Текст книги "Древние. Возвышение"

Глава 7

Выросший перед ним величественный трехэтажный дом принадлежал семье Леше, Клаус был в этом уверен. На то, чтобы его найти, ушло полночи, но он все равно не смог бы заниматься чем-то другим. На уме у него была одна лишь Вивианн. Он крепко сжал кулаки, ощущая на ладонях твердые участки, – это были мазки подсыхающих красок. В попытке забыться он занялся было рисованием, которое обычно успокаивало и увлекало его, но каждый холст, которого касалась его кисть, становился тусклым и безжизненным. Весь мир стал тусклым и безжизненным, потому что вдохнуть энергию в его бесконечные ночи могла лишь Вивианн – ее облик, ее запах.

Несмотря на смелые надежды Клауса, он не встретил полуведьму снова, а его брат с сестрой по необъяснимым причинам будто повредились умом. Паломничество Элайджи, совершенное с целью обзавестись домом, сделало его еще более меланхоличным и замкнутым, чем обычно, а Ребекка, судя по всему, решила завербоваться во французскую армию: ее не было уже около недели, и она не озаботилась прислать весточку, как идут дела. Не было ничего, что могло бы отвлечь мысли Клауса от отсутствия Вивианн, и поэтому он решил взять инициативу в свои руки и найти ее самостоятельно.

Он часами кружил по кварталу, где обитали ведьмы, прятался, подслушивал, выслеживал, и наконец его поиски сузились до единственной улицы, а потом и до единственного особняка. И теперь он колебался, решая, что делать с этим открытием. Клаус почему-то воображал, что, когда он явится, Вив будет сидеть у освещенного окна, с тоской глядя на улицу, но, конечно, не увидел ничего подобного. Стучать в дверь было неразумно, но совсем уж глупо стоять перед домом молодой женщины в надежде, что та вдруг решит его покинуть.

И это если еще Вивианн вообще дома. Она могла куда-то выйти, точно так же, как он вышел, это нормально. Строго говоря, она могла сейчас быть вместе со своим удручающе серьезным женихом. Кулаки сжались сильнее, ногти впились в перепачканные красками ладони. Может, Арманд Наварро и совершенно никчемное существо, но даже он способен расчувствоваться настолько, чтобы жарким летним новоорлеанским вечером украдкой поцеловать Вивианн.

Тут Клаус увидел, как во дворе мелькнуло что-то белое. Прежде чем его сердце успело пропустить удар, он уже взобрался на решетчатую ограду и спрыгнул с другой стороны. Это была она, Вивианн, тайком пробиравшаяся к дому. Похоже, девушка только что проникла во двор через заднюю калитку. Видимо, родители не в курсе, что она выходила. Определенно, Вив принадлежит к его типу девушек. Это сокращенное имя очень идет полной жизни ведьмочке, ведь оно, собственно, и означает «жизнь».

Чтобы не споткнуться в потемках, Вивианн смотрела под ноги, аккуратно ступая по влажной траве; Клаус понадеялся, что ласковая улыбка на ее лице предназначается ему. Но тут она подняла взгляд и застыла. Переменилась вся ее манера держаться. При виде его на место радости пришел испуг. Мысль о ее страхе повергла Клауса в странный, тайный трепет, но в следующее мгновение Вивианн нервозно глянула в сторону дома, а потом снова быстро перевела взгляд на него. Потом она сделала жест в сторону ворот, словно безмолвно заклиная его уйти.

Она боялась вовсе не его. Ей не хотелось, чтобы ее заметили те, кто полагал, что сейчас она мирно спит у себя в постели. Клаус не мог припомнить, когда женщина в последний раз делала выбор не в его пользу, выбирая между ним и своей репутацией. Такое положение вещей привело его в исступление, это было неописуемо притягательно.

Конечно, Клаус не собирался уходить. Вместо этого он быстрее, чем мог бы заметить ее глаз, покрыл разделяющее их расстояние и встал между нею и элегантным особняком.

