Текст книги "Нитковдеватель. Правдивые рассказы о жизни обычных людей"

Великая стройка была не только тяжелой работой, полной страха не выполнить нормы в сроки, холода и вида погибающих на ней людей: она подарила Оле Портянкиной и первую и – единственную любовь ее жизни. Оля и молодой инженер из Баку скоро поженились, и жизнь маленькой Лёли, о которой никогда некому было позаботиться в жизни – закончилась, и началась жизнь новая. Но и в той, новой жизни и муж, и двое родившихся позже сыновей, – всегда называли ее «Петровна». А она рассказывала и другие истории: о работе в московском метрострое, о том, как муж ушел на войну, а их с сыном эвакуировали, и – по возвращении – жить им было негде, – их квартиру отдали герою войны, потерявшему ногу. Но Петровна только вздыхала: ему нужнее было… про то, как на другой великой стройке упала с высоты на арматуру и чудом выжила, и множество прочих, кажущихся невероятными событий. В истории ее мало кто верил, пока однажды она не выудила из обычно закрытого отделения серванта журналы тридцатых годов, в которых рассказывалась ее история, маленькие коробочки с наградами, – то, о существовании чего домашние не знали.

Мне было семнадцать, я недавно окончила школу, и прошло всего полгода с того дня, как не стало Петровны: я стояла на палубе теплохода, входящего в первый шлюз канала имени Москвы, того, что до 1947 года был каналом Москва-Волга имени Сталина. Тогда еще не открыли архивы и не называли его «каналом на костях», потому, глядя на огромные бетонные стены, я вспоминала только рассказы, которые слушала все свое детство, как, когда они вдруг прерывались серьезным: «Тебе уроки пора делать, иди…», начинала просить:

– Бабушка, ну пожалуйста, ну еще одну расскажи и я пойду…

Она была Петровной для всех… для всех, кроме меня… и еще не видя старых журналов с ее биографией, я всегда верила ее рассказам, верила в невероятные истории, которые, как и оказалось, – были правдой, которые она рассказывала за вязанием теплых носков для меня, быстро управляя невероятным количеством тоненьких спиц… она пыталась научить вязять и меня, но меня больше интересовали истории, потому – вязать я научилась только – по прямой… Никто из нас уже никогда не узнает – на самом ли деле при рождении родители дали ей имя – Ольга, как не узнаем мы и ее настоящую фамилию, и – где и когда она родилась на самом деле… и кто научил ее вязать…

О вреде гороскопов

Крит – остров, исключительный всем и секрета в исключительности этой нет никакого: жители острова просто – не такие, как все. По этой причине даже пребывание в одном из самых неприятных мест, в котором любой житель планеты мечтает не оказаться никогда, – больнице – не так невыносимо и оставляет воспоминания на следующие несколько лет.

Только в критской больнице вы можете встретить в очереди к офтальмологу мужчину лет пятидесяти, сверхукрашенного татуировками, держащего за руку старушку-мать. Глядя на них подумаете, как старушке с сыном повезло: так заботой о маменьке занят. Но в минуту следующую, расширив удивлением глаза, слышите подрагивающий от неопределенности будущего голос зататуированного господина:

– Я, мамаша, чего понять не могу, так это – почему глаза мои болят: пью я немного – две-три рюмочки раки на завтрак, две-три – в обед и вечером – парочку всего… питаюсь тоже – осторожно: немного свининки, барашка… я решительно, мамаша, не понимаю, почему глаза мои болят…

Старушка-мать похлопывает сына по руке и на жужжащем критском диалекте нежно отвечает:

– Ничего, сын мой, доктор разберется, ничего…

Только в критской больнице сосед по палате может попросить вас закрыть балконную дверь на ночь, пояснив, что крысы на острове весьма агрессивны и ночью, забравшись в палату, погрызут всем уши.

Крит исключителен всем: кухней, диалектом, весельем, – на острове все – иначе… все, кроме – одного…

Сосед по палате в отделении офтальмологии оказался в ней по причинам, неизвестным и ему: проблема у него была стоматологической. Мужчина то и дело странно подвывал, изводя остальных, а пугаясь их гнева, хватал телефон и звонил жене. Спутница жизни отключалась очень быстро, сосед со вздохом укладывался и снова начинал подвывать. Пока мы ждали операции, остальных выписали, оставив нам больного стоматологией соседа. Целыми днями он изводил жену звонками, которые длились не более секунд тридцати, после каждого из которых затягивал бессловестную песнь о своих несчастьях.

