Текст книги "Последняя любовь Скарлетт"

– Ты действительно так думаешь?.. Скарлетт вновь улыбнулась.

– Нет…

Недоверчиво посмотрев на свою супругу, он поинтересовался:

– Откуда же у тебя такие мысли?.. Неужели…

Наверное, он, забыв свой недавний разговор со Скарлетт, хотел спросить: «Неужели ты сама способна дойти до подобного?..», но в последний момент почему-то промолчал…

– Но разве не ты сам мне об этом говорил?.. Помнишь, ты еще сказал, что будь, мол, в нашем доме твоя любимая картина, знаменитая «Дама с горностаем» Леонардо, и, мол, случись в нашем доме пожар…

Ретт тихо произнес:

– Да, говорил…

А Скарлетт продолжала, воодушевляясь все больше и больше:

– Да, помнится мне, ты еще сказал, что ты бы бросился спасать не этот бесполезный во всех отношениях прямоугольный лоскут холста, не «Даму с горнастаем», а горностая… Ты даже не вспомнил о даме…

Говоря о «даме», Скарлетт, конечно же, имела в виду саму себя.

– Да, говорил…

– Тогда чего же ты возмущаешься?.. Ты, как избалованный, капризный мальчик, хочешь так много игрушек – и свой антиквариат, и свои картины… И этого облезлого хомяка… Надо выбирать, Ретт, – произнесла Скарлетт. – Что-то одно…

Ответ Ретта заставил ее вздрогнуть.

– Скарлетт… Скажи мне, только честно: почему ты это сделала?..

Скарлетт обескураженно замолчала… Боже, откуда ему об этом известно?.. Как только он мог догадаться?.. И что же делать – упрямо все отрицать?.. А стоит ли?..

Ретт повторил свой вопрос:

– Для чего ты сделала это, Скарлетт… Только не отпирайся – я ведь знаю, что это ты…

И тут она совершила крупную ошибку… Да, ей наверняка стоило во всем признаться, сказать, что она совершила этот бессмысленный поступок не по злому умыслу, а, скорее, от отчаяния и безнадежности… Но Скарлетт, наученная опытом общения последних месяцев, сразу же принялась все отрицать…

Делала она это как-то слишком горячо, даже ожесточенно…

– Ретт, я не отвечаю ни за твоих грызунов, – сказала она таким тоном, будто бы у Ретта был не один горностай, а целое полчище крыс, – ни за твоих грызунов, ни за твои картинки…

Ретт отпрянул.

– Скарлетт!..

Но та уже почувствовала в себе ту самую ярость мысли и действий, перед которыми ее воля была совершенно бессильна…

– Если ты имел желание содержать в своей комнате этого облезлого хомяка, – продолжала разгневанная Скарлетт, – то должен был, по крайней мере, следить за ним… Это ведь не мое дело…

Он попробовал было возразить:

– Но я…

Однако Скарлетт и на этот раз не дала своему мужу договорить:

– Ретт, меня совершенно не интересуют ни твои домашние крысы, ни твои картины… Ты увлечен и тем, и другим, так будь же любезен, выбирай…

– Скарлетт!.. Она отвернулась.

– Да, Ретт, выбирай: или свои картинки, в которые ты вкладываешь деньги, или этот грызун… – Скарлетт сделала небольшую паузу и, совершенно неожиданно для Ретта произнесла: – Или я…

Выслушав жену, Ретт молча уставился на бумажные лохмотья, которые держал в руках.

Молчала и Скарлетт – она впервые за это время высказала то, что хотела, и теперь слово было за Реттом…

Наконец, спустя несколько минут, он произнес:

– Значит… Значит, ты решила поставить меня перед выбором?..

Скарлетт кивнула.

– Ты сам вынудил меня. Он покачал головой.

– Ага… Да, теперь мне все понятно. Да, для того, чтобы окончательно разобраться в ситуации недоставало только одного…

Скарлетт невольно обернулась к нему и осторожно спросила:

– Чего же?..

