Текст книги "Молчание костей"

Четыре

– Эй!

Я только-только вышла из полицейского ведомства после обеда и собиралась идти за покупками по приказу старшей служанки. Именно в этот момент передо мной предстала ясноглазая девчушка с маленьким лицом и совсем крошечными губами. Платье на ней было очень изящное, правда, в приглушенных цветах, не такое красочное, как у знатных женщин. Скорее всего, она состояла на службе в богатом доме. Я огляделась, но никого вокруг больше не увидела и тогда указала себе на грудь. Я?

– Ты, ты. Моя хозяйка велела привести тебя.

Я выдвинула вперед рыночную корзинку, чтобы она оказалась между нами.

– Откуда ты знаешь, кто я?

Девушка указала себе на щеку – на то место, где у меня была выжжена метка.

– Тебя невозможно не узнать.

– А хозяйка твоя кто?

Она ответила высоким радостным голоском:

– Хозяйка сказала, что ты сопровождала ее в пути с горы Инван к воротам крепости.

Я чуть не уронила корзину. Это же та загадочная аристократка! Зачем я ей нужна? Я вспомнила рассыпавшиеся книги и взвинченных мужчин. Было бы разумнее развернуться и уйти, но не успела я об этом только подумать, как уже вовсю шагала за служанкой.

– Меня зовут Урим, – она запнулась, взглянув на меня через плечо. – А тебе можно просто взять и уйти? Я могу подождать снаружи, если надо доложить старшим.

– Полицейское ведомство – не тюрьма, – ответила я. – По крайней мере, пока я выполняю свои обязанности.

– Наверное, да. Я не раз видела, как тамо ходят туда-сюда из полиции, когда им заблагорассудится. Я тоже могу бродить сама по себе, изучать столицу. Мне хозяйка разрешила.

В моей голове всплыл образ женщины в мужской одежде, с повозкой потаенных книг.

– А какая она, твоя хозяйка? – полюбопытствовала я.

– Великодушная, – заявила девушка. – Якорной цепью можно измерить глубину четырех морей, однако глубину доброты моей госпожи не измерить ничем!

У нее был талант к языку, а говорила она словами, нетипичными для обычной служанки. У меня и самой речь была полна витиеватых слов, но я их украла у старшей сестры. А у кого украла слова Урим?

– Ты умеешь читать? – задала я очередной вопрос.

– Омо[26]26
  Омо (кор. 오모) – междометие, передающее восхищение и другие позитивные эмоции.


[Закрыть], как ты догадалась?

– Полагаю, тебя хозяйка научила.

И без того круглые глаза Урим стали еще больше, а изящные губы расплылись в улыбке.

– И не только меня.

На сей раз я уже даже не удивилась, хотя вся эта философия и казалась мне опасной. Чтобы бросить вызов существованию слуг, не придумать лучшего способа, чем научить их читать и писать. Снабдить их теми же знаниями и силой, которыми обладают их хозяева и хозяйки.

Поток моих мыслей прервал вопль какого-то слуги:

– Разойдитесь, пропустите советника Чхои!

Мы с Урим тут же упали на колени и вжались лбами в грязь, а слуга продолжал кричать:

– Пропустите третьего государственного советника!

Я аккуратно повернула голову – совсем чуть-чуть, чтобы можно было подглядеть. На дороге я увидела четырех носильщиков с паланкином, внутри которого сидел мужчина средних лет с короткой черной бородкой, лоб его был изрезан морщинами – результаты многолетних раздоров. Несмотря на измученный внешний вид, мужчина был красив: нос с горбинкой, квадратный подбородок и умные глаза. Он сидел прямо, по-королевски, широко расправив плечи и распрямив руки.

Советник Чхои, отец молодого господина Чхои Джинёпа. Казалось, не найти двух более похожих людей – и в то же время таких разных.

