Текст книги "Молчание костей"

Джун Хёр
Молчание костей

Посвящается омме и аппе. Спасибо за то, что дали свободу и поддерживали мою любовь к писательству.

June Hur

THE SILENCE OF BONES

Copyright © 2020 by June Hur

Published by arrangement with Feiwel and Friends, an imprint of Macmillan Publishing Group, LLC.

All rights reserved.

© Тринкунас К., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Один

В столице царило безмолвие.

Обычно на дороге перед дворцом Чхандок[1]1
  Дворец Чхандок (кор. 창덕궁) – дворцовый комплекс в Сеуле, Южная Корея. Один из пяти больших дворцов, построенных королями династии Чосон. (Здесь и далее примечания переводчика.)


[Закрыть] уже с раннего утра было не протолкнуться: у прилавков с рыбой толпились женщины, сновали туда-сюда земледельцы с овощами и фруктами, расхаживали ученые в шелковых одеяниях и монахи с четками на шеях, без устали гонялись друг за другом дети с обгоревшими, липкими от жары лицами. Но не сегодня.

– Как вы считаете, полицейский Кён, слухи не врут? – По черным черепичным крышам стучал дождь. Я надвинула соломенный саткат[2]2
  Саткат (кор. 삿갓) – коническая шляпа из листьев, текстиля или соломы для защиты от дождя и солнца.


[Закрыть] на лоб, и капли воды покатились с его остроконечной вершины к широким полям. – Короля действительно убили?

Под ногами усталых стражей порядка хлюпала грязь.

Кён – самый молодой среди полицейских, шедший последним в строю, – бросил на меня через плечо яростный взгляд:

– Следи за языком. Ты больше не в своей деревне, а в столице.

Он говорил об Инчхоне. Несколько месяцев назад я покинула родной дом и приехала в столицу, чтобы стать полицейской тамо[3]3
  Тамо, или дамо (кор. 다모) – женщины на государственной службе во времена династии Чосон. В социальной иерархии Кореи они считались даже ниже рабов; их главной обязанностью было разносить чай («тамо» переводится как «чайная служанка»). В полиции тамо расследовали дела, связанные с женщинами, т. к. для мужчин многие взаимодействия с женщинами считались неприличными.


[Закрыть] – крепостной служанкой, девочкой на побегушках.

– Но, э, вот что я тебе скажу, – полицейский Кён оглядел серую улицу и поправил пояс черной полицейской формы. – Когда король Чонджо[4]4
  Чонджо (1752–1800) – 22-й король государства Чосон, один из самых выдающихся правителей Кореи.


[Закрыть] умер, с горы Самгак донеслись ужасные рыдания, а солнечные лучи сплелись, взорвавшись снопом искр.

– Предзнаменование? – прошептала я.

– И плохое. Старым порядкам настал конец, на смену им придут новые – и прольются реки крови.

Король был мертв, и нашим жизням суждено было измениться. Об этом поговаривали даже полицейские, которым я подавала вино. Их разговоры о политике и государственных изменах вызывали во мне целую бурю эмоций. Даже в тот момент, когда мы по приказу инспектора направлялись на место преступления, я не могла думать ни о чем другом.

– Давай-ка расскажу тебе кое-что о столице, новенькая. Тут все хотят только одного – власти. Завладеть ею или же упрочить. – Кён цокнул языком и отмахнулся от меня: – Хотя зачем тамо все это знать? Женщинам вообще не положено болтать столько, сколько болтаешь ты.

Меня кольнула досада. Он, конечно, прав – хотя я пока не считала себя женщиной. Мне было всего шестнадцать. Тем не менее я уже знала, что одним из семи женских грехов является чрезмерная разговорчивость. Мужчина был вправе даже развестись с женой, если та слишком много болтала.

