Текст книги "Молчание костей"

– Моя жена до сих пор носит изумрудное кольцо, которое ей бывший ухажер подарил. И чего я ревную? – Под множеством слоев его нелепости я разглядела незажившую рану. Мужчина перешел на хриплый шепот: – Мертвые давно ушли, а мы до сих пор живем в их тени.

«Ожерелье», – подумала я.

Юная госпожа О умерла, сжимая в руках ожерелье.

* * *

В центре западного двора стоял ханок с расклешенными свесами, которые закрывали от солнечного света деревянную террасу, тянувшуюся вокруг здания. Я еще никогда не запрашивала встречи с инспектором Ханом, но все случается в первый раз. Я прошла внутрь и села на колени перед мужчиной. Он был без шляпы, меч его стоял возле стены, волосы были собраны в высокий пучок, а на лбу повязана шелковая лента. Инспектор сидел за низким столиком, сложив руки на коленях, и разглядывал меня. Задавался вопросом, скорее всего, что ему может сказать какая-то девчонка.

Подмышки у меня взмокли от пота, и я с ужасом осознала, что подол моей юбки весь в грязи. И лицо, возможно, тоже. Я была так занята своими мыслями, что совсем забыла привести себя в порядок.

На пути из гостиницы в полицию я забежала к южной крепостной стене, где ютились соломенные хижины и высокие деревья. Крепкой веткой я разгребла грязь вокруг места преступления, но так ничего и не нашла. Подвеску с ожерелья вполне могло смыть дождем в канаву. Она могла оказаться сейчас где угодно.

Но я хотя бы убедилась, что Кён возвел напраслину на невинного человека. Я нашла недостающий осколок истории инспектора Хана. В порыве выложить инспектору все тайны, что я от него скрывала, я прошептала:

– Инспектор, дозволите говорить?

– Говори.

Я крепко сцепила руки и посмотрела на меч возле мужчины.

– Мужчиной, которого видела служанка Сои, были… были…

«Не бойся, – подбодрила я себя, – инспектор Хан – порядочный полицейский».

– В ночь исчезновения хозяйки служанка Сои видела вас.

На лице инспектора Хана не отразилось ни одной эмоции, словно оно было листом бумаги.

– Я выпил со старшим полицейским Симом и возвращался домой, – медленно ответил он. – Полагаю, я действительно встретил на своем пути женщину, но я не знал, что это служанка Сои. Я слишком много выпил, чтобы запомнить ее лицо.

– Я понимаю… Простите, господин.

– За что? – В его голосе явно послышалось удивление.

– Что не пришла к вам сразу, как только полицейский Кён мне все рассказал.

– И почему ты этого не сделала?

– Я испугалась, господин.

– Ты испугалась меня и жалеешь, что сомневалась во мне, – он убрал из моих слов расплывчатость и выложил все начистоту. – Соль, знаешь ли ты, что значит быть настоящим детективом?

– Нет, господин.

– Настоящий детектив не примешивает личные чувства к расследованию. Правда куда важнее, а ты преследовала исключительно ее. Правду. Поэтому не извиняйся.

Я склонила голову, пряча румянец на щеках. Я до сих пор не могла поверить, что Кёну удалось засадить в меня занозу сомнения. Коварный и мелочный Кён был последним, кого мне следовало бы слушать.

– Ты хочешь еще что-то спросить? Или рассказать?

– Нет, господин, – ответила я, но меня тут же окатило холодной волной воспоминаний. – Хотя нет, есть кое-что, господин. Сои по секрету сообщила мне, что юная госпожа О была католичкой.

Его лицо окаменело.

– Что?

Может, зря я это сказала? Я спешно залепетала:

– Госпожа О обратилась в католическую веру два года назад. Она призналась матери, что ставит учение превыше кровных связей. Служанка Сои упоминала, что сословие простолюдинов не появилось само по себе, а когда я расспросила ее, она созналась, что на эти слова ее сподвигло католическое учение ее хозяйки.

– Католичка… – В устах инспектора одно это слово весило не меньше железа. – Тамо Соль, ты понимаешь, почему твое открытие все меняет?

– Нет, господин, – я затаила дыхание.

