Текст книги "Страх. Как одна эмоция объединяет"

Конкурирующие силовые поля, как их изображал Стэнли Милгрэм. Равный баланс между силами достигается только тогда, когда поле, имеющее больше влияния, удаляется от субъекта. («Повиновение», документальный фильм 1962 года, снятый в Йельском университете и выпущенный в 1965 году.)

Варьируя условия эксперимента, Милгрэм продемонстрировал, что сострадание к абсолютно незнакомому человеку является сильным и неотъемлемым. В частности, надо учесть, что мистер Уоллес не был симпатягой. Тучный мужчина средних лет, без капли обаяния. Добровольцы никогда не встречали его раньше, говорили с ним очень коротко до начала эксперимента и знали, что никогда больше с ним не пересекутся. Он для них ничего не делал, с чего бы им заботиться о его благополучии? Но они заботились. В конце концов, они больше волновались за мистера Уоллеса, чем подчинялись авторитету, хотя их «постыдное» повиновение – это как раз то, что все помнят.

Теперь вы можете утверждать, что это не такой уж и впечатляющий вывод, что сострадание действительно является той причиной, по которой кто-то просто не станет причинять незнакомцу болезненные удары током. Более удивительным был бы тот факт, что сострадание побудило бы волонтеров чем-то пожертвовать ради мистера Уоллеса – отказаться от вознаграждения или подвергнуть себя некоторому риску и дискомфорту при остановке действий. Или, что еще лучше, предложить поменяться ролями и самому испытывать разряды током. К сожалению, Милгрэм никогда не задумывался, что мог бы дать своим добровольцам такой шанс. Но понять это смог другой психолог. Он, конечно, не является таким известным, как Милгрэм, но ни один специалист в сфере социальной психологии не сделал больше открытий о природе человеческого сострадания, чем Дэниел Бэтсон.

У него не одна, а целых две докторских степени в университете Принстона: по теологии и психологии. И он связан с Милгрэмом только одним фактом: Бэтсон был учеником Джона Дарли, известного своими исследованиями апатичности свидетелей. Дарли получил докторскую степень в Гарварде в 1965 году, когда там работал Милгрэм. С высокой долей вероятности, Дарли обучался у Милгрэма и, конечно же, как-то пересекался с ним. Бэтсон, студент Дарли, посвятил всю свою академическую карьеру университету Канзаса, где проводил исследования в области духовности, эмпатии и альтруизма, – в том числе исследования, на которые, несомненно, был вдохновлен опытами Милгрэма. И он использовал электрический ток, чтобы посмотреть, как долго сочувствие будет продолжать побуждать людей помогать незнакомцам.

Бэтсон находил для своих экспериментов волонтеров – все из них были женщинами – на подготовительных курсах психологического факультета. Добровольцы, приезжающая в лабораторию, встречались с ассистентом, который сообщал, что другая участница эксперимента немного опаздывает. Во время ожидания он предлагал почитать описание эксперимента. Участнице выдавалась брошюрка с описанием эксперимента, во многом схожего с опытами Милгрэма. Там говорилось, что цель исследования – изучение воздействия ударов тока на исполнение работы. Отличие в том, что добровольцы Бэтсона не должны были самостоятельно нажимать на рычаги – им предлагалось смотреть на то, как бьют током через экран и оценивать работу «жертвы».

Смотреть на то, как кого-то бьют током, – звучит проще, чем самому производить удары, да? К тому же девушкам, приехавшим раньше, говорили, что не они будут исполнять роль «жертвы».

Вторая девушка, в записи ее звали Элейн, в конце концов приезжала, и ассистент сопровождал ее в «шоковую» комнату. Там ей объясняли суть исследования и пристегивали к руке электроды. Элейн спросила, насколько сильными будут удары. Ей ответили, что будет больно, но какого-либо ущерба не последует. Первая девушка за всем этим наблюдала на мониторе.

Задачей Элейн было запоминать длинные ряды чисел. Каждый раз, довольно часто, когда она запиналась, перечисляя числа, ассистентка (женщина) давала сильный удар током. Для наблюдавшей девушки было понятно, какую боль испытывает Элейн при каждом ударе. Ее лицо искажалось, а тело видимо содрогалось. Гальванический прибор показывал, что руки Элейн сильно потели. По мере продолжения опыта такая реакция росла.