Паланкин опустили перед входом в полицию. В этот момент кто-то потянул меня за воротник. Я подняла глаза и увидела, что Урим уже встала. Как и все остальные. Я подскочила и отряхнула юбку и руки от пыли. Появление советника Чхои напомнило мне о вопросах, давно уже плававших в моей голове подобно паутинкам – о разорванной помолвке между сыном советника и госпожой О, о ее католическом прошлом, о последнем письме, которое она получила перед смертью. Может ли это все быть как-то связано?

– Ты хорошо знаешь аристократов Ханяна? – подала я голос.

Урим оглядела улицу. Ее взгляд остановился на большой лавке, где торговали китайским шелком. Рулоны ткани блестели, как ракушки, под открытым небом.

– Посмотри туда.

Урим указала на знатную женщину, чье лицо было скрыто от чужих глаз полупрозрачной вуалью, свисающей с ее головного убора. Женщина разглядывала ткани и интересовалась ценой у торговца.

– Это госпожа Ри. – Кивком головы Урим подозвала меня к себе. – Пустая женщина, говорит только о моде и мужчинах, – девушка хвастливо улыбнулась. – Я знаю практически всех знатных женщин Ханяна.

– Тогда ты и госпожу О знала?

– Конечно. Они с моей госпожой несколько раз чай вместе пили. Мне она показалась очень милой и веселой.

– Но до тебя наверняка доходили слухи, что у нее был любовник, – продолжала я. – Ты когда-нибудь видела госпожу О с каким-нибудь мужчиной?

– Помимо ее отца и младшего брата? Нет. Она была не замужем, а незамужним дамам не следует свободно расхаживать по улицам. Тебе следовало бы об этом знать. А когда госпожа О все-таки выходила, она всегда сидела в закрытом паланкине.

– Она могла и тайком выбраться из дома.

Как она сделала в ту ночь, когда ее убили.

Урим покачала головой:

– Не верю, что она была способна так опорочить семью.

Я как будто ходила кругами: все эти разговоры ни к чему не приводили. А что бы сказал инспектор Хан, чтобы добиться своего?

– Советник Чхои и его сын общались с семейством О, верно?

– О да, – ответила Урим. – Молодой господин был помолвлен с госпожой О. Не то чтобы это какая-то тайна.

– А если бы такая тайна была, – медленно произнесла я, – ты бы наверняка о ней знала.

Она улыбнулась – совсем быстро, незаметно.

– Может, и так.

– А если ты все-таки не знала?

Девушка молча поразмыслила, а потом указала в глубь улицы, ведущей к горе Инван.

– Иди в том направлении, пока не увидишь гостиницу с красным фонарем. Хозяйка гостиницы когда-то была кисэн[27]27
  Кисэн (кор. 기생) – в Корее артистки развлекательного жанра; куртизанки, развлекавшие высокопоставленных мужчин на званых вечерах танцами, пением, поэзией, разговорами.


[Закрыть], и советник Чхои ей очень благоволил. Много лет назад весь Ханян только и говорил что об их любви. Хозяйку зовут госпожой Сон, ее считают кладезем информации.

Я уже видела эту гостиницу раньше, в тот день, когда сбежала из ведомства. Оказавшийся в Ханяне знакомый поведал мне, что старшая сестра лежит практически при смерти, и передал мне ее слова: «Я не могу уйти с миром, не увидев моего брата Инхо». И я, отчаянно пытаясь успокоить сестру, сбежала и целый день бродила от одной лавки к другой, показывая людям портрет брата. Только к концу дня я наконец сообразила, что в гостинице могут знать все дороги и города… и где на пути из Инчхона хоронят мертвых.

И сейчас груз так и не найденной могилы брата обвивал мою шею тугой веревкой. Старшая сестра, к счастью, выздоровела, и мое обещание все еще было в силе. А свернутый портрет, таившийся у меня за пазухой, казался непомерно тяжелым. Я аккуратно достала его и, развернув, показала Урим.

– Ты говорила, что много кого знаешь, – проговорила я. – А этого человека ты когда-нибудь видела?

Урим поджала губы:

– Рисунок уже так выцвел, что лицо еле рассмотришь. А другого портрета у тебя нет?