– Я пришел только поговорить. – В качестве извинения за эту ложь он адресовал девушке свою самую ослепительную улыбку, но та явно была не в том настроении, чтобы поддаваться его чарам.

– Мне нечего вам сказать, – торопливо шепнула она, – а теперь идите, пока вас не заметили.

– Я прошу лишь о нескольких минутах вашего времени, мадемуазель, – настаивал Клаус, не давая ей пройти. Впрочем, он заметил, что она не слишком-то и пытается. Похоже, любопытство победило-таки ее упрямую благовоспитанность. – Возможно, вы предпочтете, чтобы мы вошли в дом, дабы укрыться от любопытных глаз и болтливых языков?

Раздумывая над этим предложением, Вивианн молчала дольше, чем ему бы хотелось.

– Пять минут, – согласилась она наконец, но, несмотря на эту уступку, тон ее был деловитым и сухим. – Можно пройти в гостиную, там нас никто не заметит. Я оставила дверь незапертой.

Клаус шагнул в сторону, и девушка легко побежала по траве. Мелькнула мысль, что она может обмануть его и скрыться в доме, но, добравшись до двери, Вивианн обернулась, и он разглядел у нее на лице улыбку.

– Войди в мой дом, Никлаус, – сказала она со всей возможной для шепота официальностью.

Вивианн еще только тянулась к дверной ручке, а он уже оказался в прихожей и со всем куртуазным лоском придержал для нее дверь. Ведьмочка улыбнулась еще шире и, чтобы скрыть это, опустила голову, входя в дом.

Прийти сюда было очень умно – ведь противостоять обаянию Клауса практически невозможно.

Вивианн зажгла свечи в подсвечнике и повернулась к нему, ожидая продолжения. Клаус улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой и потянулся к руке девушки, желая поцеловать ее.

– Я сказала, пять минут, – напомнила она, отступая от его протянутой руки, – но буду очень признательна, если вы уложитесь в более краткие сроки.

– Не могу поверить, что вы это всерьез, – возразил Клаус. – И не верю, что женщина с такой душой и таким умом, как у вас, может быть счастлива жизнью, которая ей тут уготована. Думаю, в глубине души вы понимаете, что встреча со мной сулит вам многочисленные новые возможности.

Что-то мелькнуло в черных глазах Вивианн, и Клаус почувствовал уверенность в том, что она с ним согласна.

– Многочисленные возможности открылись передо мной с самого рождения, но недостойная жизнь в их число не входит, – парировала она. Слова были убедительны, а вот интонации – нет, и Клаус повнимательнее вгляделся в ее лицо. Как она, такая умная и пылкая, так спокойно и покорно согласилась стать пешкой в чьей-то игре? – Для меня большая честь положить конец войне и смертям в этом городе.

Он понимал, что кто-то сказал ей эти слова и, вероятно, далеко не один раз. Клаус подошел поближе, чувствуя, что его тянет к ней так сильно, что даже не описать. Но, если у нее и были какие-то сомнения, она никак этого не показала.

– Это ваша жизнь, сударыня, – сказал он, – а не какая-то там абстрактная честь.

– Моя жизнь, – повторила она, и на ее побледневшее лицо упала тень. Почти не осознавая своих действий, Клаус поднял руку к ее щеке, но она снова отступила. Пол гостиной устилал толстый синий ковер, заглушивший звук ее шагов. Он опустил руку, которая вся горела от несбывшейся надежды на прикосновение. – Она должна казаться вам такой незначительной! По сравнению с вами мы живем и умираем очень быстро.

– Это не так. – Он говорил честно, и голос его звучал серьезно. Если причина отстраненности Вивианн в этом, нужно заставить ее понять свою неправоту. – Для меня год – это год, а жизнь – это жизнь. То, что у меня больше времени, не делает ее менее яркой или важной.