В какой-то момент ассистентка остановила опыт, чтобы спросить Элейн, готова ли она продолжать. Та ответила, что могла бы, но ей не помешала бы пауза, чтобы попить воды. Когда ассистентка принесла стакан, Элейн призналась, что эксперимент напомнил ей, как однажды в детстве лошадь сбросила ее на забор под током; после этого болезненного опыта она боялась даже мягких ударов.

Ассистентка сказала, что тогда Элейн ни в коем случае не должна продолжать участие, но Элейн ответила, что знает о значимости эксперимента и хотела бы завершить начатое. Ассистентка на мгновение задумалась и предложила иной вариант. Что, если Элейн поменяться местами с первой девушкой? То есть продолжить эксперимент с изменением ролей?

Затем ассистентка проходила в комнату первой девушки, закрывала дверь и объясняла ситуацию. Ассистентка подчеркивала, что девушка абсолютно свободна в своем выборе: поменяться местами с Элейн или продолжить в качестве наблюдателя. Некоторым волонтерам был предложен более простой выход: они могли ответить на пару вопросов об Элейн и уйти, им больше не надо было бы наблюдать за бедной девушкой. Другим участницам говорили, что, если они выберут наблюдение, Элейн получит еще восемь ударов.

Поставьте себя на место этих девушек. Вы наблюдаете за тем, как страдает незнакомый вам человек. Возможно, вы думали попросить экспериментаторов завершить эксперимент. Может быть, вы ощутили бы удовлетворение от мысли, что это не вас бьют током. А потом вдруг приходит ассистентка и переворачивает все с ног на голову: вы сами должны решить, что произойдет дальше. Позволили бы вы Элейн страдать или согласились бы поменяться местами? И что касается ваших собственных чувств: вы бы захотели продолжить наблюдать за ее мучениями? Бэтсон не опрашивал никаких специалистов о том, какое, по их мнению, решение должны были принять волонтеры, но, вероятно, вы уже угадали (хочется верить в это). Согласилась ли хоть одна из этих девушек получать болезненные удары, чтобы освободить от них Элейн? И если да, то сколько из сорока четырех человек? Одна или две? Половина? Вот именно, даже больше!

Как и в экспериментах Милгрэма, Бэтсон модифицировал условия, чтобы в той или иной степени повлиять на выбор волонтера. Одним из важных факторов выбора было то, насколько сильно девушка ассоциировала себя с Элейн. Те, кто воспринимал девушку как родственную душу, готовы были помочь вдвое чаще, чем те, кто относился к ней отстраненно. Но так или иначе, во всех вариантах эксперимента двадцать восемь из сорока четырех волонтеров сказали, что готовы поменяться местами, чтобы не видеть, как бедняга страдает. Даже когда им предлагали уйти, больше половины девушек согласны были поменяться местами. Ни в одном из вариантов эксперимента Элен не бросили на произвол судьбы.

Стэнли Милгрэм показал на весь мир, что обычные люди готовы посылать незнакомцу болезненные удары током, если этого требует властная фигура. Менее известный вывод: когда влияние авторитета и сила сострадания равны друг другу, сострадание выигрывает. Напомним, что, когда экспериментатор находился в одной комнате с волонтером, а мистер Уоллес сидел в соседней комнате, половина волонтеров продолжала бить мистера Уоллеса током. Но когда непосредственная связь между добровольцем, экспериментатором и мистером Уоллесом ослабевала – каждый находился в своей комнате, – подчинение опускалось ниже пятидесяти процентов. Это говорит о том, что сострадание – более сильное чувство, чем принуждение к подчинению.

Менее известный (а жаль!) Бэтсон обнаружил, что, если людям предоставить выбор, большинство предпочтут получать удары электрического тока и уберечь незнакомца от страданий. И, если соединить результаты исследований, важным сообщением будет, что в случае предоставления возможности некоторые люди поведут себя жестоко или даже агрессивно по отношению к страдающему незнакомцу, но большинство – все-таки нет. Сострадание – это сильное чувство. И оно различается в индивидуальном порядке.