– Среди католиков поговаривают, что тысяча иностранных кораблей приплывет к берегам между Пупхёном и Инчхоном. Ты ведь не хочешь, чтобы в наше королевство вторглись иностранцы с запада?

Я мало что знала о западе, но мне точно не по душе были перемены.

– Конечно, нет, господин.

– Я тоже. Больше ста лет мы берегли наш покой от японских полководцев и посягавших на нас выходцев с запада, а теперь мне только и остается гадать, не было ли все это напрасно. – Ему было всего двадцать семь зим, но из-за седых волос за ухом он выглядел на десять лет старше, на десять лет более уставшим. – Госпожа О – дочь «южанина», так что, полагаю, даже удивляться не надо, что она оказалась еретичкой.

– Я слышала, господин, что именно «южная партия» первой начала распространять это учение, верно?

– Верно. И существуют определенные причины, почему быть дочерью «южанина» так опасно. Ты девушка, так что можешь быть не в курсе политических событий и споров вокруг восстания в Индоне.

– Я знаю об этом, господин, – поспешно заверила его я.

– Знаешь? – в его голосе зазвучал интерес. – Расскажи, что тебе известно.

С тех пор как госпожа Кан поделилась со мной причинами грядущих преследований католиков, мои вечно развешенные уши особенно чутко улавливали слухи о восстании, случившемся неделю назад. Я достала из колодца украденных знаний все, что знала, и выложила инспектору Хану:

– Члены «южной партии» считают, что старого короля отравила «партия старых», а королева-регентша Чонсун им помогла, так что они учинили расправу над канцелярией Индона. Регентша казнила всех причастных. Теперь никто не осмелится клеветать на нового правителя.

– Ты права. А казнь – это первый признак скорой политической атаки. Спустя столько лет регентша надеется наконец-то стереть в пыль «южную партию».

Я собрала его слова в единую картину.

– И вы думаете, что юную госпожу О убил политический противник?

– Мне еще предстоит дальнейшее расследование, однако твои сообщения значительно усложняют дело. Мне бы не помешало осмотреть ее вещи. Тем не менее получить ордер на обыск знатного дома можно только в случае государственной измены…

Он замолчал, и в тишине я огляделась. Я впервые оказалась в кабинете инспектора. Чай ему всегда приносила только Хеён, так что у меня не было повода заглянуть внутрь. Здесь было тесно и чисто. Стены с обеих сторон были завешены узкими полками со свитками и шитыми книгами, а единственным красивым предметом в этом строгом кабинете была черная лакированная шкатулка для документов с золотыми узорами. За инспектором стояла раскладная ширма, по каждой шторке которой стекали китайские иероглифы.

Инспектор Хан проследил за моим взглядом и поинтересовался:

– Можешь прочитать, что написано?

– Нет, господин.

– Хё, че, чхун, син, йе, ый, ём и чи, – зачитал он мне ханча и перевел ее на хангыль: – Сыновняя почтительность, братская любовь, верность, доверие, этика, справедливость, честность и стыд. Это величайшие конфуцианские добродетели. – Его глаза блуждали по моему лицу, будто измеряя и взвешивая мой характер. – Какими обладаешь ты, тамо Соль?

Я закусила нижнюю губу.

– Верностью. Я могу сомневаться, но всегда готова за нее бороться. А вы, господин?

Начался дождь, капли забарабанили по бумаге ханджи в окне. Где-то на улице чирикали птицы и хлюпала грязь под ногами совершавших обход слуг.

– Стыдом, – после долгого молчания ответил инспектор Хан. – Его у меня в избытке.

Семь

На следующий день я аккуратно, словно бабочка на листок, опустилась на колени; все-таки вплетенные в мускулы долгие часы тренировок давали о себе знать. На душе было легко, ведь меня больше не отягощала ложь Кёна. Я налила в пиалу командора Ли чай и выпрямилась, а затем, опустив голову и не поворачиваясь к нему спиной, медленно отошла назад и села рядом с двумя другими тамо возле стены.

Командор Ли пригласил старшего полицейского Сима на чай. Они говорили о погоде, о советнике Чхои и его сыне, но в конце концов разговор свелся к одному имени: инспектор Хан Дохюн.

