Текст книги "Рассвет в моем сердце"

Но мы больше не ехали в машине. Рядом не было навигатора, который бы отвлек внимание Доминика. Мой крик – точно не сигнал остановиться. Мой крик подпитывал его желание продолжать и выпустить на волю всю агрессию.

Принц стал чудовищем. Или всегда им был?

Небо за окном плакало вместе со мной, а молния освещала комнату вспышками, позволяя разглядеть на ладонях кровь.

Во рту привкус ржавого железа. Опухли губы. Но боль казалась притупленной, ее подменил страх. Забившись под стол в кабинете, я боялась дышать. Когда-то особняк был моим сказочным замком, теперь – клеткой. Пахло деревом и книгами, но из-за слез заложенный нос едва различал запахи. Все внутри меня замерзло, оцепенело, и это пугало, ведь боль испытывают живые люди. А я? Живая? Он… меня?..

Никогда прежде Доминик так сильно меня не бил. Я привыкла замазывать тональным кремом синяки и отмывать кровь от случайных падений, но сегодня… Я потрогала губу: она стала в три раза больше. Что, если в этот раз он не рассчитал силу? Он сказал сегодня: «Я убью тебя». Он как будто мечтал навсегда запереть мою душу здесь.

Я проведу вечность в его кабинете, одна, в темноте? От подобной мысли слезы просились наружу, капали и холодили раны. Я зажала ладонью рот, а второй рукой сделала порез на запястье ножиком для писем. Получилась неглубокая царапина, слишком тряслись руки. Смерть пугала меня, пусть и пару лет назад я, глупая девчонка, звала и кричала, чтобы смерть скорее меня забрала. Но сегодня… я хотела что-то почувствовать. Я жива! Только в моменты отчаянья так сильно ценится жизнь.

Я почувствовала легкое покалывание, мягкое, почти нежное, когда рубиновая кровь стекала из пореза. И поняла: я тут, в своем теле, в Лондоне. Но в другой раз… может повезти меньше. Или не повезти вовсе. Доминик – акула. Он вкусил кровь. Он не остановится. Сегодня удача благосклонна ко мне, но даже у кошек жизни не бесконечны. Чем я лучше?

Ему удалось обмануть меня, но шанс спастись еще есть.

Крепко закрыв заплаканные глаза, я будто увидела себя со стороны: слабая, кроткая, зависимая от обстоятельств. Идеальная жертва, о которой недолго будут скорбеть. Едва ли искренне. На моих похоронах скажут: «Виновата сама. Она легко могла уйти. Она могла…» Бесконечные обвинения сквозили бы меж слов сочувствия, как пронырливый сквозняк. Заслужила. Заслужила? Точно нет! Каким образом я могла так подумать?! Я гора ошибок. Но не заслужила подобного. Никто не заслуживает подобного.

Всхлип вырвался из груди и смешался со стуком капель за окном, вывел меня из состояния покорности перед своей судьбой. Я всхлипнула снова, смахнула капли крови с пореза и вылезла из-под стола. Встала, пошатнулась, поправила волосы, что прилипли к мокрым щекам. Интересно, смогу ли я говорить? Горло саднило. Я нашла телефон и набрала 999.

Сейчас и проверим, насколько желание свободы сильнее страха.

Осень, 2016. Москва

Ты больше не имеешь власти надо мной!

– Ай! Сука!

Я открыла глаза. Во рту опять привкус железа: сильно прикусила губу. Облизав кожу, я опустила взгляд. Ох, черт. Мой нож упирался Олегу в грудную клетку. Благо не лезвием, а рукояткой. Мы вновь стояли вдвоем – остальные покинули лифт.

– Что творишь, идиотка?! – заорал Олег и попытался выбить нож.

Лезвие скользнуло по ладони, и я ощутила острую боль. Значит, я жива. Перевернув оружие правильной стороной, направила его на Олега.

– Отошел. Быстро.

– Ты больная?! – взвизгнул он. – Я ментов сейчас вызову!

По стенке я достигла дверей и шагнула из лифта в коридор.

– Скорую лучше вызови. Себе, – ответила холодно.

До кабинета Марии оставалось шагов десять, когда я полностью успокоилась. Переключилась на работу. За это я и любила свою новую реальность, в которой есть место только переживаниям о том, примет ли начальница мой отчет.