В своем желании разбираться во всем на свете я винила старшую сестру. Для служанки она была необыкновенно умна: знала множество буддийских и конфуцианских стихов, однако всячески старалась скрыть это от меня и односельчан. Я вечно тянула ее за длинный рукав и просила рассказать что-нибудь еще, а она вырывалась со словами: «Лучше тебе этого не знать. Не выделяйся, не проявляй любопытства и тогда проживешь долго, Соль». Раньше я ненавидела ее за это, но теперь начинала понимать. В последнее время мое любопытство навлекало на меня одни неприятности.

– Эй, ты!

Я подняла глаза. Из-под широких полей черной полицейской шляпы на меня смотрел инспектор Хан. Бусы, нанизанные на завязки, свисали у него под подбородком, колеблясь под проливным дождем. За его спиной я увидела мужчин, которые, должно быть, приехали на место преступления до нас: двух полицейских, помощника прозектора, судебного клерка и полицейского художника. Я поспешила к инспектору. Краем уха услышала бормотание полицейских, с которыми сюда прибыла:

– Караульный нашел.

– Когда?

– Под конец дежурства на Южных воротах.

Я сложила руки перед собой и поклонилась инспектору Хану – даже ниже, чем следует. Немногие были достойны увидеть верх моей шляпы, и инспектор Хан входил в их число. Он напоминал мне большого пятнистого леопарда, который водился в моей деревне: быстрый мускулистый охотник, превосходно умевший прыгать, лазать и бесшумно пробираться сквозь заросли, не потревожив практически ни одной травинки.

– Вы меня вызывали, инспектор, – заговорила я.

– Взгляни на нее.

Он указал на бугорок в нескольких шагах от нас. Я зашла в тень от стены, которая окружала столицу Чосона, город Ханян[5]5
  Ханян (кор. 한양) – название Сеула с 1394 до 1948 г.


[Закрыть]. Эта стена была такой высокой, что заслоняла горы, и такой толстой, что захватчикам понадобилась бы тысяча лет, чтобы разрушить ее. Однако, сколь бы опасным ни был мир снаружи крепости, похоже, внутри тоже крылась угроза.

Я подошла к распластавшейся лицом вниз женщине. Желудок судорожно сжался. Судя по одежде – длинному платью и жакету из шелковистой рами[6]6
  Рами – ткань из китайской крапивы.


[Закрыть], богатому цветочному узору на подоле и рукавах, – она была из знатного рода.

– Переверни ее, – приказал инспектор Хан. – Надо взглянуть на рану.

Я перешагнула через труп, наклонилась и приподняла женщину за плечо. Именно поэтому в столичной полиции и держали служанок вроде меня: моими руками полицейские арестовывали преступниц и осматривали пострадавших женщин. Конечно, это во многом мешало расследованиям, но что делать: мужчинам было запрещено касаться женщин, не связанных с ними родством. Таков был закон – закон Конфуция.

Я перевернула труп. Зашелестела объемная юбка. К моему рукаву прилипли длинные мокрые волосы, и я чуть не отскочила от тела.

Только бы не закричать.

Я закрыла глаза. В груди гудела паника. Я работала в полиции всего несколько месяцев и ни разу в жизни еще не дотрагивалась до убитых. Глубоко вдохнув, я убрала с рукава влажные пряди и заставила себя снова опустить взгляд. На белом воротничке алела кровь. По бледному горлу женщины тянулся глубокий порез с рваными краями. Ее глаза застлала пелена, а на лице, там, где когда-то был нос, зияла окровавленная пещера – как у скелета.

– Ударили в шею, – констатировал инспектор Хан. Он указал на привязанное к юбке жертвы украшение, похожее на кисточку. – Норигэ[7]7
  Норигэ (кор. 노리개) – традиционное корейское украшение из нитей с плетеными узорами и узлами, дополненное бусинами или ювелирными украшениями и большими разноцветными кистями. Использовалось для украшения одежды.


[Закрыть] не украли, да и заколка все еще на месте. Это не ограбление. А что у нее там под левым плечом?