– Вы с ним крайне похожи. – Обычно голос командора Ли напоминал гром, однако сегодня он скорее был похож на голос усталого старика. – За исключением одного: инспектор Хан цепляется за прошлое, а ты от своего пытаешься сбежать.

– Причем безуспешно, – добавил полицейский Сим.

– Тогда старайся вдвое больше, добейся чего-нибудь в этой жизни. Время никого ждать не будет.

Командор Ли махнул рукой, разрешая пить, и полицейский Сим залпом влил в себя чай. Меня передернуло – я-то знала, что в пиале самый настоящий кипяток. Но, похоже, несмотря на внешнее спокойствие, полицейский Сим слишком нервничал, чтобы заметить такую мелочь.

– Сколько тебе сейчас лет?

– Тридцать, – ответил Сим.

– На три года старше инспектора Хана. Приглядывай за ним, как старший брат за младшим, чтобы он не наделал глупостей.

– Конечно, ёнгам.

Воздух наполнила такая тишина, что я услышала, как Эджон сглотнула. Должно быть, она чувствовала нарастающее напряжение, потому что ее щеки покрыл румянец, который разрастался и разрастался, пока все лицо не стало цветом напоминать ягоду годжи. Только спустя мгновение я ощутила на себе чужой взгляд. Командор Ли оторвался от разговора с полицейским Симом и смотрел в нашу сторону. Я перевела взгляд обратно в пол, задержала дыхание. Теперь щеки покалывало и у меня.

– Налейте нам еще по пиале, а потом уходите. Все, – приказал командор Ли.

Я быстро исполнила, что было велено, и уже было попятилась к выходу, когда глубокий раскатистый голос командора заставил меня остановиться:

– Кроме тебя, тамо Соль. Ты останься.

Я? В голове образовался тугой клубок ужаса, больно уколовший меня за левым глазом.

Обычно тамо подчинялись приказам беспрекословно, однако сейчас остальные девушки ошарашенно замерли на пороге. Впрочем, длилось это всего мгновение – они тут же покинули помещение, оставив меня одну.

Я не имела ни малейшего представления, зачем я им понадобилась. А от трясущихся рук командора Ли мне и вовсе стало не по себе. Он поднял и тотчас опустил пиалу на стол, словно боясь не донести ее до рта, но я успела заметить, что отражение на поверхности чая пошло рябью. Когда мужчина заговорил, голос его дрожал:

– Сегодня ко мне приходил инспектор Хан, чтобы признаться в содеянном. По всей видимости, Кён и служанка Сои поведали тамо Соль кое-какую тайну. Надеюсь, она ни с кем ею не делилась.

– Конечно, нет, господин! – спешно заверила его я. – Только с инспектором Ханом.

Оба мужчины уставились на меня. Для них я была не более чем занозой, лезущей в полицейские дела. Жар с щек переполз к бровям, к кончикам ушей. На лбу выступили капли пота. В конце концов полицейский Сим прочистил горло, отводя от меня пристальное внимание.

– Ёнгам, в распространении этой информации следует винить Кёна, а не Соль, – встал он на мою защиту. – Это он во все горло кричал перед полицейскими о том, где был инспектор в ночь убийства.

– Мне об этом не доложили. Слухи теперь разнесутся по всей столице, а ведь существуют люди… – командор Ли понизил голос, – существуют люди, которые и так никогда не верили инспектору, сколь бы достойно он себя ни проявлял. Этот случай всколыхнул прошлое.

– Вот по этому поводу я и хотел с вами поговорить, ёнгам, – признался полицейский Сим. – В ночь убийства я вместе с инспектором Ханом был в Доме ярких цветов. Он был одет в траурные одежды и скорбел по отцу. Вы же знаете, командор, его отец уже больше десяти лет как скончался, как раз в ту самую ночь. Поэтому инспектор выпил больше обычного.

Воцарилось напряженное молчание. У меня занемели ноги, и от каждого, даже малейшего движения невыносимо покалывало колени. Мне и так было неудобно, однако от слов полицейского Сима стало совсем не по себе, и я никак не могла понять, в чем причина.