Чем ближе я подходила к кабинету, тем отчетливее слышала голоса за дверью. Я застыла в замешательстве. Если войду сейчас, избегу фраз «Воронцова, вас можно ждать вечность. Так трудно сделать работу вовремя?» или «Вы задумывались, куда пойдете, если потеряете свое место?», но вдруг беседа чрезвычайно важная? Я обязательно услышу в свой адрес: «Воронцова, вас учили стучаться? Неужели ваше воспитание настолько убогое, что вы не можете подождать несколько минут?!»

Не найдя верного решения, я притаилась у двери. По голосам узнала: говорили Мария и Эдуард. Главные люди в компании. Люди, знакомые с Константином. А речь, кстати, шла о нем. Поэтому беседа увлекла меня настолько, что я напрочь забыла о правилах хорошего тона. Например, не вторгаться в частную жизнь начальников.

– Маш… – голос Эдуарда взволнованно дрожал. – Этот щенок… Коэн… Он действительно вернулся. Слухи подтвердились. Я видел его в парке.

– Заметно, – усмехнулась Мария. Она, вероятно, имела в виду его распухшую покрасневшую челюсть. – Встреча оказалась теплой.

– Маша, ты только скажи, и я повторю то, что сделал в переулке.

Я подняла брови. Начальница и подчиненный друг с другом на «ты»? А как же профессиональная этика? И что значит «повторю»? Эдуард причинил Косте вред? Эта мысль забурлила в моем животе огненным комом.

– Не надо, Эдик, – ответила Мария. Ее каблуки стучали по паркету: начальница ходила кругами.

Я представила, словно двери не было, как скривились от недовольства ее губы в неизменно красной помаде: Мария всегда так делала, когда ее кто-то злил.

– Попробуем по-хорошему. Костя соскучился, раз осмелился приехать.

– Мне больно говорить тебе… – Ковалев замолчал.

Прислонившись ухом к двери, я замерла.

– Ну? Хватит тянуть интригу, – нетерпеливо отозвалась Мария.

– Коэн не собирается возвращаться в «Пейнт».

Повисла пауза. Щека болела от жесткого дерева, но я продолжала стоять, прижимаясь к двери и наплевав на риск быть пойманной. Они говорили о Константине! Что они собираются с ним сделать? Наказать за то, что бросил их? Или чего похуже…

– Что он тогда делает в Москве? – зашипела Мария. – Кем он себя возомнил? Неблагодарный мальчишка.

– Не то слово! – с обидой воскликнул Эдуард. – Коэн не захотел со мной разговаривать. Он сказал, что ни за что не будет на тебя работать. Упрямый сопляк.

– Ты же понимаешь, что нельзя его просто отпустить? – приторно-сладким голосом спросила Мария. – Костя ускользнул от меня однажды, и я не смогла найти ему достойную замену. Да, контракт закончен, но мы можем… нет, мы заставим Костю заключить новый.

На несколько секунд за дверью кабинета повисло молчание, нарушаемое лишь жужжанием кондиционера. Я едва держала себя в руках. Заставим!

– Он не хочет слушать тебя? – задумчиво спросила Мария.

– Именно, – согласился Эдуард. – Компания «Пейнт» ему не нужна.

– Я знаю, что ему нужно. Меня он послушает.

Как же это было сказано… Мария уверена в своей правоте и неотразимости. Откуда у нее столько влияния на Костю? Если только они не…

Каблуки начальницы стали ближе. Намного ближе.

Самое время исчезнуть, и побыстрее.

Сдача отчета отошла на второй план. Я собиралась ретироваться, но только сделала шаг назад, из кабинета выбежала Мария, обматывая вокруг шеи пестрый шарф. Начальница быстрым шагом направилась к лифтам, чудом не сбив меня с ног внушительной грудью. В последнюю минуту я успела отскочить к стене, при этом выронив папку, – документы рассыпались по полу, но я не дернулась.

Мария идет к Косте? Мозаика из увиденного в интернете, услышанного от Вани и подслушанного от приторной парочки никак не собиралась в цельную логичную картинку. Что общего у Константина и Марии – молодого творца и взрослой бизнесвумен? Почему Мария уверена, что Костя ее послушает? Он вернется в «Пейнт»? Зачем в таком случае разрывал контракт? Для чего врал мне на мосту? О потере вдохновения, о свободе. А главный вопрос… Какое. Мне. Дело? Костя мог повзрослеть и понять, что мечтами сыт не будешь.