Эти исследования, как и подобные им, натолкнули меня на первые мысли, которые могли бы помочь решить дилемму, навеянную моим спасением на дороге. Тот мужчина и все остальные водители на эстакаде находились в ситуации, в которой сочувствие должно было быть минимальным. Я была замурована внутри машины, неслышимая и, наверное, невидимая для проезжающих. Они не могли знать о том, была ли я молодой или старой, похожей на них или нет, была ли я там одна или нас было несколько. Количество опасных исходов, на которые они побуждали бы себя, если бы остановились, было большим и слишком очевидным. И сбежать было проще, чем ударить по тормозам. Более того, у проезжающих была очень короткая возможность решить, что делать, пока они проезжали мимо. Исходя из перечисленных обстоятельств, я никогда не заключила бы, что все те люди, проехавшие мимо меня без остановки в ту ночь, были не способны сочувствовать. Да нет же! Просто сила моего страдания была слишком далека от них, в противоположность более мощным и более значимым позывам самозащиты и импульсивного желания сбежать – проехать мимо и не подвергать себя опасности. Спасибо Господу за статистическую вариативность! Даже в таких непредвиденных обстоятельствах водители не действовали как единая общность. Один остановился, чтобы помочь. А мне и нужен был всего один такой человек.

Несмотря на то что герои часто просто не соглашаются вести себя как большинство, они еще и кажутся непохожими на других в каких-либо важных проявлениях. Столкнувшись с одной и той же проблемой – выброшенный на обочину мотоциклист, кричащий мужчина, несчастная молодая женщина, – они стремятся помочь, а не проигнорировать или избежать ситуации. Если вернуться к концепции Милгрэма по поводу полей силы, есть только одна возможность, по которой герои каким-то образом являются невосприимчивыми к силам, выступающим против геройского поступка (например, чувство собственной безопасности). Но это не похоже на опыт таких героев, как Кори Букер. Он бежал через горящее здание спасать свою соседку не потому, что не ощущал страха. Скорее наоборот – он описывал, что очень боялся за свою жизнь в течение всего действия.

Есть вероятность, что герои более подвержены полю силы со стороны сочувствия. Может быть, то, что они видят, то, что слышат, или даже идея о том, что кто-то страдает, действует на них с большей силой, чем на среднестатистического человека. Такое замечание выглядит крайне важным, но, к сожалению, ни эксперименты Милгрэма, ни опыты Бэтсона не дают достаточных сведений о том, почему и как это может действовать. Несмотря на то что целями Милгрэма и Бэтсона были абсолютно полярные противоположности (ведь Милгрэма интересовала сила подчинения, перебарывающая сочувствие, а Бэтсон стремился найти, в каких случаях сочувствие может перевесить другие силы), – с другого ракурса они выступали как очень близкие. Оба ученых работали в области социальной психологии, а эта дисциплина уже давно фокусируется на том, как сложившиеся обстоятельства и внешние факторы влияют на людей в целом, а не на вариации в зависимости от человека. Социальные психологи спрашивают, каким образом сила приказов авторитетного лица может воздействовать на среднестатистического человека? Как люди реагируют на страдания незнакомца? Экспериментатор может посадить страдающего незнакомого человека рядом с тем, кто доставляет ему страдания, или сделать так, что страдающего будет только слышно, или заглушить его вообще. Налаженный механизм! Когда эти искусственно созданные условия сочетаются с жестким контролем над всеми другими составляющими эксперимента – тестовой комнатой, ударами тока, инструкциями экспериментатора, – у вас получается реальный эксперимент. Вы сами можете измерить степень своего сострадания. Крики мистера Уоллеса вызывали желание у большого количества людей перестать бить его током. Большинство волонтеров решили принять на себя удары вместо Элейн.

Все эти благие порывы подстегнуты внешними факторами, однако недостатком фокусировки на внешних эффектах можно назвать тот факт, что вы не получаете информацию об индивидуальной вариативности людей. Такие факторы не могут быть подстроены. Мы ничего не знаем об участниках экспериментов Милгрэма – ни какое они получили воспитание, ни о каких-то особенностях их личности, которые могли повлиять на то, как они отреагировали. Есть такие вещи, которые невозможно научно подстроить. Нельзя забирать младенцев из дома и передавать их другим людям, чтобы изучить особенности воспитания, нельзя воздействовать на мозг или давать человеку наркотики, способные изменить черты личности. Такие эксперименты будут столь же ужасными, как и зверства Эйхмана.