Ретт пожевал губами.

– Да, только одного штриха…

Казалось, он разговаривает не со Скарлетт, а только сам с собой – впрочем, именно так оно и было.

Однако Скарлетт, понимая, что если она и теперь не спросит о том, что понятно ему, Ретту, и непонятно ей, то никогда не поймет многого в теперешней своей семейной жизни.

Пристально посмотрев на Ретта, она спросила:

– О чем это ты…

Он все еще сидел, глядя в одну точку, занятый своими мыслями…

Скарлетт повторила вопрос:

– О чем это ты?..

Медленно переведя взор на свою жену, Ретт выразительно произнес:

– Знаешь, только теперь, спустя столько лет, я наконец-то понял, кто ты…

Фраза была произнесена негромко, но настолько серьезным тоном, что Скарлетт почему-то стало не по себе… Таким голосом люди как правило произносят что-то очень важное, такое, о чем очень долго размышляли и к чему, наконец, пришли…

– Я понял, кто ты… Впрочем – почему понял?.. – задал Ретт вопрос и тут же сам на него и ответил: – Я и раньше догадывался об этом… Просто никак не мог собраться с мыслями… А может, может… – он понизил голос. – Может быть, у меня просто не хватало мужества честно признаться в этом самому себе…

После этой фразы Скарлетт поняла, что наступил кульминационный момент их отношений – во всяком случае, отношений последних месяцев…

Стараясь держаться как можно более спокойно и невозмутимо, она произнесла:

– Ну, тогда скажи…

Фраза эта была сказана очень медленно, почти по слогам…

Ретт медленно перевел свой тяжелый, немигающий взгляд на жену.

– Ты действительно этого хочешь?..

Она кивнула.

– Да, Ретт… Мне кажется, что давно уже настала потребность объясниться…

Тяжело вздохнув, он изрек:

– Объясниться?.. Что ж, очень хорошо… Тогда слушай…

В этот момент Скарлетт вновь поймала себя на мысли, что все, что происходит между ними в последнее время – какое-то недоразумение или же затянувшийся печальный розыгрыш… Что теперь Ретт, улыбнувшись так, как это умеет только он, скажет ей что-нибудь хорошее, и после этого у них начнется совершенно иная жизнь – жизнь, в которой не будет ни мелочных ссор, ни нелепых обид, где все будет хорошо и солнечно… Где не будет ничего, что их разделяет – и этого горностая в том числе…

Да, Скарлетт пыталась самоуспокоиться такими рассуждениями, но только пыталась… В глубине души она прекрасно понимала, что теперь из уст Ретта должно прозвучать что-то страшное, что-то такое, что, вполне возможно, подведет какую-то незримую черту под их совместной жизнью, то, после чего вся их жизнь уже до конца ее дней будет представляться ей в совершенно ином свете…

Ретт тихо произнес:

– Хорошо… Хорошо, Скарлетт, ты сама этого хотела… Ты сама спровоцировала меня на этот разговор…

Скарлетт слегка кивнула в знак того, что она внимательно выслушает все, чтобы ни сказал ей ее муж. Ретт продолжал:

– Понимаешь, после того, как ты занесла моего зверька куда-то в магазин и бросила его там так, словно это старая тряпка, уже никому не нужная, бросила его в этой холщевой сумке… Тогда я почему-то подумал, что ты просто делаешь мне все наперекор, назло… Я даже был склонен простить тебя, Скарлетт… Но теперь, когда ты искромсала эту гравюру… – Заметив, что Скарлетт вновь хочет сказать, что она, мол, к этому не имеет никакого отношения, Ретт немного повысил голос: – Только не надо утверждать, что ее разодрал когтями мой горностай… Пыль на столе и на книжном шкафу, наверное, тоже вытирал Флинт?.. – Он сделал небольшую паузу, после чего продолжил: – так вот… Дело, даже не в гравюре и не в горностае – я тебе об этом уже много раз повторял… Хотя – и в гравюре тоже… Сегодня, зайдя в свой кабинет, я увидел это варварство… И я понял то, что должен был понять еще давным-давно: ты, Скарлетт, просто очень старая, очень злая, очень малокультурная женщина… Ты никого не любишь, и тебя никто не любит… Да, ты могла бы стать для меня той женщиной, которую я смог бы назвать своим идеалом, у тебя был этот огонек… Но ты сама сознательно загасила его грошевыми истинами и желанием во что бы то ни стало заполучить меня в полную собственность… Ты и сама теперь это прекрасно понимаешь… Скарлетт попробовала было перебить его:

– Ретт!.. Ну что ты такое говоришь?!..

Однако тот сделал вид, что не расслышал этой реплики…

Ретт продолжал:

– И потому начинаешь мстить мне, человеку, который тебя когда-то так любил – именно поэтому ты так хотела избавиться от моего горностая, именно поэтому ты порезала моего Дюрера, именно поэтому ты каждый день мстишь мне той мелочной, гадкой местью, на которую только и способна… У меня все, Скарлетт… Очень хорошо, что у нас с тобой произошел этот разговор.

Ретт говорил негромко, но слова его звучали как-то очень гулко и пронзительно – наверное, так звучат удары молотка, которым заколачивают гвозди в крышку гроба. Скарлетт слушала, не мигая…

– Да, Скарлетт, мне очень горько сознавать на старости лет, но жизни у нас с тобой не получилось… И не моя в этом вина…

Наконец, когда он закончил говорить, Скарлетт, облизав пересохшие от волнения губы, спросила:

– Значит… Значит, ты больше не любишь меня, Ретт?.. Значит, я тебе не нужна?..

Ретт равнодушно пожал плечами.

– Нет…

У нее потемнело в глазах… Сердце сразу же бешено заколотилось, как пойманный в клетку зверь, как тогда горностай в холщовом мешке по дороге в универсальный магазин мистера Чермака…

Она просто не верила своим ушам:

– Ты не любишь меня?..

Ретт повторил все тем же равнодушным, эмоциональным голосом:

– Нет, Скарлетт… Теперь я могу сказать это совершенно точно – я не люблю тебя…

Скарлетт неимоверным усилием воли взяла себя в руки – однако голос ее предательски срывался, а руки дрожали…

«Боже, ну почему я дожила до того дня, когда услышала от Ретта такие вещи?.. Почему, почему, почему?.. Почему я не погибла тогда, в Атланте, когда мне было восемнадцать, почему меня не пристрелили янки, когда пришли в Тару… Почему?!..»

Уже смеркалось.

За окном полыхал все тот же кровавый закат, похожий на отблеск далекого пожара. В домах напротив зажигалось ярко-желтое электричество…

Они сидели молча вот уже, наверное, с полчаса, если не больше…

Скарлетт отрешенно смотрела куда-то перед собой – она не плакала, на ее лице не было слез.

Ретт был спокоен и немного задумчив… Теперь он выглядел человеком, который долго не мог высказать тайны, тяготившей его, и теперь, рассказав ее, почувствовал облегчение…

Наконец, едва слышно всхлипнув, Скарлетт негромко спросила:

– Тогда почему мы до сих пор живем вместе?.. Почему ты не уходишь отсюда?.. Или… Может быть мне уйти?..

Фраза эта после долгого молчания прозвучала очень странно – как-будто из глубокого подземелья… Ретт пожал плечами.

– Уйти?..

Она придвинулась ближе.

– Ну да…

Он вопросительно поднял глаза.

– Ты действительно хочешь этого?..

Скарлетт на какую-то минуту задумалась, после чего произнесла:

– Мне кажется, этого хочешь ты…

– Я – не хочу…

Скарлетт недоуменно пожала плечами.