Но его заинтересованность мной… Его желание нарисовать именно меня казалось вполне искренним. Надо предупредить Костю!

Я повернулась, чтобы последовать за начальницей, не беря во внимание, что сейчас середина рабочего дня. Отчет, выговор… Это неважно. Я Шерлок Холмс и Робин Гуд в одном лице. Не позволю одурачить творца!

Но меня остановил самодовольный голос:

– Лучше поздно, чем никогда. Верно, Воронцова? И как давно вы здесь стоите? Могу с полной уверенностью предположить, что вы подслушивали мой конфиденциальный разговор с Марией Исмаиловной. Не будете отрицать? Или посмотрим видео с камер наблюдения?

Я застыла, не в силах обернуться.

Мне конец.

Глава 4

 
Вы читаете мою жизнь, словно сказку.
Я видел мечту, Страны Оз не существует.
Но у меня есть мозги и сердце,
И храбрость, которую я не растеряю.
 

(с) Bon Jovi, «I Believe»

Константин

Зима, 2014. Москва

Волнение отдавалось дрожью в пальцах, но я стиснул кулак и постучал костяшками о дверь кабинета. Второй рукой покрепче обхватил холст. Волнение поднялось к горлу, ком мешал глотать.

Марии понравится? Она оценит мою работу? Засияют ли ее темные глаза так же ярко, как в моменты, когда я выполнял заказы по четкому техническому заданию?

Я услышал стук каблуков за дверью и выпрямился. Несмело улыбнулся. Представил: она меня расцелует, а мою картину предложит коллекционеру или сразу отправит в галерею…

– Костик? – Темные брови Марии взметнулись вверх. – Мы планировали эту встречу?

Ах, всегда занятая, всегда в делах! Моя девушка – важная шишка. Она владеет фабрикой звезд для художников, компанией «Пейнт».

– Привет, – ответил на выдохе. Капли пота щекотали верхнюю губу, и я вытер кожу свободной от холста ладонью. – Нет, я просто… тут… – От предвкушения не смог найти слов и дал ей картину. – Посмотри, – попросил шепотом. – Вдруг кому-то… кому-то из заказчиков понравится.

Мария приоткрыла рот, но сразу же улыбнулась.

– Пойдем, – указала на кабинет.

Она направилась к столу, прижимая к груди мою новую картину. Я скромно сел на диванчик и положил ладони на колени. Спустя полтора года работы в «Пейнт» мне все еще неловко приходить в офис. Я же… Костик. Из деревни. А Мария чувствовала себя здесь как рыба в воде – я вздрогнул от сравнения. Все, что связано с водоемами, вызывало неприятную дрожь. Отмахнулся, сосредоточился: Мария села на стул и принялась медленно разворачивать от бумаги холст.

Напряжение било по вискам. Я отвернулся и оглядел кабинет: панорамные окна, минимум светлой дорогой мебели, стерильная чистота. Год назад Мария купила похожую по дизайну квартиру и сказала, что это лучшее вложение моих средств. Но я до сих пор не смог до конца переехать из съемного лофта-студии. Мне нравилось творить в маленьком пространстве, видеть разбросанные по полу кисточки и банки из-под газировки, а еще там холодильник в шаговой доступности.

– Что это? – прервала поток моих мыслей глава «Пейнт».

Она выбросила крафтовую бумагу в ведро под столом и рассматривала картину.

Я подскочил, подпрыгнул – глупый мальчишка! – осадил себя и максимально спокойно подошел к Марии. Чтобы создать картину, я потратил свой выходной и, преодолев нелюбовь к зиме, пять часов провел на Воробьевых горах. Рисовал Москва-реку, заснеженные холмы, улыбчивых прохожих. Я едва не присвистнул от восторга – в лучах солнца масляные краски переливались, и пейзаж выглядел живым, объемным.

Но Мария ничего больше не сказала. Она отпустила края, и холст с грохотом упал на ее рабочий стол.

– Мы сможем продать картину? – растерявшись, задал самый идиотский вопрос. Дубина, надо было сначала спросить, довольна ли она.

Мария медлила с ответом, а я любовался ее профилем: аккуратные черты, нос с легкой горбинкой, пухлые губы и длинные черные ресницы; солнце ласкало ее загорелую кожу и играло бликами на волосах. Она – произведение искусства. Почему же не разрешает нарисовать себя?