Я приподняла ее плечо. Под ним лежал маленький окровавленный нож с серебряной рукояткой…

Я посмотрела на норигэ жертвы. Приглядевшись, поняла, что на нем было серебряное пхэдо[8]8
  Пхэдо (кор. 패도) – маленький нож «чандо» для украшения и защиты чести.


[Закрыть]. Мои руки двинулись сами по себе. Я взяла орудие убийства и вложила его в ножны, украшенные бирюзовыми камнями.

– Это был ее нож, – хмуро прошептал инспектор. – Отдай его клерку.

Я выполнила приказ, ошарашенная тем, что собственный декоративный ножик жертвы стал причиной ее смерти.

– А теперь найди ее хопэ.

– Нэ[9]9
  Нэ (кор. 네) – «да», выражение согласия по-корейски.


[Закрыть].

Я провела пальцами по одежде женщины, зарылась рукой в ее юбку и достала желтую табличку из тополя. По закону все в Чосоне были обязаны носить такие таблички. На деревяшке виднелись символы: скорее всего, имя владельца, место его рождения, статус и место жительства. Не могу сказать точно, для меня все эти значки были похожи на бессмысленные мазки кисти. Наверное, это ханча, классические китайские иероглифы, официальная письменность нашего королевства – что это еще могло быть? В хангыле, нашей родной письменности, было куда больше кружков и прямых линий.

Я положила табличку в протянутую руку инспектора и подняла голову, надеясь по его виду угадать, что он думает. Тем не менее мой взгляд остановился на подбородке мужчины: я помнила, что не следует так смотреть на тех, кто выше меня по статусу. Я до сих пор не знала, какого цвета глаза у инспектора Хана.

– Юная госпожа О, дочь члена правительства О. Всего девятнадцать лет.

Среди полицейских пронесся ропот.

– Бедняжка, так рано умерла, – проговорил кто-то. – Бьюсь об заклад, ее убил кто-то из врагов отца. Слишком многие не любят членов «южной партии»…

Пока они тихо делились догадками, я подняла труп и понесла его к деревянным носилкам, которые держали полицейские Кён и Го. Только мне, девчонке-тамо, было позволено дотрагиваться до трупа женщины.

От боли в груди я сжала челюсти. За последние несколько дней мы увидели невероятное количество трупов, но все это были слуги и простолюдины. Полицейские относились к их телам все равно что к мясным тушам. Однако теперь все изменилось. Их потрясло убийство девушки из знатной семьи.

Еще один рывок – и я почувствовала болезненно-сладкий аромат смерти. Казалось бы, запах для меня не новый: я ведь раньше охотилась с луком на кроликов и птиц. Помогала их освежевывать. Тем не менее сейчас он отдавал одновременно зверьем и плесенью. Напрягшись в последний раз, я положила женщину на носилки и тут же отступила подальше от источника ужасного запаха.

– Старший полицейский Сим, допросите вместе с Кёном караульного, – прогремел сквозь шум дождя голос инспектора Хана. – Все остальные – обойдите сначала гостиницы, потом дома. Должны же остаться какие-то свидетели… – Он прервался, затем произнес: – Ты.

Я поднялась на ноги. Колени были влажными от грязи.

– Я, господин?

Инспектор Хан кинул на меня еще один взгляд и взобрался на коня.

– Да, ты. За мной.

Я кинулась следом. Грязь из-под мощных лошадиных копыт тотчас запачкала мне юбку и рукава. Должно быть, простолюдины услышали топот, потому что они все разом упали на землю, прямо лбом в грязь, как велели традиции. Инспектор Хан был не только аристократом, но еще и военным чиновником пятого ранга. Не каждому знатному мужчине дано достичь таких высот. И никто не посмеет не поклониться такому человеку.

А я?

Я была рождена служанкой и принадлежала к пальчхон – «восьми подлейшим сословиям». Это был низший класс, в который входили монахи, шаманы, шуты, мясники и тому подобные. Мы все в той или иной степени считались «грязными».

А я все равно представляла, что они кланяются мне.