Ученые, однако, стараются учитывать особенности: условия воспитания, уровень интеллекта, влияние различных факторов. Потом они делают выводы на основе своих наблюдений, пытаются определить возможные причины и следствия. Например, если у агрессивного взрослого были постоянно наказывающие его родители, значит, его агрессия может быть вызвана воспитанием. А может, и нет. Нельзя забывать и о том, что люди имеют те же гены, что и их родители. Поэтому есть вероятность – одна из многих, – что мы наблюдаем жесткость родителей и агрессивность потомка из-за генетических соответствий, которое также может стать причиной соответствующих поступков.

Добровольцы Милгрэма, продолжающие бить током мистера Уоллеса, намеренно и с понимаем причиняли ему вред, а это определяет проявление агрессии. Давайте представим, что поступавшие так волонтеры были воспитаны более жесткими родителями, чем у других. Но мы все равно не можем утверждать, что жесткое воспитание послужило причиной агрессивных действий, – ведь есть вдвое больше возможных альтернативных предпосылок. И тут мы приходим к давней теме о корреляции, не подразумевающей причинности. Имейте это в виду, когда будете читать об исследованиях в области развития, которые утверждают, что строгая дисциплина, грудное вскармливание, изучение нескольких языков с пеленок или что-то другое приводят к определенному результату, воплощенному в детях. Только то, что одному событию предшествует другое, не значит, что первое событие послужило причиной. Многие из таких исследований не стремятся разделять влияние генетических факторов, чтобы четко сформулировать причину и следствие.

К счастью, есть способы уладить такого рода проблемы. Например, можно использовать преимущество естественных экспериментов. Таковые появляются, если составляющие опыта складываются вне лабораторных условий. Приведу широко известный пример исследования на тему удочерения и усыновления детей. Несомненно, ученые, преследуя свои интересы, не могут отбирать детей у биологических родителей и передавать их другим взрослым для воспитания, но этим часто занимаются социальные организации, защищающие права детей. И вот здесь ученые могут подключиться – изучать изменение поведения детей, которых передали другим семьям. Чем многие и занимаются – сравнивают влияние воспитания и генетического фона на формирование личности.

Большой интерес в этом плане представляет изучение близнецов. У однояйцевых, или идентичных, близнецов стопроцентное совпадение генетического фона, тогда как у двуяйцевых близнецов, двойняшек, гены совпадают лишь на пятьдесят процентов (как и у любых биологических братьев и сестер), и здесь изучение воздействия генетики и воспитания (среды) можно выстроить в русле сравнения похожих и различающихся черт между двойняшками и близнецами. Есть еще один способ – изучение особенностей поведения близнецов и двойняшек, воспитанных биологическими и приемными родителями.

Биологические факторы наследуются генетически. Среда, к примеру, не может изменить цвета глаз ребенка. Не так давно ученые смогли с уверенностью определить цвет глаз (голубой) английского короля Ричарда Третьего, умершего более пятисот лет назад. Как? На основе анализа ДНК, по останкам его костей. Однако не все так очевидно. Генетический фон физиологических особенностей считается высоко вероятным, но не стопроцентным. Влияние генетических (наследственных) факторов составляет примерно восемьдесят процентов (чуть больше), а остальные двадцать процентов (чуть меньше) относятся к болезням или питанию. Например, на рост или тип телосложения непосредственно влияют условия окружающей среды. В наших генах заложен максимум потенциального роста – роста, которого можно достичь, если питание будет полноценным, а здоровье – крепким. При нарушении этих условий человек не достигает потенциальных физиологических показателей. Когда дети с рождения получают только семьдесят процентов от необходимого количества калорий, они останавливаются в росте и будут отличаться от биологических родителей, если те высокие. И наоборот, при нормальном питании дети быстро растут и могут быть выше биологических родителей – за счет генетического потенциала роста. Чем выше потенциал влияния окружающей среды, тем ниже – генетики.

Ученые выявили еще одну закономерность. Если ребенок потребляет сто процентов от нормы калорий, он не будет ниже, чем ребенок, потребляющий сто десять процентов от нормы. Иными словами, избыток еды на рост не влияет.