– Сколько времени ты с ним провел?

– С начала комендантского часа и почти до рассвета. С нами была госпожа Ёнок.

Ёнок. Для меня это имя пестрило всеми оттенками розового. Я о ней слышала: эта кисэн славилась красотой и умом и развлекала влиятельных людей в поместье у подножия горы Нам.

– Мы почти всю ночь пили и разговаривали. Инспектор уехал первым, а я еще на некоторое время задержался в Доме ярких цветов. Должно быть, он встретил служанку Сои на пути домой.

– Только вот домой он так и не вернулся, – голос командора Ли потух. – По твоим словам, инспектор Хан уехал из Дома ярких цветов на рассвете. Он столкнулся со служанкой Сои, но, как мне известно, до дома не доехал. Куда же он делся?

Полицейский Сим молчал.

Я молчала.

Казалось, этот вопрос окончательно сбил с толку нас обоих.

А потом, к моему удивлению, командор Ли повернулся ко мне.

– Ты что думаешь, тамо Соль?

Я облизнула пересохшие губы. На языке чувствовался лишь вкус сомнений и боязливого заикания. Меня не учили отвечать командору Ли – наоборот, я должна была держаться рядом с ним незаметно.

Я ответила едва слышным шепотом, но он приказал мне говорить громче и четче.

– Куда бы инспектор ни поехал, – повторила я, – когда он отправился в путь, госпожа О уже была убита.

– Это… это… – С каждым словом лицо командора Ли прояснялось, а в голос возвращалось спокойствие. – Это и действительно так.

Полицейский Сим взглянул на меня, на его губах промелькнула легкая улыбка. Я ответила ему тем же. Мы служили одному и тому же человеку, а значит, были товарищами и узнавали друг друга издалека.

* * *

Меня отпустили, и я, захватив поднос, вышла из гостевого зала на улицу, в тень павильона.

«Совсем скоро мы узнаем, кто же был любовником госпожи О».

Я покрепче вцепилась в поднос, пока переходила из одного двора в другой.

«Ее убил он. Инспектор Хан не имеет к этому делу никакого отношения».

Я вошла на кухню и сразу почувствовала на себе два любопытных взгляда. Хеён и Эджон внимательно следили за тем, как я поставила поднос на место и потянулась за деревянной кружкой. От сухости чесалось горло, а язык прилип к нёбу. Я явно перенервничала. Окунув кружку в ведро с водой, я наполнила ее до краев и в несколько глотков опустошила.

– Ну? – раздался спокойный голос Хеён. – Что вы там обсуждали?

Я задумалась: а могу ли я говорить о произошедшем? Впрочем, командор Ли не давал приказа молчать, так что я в общих чертах обрисовала признание Сои и свидетельство инспектора Хана.

– Мне вот что показалось странным, – задумалась я. – Командор Ли упомянул, что противники инспектора Хана могут с помощью этого свидетельства подпортить ему репутацию.

– Я знаю лишь об одном противнике инспектора, и он тоже участвует в этом расследовании. Кое-кто на букву «К».

– Ты это про кого? – я замолкла, вспоминая сказанное командором Ли имя. – Про Кёна, что ли?

Хеён изогнула бровь:

– Я и забыла, что ты не знаешь хангыль. Но да, я про него самого. Крысу Кёна.

– Зуб даю, это он, – выпалила Эджон. – Он последние дни то и дело шастает туда-сюда из ведомства. А сегодня он рассказывал одному полицейскому, что скоро у него будут доказательства и инспектору Хану уже несдобровать. Он еще что-то говорил про ложное обвинение, но дальше я не расслышала, они слишком далеко ушли.

– Не понимаю, с чего вдруг он инспектора невзлюбил? – удивилась я.

– Он завидует.

– Кому?

– Тебе.

– Мне?!

– Кён всего на два года старше тебя, Соль-а. Он ненавидит тебя, потому что ты его опозорила, и ненавидит инспектора, потому что он наградил тебя за то, что ты украла у Кёна стрелу и спасла инспектору жизнь. Но куда больше его раздражает, что при всем этом ты еще и девушка.

– Потому что я девушка… – повторила я.