* * *

Старшая сестра вечно ругала меня за то, что я веду себя словно китайская императрица. В детстве я всегда требовала внимания: я была уверена, что достойна большего – большей любви, большей признательности, большей доброты. Откуда только у служанки взялись подобные мысли?

Мой образ жизни должен был научить меня, что мир жесток и лучшего я не заслуживаю. Я познакомилась со смертью еще до того, как научилась ходить. Говорят, мой отец умер от голода, и – я сама этого не помню, мне рассказывали – во сне я часто пересчитывала ему ребра. Несколько лет спустя моя мать пыталась сброситься с утеса в море, но разбилась о скалистый берег. А когда мне было семь, я увидела юную госпожу Ыну из дома Нам, которую считала своей подружкой (хотя на самом деле я была всего лишь служанкой ее семьи), покрытую шелковым покрывалом – холодную и неподвижную. Однако почему-то образ «китайской императрицы» прилип ко мне, как колючий репейник, и не отлипал до тех пор, пока три месяца назад не произошло кое-что.

Меня поймали на попытке сбежать из полицейского ведомства. Я хотела скрыться от царившей там мешанины рук, ног, пронзительных криков – и от поймавшего меня дозорного в том числе. В тот день (то был четвертый день моего ученичества) я получила вести о том, что старшей сестре стало хуже, и мне во что бы то ни стало захотелось исполнить данное ей обещание. До чего я была глупа: решила, что смогу взять и так просто сбежать! Полиция преподала мне хороший урок. Меня наградили ожогом от раскаленного железа, как делали в древности, и теперь мою левую щеку украшал шрам в виде ханчи «би». Служанка.

Я дотронулась до левой щеки. Там, где рана зажила, кожа была плотной и неровной. На меня нахлынули отвратительные воспоминания. Как же мне хотелось тогда умереть! Я не представляла, как жить с таким позором. Впрочем, это желание быстро прошло. Пока у меня была цель – выполнить просьбу старшей сестры, – в моей жизни еще имелся хоть какой-то смысл.

«Останься в Ханяне, – умоляла она, – найди могилу нашего брата Инхо».

Мы обе были уверены, что он уже мертв, ведь он клялся могилой матери, что будет писать мне каждый день, в какой части королевства я бы ни оказалась. И я ему поверила – я же его знала. Мой брат всегда держал слово. Однако за двенадцать лет от него не пришло ни одного письма. Наверняка он уже мертв.

Когда я уезжала в столицу, сестра дала мне эскиз с изображением брата. Портрет был настолько блеклый и неточный, что исказил мои собственные воспоминания о нем. Тем не менее я всегда аккуратно прятала его в складках формы, когда покидала ведомство. Я поклялась, что найду старшего брата, а я, как и он, всегда держу слово.

Воспоминание потускнело: мы оказались в закольцованном лабиринте в центре столицы, где сплетались грязные улочки и аллейки, забитые лачугами из дешевой древесины и соломы. При виде нас обычные горожане ежились от страха. Впрочем, все изменилось, когда мы вошли в Северный округ, где жили высокопоставленные чиновники. К востоку от квартала лежал дворец Чхандок, а к западу – дворец Кёнбок[10]10
  Дворец Кёнбок (кор. 경복궁) – дворцовый комплекс в Сеуле. Главный и крупнейший дворец династии Чосон, где жила королевская семья. Один из пяти больших дворцов, возведенных королями Чосона.


[Закрыть]. Отчаяние больше не окружало нас: рядом возвышались узорчатые каменные стены и крыши из черной черепицы. Дождь начал утихать, и сквозь прояснившийся воздух уже можно было разглядеть, как восемь горных пиков, словно клыки, прорезают небо вокруг чаши Ханяна.

– Стоять, – приказал инспектор Хан, когда мы подъехали к воротам обнесенного стеной поместья. – Как там тебя зовут?

– Соль, господин, – прошептала я.

На мгновение воцарилась тишина, а затем он вопросил:

– Ну?