В греческих больницах разрешено оставаться постоянно одному родственнику. Поскольку пустующих мест в палате было достаточно и для двоих родственников, на случай моей особой усталости одно выделили мне. Заметив, что на ночь уходить я не собираюсь, сосед довольно заныл:

– Принесите мне воды, пожалуйста…

– Позовите медсестру, пожалуйста…

– Откройте дверь, пожалуйста, я не люблю темноты…

– Закройте дверь, прошу вас, – в коридоре слишком шумно…

К трем часам ночи было принято малогуманное, но единственное решение: соседу было объяснено, что у нас утром – операция и с этой минуты он должен тихо спать или будет вывезен на койке, как есть, – в шумный коридор. Сосед обиженно притих и уже через пару минут вполне счастливо засопел во сне.

Пока шла операция сосед изводил меня так, словно оперировали не моего мужа, а его жену. Он раскачивался на своей койке из стороны в сторону, без секундного перерыва бубня:

– Я что-то очень нервничаю, а вы не нервничаете? Правильно: нервничать нельзя… Но я все равно что-то очень нервничаю. Странно, конечно, что вы не нервничаете…

Через полтора часа занервничала и я, и, злобно посмотрев на ноющую сущность, – ушла из палаты.

Операция прошла тяжело, и, когда моего несчастного пациента вернули в палату, боли он испытывал чуть сильнее приемлемых человеческим организмом. Сосед же очень хотел понять, как это, когда болит не зуб, а глаз и пытался задавать вопросы. Рявкнув на соседа, я убежала выпрашивать обезболивающее: давать их сразу после операции медсестры отказались, потому необходимо было найти врача. Последний все-таки выдал мне таблетки, пояснив, что принимать их сейчас – бесполезно, – боли будут сильными с таблетками или без следующие часов двадцать. Вернувшись в палату застала соседа очень тихо сидящим на самом краю кровати мужа. Указала соседу: «место». Тот, снова удивив, тихонько побрел к своей кровати, усевшись на которую, принялся не мигая следить за всем, что я делаю. Когда закончили с таблетками и укладыванием, как положено после операции перенесенной, я открыла «Мастера и Маргариту» на греческом и тихо начала читать вслух: лежать или сидеть положено было только лицом вниз, – то есть единственным развлечением подобных пациентов может быть радио, либо – чтение кем-то вслух. В эту минуту сосед не выдержал:

– Не могли бы вы хотя бы читать погромче?

– Нет, – тоном воспитателя детского сада времен Советского Союза ответила я, – я греческого не знаю.

Сосед вытаращил глаза так, словно в дверях и сюрпризом все же появилась его призрачная жена. Весь следующий день он молчал, но – разглядывая все происходящее, и, как только улышал, что мой пациент способен говорить, вкрадчиво спросил:

– Скажите, а кто вы по гороскопу?

Вопрос был самым абсурдным из тех, которые можно задать прооперированному сутки назад человеку, потому мое все просто на него ответил. Сосед не успокаивался и, показывая на меня пальцем, продолжил:

– А ваша дама?

В гороскопах мы оба не сильны, потому о своем знаке зодиака ответила я сама, – в надежде, что теперь буйный сосед удовлетворится и отстанет. Но тут разразилась настоящяя драма всей соседской жизни. С телефоном в руке сосед вдруг вскочил со своего места и прогромогласил на все отделение офтальмологии, к которому не имел никакого отношения:

– Я понял! Я все понял! Вот почему с женой мы двадцать лет, а понимания нет никакого! Мы по гороскопу друг другу не подходим! Пойду позвоню, скажу, что мы разводимся…

Оставив нас с распахнутыми ртами и глазами осмысливать услышанное, сосед удалился в неизвестном направлении. Вернулся он почти через час, очень довольным, улыбаясь и бурча какую-то критскую песню. Заметив, что смотрю я очень вопросительно, сосед, светясь гордым счастьем, заявил:

– Все – развод! Я все понял и все ей сказал: все дело в гороскопах!

А еще через всего минут сорок в дверях палаты появилась невысокая женщина, оказавшаяся женой нытика-соседа. Почти силой вытащив мужа на балкон, она что-то долго ему говорила. После разговора женщина сразу ушла, а сосед уселся на свое место и недовольно пробурчал:

– Не хочет разводиться, говорит, что я совсем с ума сошел. А как с ней жить: мы же по гороскопу совсем не подходим.

Следующим утром соседа увезли на операцию: медсестра пояснила, что ему просто зуб удалить нужно, а он врачей боится, потому удалять будут под общим наркозом. Мы так и не узнаем, развелся ли он с женой – ангелом или гороскопом изменил их жизни, но одно известно точно: Крит уникален всем… всем, кроме одного: там тоже верят в гороскопы.