– Нет, кроме этого, ничего нет.

Я посмотрела на рисунок и засомневалась: вряд ли брат сейчас выглядит так же, как десять лет назад – мальчишкой с пока еще по-детски пухлым лицом. Лицом круглым, как сверкающая луна, обрамленным с обеих сторон длинными волосами, завязанными сзади в свободный хвост, и с опухшими глазами, полными юношеской невинности.

– Совсем никого не напоминает?

Урим покачала головой.

– Некоторых не знаю даже я.

Я примолкла. Один взгляд на портрет брата всегда вызывал во мне бурю отголосков, как будто кто-то незнакомый звал меня с вершины горы. Я скучала по историям брата о доме нашего детства, который я уже совсем не помню, доме, наполненном пылом ласковых слов и нежными объятиями. Эти истории исчезли из моей жизни, оставив внутри меня пустоту. Я чувствовала себя заблудшим духом.

– Так что… – голос Урим заполнил повисшую между нами тишину. – Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– Мне столько же! – она улыбнулась. – Раз уж мы ровесницы, давай понизим слова?

Она предлагала перейти на панмаль[28]28
  Панмаль (кор. 반말) – неформальная разговорная речь.


[Закрыть] – «полуслова», просторечный стиль.

– Если хочешь, – ответила я.

Ее улыбка дрогнула.

– Соль-а[29]29
  Суффиксы – а/-я (кор. – 아 / – 야) в конце имени используются в неформальном общении в качестве уменьшительно-ласкательных.


[Закрыть], а у тебя когда-нибудь было такое, что вся кожа покрывается мурашками, как цыплячья, потому что ты чувствуешь на себе чей-то взгляд?

– Ын[30]30
  Ын (кор. 응) – просторечное «да» по-корейски.


[Закрыть], знакомо.

– Я иногда чувствую, будто за мной следят. Нет, даже не иногда – все время, когда я выхожу за пределы поместья.

– Но кто за тобой следит?

– Не знаю, но я чувствую. – Беспокойство упорхнуло с ее лица, как пугливая птаха, а губы растянулись в улыбке. – А может, это призрак?

Мы подошли к внушительному поместью в дальнем конце Северного округа, и разговор смолк. Я прошла за девушкой через двор, поднялась по каменным ступеням, сняла сандалии, и вспыхнувшая во мне искра беспокойства за Урим потухла.

Остановившись прямо перед бумажными дверьми, Урим проговорила:

– Госпожа Кан, к вам пришла тамо.

Из-за дверей ответил плавный и мягкий голос:

– Пусть заходит.

Я вошла в гостевой зал и из-под опущенных ресниц оглядела просторное помещение. Сквозь полупрозрачную бумагу деревянных раздвижных дверей, ведущих на улицу и в другие комнаты, пробивался серо-голубой свет. Я сделала еще несколько шагов, но прежде, чем увидеть госпожу, почувствовала ее запах – теплый сладкий аромат бутонов гвоздики. Запах знати. Я пока не смела поднять глаз, но, пав ниц, почувствовала на себе ее взгляд.

– Госпожа Кан, – поздоровалась я, – я почтена вашим…

– Подними голову. Я тебя не слышу.

Я приподняла глаза и увидела низенький лакированный столик, инкрустированный драконами. А за столом – широкую юбку из темно-красного шелка.

– Давай поговорим лицом к лицу.

Я поднялась с пола – сначала распрямила плечи и спину, затем положила руки на колени. И наконец увидела ее. Сегодня она выглядела совсем иначе. Ее густые блестящие черные волосы были заплетены в аккуратно скрученную на затылке косу и украшены шпильками и украшениями.

– Ты, должно быть, гадаешь, зачем я приказала тебя позвать, – начала она.

– Да, госпожа.

Женщина облокотилась на стол и посмотрела мне прямо в глаза. «Невежливо смотреть на тех, кто выше по статусу», – зазвучал у меня в ухе шепот сестры. Я отвела глаза, но ее взгляд словно притягивал мое внимание. Я аж вспотела от охватившей меня тревоги.

