменила всю свою жизнь ради этого призрачного шанса. Зачем?

Теперь она вспомнила свою полуподвальную квартирку на площади Неверн почти с тоской – да, не бог весть что, конечно, и кровать узкая, и газовая горелка чадит, но все равно пристанище, дом.

Ванная комната с неуклюжей зеленой ванной – Вива делила ее с пожилой библиотекаршей и еще одной женщиной, которую посещало необычайно много джентльменов, – находилась за занавеской в коридоре. В ней всегда было полно чулок, повешенных для сушки, а на краю ванны валялись осклизлые куски мыла. Ржавый зеленый бойлер, который все называли уинтерборном, взрывался будто вулкан, когда сунешь в него спичку, и несколько минут был страшно горячий, но тут же быстро остывал.

Зимой она спала в короткой рубашке и свитере; казалось, ее кровь так и не научилась греть после Индии. Каждое утро она спешила на очередную временную работу все в той же туманной мгле, в какой возвращалась к вечеру домой.

Будь она старше, такая жизнь показалась бы ей безрадостной, но молодость, свобода и решимость пережить все драмы были для нее чем-то вроде наркотика. Позади остались школьные дормитории и комнатушки родственников, где приходилось двигать мебель, чтобы освободить место для Вивы. А эта комнатка принадлежала ей. Охваченная детским восторгом, она покрасила стены бледно-розовой краской – в память о серо-розовых стенах родительского дома в Раджастане, – но цвет получился некрасивый, похожий на каламиновую мазь от солнечных ожогов.

На узкую, бугристую кровать возле закрытого досками очага она постелила свою единственную фамильную вещь – роскошное лоскутное одеяло из дорогих тканей, из которых шьют сари, ярко-зеленых и желтых, розовых и голубых, с каймой, расшитой рыбками и птицами. Когда-то оно лежало на родительской кровати в Шимле и в их других домах в Непале и Кашмире, а еще в доме-лодке в Сринагаре. Еще у нее была медная лампа, под кроватью она прятала пару кастрюль и сковородку («Кухней не пользоваться», – гласило объявление в холле), много коробок с книгами и бумагой. На ящике стояла пишущая машинка «Ремингтон». Профессия секретаря, которую она получила, закончив курсы, позволяла ей держаться на плаву. Больше всего в жизни ей хотелось стать писателем. Каждый вечер после работы она одевалась потеплее, закуривала сигарету «Абдулла» (она разрешала себе выкуривать в день три штуки), дотрагивалась ладонью до зеленой стеклянной статуэтки Ганеши, индийского бога мудрости, покровителя много чего, в том числе и творчества, и садилась за работу.

Она была счастлива в своей комнатке, когда слушала стук пишущей машинки, завывания уинтерборна и звук льющейся воды и когда за стеной в коридоре дергали цепочку туалетного бачка. Около полуночи, зевая и окоченев от холода, она раздевалась, ложилась в постель и крепко засыпала, как только ее голова касалась подушки.

А потом, через агентство, где она временно замещала машинистку, ее направили к миссис Нэнси Драйвер, настоящей писательнице, популярному автору романов, в двух из которых действие разворачивалось в Индии, где ее супруг, ныне покойный, служил в индийской кавалерии в звании майора. Миссис Драйвер, с ее итонской стрижкой и напористой манерой говорить, большую часть дня ходила в халате из верблюжьей шерсти и неистово стучала по клавишам машинки. Она совсем не походила на добрую фею из детских сказок, но на самом деле оказалась именно ею.

Они с Вивой выработали распорядок занятий. С половины двенадцатого миссис Драйвер, после ванны и завтрака, около часа писала ручкой, а Вива в это время неумело разбиралась с ее корреспонденцией. После ленча, пока работодательница расслаблялась очередной рюмкой хереса и тонкой сигарой «Шерут», Вива набирала на машинке утреннюю рукопись, а если на полях стоял большой красный крест, ей дозволялось добавить то, что у них называлось сентиментальной ерундой. Миссис Драйвер была убеждена, совершенно ошибочно, что на счету у молодой и хорошенькой Вивы куча восхитительных романов.