О человечности

В этом мире есть люди, которых, выражаясь весьма смягченно, – не любят. Люди эти – работники налоговой инспекции. Помимо обычного для всех стран существования таковых работников, есть страны, усугубляющие непростость бытия владельцев компаний прочими правилами, соответствовать которым, даже желая – невозможно. Европейская страна Венгрия количеством никому не нужных правил для компаний, занимающихся строительством, – несомненный мировой лидер. Звездочкой на верхушке этого, регулярно проверяемого невероятным количеством инстанций древа, является «дневник строительства». Дневник такой – не просто некая тетрадка: покупаем он исключительно в специальных магазинах и заполнять его требуемо по правилам. Правила заполнения «дневника строительства» кажутся несложными, за исключением одной проблемы: на стройке постоянно должен присутствовать некто, занятый только «дневником». Пропускать нельзя ничего: записано должно быть строго и по времени – во сколько была начата работа, сколько рабочих каких специальностей приступили и к чему, при какой температуре воздуха и порывах ветра какой силы, во сколько делались перерывы, кто, во сколько и какие материал завез, во сколько рабочим была выдана питьевая вода, во сколько работа была завершена. Вся, столь неизвестно кому необходимая информация, должна ежедневно подписываться главным инженером. Тут возникает вторая (после отсутствия писаря на должности) проблема: все инженеры в стране – свободного полета, то есть, работающие главными подписантами по договорам ненаемных работников у трех-десяти компаний одновременно, потому – «дневники строительства» подписывают раз в месяц. Естественно, в ситуации подобной, срабатывает причинно-психологический фактор: коль дневник подписывается раз в месяц, то и пишется владельцами компаний раз в неделю. Садится владелец, скажем, воскресным утром с чашечкой кофе, кладет пред собой стопку счетов за неделю (не так все просто в ведении дневниковом: рассказы, в дневнике содержащиеся, должны соответствовать датам счетов на материалы и работы) и посвящает выходной день воспоминаниям рабочей недели. Особенных проблем при таком графике возникнуть не может: даже при неожиданном появлении группы неприятных людей из проверяющих инстанций, всегда можно сделать охающий вид – дневники в офисе, уехать не могу, покажу завтра (написать происходившее несколько дней назад – просто). Опаснее, когда до сдачи объекта – три месяца, лето, каждый день и вот уже два месяца – мучает жарой за сорок, работать по закону разнорабочим больше четырех часов в день – нельзя, и в этот изумительный момент в воротах стройки появляются две дамы, сообщающие, что они – не просто дамы, они – дамы налоговой инспекции. Пришли они не просто проверить, как мы тут жару умеем пережить, а с проверкой полной, то есть – присутствовать они будут и строить с нами столько дней рабочих, пока свои налоговые души не успокоят. Малоудобно (по моему мнению) устроившись на солнцепеке, дамы тут же потребовали «дневники строительства» последних месяцев и книжки со счетами, и – приступили к пытке:

– Вот эти окна – где?

Смотрю в счета и «дневник», отвечаю, что это – на втором этаже, но работниц налоговых подобный ответ удовлетворить не может:

– Где – на втором этаже?

Вздыхаю, по-детски или – деревенски – показываю пальцем. Дамы хорообразно кивают, ставят галочки. Так проходит целый день. Начинаю намекать, что рабочий день закончился. Дамы недовольно закрывают книги и «дневники»:

– Хорошо. Завтра в десять продолжим.

Обреченно кивая, спрашиваю, не подвезти ли их куда-то, отвечают гордым отказом и в слабой уже способности передвигаться, – удаляются.

Следующий день проходил так же: на солнечной сковородке, с кипами счетов и «дневниками строительства», но, помимо мысли «когда это закончится», мной было сделано невероятное открытие. После категоричных отказов женщин от воды, пищи и кофе, я поняла, что рабы налоговой инспекции – сверхлюди. Открытие мое подтверждалось все больше. Обнаружив стопку счетов за бетон, женщины не просто хотели узнать, где все эти бетоноколичества, попросив чертежи и описания, они принялись считать, сколько бетона и где было уложено. При всем уважении к подобному героизму в работе, физически вынести продолжения я была не в силах, и, заявив дамам, что для меня рабочий день снова завершен, из обычной вежливости, спросила, не подвести ли их куда. Женщины, быть может, пожалев меня, – неожиданно согласились. Отвезти их они попросили не куда-то – обратно, в налоговую. По дороге, глядя в зеркало на их недовольные лица, пояснила, что сын дома ждет – обещала пораньше вернуться. Работницы оживились, изобразили подобие улыбок и наперебой принялись расспрашивать, кто мы, да – откуда, о количестве детей и прочих подробностях, к работе отношения не имеющих. Прощаясь, спросила, сама не видя смысла вопроса:

– Завтра – в десять? Может быть, вас забрать здесь? Пешком – далеко…

Работницы переглянулись и вдруг одна из них, словно объяснившись мыслями с коллегой и приняв совместное решение телепатически, – улыбнулась:

– Нет… Давайте завтра встретимся у вашего бухгалтера, – там и все счета с начала стройки посмотрим и сверим их с дневниками.