– Я бы хотела знать, сообщила ли ты своему инспектору о тех книгах.

Книги, всего-навсего книги.

– Нет, не сообщила.

Она так пристально изучала мое лицо, что мне захотелось взглянуть в зеркало, посмотреть, не написаны ли на нем мои мысли. Наконец женщина кивнула.

– Я тебе верю. Как тебя зовут, напомни?

– Мое имя Соль.

– Ты не поинтересовалась, Соль, почему эти книги были спрятаны. Разве тебе не любопытно?

– Любопытно, госпожа, – не отрывая взгляда от женщины, я вытерла взмокшие ладони о юбку. – Но спрашивать было бы непристойно, и…

– Это все были копии одной-единственной книги, которая превращает горький, невыносимый вкус жизненной боли в сладкое дивное удовольствие.

Она говорила загадками. Правда, те же загадки я слышала и от служанки Сои. Так вот почему католички учат служанок грамоте: чтобы они могли сами читать и понимать запрещенные книги.

– Превратить боль во что-то сладкое… – повторила я. – Но разве это возможно, госпожа?

Она задумалась, затем открыла ящик и достала из него длинную узкую трубку из чистого серебра.

– Подойди. Помоги мне зажечь.

Придвинувшись к женщине, я забрала у нее табак, отточенными движениями вложила его внутрь крошечной чаши и с помощью трутницы подожгла.

– Ты когда-нибудь во что-нибудь верила?

– Да, госпожа, верила, – тихо проговорила я.

– Например?

– Я верю… верю, что моя семья ждет меня.

– Тогда скажи, была ли у тебя когда-нибудь вера?

Я притихла, не в силах уловить разницу между этими двумя словами, и тогда она объяснила:

– Когда мы во что-то верим, мы держимся за то, что считаем правдой. Когда у нас есть вера, правда поддерживает нас.

– А, – прошептала я, хотя понятнее не стало.

– Я уверена, Соль, что меня неистово любит наш небесный Отец и что моя жизнь в его надежных руках. И пусть меня окружают боль и горе, моя вера поддерживает меня и дает сил. От этой мысли мое бремя сразу кажется легче.

Вера. Кем бы ни был этот небесный отец, госпожа Кан верила в него всей душой, и ничто в мире не могло поколебать ее убеждения. Я притронулась к жилету в том месте, где под слоями одежды к поясу было привязано норигэ. Я чувствовала то же самое по отношению к инспектору Хану.

Возможно, именно белые клубы табачного дыма с запахом теплого дерева и землистыми нотками напомнили мне о моем текущем задании и придали смелости, а воспоминание об инспекторе Хане заставило меня выпалить:

– Госпожа, позволите еще один вопрос?

Женщина жестом позволила мне говорить.

– Прошу прощения, но вы не слышали о смерти госпожи О?

– Слышала, – она выдохнула дым. – Я не была с ней близко знакома, но знала, что она была доброй и достойной женщиной, что умерла не за свои грехи.

Я осторожно обдумала следующие слова, боясь, как бы не обидеть госпожу предположениями. Потом заставила себя снова вспомнить инспектора Хана, храбро противостоящего тигру.

– Ходят слухи, что у жертвы был любовник.

Госпожа Кан молчала. Лишь спустя некоторое время она проговорила:

– Это, как ты и сказала, всего лишь слухи.

– Но ее осмотрели и оказалось, что она не… не девственница. Так что у нее должен был быть любовник, пусть даже никто о нем не знал.

– Почему ты спрашиваешь об этом меня?

Я посмотрела на нее.

«Потому что вы католичка, как и она. Такая же католичка, как и убитые слуги и крестьяне».

– Урим говорила, что вы в курсе всего, что происходит в Ханяне, – я соврала, но у меня было ощущение, что я недалека от правды. – Поэтому я и решила спросить вас, госпожа. Прошу прощения за прямолинейность.

Госпожа Кан опустила трубку и вздохнула.