Я поспешно привязала поводья к столбу и постучала в огромные деревянные двери. В наступившей тишине я задалась вопросом, почему инспектор не помнил мое имя. Неужели меня так легко забыть? Я поправила черные как вороново крыло волосы, провела ладонью по полицейской форме. В блестящей луже внизу отразилось маленькое лицо с широкими губами и глазами, форму которых мне нравилось сравнивать с лепестками (и вовсе я не считала их «крошечными глазками», как называла их сестра). Из-за плотно перевязанной груди и телосложения – я была слишком высокой и тощей – я больше походила на мальчишку в юбке, чем на женщину. Похоже, во мне и правда не было ничего примечательного.

Из задумчивости меня вывел резкий скрип дверей. Оттуда выглянул сторож и осмотрел меня с ног до головы. Затем его взгляд упал на инспектора Хана, и сторож тотчас скромно склонил голову.

– Инспектор!

– Я приехал поговорить с господином О.

– О, он еще месяц назад из столицы уехал.

– А кто есть дома?

– Его жена, хозяйка Ким[11]11
  В Корее при замужестве жены не берут фамилию мужа, однако их дети носят фамилию отца.


[Закрыть]. Но вам придется прийти как-нибудь в другой раз. Видите ли, она болеет…

– Дело неотложное.

Сторож заломил руки, словно сомневаясь, а затем отступил на шаг назад и позволил нам пройти. Взявшаяся сопровождать нас служанка тоже была чем-то обеспокоена. В гробовой тишине она провела нас через внутренний двор к гостевому залу – длинному ханоку[12]12
  Ханок (кор. 한옥) – традиционный корейский дом с глиняными стенами и крышей из соломы или черепицы.


[Закрыть] с четырнадцатью дверьми, покрытыми бумагой ханджи, и тяжелыми балками под черепичной крышей, по краям изгибавшейся подобно усам дракона. В нескольких шагах от павильона располагались ворота, которые, скорее всего, вели в другой внутренний двор: такие поместья обычно делились каменными стенами на пять частей, а между ними петляли узкие проходы.

Инспектор Хан вдруг замер на полпути. Я чуть не налетела на него.

– Расспроси служанку юной госпожи О и доложи мне о результатах.

– Есть!

Сдвинув на затылок соломенную шляпу, я смотрела мужчине вслед, пока он, в одеяниях цвета полночной синевы, не скрылся из виду. Вскоре мимо меня прошла женщина с ведром воды, и я обратилась к ней:

– Простите, где я могу найти служанку госпожи О?

Незнакомка быстро повернула ко мне голову и задвигала губами, но вместо слов раздалось лишь тихое мычание. Кажется, попросила следовать за ней. Она засеменила ногами, и вода из ведра расплескалась по земле. Тогда служанка поставила ведро под крышу и провела меня через ворота рядом с павильоном во внутренний двор поместья. Сюда могли входить только женщины – мужчинам, за исключением ближайших родственников, это строжайше запрещалось. Здесь даже воздух был другой: тяжелый, наполненный священной тишиной.

Наконец служанка дернула меня за рукав и указала на девушку с заплетенными волосами. Дождь окончательно стих, а та все ходила кругами под открытым небом.

– Это она?

Женщина кивнула.

– Спасибо, – поблагодарила я.

Я повернулась к девушке. Наши взгляды встретились. Мне тут же бросились в глаза ее бледное лицо и прилипшие к вискам мокрые волосы. Нездоровится, наверное, или же она волнуется. Боится.

Она тоже оглядела с ног до головы меня и мою форму – светло-серый жилет квэджа поверх темно-серого платья, синие воротник и манжеты, завязанный пояс. Ее глаза остановились на выжженном на моей щеке шраме.

– Ты полицейская тамо.

Ее слова будто обожгли мое лицо, и я попыталась закрыть шрам волосами.

– Да.

– Что тебе нужно?

– Я принесла плохие вести… – Я бы хотела преподнести эту новость мягко, но разве можно мягко сообщить, что твоей госпоже перерезали глотку? – Твоя хозяйка мертва.