– Дорогой, – наконец ответила моя Богиня, – ты на это потратил весь день? – Она повернулась, смотрела тяжелым взглядом. – Я просила тебя изучить работы Георге Виртосу[14]14
  Георге Виртосу – современный художник.


[Закрыть].

Сглотнув горькую слюну, я прошептал:

– Виртосу неповторим, у него уникальный стиль. Его картины продаются в сорока странах мира…

– Вот! Нам нужна его картина.

Вопрошающий взгляд Марии согревал, и я невольно улыбнулся в ответ. Мне всегда становилось хорошо, когда она радовалась из-за меня. На секунду я забыл, зачем пришел, а Мария грациозно поднялась со стула и коснулась ладонью моей щеки:

– Ты талантливее этого… Виртосу в миллион раз. Я уверена, ты сможешь повторить его стиль, и наш заказчик останется доволен.

Я оторопело заморгал.

– А моя картина? Я плохо нарисовал?

Ладонь Марии на моем лице дрогнула.

– Красиво, очень! Дорогой! – похвалила Мария и похлопала меня по щеке. Ее пальцы скользнули ниже, по небритому подбородку, и, достигнув пуговиц рубашки, быстро расстегнули две верхних. Мария с придыханием заговорила: – Сосредоточься на том, что я говорю тебе делать. Ты же знаешь, что это, – она ткнула длинным красным ногтем в мой пейзаж, – коммерчески не успешно. В «Пейнт» рисуют на заказ реплики знаменитых картин. Желание заказчиков – закон. Пусть думают, что мы достаем для них бесценный раритет. А твой… рисунок. Повесь его в гостиной квартиры. Когда, кстати, ты переедешь?

Вместо ответа я неопределенно пожал плечами. Занятый придумыванием оправдания, почему мне неуютно в московской высотке, я на секунду потерял нить разговора. А вспомнив, зачем я здесь, с сожалением посмотрел на картину. Не буду же я рыдать, как девчонка! Подумаешь, не понравилось, что я нарисовал. Значит, не таким красивым вышел пейзаж. Буду стараться лучше. И однажды…

– Твои работы обязательно оценят, солнышко, – заверила Мария. – Но сначала мы должны заработать много денег. Чтобы потом ты мог творить в удовольствие. Сейчас ты стараешься для нас, – ее губы почти касались моих, – для меня и тебя.

Голова закружилась. От ее пряно-восточного аромата, от ее ловких пальцев – она продолжала расстегивать мою рубашку, – от манящего выреза ее кофты… Проследив за моим взглядом, Мария улыбнулась и положила мою ладонь на аккуратную половинку своей груди. Я сжал пальцы – Мария застонала. Все вылетело из головы, уступив место влечению, восхищению, любви. Моя. Эта женщина – моя. Она ведет меня к успеху. Знает больше. Понимает лучше. Я в Москве благодаря Марии. Я счастлив.

– Иди сюда, – она скинула с моих плеч рубашку, – поцелуй меня.

Я с готовностью наклонился к ее красным губам. Забыл обо всем.

Ну и что? Хрен с ней, с этой картиной! Мелочи. Глупости. Даже в гостиной моей новой квартиры эта бездарная работа недостойна висеть.

Осень, 2016. Москва

Утро без русского рэпа? Сосед меня балует! Ах да, сегодня же понедельник.

Я потянулся, предвкушая пять дней тишины и покоя. Но стук в дверь напомнил: выспишься, Костя, на том свете. Честно говоря, «стук в дверь» – мягкое определение, точнее сказать: барабанная дробь. А дверь-то железная, и звон разлетался по всему лофту.

Не до конца проснувшись, я перекатился с матраса и, глотнув красного полусладкого из открытой бутылки, поплелся искать одежду. Глянул на циферблат. Полдень?! За дверью – будущий труп. Я не привык вставать рано, учитывая мой образ жизни, а полдень – это рано.

Взлохматив волосы, попытался вспомнить, во сколько я лег. Кажется, в десять утра. В эти выходные я рисовал – много, запойно, забывая о сне и еде, – поэтому события стерлись из памяти. Как в былые времена, я не принадлежал себе. Холст, карандаш, муза, вино – все, что я помнил.

Надев спортивные штаны, я не отыскал среди вещей чистую футболку и ринулся навстречу незваному гостю. Пусть любуется на мой голый торс и заспанную злую морду. Интересно, кто это пришел?