Меня буквально затошнило от этих слов, я увидела перед глазами всю тяжесть его ненависти. И ненависть эта была не просто чувством – она была режущим клинком.

У Эджон от лица отлила кровь.

– Думаете, стоит опасаться за инспектора? – прошептала она.

– У инспектора Хана есть алиби. Есть свидетели, которые могут подтвердить, что во время смерти госпожи О он находился в другом месте, – в голосе Хеён слышалась твердость, не оставляющая места для сомнений. – Он никак не причастен к убийству, так что можно не волноваться. Кён может врать сколько угодно, но правда в конце концов восторжествует.

Я всегда гордилась собственной верностью; в Инчхоне меня все считали лучшей подругой. Но по сравнению с Хеён моя верность казалась какой-то водянистой.

– Тогда, как ты думаешь, кто убийца? – как-то слишком беспечно спросила я.

– Тот, у кого нет алиби.

* * *

«Ложное обвинение».

В тот момент я как-то пропустила слова Эджон мимо ушей, но теперь никак не могла выбросить их из головы. А ведь Кён буквально в том же разговоре заявлял, что нашел нечто, что погубит инспектора Хана…

Когда-то в силу возраста я это выражение не понимала, но оно словно прилипло ко мне, и с годами я начала осознавать, что оно значит. Утаивание правды – несправедливость, в которой наказание понесла жертва, а не преступник. Завеса лжи и недопонимания, которую во что бы то ни стало необходимо сорвать. Ложное обвинение. Эти два слова встали у меня в горле острой костью: как бы я ни пыталась, я не могла их проглотить.

Я обязана была узнать, что задумал полицейский Кён, поэтому старалась следовать за ним по пятам. Я подметала террасы, мыла полы, носилась с подносами по ведомству, бралась доставлять письма для полицейских и чиновников. Я делала все, лишь бы не сводить с него глаз. Инспектор Хан мог казаться сколь угодно несокрушимым, однако я-то знала, что он всего-навсего человек и его жизнь так же хрупка, как жизнь моей матери. А ее жизнь вдребезги разбилась о камни. Ложь могла запросто столкнуть и инспектора с края обрыва.

– Я абсолютно уверен, – заверял полицейский Кён дружков, – в этом году я пройду экзамен мугва. До этого мне просто не везло, ведь одними умениями, без нужных связей, так просто на экзамен не попасть…

Кён вел себя как обычно вплоть до самого вечера. Прошли считаные часы после того, как Эджон поведала мне о его плане.

Фиолетовые сумерки плавно перетекли в полночную темноту – глубокую, спокойную, погруженную в безмолвную дрему. Все было настолько тихо, что Кён, должно быть, возомнил себя тем еще пронырой. Он не знал, что я наблюдаю за ним из западного двора, прячась за завесой голубоватого тумана. Мужчина украдкой выбрался из полицейских спален на террасу павильона. Сделал шаг вперед, но тут же замер: пол под его ногой скрипнул. Шагнул еще раз – и снова замер. Он оглянулся по сторонам, но не обратил внимания на густую тень, в которой я притаилась. Он крался подобно крысе; хотя, впрочем, он ею и был. Наконец Кён отодвинул раздвижную дверь и исчез в кабинете инспектора.

Я почти бегом прокралась вдоль террасы к каменным ступенькам; соломенные сандалии приглушали мои шаги. Приоткрыв дверь на самую щелочку, я заглянула внутрь. Полицейский Кён достал какую-то вещицу, похожую на огниво, и в помещении загорелся свет, слишком яркий для такой темноты. Похоже, Кён тоже так подумал, потому что он засуетился, словно время было на исходе. Перебрав бумажки в какой-то коробке, он достал одну из них. Я пригляделась и чуть не ахнула. Это же та красивая черная шкатулка, которую я видела на полке у инспектора Хана!

Полицейский Кён свернул украденный листок и убрал его за пазуху, а потом задул свечу. Я тут же отступила в тень, а Кён тем временем выскочил из кабинета и поспешно убрался со двора.

На мгновение я застыла. Руки и ноги дрожали. Надо подождать инспектора Хана, доложить ему, что произошло. Однако в этот момент меня пробрало до костей внезапной мыслью: «Иди за ним».