Я ожидала дрожи и слез, но чем дольше я на нее смотрела, тем больше недоумевала. Непонятно: грустит она или нет? Слишком потрясена для проявления эмоций или же по ее лицу никогда нельзя угадать, что она чувствует?

– Мертва, – потухшим голосом повторила девушка.

– Сожалею.

Я как смогла пересказала служанке, что случилось. Потом я умолкла, не зная, как продолжить.

– Ты ее личная служанка, и… и наверняка от твоего внимания не могло ничего ускользнуть. Расскажи, во сколько твоя хозяйка ушла из дома?

– Не знаю. Я рано проснулась и пошла взглянуть, как ей спится, но постель была пуста. Тогда я подняла тревогу.

– Понятно… А врагов у нее не было?

Молчание затянулось.

– Я нарушила правило.

Я начала задавать вопросы лишь по приказу инспектора Хана, однако любопытство разгоралось во мне подобно распаленному маслом огню. Я никогда не умела справляться с этим чувством.

– Правило?

– Да, которому учат всех слуг.

Это правило я знала слишком хорошо. «У меня есть рот, но я не должен говорить; уши, но я не должен слышать; глаза, но я не должен видеть».

– Ты что-то слышала, – догадалась я. – Или видела?

– Видела. Хотя не должна была видеть.

– Что ты видела?

Она долго не отвечала. Лишь смотрела на меня, задумчиво заправляя волосы за ухо.

– Как-то ночью я, не подумав, открыла дверь в комнату хозяйки и заглянула внутрь… Там кто-то был. Было темно, так что я его не разглядела, но я уверена, что это был мужчина. Он вскочил и выбежал через заднюю дверь. А мне стало так стыдно, что я тоже убежала.

– Когда это произошло?

– Неделю назад, – ответила служанка. – А еще я нашла письмо.

В моей голове роились мысли.

– Ты умеешь читать?

– Меня хозяйка научила.

– А ты этого хотела?

Немногие наемные слуги хотят научиться читать, даже если им представляется такая возможность. Какой толк учиться грамоте, если она тебе в жизни не пригодится?

Я вдруг обратила внимание на то, как высоко девушка держит подбородок, и сказала даже больше самой себе, чем ей:

– Ты не хочешь оставаться служанкой.

– Меня мое положение устраивало, однако хозяйка… – она вновь неуверенно замолчала.

– Мне можешь рассказать.

– Хозяйка говорила: «Я не верю, что люди рождаются рабами. Смотрю на тебя – и вижу сестру». – Ее губы слегка задрожали, она посмотрела мне прямо в глаза: – Зачем тебе это? Ты же ее смерть расследуешь.

Я прочистила горло. Любопытство во мне разыгралось не на шутку. Грамотная служанка. Это же неслыханно. Возмутительно даже.

– Письмо. Что в нем было?

– Оно было короткое. Я его хорошо запомнила.

Я ждала.

– Так… Что в нем было?

Она не сводила с меня глаз, как будто всеми силами заставляла себя не отворачиваться. Наконец девушка заговорила. Твердо. Казалось, что она перечитывала то письмо бесчисленное количество раз:

– Там было сказано: «Дорогая, моя верность тебе тверже камня, а моя любовь все так же непоколебима. Даже не сомневайся. Приходи сегодня в час Крысы[13]13
  Восточный зодиак в Корее использовался не только для годов, но и для исчисления часов в сутках. 24 часа делились на 12 промежутков, и каждый промежуток соответствовал какому-либо животному. Час Крысы длится примерно с одиннадцати часов вечера до часа ночи.


[Закрыть] на наше обычное место». Она получила это письмо утром накануне…

В наступившей тишине я закончила предложение:

– …смерти.

– Да, – служанка распрямила плечи. – Пожалуйста, если ты закончила, мне бы хотелось побыть одной.

– Понимаю, – я кивнула и, не удержавшись, спросила: – Как тебя зовут?