– Но ведь ты…

Ретт резко перебил ее:

– Я никуда не уйду… Если хочешь – я могу переселиться на третий этаж или во флигеля – они все равно пустуют…

После чего замолчал, сделавшись совершенно непроницаемым…

Скарлетт спустя несколько минут спокойным голосом поинтересовалась – она сама не понимала, откуда берутся у нее эти спокойствие и рассудительность:

– Но ведь если ты уже не любишь меня… Как ты можешь жить со мной в одном доме?..

Ретт обернулся к ней – Скарлетт вздрогнула… О, опять этот страшный, тяжелый, ничего не говорящий взгляд…

И лицо – будто бы посмертная гипсовая маска, будто бы восковое изображение из музея фигур мадам Тюссо…

Он смотрит не на нее, а куда-то вглубь, в сторону, вправо, влево…

Она не может понять, что выражает теперь его взгляд, пытается, но не может…

И опять эти жестокие слова:

– Да, теперь я не люблю тебя, Скарлетт… Извини, если это причиняет тебе боль… Да, я понимаю, понимаю, как тебе теперь тяжело, но с моей стороны было бы бесчестным скрывать это от тебя.

– Ретт!..

Он склонил голову на бок.

– Что, Скарлетт…

– Ретт!.. Но ведь мы с тобой столько прожили вместе… У нас с тобой семья, дети…

Голос Ретта по-прежнему звучал отрешенно, как будто бы он был не живым человеком, а какой-то механической игрушкой:

– Да, Скарлетт… Я знаю, что ты теперь хочешь мне сказать: семья, дети… Да, я люблю наших детей… Да ты и сама это прекрасно знаешь… Хотя бы ту же Кэт… Но с тобой… Извини, но я долго пытался найти в себе хоть какой-то остаток чувства, хоть что-нибудь, похожее на элементарную человеческую привязанность, я долго пытался найти в себе это, разбудить эти давно угасшие чувства… Но у меня это никак не получилось… Скарлетт, ты ведь достаточно взрослый человек, ты и сама прекрасно должна понимать, что я не могу насиловать себя… Любовь, Скарлетт – очень тонкая субстанция… Я и теперь никак не могу понять, за что полюбил тебя тогда, после нашей встречи в Двенадцати Дубах, я и теперь не могу понять, почему это чувство не угасало во мне все это время… Никто на целом свете никогда не скажет, за что один человек любит другого, за что так быстро привязывается к другому… Никто, наверное только – Господь Бог… Да, я не могу объяснить, почему тогда полюбил тебя, Скарлетт… Также, как и того, почему же оно так внезапно угасло теперь… Хотя… Она быстро спросила:

– Что – хотя?..

– Хотя, Скарлетт, – продолжал он, – ты и сама в немалой степени приложила к этому руку. – Ты, Скарлетт, своими мелочными придирками, своим эгоизмом…

Скарлетт покачала головой.

– Да… Когда решила избавить наш дом от этого гадкого грызуна?..

Ретт неожиданно улыбнулся.

– Почему гадкого?.. Он очень милый, этот зверек… Очень даже милый…

Скарлетт прищурилась, будто бы от яркого света – несмотря на то, что в комнате царил вечерний полумрак. Они не включали свет – им было все равно, светло вокруг них или темно…

Ретт продолжал – теперь интонации его стали неожиданно теплыми:

– А этот горностай – очень даже милый зверек…

Скарлетт нахмурилась.

– Милый?..

Он едва заметно кивнул.

– Конечно…

– Но ведь после появления в доме этого горностая все пошло прахом!.. – неожиданно громко воскликнула она. – Ничего себе – «милый»… Знаешь, я почему-то вспомнила свою детскую считалочку…

Ретт посмотрел на свою жену несколько удивленно и спросил:

– Считалочку?..

– Ну да… Ты, наверное, ее знаешь…

 
Овечки – маленькая раса,
Но очень любят волчье мясо.
Волк – волчья сила, волчья стать.
Овечки – Божья благодать.
 
 
Овечки блеют, волки – млеют,
И мысль об ужине лелеют.
Мясцом поужинав, овца
Всегда благодарит Творца…
 

Ретт передернул плечами с деланным недоумением и спросил:

– А к чему ты это?..