В случае с весом наследуемость колеблется на уровне пятидесяти процентов. Частично это объясняется тем, что у веса (массы) нет потенциальных величин (есть рекомендуемые), и он может меняться при осознанном выборе человека (соблюдение или несоблюдение диеты). Но генетическую предрасположенность игнорировать нельзя – телосложение не может быть изменено полностью. Биологический ребенок коренастых родителей никогда не будет астенически худым, даже если попадет в приемную семью веганов. Никакие диеты не превратят Ким Кардашьян в Кендалл Дженнер, ее худенькую сводную сестру. Кендалл наследовала высокую и стройную фигуру Кейтлин Дженнер, в то время как отец Ким, Роберто Кардашьян, был низким и коренастым. Биология – не приговор, но она играет роль в установлении лимитов возможностей.

А что там с психологическими особенностями? Наследуется ли агрессивность или, наоборот, альтруизм? По мнению знаменитого генетика в области поведения человека Эрика Туркхеймера, первым законом поведенческой генетики является то, что все особенности человеческого поведения унаследованы. Подождите, не пугайтесь. Как и особенности фигуры, наши когнитивные составляющие наследуются на пятьдесят процентов, даже меньше. Глобальные исследования журнала Nature показали, что в генах могут быть заложены, в среднем, сорок семь процентов вариаций особенностей когнитивных составляющих, таких как интеллект и память, и сорок шесть процентов вариаций психиатрических черт, включая агрессивность. Несомненно, воспитание и внешняя среда здесь имеют большое значение, на мой взгляд, даже большее, чем генетика. И все же, когда близнецы, воспитанные в разных семьях, встречаются во взрослом возрасте, у них обнаруживается очень много сходств – от предпочтительной стрижки до хобби.

Изучением особенностей поведения занимаются ученые-бихевиористы. Например, Джон Уотсон и Беррес Фредерик Скиннер долгое время вели наблюдение за поведением животных и людей с точки зрения их «обучаемости». Если живое существо – голубь, крыса или обезьяна – получает награду за нажатие кнопки (будет «позитивным образом стимулировано», как это называют бихевиористы), оно снова захочет нажать на эту кнопку. И наоборот, если последует наказание (например, удар током), – чисто инстинктивно (мы не говорим о разуме) животное на эту кнопку предпочтет не нажимать.

Воздействие бихевиористов было значительным – Скиннер (еще один выходец знаменитого факультета психологии Гарварда) считается одним из самых влиятельных психологов последнего столетия. Его эксперименты были красиво оформлены, а результаты – крайне убедительны. Гениальные «скиннеровские ящики», разработанные для того, чтобы протестировать предположения ученого, были с любовью выставлены и оформлены как экспонаты в подвале Уильяма Джеймса Холла, который я проходила по дороге на занятия. Я поражалась изобретательности Скиннера при создании этих маленьких штучек, заполненных большим количеством проводов, палочек, педалек и кнопочек. По правде говоря, область исследований Скиннера была крайне узкой. Он отслеживал только простейшее поведение животных, анализируя, как они нажимают на эти кнопочки и рычаги; далее, как и другие бихевиористы, он фанатично экстраполировал свои наблюдения, настаивая на том, что любые составляющие изменчивого поведения животных – от агрессии крысы до речи человека и актов любви – можно объяснить как результат обучения. В своем романе «Второй Уолден» Скиннер написал знаменитую фразу: «Что такое любовь, если не иное название для позитивного стимула? Или наоборот».

По этому же принципу – обучаемость и стимуляция – сложилось представление, что два ребенка, живущих по соседству и проявляющих разные степени агрессии, должны были быть по-разному стимулированы к ней: одного больше поощряли за агрессивное поведение, чем другого. Под наградой (поощрением), конечно, не имеются в виду печеньки или наклейки, и только худшие в мире родители могут давать ребенку конфетку за всплески агрессии. Речь идет о поведении родителей, вследствие которого агрессия теоретически может укореняться. Агрессия может выражаться в форме криков или избиения, но может быть и так, что ребенок бьет брата, на него кричат, потом брата уводят из комнаты, и получивший свою порцию негатива ребенок играет с оставшейся машинкой брата – для него это награда. По Скиннеру, если бы мы, взрослые, могли бы наиболее эффективным образом управлять поощрениями и наказаниями, которые получают от нас наши дети, то смогли бы вообще избежать проявлений агрессии. И в этом он прав.