* * *

Снаружи, в отличие от освещенного факелами ведомства, стояла полнейшая темнота. И тишина тоже: не было слышно ни гула, ни движения, ни журчания. Иногда мимо парами проходили караульные, но и тогда раздавался лишь звук шагов. И мое учащенное дыхание.

Полицейский Кён шел быстро, метался от тени к тени, бросал назад обеспокоенные взгляды, как будто чувствуя мое присутствие. Всякий раз я ныряла за стену или как можно сильнее пригибалась. Сердце в груди билось, как птица в клетке, – так быстро, что у меня закружилась голова. Я вспомнила, как несколько месяцев назад пыталась сбежать.

В точно такую же ночь.

Только тогда я бродила по улицам почти вслепую: после новостей о болезни старшей сестры глаза мои опухли от непрерывных рыданий. В тот момент мне хотелось лишь найти брата и со всех ног бежать к умирающей сестре. Но меня поймали и поставили на щеку клеймо, а спустя несколько дней пришла записка. Эджон мне ее зачитала: сестра просила не забывать об обещании, которое я ей дала.

Об обещании найти затерянную могилу брата.

Обещании, которое крепкой веревкой привязывало меня к Ханяну и не давало сбежать. Но теперь меня удерживало кое-что еще.

«Тамо Соль, – вспомнился мне глубокий, вселяющий мужество голос инспектора Хана, – ты понимаешь, почему твое открытие все меняет?»

Для инспектора Хана мое открытие имело огромную ценность.

Я что-то изменила.

Полумесяц вдруг закрыли облака, и меня затянуло в трясину темноты. Я двинулась на ощупь вдоль влажной глиняной стены с обрывками плакатов разыскиваемых преступников, пока наконец не увидела тусклый просвет. Облака расступились. Лунный свет пролился на каменный мост через медленный ручей Чхонге[36]36
  Ручей Чхонге, Чхонгечхон (кор. 청계천) – ручей в центре Сеула длиной в 8,4 километра.


[Закрыть], рядом с которым стояла огромная сгорбленная ива, чьи пряди в туманном воздухе казались бледными, серо-зелеными.

Присмотревшись, я заметила за пеленой листвы две тени.

Одной оказался полицейский Кён. Второй человек был одет в шелковый топхо[37]37
  Топхо (кор. 도포) – вид корейского мужского верхнего халата (пальто) пхо. Топхо носили преимущественно конфуцианские ученые сонби во времена Корё и Чосона.


[Закрыть] и высокую черную мужскую шляпу. У него были лисьи брови и глаза. Я чуть не ахнула, узнав ученого Ана – учителя младшего брата госпожи О. Человека, который приходил к командору и задавал ему миллион вопросов об умершей женщине. Человека, которого слишком уж интересовало это дело.

В ушах зашумела кровь. Я незаметно прокралась вдоль усеянного цветами берега и спряталась под мостом, совсем неподалеку от ивы.

– Хён[38]38
  Хён (кор. 형) – обращение к старшему брату, также используется в неформальном общении при обращении к старшим.


[Закрыть], – еле различила я за плеском воды шепот полицейского Кёна. – Хён, что нам с ней делать?

Я нахмурилась. Хён? Это слово значило не просто обращение к старшим, оно подразумевало близость. Близость кровную или, как в данном случае, дружескую.

– Мы ничего не будем делать, – ответил ученый Ан.

– Что? Почему?

– Потому что за этой девчонкой стоит инспектор Хан, а за ним – вся полиция. Я не стану рисковать без веской на то причины. А в твоих планах я не вижу ничего, ради чего стоило бы рисковать.

– Если ты ничего не предпримешь, это сделаю я. Соль! – вдруг прошипел полицейский Кён и бросился ко мне.

Сердце ухнуло в пятки. Не успела я опомниться, как Кён потащил меня за руку сквозь трепещущие листья ивы, где блуждали тени и крапинки лунного света, и бросил на землю к ногам ученого Ана, да с такой силой, что у меня чуть голова не оторвалась, когда я приземлилась на четвереньки.

