Текст книги "И создал из ребра я новый мир"

Глава 3

Боль, ударившая в голову из-за пальцев, обожженных тлеющей сигаретой, вынудила Джоджо очнуться ото сна.

– Блядь, – прохрипел он. От одного этого слова во рту возник неприятный привкус.

Джоджо повернулся в кресле, вытягивая ногу и втаптывая окурок в ковер: еще одно пятно погоды не сделает. Ковер был усеян окурками, словно минное поле Второй мировой. Жалобщиков не было. Кроме него и еще одного редкого гостя – мистера Гиббса, сюда никто не приходил. Он со вздохом откинулся на скрипящую спинку стула и нырнул рукой во внутренний карман пальто за небольшой флягой; сделал глоток, погоняв жидкость во рту. Скривил лицо, опять вздохнув. В висках стучало, а поясница была словно сдавленный кулак, который нельзя разжать.

– Блядь, – громко повторил он, думая: еще разок, на бис – и с чувством.

Посасывая стремительно набухающие волдыри на указательном и среднем пальцах, Джоджо потянулся к столу за пачкой «Олд Голд», достал одну сигарету и отправил ее в рот. Он прекрасно знал, что использовал последнюю спичку, ему просто хотелось чем-то себя занять. Держа сигарету одним краем губ и лобзая волдыри другим, Джоджо повернул ручку белого «Коронадо» и смежил веки. Пел Эл Декстер. Песенка была известна Джоджо Уокеру:

 
Положи кольт, детка, положи свой кольт.
Мама с пистолетом, положи свой кольт.
 

Знакомая мелодия, знакомые чувства. В свое время он знавал нескольких мамочек с пистолетами, среди которых была и его покойная жена. Старая, добрая, неумолимая Бет, похожая на Айрин Данн после недельного запоя, с ее молочно-белой жилистой дрожащей рукой и миниатюрным «моссбергом»[4]4
  С 1919 по 1932 год компания Mossberg производила четырехствольные дерринджеры 22-го калибра. Модель пистолета называлась Brownie и стоила приблизительно 5 долларов. Пистолет был настолько малогабаритен, что получил в народе прозвище Lunchbox Gun («пистолет в коробке для завтрака»), и крайне прост в эксплуатации. Хотя при выстреле в упор вполне мог нанести смертельные повреждения.


[Закрыть] в ней.

Казалось бы, крошечная вещица, даже в такой маленькой нежной ручке, но Джоджо не стал умалять ее значения. Если на тебя навела ствол женщина, самое правильное решение – заткнуться и не дергаться. Поэтому он молча глядел, как она со стекающими ручьем слезами и пузырящимся от соплей носом выкрикивает: «Ты ведь знаешь, у меня нет предрассудков, но, ради Бога, Джордж, негритянка?» Будто одного факта измены недостаточно – еще нужно и повернуть нож в сердечной ране.

 
В кабаре навеселе я попивал пивко,
Но вдруг она застукала. Теперь я далеко…
 

Он неосознанно постукивал под столом ногой в такт, пока не очнулся и не прекратил. Загудел электрический вентилятор. Снаружи раздался автомобильный гудок. Вероятно, гость сигналил коридорному, кем бы тот ни был, заменяющему Чарльза в такую рань. Джоджо был плохо знаком с персоналом дневной смены.

Он чувствовал себя вампиром, словно Бела Лугоши, отпугиваемый ослепляющим прямым солнечным светом, вторгающимся в его небольшое личное пространство через любую щель, какую можно найти в броне его венецианского окна. В идеальном варианте он уже спал бы на койке, наполовину под зеленым шерстяным одеялом, раздевшись до трусов. Вместо этого он томился в кресле за столом, с незажженной сигаретой во рту, в то время как температура в комнате близилась к адской. Чертов вентилятор сам себя не починит, особенно в тот момент, когда чувствуешь, как пот ручьями течет по бокам. Поэтому, сделав еще один глоток из фляжки, Джоджо выключил радио и, накинув шляпу, отправился на более прохладные пастбища.

Остаток песни последовал за ним в голове, через вестибюль и мимо мужлана за кассой, вплоть до выхода на душную улицу. Почти закипая в своем мокром измятом костюме, Джоджо продолжал хранить ухмылку на лице и идти. Раз уж он вышел, значит, полдела сделано. Он отправился к «Звездочету», хоть и не собирался туда.

Может, завалиться на весь день во «Дворец»? Пятнадцать минут изнуряющей ходьбы по плавящему солнцепеку – и вот знакомое здание театра и совершенно белый шатер близ него выплыли из облака знойного марева.

Зазывала Дэвис представляет…

Джоджо уж забыл об этом. Прищурившись из-за яркого света шатра, он повернул на Франклин, прочь от театра, идя прямо к аптеке с красующимися ступкой и пестиком на левой стороне вывески да рожком мороженого – на правой. Посередине большими золотыми буквами выведено Finn’s. Место было полупустым – слишком рано для молодежи и слишком поздно для засидевшегося за чашечкой кофе старичья, выползшего из дома за всякой всячиной. Открывая дверь, Джоджо вздрогнул от звякнувшего над головой медного колокольчика. Бессонница дает о себе знать, решил он. Именно она сделала его нервным. Все, кроме одного из пяти стульев за барной стойкой, были пусты. Пятый от начала стул прогнулся под тяжестью крайне увесистого мужчины, одетого в рубашку с закатанными до локтей рукавами и пóтом, градом стекающим по его мясистому багровому лицу. Толстяк заправлялся колой так, словно от этого зависела его жизнь, и, как только увидел Джоджо, его мокрое, изможденное лицо расплылось в улыбке.