Награды (поощрения) действительно влияют на поведение, как и наказания. Но исследования в области генетики ясно дают понять, что это не единственные факторы. Наследуемость агрессии составляет примерно пятьдесят процентов, а в случае некоторых форм даже выше – семьдесят пять процентов. Если большая часть вариативности в агрессии ребенка может быть предсказана на фоне генетических различий, генетика должна играть решающую роль в появлении агрессивного поведения.

Все это означает, что для понимания агрессии – как и сочувствия, которое способно агрессию подавить, – за людьми нужно наблюдать отнюдь не в лабораторных условиях, где внешние факторы моделируются однобоко (мы ничего не знаем о добровольцах Милгрэма), а только в контексте реальной жизни. На поступки людей оказывают влияние как наследственные факторы, так и слагаемые воспитания, в равной или почти в равной мере.

***

Но есть еще один фактор, который с воспитанием никак не связан. Я говорю о психопатии. Психопатия – это нарушение в человеческом мозге, из-за которого люди лишены способности к состраданию. Подверженные психопатии люди демонстрируют черствость, отсутствие контроля над собственным поведением и – часто – стремление манипулировать другими людьми в своих интересах. Психопаты не всегда проявляют жестокость, но это «не всегда» вообще-то стремится к нулю. Только один или два процента жителей Америки могут быть признаны безусловными психопатами, но среди лиц, совершающих тяжкие преступления, их количество может достигать пятидесяти процентов.

Психопатов можно вычислить по их склонности к проактивной агрессии – актам насилия и вспышкам гнева, преднамеренным и целенаправленным, но не импульсивным. Они живут со своей агрессией, считая ее нормальным состоянием.

Психопатия настолько сильно зависима от генетики, что наследственность может достигать семидесяти процентов. Многих это удивляет, и это удивление пропитано духом бихевиоризма. Это, конечно, не заблуждение, что жестокое обращение с детьми в семье порождает ответную жестокость, но в случае с психопатией не все так просто.

Возьмем случай Гэри Риджуэя, среднего сына Мэри Риты Стэйнман и Томаса Ньютона Риджуэя. Гэри и его братья воспитывались в Макмикен-Хайтс, штат Вашингтон, к северу от того места, где росла я. Без сомнения, семья была бедной: Томас за деньги перегонял грузовики, а его немаленькая семья теснилась в доме площадью около пятидесяти пяти квадратных метров. Мэри была властной матерью – «сильной женщиной», как позже скажет один из сыновей. У Мэри с мужем часто были стычки, которые перерастали в драки, – однажды она разбила тарелку о голову Томаса во время семейного ужина. Но Гэри вспоминал мать как доброго человека. Она играла с ним в игры-головоломки и помогала читать, когда он был маленьким.

Братья Гэри выросли и стали вести нормальную жизнь, с ними ничего не произошло – они не стали психопатами. Ни наследственность, ни воспитание на них не повлияли. А вот Гэри стал Убийцей с Грин-ривер, самым, пожалуй, известным серийным убийцей в истории Америки. В настоящее время он отбывает пожизненный срок за сорок девять совершенных преступлений, и, по его утверждению, он убил около шестидесяти человек.

Его первая попытка лишить человека жизни состоялась в 1963 году – в это же время, к слову, Милгрэм проводил свои исследования в области подчинения (однако эти события, разумеется, не связаны).

Гэри было примерно четырнадцать лет, и он направлялся в школу танцев. Его путь лежал через лесистую местность, где он наткнулся на шестилетнего мальчика. Не осознавая своих действий (это важно для понимания психопатии), он затащил мальчика в кусты и пырнул нет. Гэри надеялся (без всяких эмоций), что если мальчик выживет, то не сможет его опознать (мальчик, у которого была повреждена почка, выжил, и он действительно не опознал Риджуэя). Припоминая этот случай много позже, Гэри так и не смог объяснить, зачем он это сделал. «Просто это случилось», – таким было его объяснение. Раньше с ним «случались» другие «плохие вещи»: окна, разбитые камнями, сбитые из рогатки птицы, задохнувшийся в сумке-холодильнике кот.

По мере взросления Гэри все стало еще хуже. В нем пробудились сексуальные желания, и он стал насиловать и убивать девушек и женщин. Большинство из них были подростками-беглецами или же взрослыми проститутками, но разве это что-то меняет?