Решению такому я была, без всяких преувеличений, – счастлива. Поблагодарив оказавшихся вполне человечными женщин, уехала домой собирать «дневники». Дневников не хватало: три из них, за пять месяцев работы – отсутствовали. Поиски результатов не принесли, пока не вспомнила, что столь важные тома были оставлены у инженера для подписания. Звонок же инженеру подписал приговор: ответом было, что случайно «дневники» были отнесены на помойку, – по причине уверенности, что это – нечто старое и – ненужное. Времени написать заново историю работы пяти месяцев – не было. Смирившись с тем, что вполне человечные дамы на следующий день выдадут в лучшем случае – квитанции на невероятные штрафы, в худшем – предписание на замораживание стройки – села писать «дневник» – первый из недостающих. Но счета за то время были у бухгалтера, потому попытка восстановить хотя бы один месяц из пяти потерянных была тоже – провалена.

В офисе бухгалтера работницы налоговой встретили меня, как подругу: улыбками и радостными пожатиями руки. Расположившись куда удобнее, чем на стройке, за столом бухгалтера, так же улыбаясь, они принялись открывать книги со счетами. Положив перед женщинами уцелевшие «дневники», я устроилась рядом, ожидая момента казни. Одна из женщин, листая «дневник», хмурясь, спросила:

– А кто у вас дневники пишет?

Словно признаваясь в убийстве беззащитного крокодила, пришлось ответить: «Я». Женщина смотрела на меня не мигая, словно убитый мной крокодил выжил.

– Давайте остальные «дневники» и закончим быстро: невероятно они у вас хорошо написаны и по всем правилам…

Настал момент распятия. Глядя в безнадежную даль стены, я пыталась пояснить причину отсутствия нужных томов как-то – или более трагично, или – наоборот – с бОльшим сарказмом. В голову ничего не приходило, женщины смотрели, терпеливо ожидая. Первой уставшая ждать посмотрела на часы:

– Ой… Уже два часа! Нам бежать нужно. Сегодня у нас четверг? Да, – четверг. Остальные «дневники» привезете сюда в понедельник, к двенадцати.

Моргая глазами подобно глупейшей кукле на свете, я считала дни: у меня три дня и четыре ночи, – за это время все восстановимо. Поблагодарив женщин и пожелав им хороших выходных, шепнув на ходу бухгалтеру «собери счета», радостным ветром я унеслась покупать пустые «дневники».

Закончить восстановление строительных событий пяти месяцев в письменной форме мне удалось только к десяти тридцати утра понедельника. Ровно в двенадцать часов я довольно и с благодарностью выложила перед работницами налоговой службы, которые ждали меня в офисе бухгалтера, три тома «дневников строительства». Женщины полистали «дневники», интересуясь одновременно, как мой сын и как я провела выходные, и, через не более, чем минуты три, объявили, что все у меня хорошо, законно и правильно, претензий и вопросов у налоговой инспекции ко мне больше нет. В непонимании я почти начала задавать вопрос, зачем я писала все эти строительные мемуары до полуживого состояния, но вовремя нажала на тормоз. Женщины же, позволившие мне сделать то, что запрещено и наказуемо, сверхлюди, кажущиеся железобетонными изваяниями, а не чувственными дамами, пожалевшие меня всего пару минут назад, уже вернули себе свои прежние облики, и, не глядя на меня, собирали свои протоколы, папки, ручки. Прощаясь с ними, в ответ я услышала бесцветное «всего доброго», прозвучавшее так, словно мы никогда не встречались.

С тех пор работников налоговых инспекций я недолюбливаю не так сильно, зная, что все – люди, даже – они… но – человечность у всех – разная… и ее так нелегко разбудить.