– Сои, – девушка ответила мне пристальным взглядом. Ее глаза были похожи на два черных омута, в которые мне совсем не хотелось окунаться. Что-то крылось под их неподвижной гладью.

– Спасибо, Сои.

Я отвернулась, уже собираясь уходить, но спиной чувствовала ее присутствие, словно наш разговор еще не окончен. Я повернулась к служанке и задала последний вопрос:

– А где письмо?

В этот раз она смотрела не на меня, а на мокрую от дождя землю.

– Оно заканчивалось словами: «Сожги это письмо».

* * *

Тучи сгущались. Я шла следом за инспектором Ханом по грязной улице и докладывала ему о том, что услышала от служанки Сои. Точнее, не ему, а его плечам – двум древним скалам, отшлифованным синим шелком. Инспектору было всего двадцать семь лет, но почему-то он казался гораздо старше и мудрее.

– И последнее: она пересказала мне содержание письма, которое получила госпожа О. Письмо от ее любовника. – Я по памяти зачитала текст письма, слово в слово. Затем добавила: – На вопрос, где служанка Сои научилась читать, она ответила, что госпожа О лично обучила ее. После этого мы разошлись.

– Значит, у тебя и правда хорошая память, – ответил инспектор Хан. – Будешь чаще помогать в сборе информации и расспросах женщин.

– Конечно, господин.

Я еле сдерживала восторг. Я буду полезна самому инспектору!

– Господин, а как вы понимаете, что человек что-то недоговаривает?

– Почему ты интересуешься?

– Мне любопытно, господин.

– Любопытно…

Одно короткое слово, и он замолк. Тишина давила. К горлу подступила тошнота. «Не разговаривай без разрешения с людьми выше тебя по чину, Соль. Ну разве это так сложно?» – не раз повторяла мне сестра. Я чувствовала, как внутри узлами нарастает напряжение, прямо как при общении с ней; и тишина была такая же гнетущая, полная потаенных мыслей.

Наконец наше напряженное путешествие подошло к концу: впереди показалось внушительное здание Столичного ведомства полиции. Оказавшись перед ним впервые, я перепутала его с дворцом – и немудрено: богато украшенные ворота, красные деревянные балки, черепичные крыши.

– Что ты чувствуешь, когда врешь, тамо Соль? – внезапно спросил инспектор Хан.

Я не сразу поняла, что он ждет ответ.

– Я начинаю волноваться, господин.

«Прямо как мгновение назад».

– Тревога весьма действенно влияет на человека. Она везде оставляет следы. В манере речи, в цвете щек, в жестах рук.

Я вспомнила глаза служанки Сои – темные неизведанные омуты. И рискнула задать последний вопрос:

– А глаза, господин?

– Иногда выдают и они. Секреты делают людей безрассудными.

– А если человек долго и странно смотрит на тебя?

Он перекинул ногу через седло и легко спрыгнул на землю. Я удивилась: мне казалось, человек его роста и телосложения не должен настолько тихо приземляться.

– Бывают такие лжецы, которые пристально смотрят прямо в глаза. Они хорошо умеют манипулировать людьми и контролировать их.

Прежде чем я успела сказать что-либо еще, он передал поводья слуге и зашагал к зданию. Я же замерла перед воротами, чувствуя, как становлюсь меньше: голова сама собой склоняется, плечи втягиваются, одна рука прячется под другой. Я ныряла в панцирь каждый раз при входе в ведомство, представляя невидимую надпись на воротах: «Будь осторожна. Никому не перечь. Всегда подчиняйся».

Я опасливо прошла внутрь. Во дворе царил сущий беспорядок. Мальчишка-слуга с грязным лицом толкал тележку с поскрипывающими колесами; мимо шли служанки с подносами, на которых были аккуратно разложены закуски. Откуда-то вынырнули полицейские Го и Кён с деревянными носилками, где лежал труп под соломенной циновкой.