– И все же вы направо и налево забираете эти жизни, чтобы поддержать собственную. – Уголки ее губ неодобрительно опустились. – У меня нет никакого желания связываться с такими, как вы, какими бы благими ни были нынче вечером ваши намерения. Я хочу положить конец кровопролитию, а не завести дружбу с существом, которому оно нужно для выживания.

Всего мгновение ушло на то, чтобы понять, что она имеет в виду, а когда это произошло, Клаусу пришлось сделать усилие, чтобы удержать себя в руках. Сравнивать безвестных людей, которых он осушал, используя как пищу, с сияющим, искрящимся костром ее жизни показалось ему так нелепо, что ему едва удалось не рассмеяться. Но Вивианн, очевидно, обуревали моральные терзания относительно способа его существования, и Клаус постарался ответить со всей серьезностью:

– Подобные мне не такие, как вы думаете. И я сам не такой, как вы думаете. Да, я должен убивать, чтобы жить, но благодаря вам мне захотелось стать другим. После десятилетий опустошения вы заставляете меня снова ощутить себя наполненным. Вивианн, я словно знаю вас всю свою жизнь и могу понять так, как не сможет никто другой, – сказал он и одной рукой приподнял подбородок девушки, пока ее бездонные глаза не встретились с его. На этот раз она не отпрянула, и он чувствовал под теплой упругой плотью тонкие косточки ее нижней челюсти. – Я знаю, у вас доброе и участливое сердце, но я так же знаю, что вы жаждете быть свободной.

На один долгий миг глаза Вивианн закрылись, и Клаус уловил ее дыхание.

– Я помню, как вы прибыли в город, – наконец сказала девушка. Клаус удивленно нахмурился и отпустил ее подбородок, продолжая ощущать пальцами тепло нежной кожи. Он ожидал услышать что угодно, но только не это. – Вы уничтожили тут все, что оставалось еще от мира и порядка. И это до сих пор не изменилось.

Должно быть, она была тогда ребенком, поспешно подсчитал он.

И конечно, должна была бояться слухов, которые стали распространяться с его прибытием. Он действительно первую пару лет активно сокращал численность оборотней – которые были семьей ее отца. Пожалуй, это было опрометчиво, хотя в Новом Орлеане, очевидно, все равно предостаточно зверья. Но эта маленькая бойня осталась для него в прошлом, она должна быть прощена и забыта.

– Вивианн, а знаете ли вы, почему мы с Элайджей и Ребеккой сюда прибыли?

– Вас нигде больше не принимали? – ехидно предположила она, напомнив тем самым, что ему не слишком-то рады в этом доме.

– За нами охотился наш отец, – объяснил Клаус, и Вивианн прикусила пухлую нижнюю губу. – Он не успокоится, пока мы не будем мертвы. Мы прибыли сюда и были встречены подозрительностью и нескрываемой враждебностью. Ведьмы были столь любезны, что приняли нас, но от оборотней мы подобной любезности не дождались. Они увидели в нас своих природных врагов, вот мне и пришлось ими заняться. Я не мог допустить, чтобы они вынудили нас уехать, Вивианн, вот и все.

Ее лицо совсем чуть-чуть смягчилось.

– Но и потом ничего не изменилось, – возразила она, хотя и не слишком уверенно. – Вы… мы с вами до сих пор естественные враги, разве нет?

Клаус понял, что это благоприятная возможность, и притянул Вивианн ближе к себе, грудью ощущая, как бьется ее сердце.

– А разве да? – бормотнул он, наклоняясь и дыша ей в волосы. – Если мы с вами придем к взаимопониманию, то, я уверен, остальных наших родственников тоже удастся уговорить. Мы сможем стать для них примером сотрудничества и сосуществования и создадим мирный завет, который станет маяком для всего мира.

Она была почти убеждена, Клаус это видел. Если сейчас ее поцеловать, она поцелует его в ответ. Ее губы приоткрылись – влажные, ожидающие. Но он знал, что она, возможно, быстро пожалеет о том, что изменила свое мнение. Если слишком поспешить, она усомнится и в цене этого поцелуя, и в своем решении. Умнее будет заставить ее ждать. Пусть она думает о нем, скучает по нему, ждет его… и сравнивает с ним этого придурка Арманда каждый раз, когда тупой оборотень раскроет рот.