На секунду представил, что меня отыскала Яна и встретит со словами: «Нарисуйте мой портрет, о, великий Константин Коэн!» Я рассмеялся своим мыслям. Ага, мечтай, идиот. Наверное, кто-то ошибся дверью. Никому из знакомых я не говорил, что вернулся в столицу и поселился на чердаке многоэтажного дома.

Лофт мне нравился. Скитаясь, я побывал в сотнях мест и жил в разных квартирах и домах, но жилье на последнем этаже – самое уютное пристанище, напоминает мою первую мастерскую в деревне…

Я отмахнулся от счастливо-горьких воспоминаний. Подумал о квартире на Арбате, в которой жил до так называемого бегства: просторная, с дорогим ремонтом и шикарным видом. Зимой я все же переехал и прожил в высотке до осени, задыхаясь от роскоши. Любой был бы счастлив настолько кардинальной перемене условий, но я казался себе самозванцем во дворце. Стены давили, и, наверное, это стало последней каплей к побегу.

Скромный лофт, в котором я сейчас поселился, достался мне за мизерные деньги и нравился гораздо больше квартиры в центре города. Двуспальный матрас на полу, полки на стенах, деревянный стол для работы и барная стойка вместо обеденного, пара столешниц и табуреток, ржавый холодильник и давно не использованная плита – вот и все мое жилище, не считая дверей в маленькую ванную и на крышу. Я обустроил лофт под свой вкус: разбросал везде холсты, краски, кисточки, карандаши и другие сокровища свободного художника.

Процитирую Эйнштейна: «Только дурак нуждается в порядке – гений господствует над хаосом». Да, это я. К тому же дом находился недалеко от моего любимого мраморного моста в парке, а на крышу я мог подниматься в любое время, чтобы перекурить или посмотреть на редкие для столицы звезды.

Тук-тук-тук!

Я выругался. Голова болела, во рту сухо. Бутылки звенели под ногами, пока я добирался до входной двери. Я не алкоголик (все алкоголики так говорят, но я мог остановиться), дело было в том, что меня преследовал образ Яны. Навязчивый и почти живой. Я сопротивлялся, набрасывал на бумагу ее черты, но в итоге всегда бросал карандаш в дальний угол комнаты: ненавидел рисовать по памяти. Мне нужно видеть ее. Чувствовать.

Поэтому я, наполняя желудок дешевым вином, искал информацию о Яне. Безрезультатно: я не знал ее фамилию. Хм. А если бы она захотела, то легко бы меня нашла. Я гребаная знаменитость. Дэвид Копперфильд[15]15
  Дэвид Копперфильд – знаменитый иллюзионист.


[Закрыть] в мире искусства. Но спряталась Яна, да так, что не найти. Я вводил в поисковик все подряд: «Яна», «рекламное агентство», «красивая девушка», «приехала из Лондона» – ничего не давало результатов.

Самое паршивое, что Яна меня не искала. Ей незачем. И это выводило из равновесия. Я злился, рисовал, снова злился, а образ сероглазой брюнетки не покидал, словно яркое видение. Поэтому я сходил в круглосуточный магазин и взял еще вина. Не придумал ничего лучше, чем напиться. Может, Яна покинет мои мысли. Я пил редко, и на пару бутылок организм отреагировал чересчур бурно – тошнотой и провалами в памяти. Яну, кстати, я не забыл.

Спотыкаясь, дошел до двери, в которую не переставали колотить. Не уходят же! Сняв засов, я потянул тяжелую дверь влево: поддалась не с первого раза, а когда отъехала с громким лязгом, я выглянул в коридор. Чтобы не ослепнуть от дневного света, прикрыл глаза ладонью.

– Мать вашу, человек не имеет права на отдых в собственном доме?! – проворчал я.

– В собственном доме, Костик? Но твой дом не здесь.

Когда я посмотрел на гостя… гостью, то растерял всю злость. Все эмоции. Всего себя. Я отшатнулся и слабо выдавил:

– Мария?

Вихрь давно забытых чувств едва не сбил с ног. Я же вылечился, я давно свободен! Но смотрел, приоткрыв рот. Она стояла напротив окна, словно ангел в лучах солнца… Мария улыбнулась – неизменная красная помада исказилась в кровавом полумесяце. Я вспомнил: она вовсе не ангел. Она дьявол. А я вернул свою душу.