– Так что, ты делать ничего не будешь, да? Она преследовала меня! А значит, она все видела, – рев Кёна перешел в сипящий шепот. – Если она доложит инспектору, я лишусь должности!

– Если она доложит, то инспектора тут же разоблачат. За что кому-либо наказывать тебя, Кён? За то, что ты ищешь правды?

Оба мужчины говорили шепотом – слишком много вокруг было караульных. Я и сама не хотела, чтобы их арестовали. Пока что. У меня в голове роилось слишком много вопросов.

– Ученый Ан, – обратилась я к нему. В конце концов, Кён вряд ли был способен на разумный разговор. – Он поступил неправильно. Он пробрался в кабинет инспектора Хана и украл у него важную бумагу.

– Ты про эту? – ученый Ан показал мне бумажный лист, и в лунном свете я увидела вертикальные строчки хангыля. Мужчина свернул документ и сунул его за пазуху. – Это письмо подтверждает мои опасения, что инспектор Хан затаил личную злобу на католиков. И по случайному совпадению умершая женщина была католичкой и знала нечто, что, возможно, очень интересовало инспектора.

– Что вы имеете в виду? – Меня укололо недоверием, которое тут же превратилось в волну жара, и я почти пропищала: – Зачем ему было убивать ее?

– Ах «зачем». Как я люблю это слово. За свою жизнь я прочел немало детективных историй, и нередко «мотив» выстилает путь к «кто это сделал», – он заложил руки за спину и с торжественной серьезностью взглянул на меня. Наверняка он был человеком жестоким – в конце концов, он вступил в сговор с Кёном, но за его подлостью виднелись и нотки искренности. – Как-то раз я спросил твоего инспектора, откуда он столько знает о католицизме. Он процитировал мне Сунь-цзы: «Знай своего врага». Он знал врага слишком хорошо – в конце концов, он целых пять лет пытался поймать священника, которого никто в жизни не видел.

Мотив. Католицизм. Прошлое инспектора Хана. В голове кружили ведущие в никуда нити, и я никак не могла ничего разобрать в этом хаосе.

Похоже, ученый Ан заметил мое смятение, потому что он вдруг пустился в разъяснения:

– Вот что я этим хочу сказать: пойми ты ненависть инспектора к католицизму, ты бы осознала, что мужчина, которого ты считаешь столь благородным, на самом деле темнейшая книга человеческой библиотеки. И тогда бы ты увидела, почему же так странно, что в ночь, когда инспектор Хан бродил по столице – слишком пьяный, чтобы что-либо запомнить, – умерла католичка.

Я покачала головой. Может, инспектор Хан и презирал католиков, но их презирали и сотни других людей. А ученый Ан из личной ненависти к инспектору Хану уже осудил того в убийстве. Какая нелепая у него логика.

– А вы, господин, близки с семьей госпожи О. Где были вы в ту ночь? – бросила я ему.

Ученый Ан открыл было рот, но тут же закрыл. На его лице вспыхнула растерянность.

– Я был дома и занимался учебой.

– Может ли кто-нибудь поручиться в этом?

– К сожалению, нет. Моя жена была больна, слуги всю ночь за ней ухаживали.

– Тогда у вас нет алиби.

Полицейский Кён, все это время молча стоявший возле ствола дерева, встрепенулся и подошел к нам. Он присел передо мной; черная форма натянулась у него на коленях и торсе. Я ожидала, что он сейчас снова пустится во все тяжкие: ударит меня по голове, рванет за воротник, порвет швы. Но вместо этого он прошептал:

– Не забивай голову бесполезными домыслами. Вот увидишь, скоро инспектор Хан лишится всякой власти.

Он наклонился ближе, пока я не увидела свое отражение в его черных, как у жука, глазах, залитых лунным светом, не почувствовала на прядях дыхание, пробирающее до глубины души.

– И к тому моменту на его сторону уже никто не встанет, – проговорил он, – даже ты.

– Ошибаешься, – я старалась говорить ровно. – Я всегда буду верна инспектору Хану.

Он улыбнулся одними уголками губ.

– Какая ты наивная, Соль. Не бывает никакого «всегда». Верна ты будешь, пока кто-нибудь из вас не умрет.