Когда Клаус завоюет ее, он завоюет ее всецело.

Он нагнулся и поднес к губам ее податливую руку, совершая тот более формальный поцелуй, в котором ему было отказано прежде, и ощутив, как она легонько дрожит. Почувствовав эту дрожь, Клаус про себя улыбнулся.

– Думаю, мои пять минут уже истекли, – прошептал он. – Не смею больше причинять вам беспокойство. Но знайте, Вивианн Леше: если вы позволите, я подарю вам весь мир.

Прежде чем Вивианн успела ответить, он развернулся и вышел. Он вдруг ощутил прилив вдохновения и решил снова взяться за кисть, потому что точно знал, что последний холст его уже заждался.

Глава 8

Элайджа подозревал, что городские окраины сулят больше всего шансов на удачу. Ведьмы и оборотни держали под наблюдением центр города, новые кварталы были слишком заметными, чтобы покупка там жилья могла остаться без внимания. Но на окраине, где город растворялся среди девственного леса и болот, оставались еще райские полудикие места, которые идеально подходили для того, чтобы стать домом вампиров.

Он пускался в путь ночью, когда Клаус тонул все глубже в своих любовных страданиях, а Ребекка заигрывала с французской армией. Хоть один из Микаэльсонов должен заниматься их истинными целями, и, как обычно, этот жребий выпал ему.

Когда дома и магазины частично уступали место полям и фермам, Элайджа, не слезая с коня, осматривался по сторонам и иногда очень осторожно осведомлялся о землях на продажу. Пока что он не достиг успеха. По сути, подозрительные местные жители изгоняли его. Но ведь достаточно, чтобы повезло всего один раз, а мест, где он до сих пор не побывал, оставалось еще много.

Солнце уже зашло, но небо пока не потемнело, однако тут и там в домах уже зажглись свечи, отмечая места, которые Элайджа намеревался посетить этой ночью. Какой-то сгорбленный седовласый человек еще не ушел в дом и пытался закрыть широким кустом холстины бочки, громоздившиеся на самом краю его земли (во всяком случае, так решил Элайджа). Горизонт был плотно затянут тяжелыми тучами, и вампир, с минуту понаблюдав за стариком, направился к нему.

– Вам помочь? – окликнул он, когда был уже довольно близко.

Старик оглянулся и отрезал:

– Стой, где стоишь.

Лицо его, как заметил Элайджа, было морщинистым и усталым, но синие глаза смотрели остро и пытливо. Дом за его спиной выглядел скромным, но крепким, а земля вокруг была расчищена от деревьев, хотя лес подступал к участку с трех сторон. Этот человек явно был не из тех, чья старость проходит на перине в окружении правнуков.

Элайджа спешился, чтобы они оказались на одном уровне, и многозначительно продемонстрировал пустые руки.

– Прошу прощения, что напугал вас, – мягко сказал он. – Я ищу где-нибудь в этих краях место, чтобы поселиться там вместе с семьей, и увидел, что вы до сих пор работаете, вот и все. Кажется, вам не помешала бы еще одна пара рук.

– Да и не только рук, – признал старик, смерив взглядом широкие плечи Элайджи. – Чтоб товар не подпортился, надо было сразу переставить бочки в погреб, но я подумал, что легко будет при нужде прикрыть их от дождя. – Он криво усмехнулся. – Я ошибся.

– Я могу переставить бочки, если хотите, – предложил Элайджа. Семь бед, один ответ, а завести друга из местных не повредит. К тому же этот человек, так терпеливо пытавшийся решить явно непосильную задачу, произвел на него впечатление.

– Это работа для двоих. – Старик посмотрел на бочки. Элайджа понял: его собеседник имеет в виду, что не может быть одним из этих двоих, ведь у него, очевидно, не хватит сил поднять свой край бочки. На самом деле это не имело значения, потому что Элайджа был гораздо сильнее обычного человека, но все равно ранило гордость старика.