– Что тебе надо?

Хотя чему я удивляюсь? Эдуард болтун, а финансовые возможности Марии позволили бы ей найти меня даже в канализации. Осторожность, частое перемещение по России и поддельные документы спасали мою задницу от представителей компании «Пейнт», но я устал прятаться. Я был готов к встрече и жалел только о том, в каком виде Мария меня застала: сонный, небритый, с похмелья, и черт-те что надел.

Собственный голый торс смутил, я скрестил руки на груди.

Мария молчала, оценивая свою бывшую игрушку. Годы не повлияли на владелицу «Пейнт». Она была по-прежнему красива и сексуальна, пленяла ароматом дорогих духов, томным взглядом карих глаз и внушительным декольте. Черные кудри спадали до груди, а короткое платье подчеркивало привлекательные изгибы. Образ соблазнительницы дополняли высокие сапоги, белоснежное пальто и шелковый шарф.

Принарядилась для встречи? Показать, что она по-прежнему купается в роскоши? И я мог жить так же, если бы не ушел.

Это разозлило. Втянув сквозь стиснутые зубы воздух, я едва успокоил бешеное сердцебиение. Неужели за два года она не нашла нового мальчика, который…

– Эдуард не соврал.

Мария разговаривала со мной, как и всегда, сладким голосом. Но я слышал не журчание райского нектара, а неприятный скрип сахара. Мария собиралась коснуться моих волос, я отпрянул. Поймав воздух, она усмехнулась.

– Годы сделали тебя взрослее… и горячее.

Она посмотрела на мой голый торс, и я сильно пожалел, что не надел футболку.

– Ты как дорогое вино, да, Костик? – Мария без приглашения прошла в квартиру, за ней тянулся шлейф «Гуччи» и лжи.

– Меня зовут Константин, – сказал я, пытаясь не реагировать на вырез ее платья. Я нахмурился, холодно бросил: – Это мое полное имя. Для тебя я Константин Коэн. Зачем ты пришла?

– Ну, не злись. – Она распахнула шторы, озарив комнату светом.

Мария повернулась, состроила глазки и надула губы. И на миг стала чертовски милой, ранимой, прекрасной. Я вспомнил, почему полюбил ее… когда-то… очень давно.

Она подошла и пропела:

– Я здесь, ты здесь. Какая разница, что будет потом?

– Большая, – отрезал я и попятился к столу. Как ей хватает совести приходить! Флиртовать! Делать вид, что ничего не было! Будто она не уничтожила меня во всех аспектах: как человека, мужчину, творца. – Я доходчиво объяснил в разговоре с Эдуардом свое мнение по поводу компании «Пейнт».

– Я не Эдуард.

– Вижу. – Я смотрел на гостью без тени улыбки. – У него хватило мозгов понять и отвалить. А чего хочешь ты? Трахнуть тебя? Матрас там, раздевайся. – Я выплюнул слова, вздрогнув. Никогда прежде не осмеливался разговаривать с Марией в подобном тоне. Юный глупый Костя боготворил свою женщину, и от нее не ускользнули перемены.

– Все-таки ты другой…

– Да, я поумнел.

Чем дольше Мария находилась рядом, тем меньше в ней оставалось очарования. По крупицам исчезала магия, в которую я когда-то слепо верил. Мне было с кем ее сравнить. Главный показатель – теперь я не видел Марию на холсте. То, что за два года отношений она не позволила мне нарисовать ее портрет, заводило, бросало вызов: я думал, что недостоин, но оказалось…

Я посмотрел на морщинки в уголках ее глаз, там собрался некрасивыми полосами тональный крем. Изобразив ее на холсте, я бы показал, как стремительно ускользает ее молодость. И власть надо мной.

Оттолкнувшись от стола, я подошел к Марии вплотную, усмехнулся:

– Можем по-быстрому, в одежде.

– Что ты несешь?! – возмутилась она. Поморщилась. – «Трахнуть». Где ты жил все это время? В притоне?

– Разве я неправ? – парировал с презрением. – Этим мы и занимались. Я трахал тебя, а ты – мою душу.

– Что ж… – без былого кокетства сказала Мария. – Ты точно поумнел.

– Держу пари, Эдуард сказал, что нет.