Вместо эпилога

Сегодня я собиралась поставить точку, закончить эту книгу рассказов, поблагодарив в эпилоге всех тех, о ком она была и тех, повествований о ком она не содержит, – за то, что эти люди были или есть в моей жизни и оставили в ней свой добрый след и картинки воспоминаний. День же с утра был серым, одним из тех, когда дождь собирается, но все время забывает начаться. В такие дни моим обычным состоянием становится головная боль в стиле Понтия Пилата: когда даже думать и моргать словестно нет никакой физической возможности. Вместо написания эпилога решено было поехать по делам, – визуальное отвлечение иногда излечивает и мигрени. Выехать же с улицы, на которой мы живем, возможности было мало: она была заставлена машинами по обе стороны так, что создавалось ощущение, что припаркованы они друг на друге. Выехав, наконец, на центральную дорогу нашего небольшого греческого населенного пункта, продвигаться пришлось очень медленно, останавливаясь, чтобы пропустить желающих проехать в обратную сторону. По количеству машин было легко предположить, – в нашем крае картина не есть каждодневная, – все это – приехавшие на отпевание и похороны: дорога ведет к церкви. Очередная остановка: между машинами проходят группы людей в черном. Повернувшись, замечаю, что напротив – электрический столб с объявлениями о похоронах. В Греции такие объявления развешивают по всей округе, чтобы без всяких приглашений и уведомлений все, кто знал покинувшего мир, могли прийти попрощаться. Читаю имя, фамилию, возраст на белом в черной рамке листе на столбе, перечитываю заново и заново, день из серого – чернеет, а в больной голове уже бьется самая банальная мысль на Земле: «не может быть…».

Несколько лет назад, видимо, день был тоже – серым и дарящим головную боль, – иначе объяснить подобный порыв сложно: мне пришло в голову полностью обновить кухню и ванную одновременно. Замучив программу «Архикад» и себя одновременно, за пару дней я соорудила причудливый дизайн. С распечатанной картинкой желаемого результата мы отправились в магазин, принадлежащий добрый знакомым. Хозяин был занят другими покупателями, потому только поприветствовал нас взмахом руки, а заняться нашими разбежавшимися глазами и умами тут же подошел его сын. Молодого человека я встречала и раньше, приезжая за покупками мелкими, знала, что зовут его Костас, но – не более. Взяв из моей руки планы-картинки, Костас, нисколько не удивившись странным цветам и формам, повел нас по магазину. Молодой человек подходил точно к предметам, какими они были мной напланированны, и, очень быстро, все необходимое было собрано. Очередь дошла до плитки. Материала, который намечтала я – не оказалось. Костас показал несколько похожих и близких дизайном чудес плиточного производства, но я только мотала головой: мне нужно то, что на моей картинке. Молодой человек, понимающе улыбнувшись, быстро застучал по клавиатуре компьютера и через несколько минут счастливо развернул экран ко мне:

– Нашел… видите? Есть такая плитка – в Италии… через неделю можем доставить…

Выходов иных не было, я согласно кивнула,

Костас начал оформлять заказ. Меня же уже закручивала черная бездна паники: вместо кухни в доме была пустота и жить так неделю я была не готова. Из состояния подобного меня вывел Костас: он протягивал мне маленькую плитку «десять на десять». Посмотрев на отделочный материал, я удивленно подняла глаза на молодого человека.

– Это – вам. Пока мы плитку для кухни привезем, вы подумайте, куда эту одну можно в ваш дизайн приспособить, – пояснил Костас.

Поблагодарив молодого человека, грусти я уже не чувствовала: плитка, которую он мне дал была особенной, – внутри ее прозрачного тела словно замерла настоящая бабочка. Бабочек в отделочных плитках до этого я не видела и зрелище это было для меня странным: немного пугающим, немного – абсурдным.

Следующие дни я действительно ломала дизайнерские части мозга вопросом, куда приспособить заточенную в прозрачную плитку бабочку. Место для нее, наконец, нашлось. Когда же привезли и плитку для кухни, рабочий, который должен был заняться укладкой таковой, сообщил, что сможет появиться только на следующий день. На день этот у нас были другие планы, потому, оставив плиточнику инструкции и рисунки, мы уехали. Вернувшись же, плитку с синей бабочкой внутри я нашла там, где оставила: рабочий про нее забыл. Ругаться с ним не стала: кухня получилась красивой, а синюю бабочку в плитке поместила на своем рабочем столе. Часто, когда мысли и работа не ладились, или виделся только знак тупика, я смотрела на плитку, думая, что только в состоянии этой бабочки выхода – нет… во всех остальных ситуациях – мы его просто плохо ищем… и продолжала работу, благодаря Костаса за странный подарок…

Написанное на белом листе с черной рамкой, приклеенном к очень старому электрическому столбу гласило, что Костас ушел из жизни в 35 лет. Его сердце остановилось во сне. Так погибают бабочки: мгновенно, оставив цветную и добрую память о себе…