Гэри Риджуэй не испытывал ни тени раскаяния. Он, кажется, вообще не испытывал никаких чувств. «Худая и ничем не примечательная машина для убийств» – так он сам себя называл. Мэри Элен О’Тул, известный профайлер ФБР и специалист в области психопатии, провела много часов, общаясь с Риджуэем, и, как она мне говорила, он был «самый жестокий психопат», которого она когда-либо встречала.

Гэри располагал к себе жертв, показывая им фотографии своего маленького сына Матье (у него действительно был сын), также он оставлял игрушки Матье в своей машине. Способы убийства были шокирующими, даже по меркам «C. S. I. Место преступления» и «Настоящего детектива». Большинство жертв были удушены, и на всех – признаки извращенного сексуального насилия. В половых органах часто находили камни. И что вообще за гранью понимания – Риджуэй любил позабавиться. Одна из жертв, Кэрол Кристенсен, 21 год, была найдена в лесу с бумажным пакетом на голове, шею сдавливал шнурок, на животе лежала бутылка вина, а на плечах, как эполеты, – две тушки форели.

Зачем я это пишу? Люди жаждут деталей о психопатах. Я поняла, что, если хочу начать с незнакомцем беседу где-то на час, мне нужно просто упомянуть, что я изучаю психопатию. (Если мне нужно остаться одной, я говорю, что я профессор психологии, а психологи своим «Ты хочешь об этом поговорить?» заставят сбежать кого угодно.) Как минимум десять книг было написано о Риджуэе, в том числе одна, Тони Саваджа, оправдывала его, а Энн Рул замутила на этой истории серию крутых детективов. Почему это так захватывает? Я сама не до конца понимаю, но, думаю, частично потому, что психопатов, даже таких как Риджуэй, сложно распознать, и это пугает: а вдруг я столкнусь с таким? Даже те, кто совершает жестокие серийные убийства, часто выглядят абсолютно нормальными. Действительно нормальными.

Помахать-рукой-своим-соседям-по-дороге-на-работу – вот такими нормальными.

Савадж, кстати, подметил это в шоу Ларри Кинга в 2004 году. «Ларри, – сказал он, – люди могут посидеть и поболтать с этим парнем в баре, выпить с ним пива, а через двадцать минут приду я и скажу: “Эй, ребята, это же Грин-Ривер, монстр!” – и они скажут: “Да не может быть! Мы не верим!”».

Но давайте разберемся. Если бы психопаты были «не такими, как все», они бы не смогли совершать свои преступления. Они бы не смогли втереться в доверие своим жертвам и не смогли бы долгое время оставаться необнаруженными.

Тут важно вот еще что. Психопаты отличаются от убийц, совершающих психотические преступления. Психоз – это невозможность отделить фантазию от реальности. Это стандартный симптом шизофрении или биполярного расстройства, и обычно психоз принимает форму неадекватных убеждений или галлюцинаций. Люди, страдающие психическими заболеваниями, и в самом деле верят, что их преследует ЦРУ, что кто-то посылает им секретные сообщения с руководством к действию и в том числе убеждает совершать акты насилия. (Большинство больных людей не жестоки. Однако иногда их расстройства могут быть одновременно психотическими и психопатическими – вот это кошмарное сочетание.)

Современные убийцы, предпочитающие массовость, например Джаред Лугнер, который расстрелял женщину-конгрессмена Габриэль Гиффордс и еще восемнадцать человек на паркинге в Туксоне, штат Аризона, или Джеймс Холмс, устроивший стрельбу в переполненном зале кинотеатра «Аврора», в основном психотики. Те, кто их знал, всегда считали их странными, и даже на фотографиях можно увидеть, что у этих парней есть проблемы. Но вот чем они отличаются от Риджуэя: ни Лугнер, ни Холмс, ни им подобные не собирались кого-то располагать к себе перед преступлением. Свои преступления психотики совершают лишь однажды, открыто, и часто намерены умереть сами, последнюю пулю выпуская в себя.

Массовые убийцы ужасны, но серийные намного хуже. Наверное, потому, что их нельзя предсказать. Не все серийные убийцы психопаты, но многие из них именно таковыми и являются. При встрече психопаты кажутся совершенно нормальными, уравновешенными людьми, и у людей нет резона держаться от них подальше.