Бывшая огляделась, брезгливо хмурясь. Она, наверное, хотела присесть, но кроме матраса и пары ободранных табуретов садиться было некуда, а это явно ниже ее королевского достоинства.

Вздохнув, Мария осталась стоять, а в ее глазах сверкнул недобрый огонек.

– Ну и? – Я игнорировал жар на своих щеках и указал в сторону: – На матрасе? На полу? На письменном столе? – Я схватил ее за руку, стиснул запястье. Наклонился и выпалил ей в губы: – На большее ты не годишься.

Холод в голосе не вязался с пожаром в сердце. Два года назад я так сильно полюбил Марию, что ненависть стала всепоглощающей, отравляя мой талант, мое настоящее и, как я думал, мое будущее. «На большее ты не годишься», – считала она, отмахиваясь от моих работ и заставляя повторять известные картины, копировать стили, выдавать свое за чужое. Она хотела, чтобы я был похож на нее, а я сопротивлялся. Выбрал лучше сгореть, чем погаснуть. Что ж, я восстал из пепла, обрел свободу. Но ненависть… боль… едкие чувства заполнили мое выжженное сердце, и свобода оказалась горькой.

Вчера у меня появился шанс…

– Константин, я хочу, чтобы ты вернулся в «Пейнт». – Покладистый тон и флирт уступили деловому тону. Мария поняла, что я не поведусь на ее соблазнение и сдернула маску: вновь планировала использовать мечтательного художника! Она заговорила о своих намерениях прямо и серьезно: – Мы терпим убытки, мне пришлось открыть другую фирму. А ты, смотрю, тоже небогато… существуешь.

Я уставился на нее, вскинув бровь. Серьезно?

– Я серьезно.

Она так ничего и не поняла.

– Убирайся. – Я устало покачал головой и поднял с пола бутылку красного вина. – Я серьезно.

Мария коротко хохотнула, словно над забавной шуткой. Стиснув бутылку в кулаке, я тоже засмеялся, но весело мне не было. Охренеть! Мне нужна машина времени, чтобы съездить по лицу наивному влюбленному Костику. Но у меня было только настоящее, в котором она до сих пор считала, что я принадлежу ей. Ну, я приехал в Москву доказать, как Мария ошибается.

Вопреки просьбе, Мария направилась в иную от выхода сторону – к мольберту. Гордость – смотри, я могу творить! Без твоей помощи, вопреки! Ярость – не смотри, мать твою, на мое творчество. Мое!

– Эдуард предупреждал, что ты поведешь себя как подросток, но я настойчиво прошу, чтобы ты подумал над моим предложением, – сказала Мария, рассматривая на холсте лучший черновик. – Мы можем пересмотреть условия, дать тебе больше свободы. Подумай, что ты теряешь. – Она посмотрела в мою сторону. – Деньги, славу… и меня.

Я открыл рот, чтобы послать ее к черту, но Мария отвернулась, провела длинными красными ногтями по холсту и забормотала:

– Подожди. Это… Это…

– Никто. – Отлепив от пола ноги, я поставил бутылку на стол, пересек лофт и схватил рисунок. Чудом не порвал, до головной боли, до бешеного пульса разозлившись. Я прохрипел: – Под мостом сдохну, но не вернусь. Уходи, или я выведу тебя силой.

Но Мария не слушала, она будто забыла, зачем пришла. Ее взгляд был прикован к портрету в моих руках. Смело назвать портретом зарисовку, карандашный черновик, но уже что-то получилось, и я собой гордился.

Яна, слегка грустная, ранимая, смотрела на меня с альбомного листа. Ее взгляд помог моей душе вернуть недостающий винтик. Потерянную деталь. Что-то, благодаря чему я противостоял сегодня призракам прошлого.

Крепче сжав рисунок, я ревниво скрутил лист в трубочку. Найду Яну, и набросок станет полноценной работой. Шедевр от Коэна.

По заинтересованному взгляду Марии я понял: она увидела в работе потенциал. А потенциал для нее равно кругленькая сумма. Я усмехнулся:

– Теперь мои картины достойны твоего внимания?

– Это же Воронцова, – вдруг сказала Мария, чем неслабо меня озадачила. Дело не в деньгах? Глава «Пейнт» возмущенно спросила: – Почему ты ее нарисовал?

– Что? – переспросил я.

Мария знает Яну? Нет. Откуда? Они совсем не похожи.

– Яна Воронцова. Почему ты нарисовал эту девчонку?