– Может, у госпожи О и был любовник, но она была женщиной кроткой. Вряд ли хоть один мужчина ненавидел ее столь сильно, чтобы посметь причинить ей вред.

Но что, если причина подобной жестокости кроется в католицизме? Я не представляла, как можно подвести госпожу к этому вопросу. Я могла только рыть и рыть.

– Последний вопрос, госпожа. В ту неделю, когда нашли госпожу О, умерло множество католиков низкого происхождения.

Лицо госпожи Кан омрачила тень, и мою грудную клетку сковал холод. Я переступила черту: этот вопрос задавать не стоило. Однако я не могла представить, чтобы кто-то знал об этом больше госпожи Кан. Возможно, она даже почитала западного бога вместе с убитыми.

Я продолжила:

– Не знаете ли вы, что послужило причиной таких внезапных трагедий?

– Все недавно найденные тела… – она заговорила тише, как будто сопротивлялась чему-то невероятно тяжелому. – Это те, кто отказался отречься от западного учения. Видишь ли, Соль, в Чосоне опасно быть другим. Королева-регентша Чонсун[31]31
  Королева Чонсун (1745–1805) – королева-регент Кореи с 1800 по 1805 г., вторая супруга покойного короля Ёнджо, управлявшая королевством в начале правления короля Сунджо, которому в момент восхождения на трон было 11 лет.


[Закрыть] готовит магистратов к укреплению огатон чхи поп.

Я недоуменно нахмурилась, не понимая, о чем она говорит.

– Ближайшие пять месяцев, пока длится официальный траур перед погребением старого короля, все будет тихо. Но потом каждые пять семейств объединят в группы, и, если хоть в одной из семей обнаружится католик, их всех к новому году признают виновными в государственной измене.

– О…

– Я, впрочем, считаю, что эти гонения имеют и обратную сторону. Да, они вырежут католиков, которых все королевство ненавидит за то, что они отличаются. Но на самом деле королева-регентша тем самым хочет уничтожить противостоящую ей партию.

– Южную партию, – прошептала я и чуть было не добавила: «К которой принадлежит отец госпожи О». У меня на губах уже вертелся следующий вопрос. И хотя я понимала, что и так слишком много спросила, готовность, с которой госпожа Кан все рассказывала, подстегнула меня продолжить: – А как эта партия связана с католицизмом, госпожа?

– Весьма существенный вопрос. – Она поднесла к губам трубку и выдохнула струйку дыма, которая тут же закрутилась в воздухе. – Южные ученые чиновники первыми начали распространять католицизм, когда он только появился в наших краях. Они делали это во имя реформ, однако регентша полагает, что так они хотят вернуть себе власть в правительстве.

Я опустила взгляд и принялась теребить свисающую с рукава нитку. Господа и госпожи из знатных семей, родители и родственники в семьях низкого происхождения – все они убивали еретиков в страхе за собственные жизни. И скоро страх и паника запустят длинные острые когти даже в ближайшее окружение императора. Вполне возможно, что любовник убил госпожу О, осознав, каким бедам ее еретические взгляды могут подвергнуть его и тех, кого он наверняка любил больше ее. А может, госпожу О убила ее мать. В столице нередко убивали, чтобы сохранить честь семьи.

– Тебя всерьез взволновало это дело, – торжественный голос госпожи Кан вновь привлек мое внимание к ее темным глазам, неотрывно глядящим прямо на меня. От беспокойства, которое охватило женщину несколько минут назад, не осталось и следа. – Ты можешь подозревать кого угодно, но не делай поспешных выводов. Не зацикливайся на чем-то одном. Досконально исследуй дело со всех сторон.

– Я всего лишь служанка, госпожа, – напомнила я. – Умозаключения слуг никого не волнуют.

– Все причастные к расследованию должны быть очень аккуратны. Вы должны обдумывать каждое решение, иначе однажды оглянетесь назад и поймете, что оно чего-то вас лишило, и это уже ничем не заменить. Поэтому ступай осторожно, тамо Соль… Крайне осторожно.