Именно миссис Драйвер выписывала журнал «Критерион»[8]8
  The Criterion – британский литературный журнал, орган литературного модернизма, издавался в 1922–1939 гг.


[Закрыть] и первой познакомила ее с поэзией Т.С. Элиота: «Вы только послушайте! Послушайте!» Приняв драматическую позу и отставив руку, в которой дымилась сигара, она закрыла глаза и продекламировала строки из стихотворения.

В той квартире, печатая на машинке, вычитывая верстку и попивая кофе, Вива постепенно осознала, что в отношении писательского ремесла она еще находится на уровне детского сада. До этого она строчила свои рассказы и тут же их отсылала. Теперь увидела, как мучилась миссис Драйвер в поисках «верного решения», какое внимание уделяла разным мелочам и странностям и часто писала о них в своих многочисленных записных книжках; как проговаривала вслух свои истории, когда у нее что-то не ладилось, как оставляла их на несколько месяцев в ящиках стола, чтобы они «дозрели».

– Тут нет никакого волшебного рецепта, – говорила она. – Каждый варится в собственном соку.

Когда Вива, дрожа от волнения, как-то утром сообщила миссис Драйвер за рюмкой хереса, что и сама мечтает писать, та ответила ласково, но не без прагматизма, что раз у Вивы серьезные намерения и раз ей необходимо зарабатывать деньги (Вива не скрывала своего бедственного финансового положения), то она должна приложить усилия и продать в женские журналы «Леди» и «Женские Владения» рассказы, наподобие тех, которые там регулярно публиковались.

– Ужасная чушь, – предупредила миссис Драйвер. – А ведь вы будете писать искренне, обнажая душу. Но зато это станет началом и вселит в вас уверенность.

Она показала ей, как надо безжалостно сокращать написанное («Оттачивать, шлифовать, сгущать», – писала она почти всюду на полях сочинений Вивы). За последние шесть месяцев Вива накатала тринадцать рассказов, в которых герои с квадратной челюстью выхватывали беззащитных блондинок из рук злодея. Ей пришло десять отказов, но три опуса были опубликованы.

Ах, какой немыслимый восторг пережила она, когда узнала, что ее рассказ приняли! Письмо об этом она прочла после работы, в сырой ноябрьский вечер, и в темноте обежала, ликуя, вокруг площади Неверн. Тогда она была так уверена – такая самонадеянность смешна, теперь-то Вива это понимала, – что это был поворотный пункт и что отныне она сумеет прожить, зарабатывая писательским трудом. Что покончено и с комнатушками родни, и с нудной и случайной работой. Она молодая, здоровая, она может позволить себе платить три гинеи в неделю за квартиру, и – о-го-го! – она станет настоящим профессиональным писателем.

Так зачем же, если ее жизнь наконец-то двинулась в нужном направлении, она решила поменять все свои планы? Конечно, не из-за неожиданного письма какой-то там старой дамы, сообщившей о том, что в ее сарае стоит сундук с родительскими вещами. Или все это просто повод вернуться в Индию, по которой она все-таки скучала, несмотря на все пережитое? Это была словно фантомная боль после потери жизненно важного органа.

Мисс Сноу спала, похрапывала, чмокала губами, временами стонала, как будто боролась со своими внутренними демонами. Потом внезапно села, и пишущая машинка Вивы упала со стуком на пол, а на нее посыпались листы бумаги.

Собирая на коленях бумагу, Вива увидела зеленовато-голубую воду, метнувшуюся змеиным кольцом мимо иллюминатора. Она подошла к умывальнику и умыла лицо. До обеда оставалось полтора часа; за это время она должна сделать набросок статьи. С названием тоже было неясно – то ли «Рыболовецкая флотилия», то ли, может, «Сколько стоит муж в Индии». А ведь когда-нибудь она сгорит со стыда даже при одном воспоминании об этом.