– А все к тому же… Ведь все наши неприятности начались только после того, как ты принес в дом этого грызуна… такой милый и безобидный, как овечка… Только питается человечиной.

Ретт, пружинисто поднявшись, включил электрическое освещение. Скарлетт на мгновение зажмурилась – так сильно резанул ее зрение этот желтый яркий свет…

– Знаешь что, Скарлетт, – произнес он, усаживаясь на прежнее место, – твоя главная ошибка в том, что ты никогда не умела мыслить абстрактно… Ты ведь по своей натуре практик и циник… А практический склад ума не располагает к обобщениям…

Скарлетт напряженно посмотрела на него.

– То есть…

Ретт продолжал:

– Понимаешь, этот горностай, которого ты так возненавидела – это ведь не причина…

– Что же тогда?..

Улыбнувшись, Ретт произнес:

– Следствие… Да, я думал, что ты и без меня сможешь понять такие очевидные вещи… Я бы даже сказал, Скарлетт – слишком очевидные… Да, я не старый маразматик, каким, может быть, кажусь тебе иногда… Эти привычки к изысканному комфорту, эта страсть к благородным старинным вещам, страсть коллекционера…

Она осторожно перебила Ретта:

– И горностай?..

– Да, и этот горностай… Да, Скарлетт, я ведь неоднократно говорил тебе об этом – я старый человек… Слишком старый… А люди в моем возрасте очень часто выдумывают себе какую-нибудь игрушку… Когда чувствуют, что нити, которые связывали их с жизнью раньше, или перетерлись, или уже давно оборвались… Так вот я придумал сперва для себя всех этих старых итальянских мастеров, все эти коллекционные часы, все эти милые вещицы безвозвратно ушедшей эпохи… А потом, неожиданно для самого себя – и этого горностая. Да, Скарлетт, я не так глуп, каким, наверное, иногда кажусь тебе. Я ведь все прекрасно понимаю… все эти мои игрушки, Скарлетт, не прихоть, а нормальная отдушина человека, который, идя всю жизнь в каком-то одном направлении, под конец понял, что избрал неправильный путь… То, что я сошелся с тобой тогда, после твоей измены – моя роковая ошибка. О, как я тогда мучался, как переживал, как страдал!.. За ту памятную ночь я, наверное, выкурил десять сигарет. Как теперь помню – часы бьют три часа ночи. Я зажигаю настольную лампу, потому что никак не могу заснуть… Тянусь за очередной сигаретой… За окном – темно и холодно, этот самый недобрый предрассветный час, когда все вокруг кажется каким-то обманчивым и неверным. Над городом висит какая-то сырая, ватная тишина… А я, не в силах уйти от своих воспоминаний, представляю, что ты теперь, в этот самый момент, когда я так страдаю, крепко спишь в своей кровати, представляю твои рассыпавшиеся по подушке волосы, представляю твое гибкое и все еще стройное тело и чуть пульсирующую голубую жилку у левого виска… Я помню тот день, будто бы он произошел вчера…

Когда Ретт закончил, Скарлетт спросила:

– А теперь?..

– Что – теперь?.. – удивился Ретт. – Тогда я был совершенно другим человеком…

– Теперь ты уже не скучаешь по мне, ты не представляешь меня… как тогда?..

Ретт поморщился – до того неприятным показался ему этот вопрос.

– Теперь… Скарлетт, я же сказал тебе честно: я не люблю тебя.

Скарлетт после этих слов выпрямилась и негромко спросила:

– Тогда почему же ты жил со мной все это время?.. Почему не ушел?..

То, что она услышала, заставило ее на какой-то момент обезуметь от горя и невыносимого, пронзительно-острого отчаяния:

– Почему я до сих пор не ушел от тебя, Скарлетт?..

– Да, почему?

Он нахмурил брови.

– Знаешь, я ведь и сам часто задавал себе этот вопрос… Притом – очень часто… Я все время искал на него ответа и не находил…

– А теперь нашел?..