Одна только мысль о том, что мои решения на что-то могут повлиять, отозвалась во мне ощущением свободного падения. Словно я была птицей, которую выпустили из клетки навстречу бесконечному небу. И все же я не могла избавиться от страха, что женщина меня искушает. Она же сама говорила: быть другим опасно.

– Я понимаю, – прошептала я.

Наш разговор прервал звук приближающихся шагов. За бумажной дверью возник силуэт служанки. Она поклонилась и ровно произнесла:

– Госпожа, к вам пришел ученый Хван.

– Так, значит, он явился… – госпожа Кан выдохнула струйку дыма и вновь повернулась ко мне. – Ты весьма любопытна, так что я расскажу тебе одну историю. У меня с самого детства была интересная особенность. Я знала то, чего не знал никто другой. Могла посмотреть на лицо мужчины или женщины и тут же многое о них рассказать. Например, однажды я сказала, что брак плох, – и через какое-то время пара действительно развелась. Меня в детстве даже называли свахой. – На ее губах заиграла улыбка. – Тебе это может казаться невероятным, но на деле характер человека можно распознать по тому, куда направлены его эмоции, действия, слова – так же, как по гнезду сороки можно понять направление ветра.

Я молчала, не смея ее прерывать. Она могла многое рассказать о людях и, похоже, немало знала и обо мне, хотя для меня она оставалась загадочной и непостижимой. Я никак не могла понять, почему женщина ее положения – богатая, привилегированная, ни в чем не нуждающаяся – готова всем рискнуть ради ереси.

– Мне сообщили, что ты спасла своего инспектора.

– Да, госпожа, – прошептала я.

– Без сомнений, ты храбра. Ты также весьма умна, и сердце у тебя доброе. А еще ты обладаешь неимоверным любопытством. Хитрая, но в то же время честная. Тем не менее в тебе слишком много сочувствия, и оно тебя сожжет. – Она не отрывала от меня глаз, словно вглядывалась в дебри моего будущего. – Тебя поглотит тьма. Но не позволяй страху мешать тебе творить добро, тамо Соль. Все умирают. Гораздо сложнее умереть не напрасно.

Я выпрямилась. В груди разрасталось ощущение пустоты.

– О чем вы говорите, госпожа?

Вместо ответа она проговорила:

– Помни, если попадешь в беду… приди ко мне за помощью.

* * *

Как только я вышла из гостевого зала и надела сандалии, передо мной приглушенным пятном мелькнул ханбок Урим. Всего на мгновение – девушка тут же исчезла за воротами. Я пошла за ней, стараясь ступать как можно тише. Раз уж я не нашла ответов у госпожи Кан, то пришло время снова расспросить служанку.

За воротами оказался еще один тихий дворик, принадлежавший женской половине поместья. Я спряталась в тени огромных сердцевидных листьев павлонии, растущей возле каменной стены. В нескольких шагах от меня Урим поставила поднос на землю и на цыпочках подобралась к павильону посередине. Заглянула сквозь порванную бумагу на дверях и через секунду, будто испугавшись слежки, убежала, забыв про поднос.

С бешено колотящимся сердцем я тихо подошла к павильону. Наклонилась к прорехе. От бумаги отразилось мое теплое дыхание. Внутри, скрестив ноги и опустив вниз глаза, сидел мужчина средних лет. Его черные волосы были собраны в хвост, а широкое лицо было покрыто мелкими рубцами.

Мужчинам запрещалось слоняться по женской половине дома. Отцы и братья еще заходить могли, но ненадолго. А этот мужчина явно прятался тут от посторонних глаз…

Вполне возможно, от глаз следователей.

Волосы у меня на голове встали дыбом. Я попыталась отбросить ошеломившую меня догадку, но было уже поздно. Выкинуть эту мысль из головы было невозможно.

Я выскользнула из двора так же тихо, как и пришла. Забрав до сих пор пустующую рыночную корзинку и не сказав никому ни слова, я поспешила прочь. Тайны госпожи Кан жгли меня изнутри.