Элайджа подошел к бочкам, ухватился за ближайшую и легко оторвал ее от земли.

– Вообще-то да, – согласился он. – Поэтому, пожалуйста, покажите мне дорогу и откройте дверь в погреб. Я не хотел бы держать эту штуку дольше, чем надо.

Выражение лица старика стало сперва недоверчивым, а потом – обрадованным. Энергичным шагом он пересек свой маленький участок, направляясь к пню, который, судя по всему, раньше был впечатляющих размеров дубом. В земле возле пня обнаружилось железное кольцо, старик потянул его на себя, и пласт дерна поднялся, обнажив зияющее отверстие. Погреб был выкопан меж широко раскинувшихся корней срубленного дерева, и Элайджа старательно нащупывал ногами каждую неровную ступень уходящей вниз земляной лестницы, балансируя прижатой к груди большой бочкой. Следующие четыре захода прошли так же гладко, а потом старик закрыл лаз и вытер о штаны ладонь.

– Меня зовут Хьюго Рей, – протягивая руку, пробурчал он низким от эмоций голосом.

Элайджа попытался вспомнить, когда в последний раз кто-нибудь из людей пытался обменяться с ним рукопожатием, но не смог. Он тепло пожал протянутую руку и представился, к собственному удивлению назвав свое настоящее имя.

– Могу ли я сделать для вас что-то еще, пока я тут? – вежливо спросил он в надежде, что Хьюго поймает его на слове.

– Можешь зайти со мной в дом и выпить, сынок, – решительно сказал старик. – Это была тяжелая работа, ты просто спас меня, и самое меньшее, что я могу сделать, – это предложить в ответ свое гостеприимство. У тебя небось в глотке пересохло после всех этих перетаскиваний.

В обычной ситуации такое случайное приглашение раздразнило бы аппетит Элайджи, но сейчас ему даже в голову не пришло причинить Хьюго вред.

– С удовольствием зайду, – искренне согласился он, и они вместе двинулись к стоявшему в центре участка дому.

Уже стемнело, собирался дождь. Хьюго зажег свечи и расчистил от хлама грубо отесанный кухонный стол. Какие-то железяки, листы бумаги со списками и четкие, кропотливо выполненные чертежи были сметены в сторону, прежде чем Элайджа успел сообразить, что на них. Пришлось переключить внимание на толстые глиняные стаканы, которые поставил на их место хозяин дома.

В них оказался простой, но годный к употреблению напиток – несколько хуже виски, но значительно лучше самогона. Элайджа осторожно отхлебнул из своего стакана, а Хьюго единым духом ополовинил содержимое своего. При свете свечей он выглядел даже старше, чем сперва показалось Элайдже. Удивительно, что в таком преклонном возрасте он еще жил тут в полном одиночестве, содержа в надлежащем порядке и дом, и землю, да к тому же пытался носить тяжести.

– Это пойло не дает стареть, – сказал Хьюго, поднимая в качестве пояснения полупустой стакан.

Казалось, он следил за ходом мыслей Элайджи, словно тому не было нужды говорить вслух, чтобы быть понятым.

Бывало ли ему когда-нибудь так же легко с собственным отцом? Конечно, этот человек куда моложе Микаэля, но он гораздо старше, чем Микаэль был в те времена, когда Элайджа все еще оставался его любимым сыном, обычным человеческим ребенком. И все же в этом старике было что-то, напомнившее ему отца. Примерно так отцы и ведут себя с подросшими отпрысками, когда те уже выбрали свой жизненный путь. Невелик труд для Древнего вампира – бочки ворочать, но, кажется, Хьюго был не просто ему благодарен. У Элайджи сложилось ощущение, что старик им гордится.

– Вы давно тут живете? – вежливо спросил он, снова делая глоток из своего стакана.