Передернув плечами, он ответил:

– Наверное… Во всяком случае, мне самому кажется, что нашел…

– Ну, и почему же?.. – спросила Скарлетт, стараясь выглядеть как можно более невозмутимой, равнодушной и независимой.

«Что бы он теперь мне не сказал, – подумала она, – я должна встретить сдержанно и спокойно… Даже с улыбкой… Сдержанно и спокойно…»

Она повторила свой вопрос:

– Почему ты не бросил меня раньше?

– Да потому, что все это время только и делал, что жалел тебя…

Не в силах более себя сдерживать, Скарлетт воскликнула:

– Жалел?..

Он наклонил голову в знак согласия.

– Да, жалел… Не удивляйся этому… И несколько месяцев назад, во время твоей болезни, когда ты была такой жалкой и беспомощной…

Скарлетт почему-то показалось, что Батлеру доставляет удовольствие называть ее так.

– … и потом, когда пригласил тебя на этот странный вечер к нашему соседу, мистеру Джонатану Коллинзу… Но теперь, когда я вижу, что ты плюешь на меня, на мои привычки и привязанности совершенно откровенно, когда за все ты платишь черной неблагодарностью, я, Скарлетт, могу сказать только одно: я не буду больше с тобой жить… Да, не буду!..

Скарлетт побледнела… То, что она теперь слышала, казалось ей страшным сном – еще похуже того, что приснился несколько месяцев. Ее все еще прекрасные глаза цвета темного изумруда увлажнились…

– Ретт…

Но он словно и не слышал ее:

– Да, Скарлетт, теперь я хочу от жизни только одного: полного одиночества и уединения. Теперь я не хочу ничего: ни тебя, ни твоей любви… Ни всех этих бестолковых, бесполезных разговоров…

– Ретт, одумайся, что ты говоришь?!.. – в отчаянии воскликнула Скарлетт.

Ретт даже не вздрогнул – он казался самой невозмутимостью.

– Я и без тебя прекрасно понимаю, что говорю, Скарлетт… – Он сделал небольшую паузу, после чего продолжил: – Да, даже слишком хорошо… На мое несчастье… Конечно, развод в нашем возрасте по крайней мере смешон… Ты ведь и сама это прекрасно понимаешь. Да. Кроме того, мне совсем не хочется травмировать Кэт. Представляю, как она будет переживать. Потому я хотел бы… Хотел бы, чтобы мы с тобой теперь раз и навсегда договорились: ты не вникаешь в мои проблемы, я – в твои… Скарлетт, мы с тобой немолодые уже люди, и нам не так уж и много осталось… Думаю, мы сможем дотерпеть друг друга до смерти… Скарлетт, ты принимаешь мое предложение?..

Она почему-то совершенно некстати вспомнила, что точно таким же голосом он когда-то спрашивал ее: «Ты хочешь быть моей женой?.. Ты принимаешь мое предложение?..»

Ретт испытывающе смотрел на Скарлетт.

– Ну, и что ты скажешь?..

Скарлетт молчала…

Ее вдруг вновь охватил приступ того сумасшедшего истерического гнева, который случился в последние дни все чаще и чаще – стало трудно дышать, захотелось его, Ретта, удавить, унизить, заставить кричать…

Кровь шибанула в виски, потемнело в глазах, и Скарлетт медленно, с усилиями стала преодолевать эту ярость, как обморок…

А он будто бы ничего и не замечал…

– Что ты скажешь – принимаешь ли ты мое предложение не вмешиваться в жизнь друг друга или же нет?.. – повторил свой вопрос Ретт.

Нет, слушать это было просто невыносимо!.. «О, Боже!..»

Скарлетт, резко поднявшись со своего места, бросилась к двери и, закрыв лицо руками, направилась в свою комнату…

Ретт не стал удерживать Скарлетт – он только проводил ее тяжелым долгим взглядом своих глубоко посаженных глаз…