– Какая разница? – бросился я в атаку. Шестеренки в мозгу крутились, я тщетно пытался выстроить услышанное в логическую связь. – Тебе-то что?

Мария не ответила. Внутри меня все сжалось.

– Ничего. – Она улыбнулась. – Красивая работа. Красивая девушка. Я даю тебе время подумать, Костя. Сделай правильный выбор.

Развернувшись на каблуках, Мария покинула мою квартиру.

Я ринулся к двери, чтобы закрыть ее, и невольно подслушал разговор.

– Эдуард, вызови в мой кабинет Яну Воронцову. Да. Срочно. Ах? Ты уже говорил с ней? И она… Прекрасно! Замечательно!

Я схватил металлическую ручку и со всей силы закрыл дверь. Лязг оглушил. На мгновение. А лучше бы навсегда. Кровь прилила к лицу. Легкие горели от глубоких частых вдохов. Рисунок по-прежнему был в моих руках, и я развернул лист. Долго смотрел в грустные серые глаза… Нет. Отказываюсь верить, что у Яны и Марии есть что-то общее. Яна не может быть такой, как Мария. Я много раз ошибался в людях, но…

– Черт!

Элементарно. Тебя, Костик, в очередной раз одурачили! А ты ждал чего-то иного от Москвы? Тебя поджидали, придурок ты безмозглый! Все было подстроено. Конечно, как иначе она бы нашла мой любимый мост. Яна работает на Марию. Решила выслужиться? Офисная марионетка. Но Яна умная, она не действовала в лоб, как Эдик. Яна заинтересовала меня и проникла в мысли, чтобы я расслабился, вдохновился и… начал творить.

Я обессиленно зарычал. Пальцы заболели: слишком сильно стиснул ими рисунок. Глупый провинциальный художник. Ничего не изменилось. «Пейнт» не собирались играть по-хорошему. В их глазах я собственность Марии, несмотря на конец контракта. Яна помогает мне? Она такая же, как столичные акулы. Нет, она хуже, потому что умело притворяется. Превосходная актриса!

Не ведая, что творю, я порвал рисунок и швырнул куда-то в угол. Москва вновь стала городом, где мои надежды разбили и уничтожили. Я поверил, что прекрасная незнакомка разглядела мою душу, но… Константина Коэна вновь обвели вокруг пальца.

Схватив бутылку вина, я бросил ее об стену. Послышался звон, осколки усыпали пол, и алая жидкость залила красивое лицо Яны Воронцовой.

Лето, 2013. Москва

Старый Арбат – любимое место многих художников. Здесь песни уличных музыкантов не смолкают до глубокой ночи, а ветхие здания соседствуют с многоэтажками. Широкая улица в центре Москвы не сразу понравилась приезжему парню. Он восхитился архитектурой, но испугался людей и шума.

Первую неделю Костя прятался в углу, у стены Цоя, прижимая к груди краски и кисточки – вдруг отберут? – краснел от смущения и немного от страха.

Но в столице все было иначе: если в деревне многие смеялись над его «глупым увлечением мазней», то в Москве на Костю никто не обращал внимания. Он был невидимкой. К тому же неудачником: в училище поступить не удалось, не прошел по баллам. Он думал, что сможет подзаработать, но, застенчивый по натуре, никак не мог решиться и предложить вечно куда-то спешащим прохожим свои картины.

Костя приходил на Арбат и раз, и два, и три. Но всегда возвращался в хостел ни с чем. Деньги заканчивались. Пора бы назад, в деревню – ну не для него вся эта столичная жизнь! Останавливало то, что тетя Люба и дядя Коля поверили в него и отдали часть своих сбережений. Стыдно их подводить. А Дима… Он точно не оценит трусость младшего брата.

Однажды, в очередной день на Арбате, другой уличный художник сжалился и пригласил Костю сесть рядом. Вскоре художник сильно пожалел о содеянном: будь то любители живописи или случайные зеваки, не смыслящие в искусстве, все шли к Косте. Они купили все картины, что он привез, и просили рисовать: по натуре, по фото, по воспоминаниям. Они уходили счастливые, а Костя накопил денег и смог переехать из хостела на маленький уютный чердак. Спустя пару недель Константин почувствовал каждой клеточкой тела, что значит «предназначение». Таким образом можно и год продержаться, чтобы снова попытать удачу и поступить.