– Да не меньше двадцати лет уже, – расплывчато ответил Хьюго. – Сейчас город ближе к моему порогу, чем был вначале. – Это прозвучало так, словно он не одобрял таких изменений.

– Я и сам люблю уединение, – заявил Элайджа. – На самом деле я ищу тут себе землю. Мои брат и сестра любят городскую ночную жизнь, но я думаю, нам было бы удобнее жить где-то в глуши, чтобы возвращаться в тихое место.

Хьюго отстраненно улыбнулся.

– Я всегда думал, что у меня будут дети, – внезапно сказал он, и Элайджа удивленно моргнул. – В моей жизни никогда толком не было места для семьи, – продолжал старик, – но, полагаю, какая-то часть человека никогда не перестает строить планы на будущее, как будто оно еще возможно.

Элайджа задался вопросом, что сказал бы на это Микаэль, считавший, что в том будущем, которое он хотел построить, определенно нет места его детям. Мечтал ли он о каких-то иных наследниках, или бессмертных со временем вообще перестают беспокоить подобные вопросы? Сам Элайджа всегда думал о будущем, хотя, возможно, иначе, чем Хьюго. Глядя в будущее, он всегда видел в нем себя.

– Семья – это благословение, – уклончиво пробормотал он, – но благословение может принимать разные формы.

Хьюго кивнул, снова наполнил свой стакан и выразительно протянул бутылку гостю, предлагая добавку. Элайджа, чей стакан все еще был почти полон, вежливо взял бутылку и долил себе несколько капель. Опыт говорил, что отказываться от угощения никогда нельзя. Нужно как минимум притвориться, что угощаешься.

– Подозреваю, меня изрядно благословили, – задумчиво ответил Хьюго. Покачав жидкость в своем стакане, он некоторое время смотрел в нее, а потом сделал еще один долгий глоток. – В работе я применял все свои таланты, создал и на всю жизнь сохранил хорошую репутацию и владею этим клочком земли с тех пор, когда тебя, верно, еще и на свете не было.

Элайджа был не склонен поправлять его в последнем пункте и вместо этого просто кивнул. Ему было ясно, что шестеренки в мозгу старика вращались без устали, и он подозревал: если подождать, Хьюго скажет больше. На миг стало тихо, а потом это предположение подтвердилось.

– У человека должен быть дом, который он может назвать своим. – Его низкий, сильный голос напоминал рык. – Плыть по течению противоестественно, семья там или нет.

Ну вот опять – «противоестественно». «Гадость».

– За это я выпью, – отозвался Элайджа и подкрепил свои слова действием. – Раз уж речь зашла, не подумывает ли кто-нибудь из ваших соседей продать дом? Когда мы попытались действовать по официальным каналам, у нас возникли кое-какие затруднения, поэтому мы готовы предложить хорошую цену тому, кто без промедлений и лишних формальностей подпишет купчую.

Морщины на лице Хьюго сложились в понимающую улыбку.

– Что, мой мальчик, начальство недолюбливает? В местной политике победителей не бывает, ну или, во всяком случае, они не побеждают надолго. Как ты думаешь, почему я тут осел? Я не имею дела с теми, кто не ценит мое время и мою работу, потому и предпочел такой путь.

– Думаю, мне есть чему у вас поучиться, – признал Элайджа.

Хьюго резко отодвинулся на своем стуле от стола. Встал, и Элайджа заметил, что старика шатает. Это было неожиданно. Хотя Хьюго и неоднократно прикладывался к своей чарочке, Элайдже казалось, что обычно он пьет не меньше. По идее, хозяин дома должен был бы привыкнуть к таким возлияниям, но, пересекая комнату, он качался, будто под ним была палуба корабля. Вернувшись с украшенной затейливой мозаикой деревянной шкатулкой, он молча поставил ее в центр стола, посередине между двумя стаканами, а потом с долгим вздохом открыл ее. Внутри оказались старые, пожелтевшие, бумаги. Элайджа уставился на них, не понимая, можно ли взять их в руки и поизучать.