– Инспектор Хан! Вы приехали! – с самодовольной ухмылкой встретил его Кён.

– Что такое?

– Командор приказал перенести юную госпожу О в смотровую.

– Переносите, – инспектор Хан обернулся через плечо: – Соль, помоги им.

Я уставилась на носилки. Из-под циновки выглядывали безжизненные серые пальцы. «Я не хочу к ней приближаться!» – хотелось воскликнуть мне. Но перед инспектором Ханом я, конечно, промолчала. Он выжидающе смотрел на меня, я заломила руки, вновь почувствовав запах смерти, и наконец заставила себя шагнуть вперед – лишь для того, чтобы продемонстрировать свое послушание.

Следом за полицейскими я прошла в продуваемую насквозь комнату, где пахло уксусом и гниением. На специальной стойке была раскрыта книга с иллюстрацией человеческого тела. Рядом на столе лежали инструменты: нож, линейка, миска, игла, серебряная булавка. Я задержала взгляд на булавке. В прошлый раз вместе с трупом к нам привели свидетеля, который заявлял, что жертва умерла от яда. На моих глазах помощник прозектора вставил булавку сначала в рот трупа, а затем в анус. Судя по всему, в случае отравления серебро должно было потемнеть.

– Служанка! – позвал меня Кён. – Положи труп на стол. Головой к югу, ногами к северу.

Я приподняла закостенелое тело, и по коже пробежали мурашки. До этого я уже поднимала людей, например, подругу на закорках во время игры, но она весила намного легче. Она была живой. А труп был не более чем куском мяса. Смерть отягощала тело. Когда я наконец водрузила женщину на деревянный стол, я отступила на шаг назад, надеясь, что желудок успокоится.

– Привыкай.

Я оглянулась через плечо и поняла, что мы с полицейским Кёном остались одни: второй мужчина куда-то ушел.

– К чему привыкать, господин? – Я заговорила с ним вежливым тоном, как с каким-нибудь почтенным солдатом. Хотя на самом деле он был всего лишь младшим полицейским, да и он почти мой ровесник: всего-то на два года старше меня.

– Ты ведь видела трупы, которые всю неделю свозили в ведомство. – Он взял книгу со стойки и, пролистав страницы с каллиграфией и рисунками человеческого тела, остановился на иллюстрациях органов. – Командор Ли большую часть тел отправил в другой город, чтобы вскрытие проводили там. Остальных похоронили в ближайших холмах, а их убийц оправдали или назначили лишь легкое наказание. А знаешь почему?

Вопрос был несложный. Я всегда отличалась наблюдательностью, всегда следила за происходящим уголком глаза.

– Все жертвы были низкого происхождения.

Он громко захлопнул книгу. В луче серо-голубого света поднялось облако пыли.

– Подойди-ка сюда. Я расскажу тебе секрет, – подозвал он меня.

Я сделала несколько неуверенных шагов в его сторону, а так как он был выше, мне пришлось запрокинуть голову, чтобы расслышать его шепот:

– Они все были католиками.

У меня на голове волосы встали дыбом.

– Католиками… – так же тихо произнесла я.

Само слово звучало как предательство. Католики следовали западному учению, которое было запрещено и каралось казнью.

– Все жертвы были католиками, поэтому полиция плевать на них хотела. Но убийство госпожи О… – полицейский Кён покачал головой и невесело усмехнулся. – Скоро увидишь: инспектор Хан больше не сможет оставаться безучастным.

Я повернулась к госпоже О, чей немигающий взгляд был направлен в потолок – как и зияющая дыра у нее на лице. Кто-то убил ее прямо на улице, где совсем близко дежурили караульные. Убийца мог тут же сбежать, чтобы его не поймали, но вместо этого он склонился над женщиной и отрезал ей нос. Я попятилась.

Я-то надеялась, что госпожа О станет первой и последней жертвой убийства, к которой я когда-либо прикоснусь. Но после слов Кёна… Боги, неужели мне придется столкнуться и с другими трупами?