– У меня есть дом, но я не особо-то в нем нуждаюсь. Тебе нужен дом, но у тебя его нет. – Хриплый голос Хьюго звучал грубовато, но его голубые глаза избегали взгляда Элайджи, словно он внезапно застеснялся. – Если угодно, походи по моим соседям, поищи, но, если хочешь, после моей смерти этот дом станет твоим. – Он извлек из одного из своих многочисленных карманов авторучку, и Элайджа впился в нее взглядом. Такие ручки с резервуаром для чернил, аккуратно спрятанным внутри металлического корпуса, были редкостью – еще одна интересная неожиданность, встретившаяся ему в этом скромном маленьком домике. Хьюго разложил бумаги перед собой и размашисто написал внизу каждой страницы свое имя. – Я долгое время не встречал человека, которого мне захотелось бы сделать своим наследником, – буркнул он, закончив, – но я даже сейчас не могу перестать думать о будущем. И вот он ты, явился…

Он умолк, по-прежнему не сводя глаз с лежащих перед ним бумаг. И Элайджа понял, что они одного поля ягода.

– Я почту за честь, – сказал он старику, – и буду очень вам благодарен. Вечно благодарен, – добавил он немного печально. Если Хьюго хочет, чтобы его дом и память о нем самом продолжали жить, он едва ли мог сделать лучший выбор. – Но я надеюсь, что пройдет еще много времени, прежде чем мы сможем воспользоваться вашим замечательным подарком. Я лучше стану навещать вас тут, и часто, если вы мне позволите.

Хьюго, улыбнувшись, тяжело опустился на стул, хоть вовсе не был грузным человеком.

– Мне бы тоже этого хотелось, – тихо сказал он, и его взгляд устремился вдаль, на что-то, чего не мог видеть Элайджа. В свете свечей его морщинистое лицо выглядело покрасневшим. – Но, думаю, время для посещений почти прошло. Хотя оно было таким радостным. И таким хорошим.

Элайджа, нахмурившись, снова уставился в свой стакан. Может быть, Хьюго болен? Может, он знает что-то о своей смерти, но предпочитает не делиться этим знанием? Взгляд Элайджи переместился на бумаги, которые лежали между ними на столе. Он приехал сюда с целью обзавестись землей, но сейчас, добившись успеха, был, скорее, глубоко опечален. Как ни сложно Микаэльсонам было закрепиться в Новом Орлеане, найти друга все равно еще сложнее.

– Тогда я использую все время, что еще осталось, – пообещал он.

На лице Хьюго появилась улыбка, он снова налил им из более чем наполовину опустошенной бутылки, и Элайджа в безмолвном тосте поднял свой стакан.

Их разговор затянулся за полночь. Чем больше проходило времени, тем длиннее становились паузы. Несколько раз Элайдже даже показалось, что Хьюго задремал. В такие моменты взгляд Элайджи бродил по комнате, подмечая мельчайшие детали. Он представлял, каково будет снова иметь свой собственный обжитой дом вроде этого. Потом старик взбадривался, и разговор возобновлялся. Щеки Хьюго неестественно раскраснелись, а мысли порой блуждали неведомо где, но, казалось, ему хотелось, чтобы вечер продолжался, а Элайджа был только рад ему в этом потворствовать.

Когда в конце концов снова наступила тишина, острый слух Элайджи сказал ему, что на сей раз она полнее, чем прежде. Начался и закончился дождь, снаружи стрекотали цикады и квакали лягушки-быки, вдалеке лениво плескалась река. Но в доме не раздавалось ни звука.

Хьюго Рей сидел на стуле, одной рукой сжимая стакан, но его глаза были пусты и безжизненны. Когда Элайджа в последний раз отвлекся, грудь старика перестала вздыматься. Он тихо и мирно ушел из жизни, находясь в своем доме и в обществе друга. Элайджа знал, что не многим людям так везет, но сейчас, собирая со стола бумаги и возвращаясь к своему коню, он ощущал, как грудь терзает боль сожаления.