– Какие люди! Сам Джоджо! – сипло поприветствовал он. – Ну, что новенького в уголовном кодексе?

– Да всё то же, что было раньше, Финн.

Финн похлопал по табуретке рядом:

– Давай приземляйся.

Горазд на словцо, Финн. Джоджо полагал, что лексическое богатство его друг перенял от шпаны, которая заваливалась в его местечко чуть ли не на целые дни летом, – пострелята и их бедокурии, как говорил сам Финн, о парнях и девчонках соответственно. Молодежь смеялась над его словесными попытками стать для них своим в стельку, а старшему поколению Финн казался неотесанным. Но Джоджо, не кривя душой, любил этого парня, своего стародавнего приятеля. Финн был одним из немногих, кто от него не отвернулся после того, как по округе пошли слухи. И если недавние коллеги-копы могли назвать его в лицо «чернотрахом», то Финн, когда разговор касался сей деликатной темы, просто пожимал плечами и говорил: мужик есть мужик, Джоджо, не попробует – не узнает. Слух Джоджо эти слова ласкали лучше музыки.

Он забрался на стул и вздохнул. Финн щелкнул пальцами в сторону придурка за стойкой, на что тот ленно поднял пудовый взгляд, спрятанный до поры под залихватски заломленной бумажной шапочкой.

– Принеси мистеру Уокеру газировку, будь добр.

– Спасибо, – молвил Джоджо.

– Или молочный коктейль хочешь? Ты же в курсе, что это такое? Наш Стью на севере бывал, он знает. Расскажи ему про молочный коктейль, Стью.

Стью приподнял бровь и глубоко вдохнул, но Джоджо прервал его взмахом руки.

– Газировка сойдет, Стью.

Стью достал чистый стакан из-под стойки и наполнил его до краев. Финн положил тяжелую руку на плечо Джоджо.

– Простые вещи – самые лучшие, я ведь прав?

– Прав как боженька, Финн.

– Вот чего чертовы немцы не понимают, это простых вещей. Черт, даже фуфелы-янки не понимают. Прости за мой французский, Стью.

Тот лишь поджал губы и пожал плечами.

– Не понимают, и все тут. Ты когда-нибудь был в городе, Джоджо?

– Временами я делаю ставки на лошадей в Оклауне.

– Допустим, но я имел в виду большой город. Настоящий. Типа Сент-Луиса или Чикаго.

– Не-а, – ответил Джоджо, кивая Стью в знак благодарности, как только газировка образовалась на стойке. – Не могу сказать, что был.

– О-о, приятель. Люди в таких местах носятся, что дикие звери, словно сам дьявол им на пятки наступает. Это ли не жизнь?

– Думаю, нет, – ответил Джоджо. Он прильнул к стакану и жадно опустошил его. Аж зубы заныли от количества сахара, но то было скорее приятно, чем наоборот.

– Вот я и говорю, чем проще, тем лучше, – сказал Финн. – Да, сэр.

– Скажи, – начал Джоджо, вытирая губы тыльной стороной ладони, – когда ты был в Чикаго последний раз, Финн?

– Ну, я-то не был. Но видел кучу фотографий во «Дворце», сечешь?

– Секу, – ответил Джоджо с ухмылочкой. – А я тогда пару раз видал Рокси Харт[5]5
  Героиня пьесы Морин Даллас Уоткинс «Чикаго».


[Закрыть] этими вот глазами.

– Врешь же. – Теперь и Финн усмехался.

– А как насчет их нынешнего показа?

– Ты про «Дворец»?

– Про него, родимого. Там обосновалось какое-то выездное шоу – так про него говорят. И называется оно «Преждевременное материнство».

– Звучит… вульгарно.

– Разве тем кого удивишь сейчас?

– Как по мне – да, приятель.

Джоджо допил газировку и сунул сигарету в рот. Финн поспешил зажечь спичку, ею же прикурил и свою сигарету.

– Часть ребят, что его привезли, заехала в отель прошлой ночью. В поздний час. Они, видит бог, странные типы. Один одет в доктора, а у длинноногой девицы такой видок, будто заместо крови у нее водица ледяная.

– Вот так новости – цирк приехал.

– Ага, куча клоунов.

– Выдворишь их?

– У меня нет на то причин. По крайней мере, пока.

– Будни гостиничного копа, – протянул Финн.

Джоджо кивнул и простонал:

– Я больше не коп, Финн.

– Нет разницы, если тебя интересует мое мнение. Разница лишь в том, что теперь тебя не вышвырнут за то, что ты устроил взбучку одному умнику, как было при Эрни.

Джоджо сморщил нос от услышанного. Уж больно крут был Эрни Рич: всегда ходил трезвым, что твое стеклышко, и от подчиненных пьянства не терпел. Однако алкоголь не имел отношения к увольнению Джоджо. Он вообще не имел отношения ни к чему, раз на то пошло. Джоджо поймал себя на мысли, что обижается на Финна за неуместное поднятие щепетильной темы.

Тот лишь усмехнулся и похлопал Джоджо по спине, да с такой силой, что чуть не отправил его в полет через барную стойку.

– Дружище, ты слишком сильно паришься! Посмотрел бы ты на себя – ну у тебя и рожа…

– Ну да, ну да, – пробормотал Джоджо. – Знаю-знаю. Рожа с собачьей схожа.

– Ты же понимаешь, – протянул Финн. – Смекаешь, что я не имел в виду…

– Черт, Финн. Цена всему этому – грош.

– Я к тому, что я вовсе не хотел сказать…

– Забей, – почти рыкнул Джоджо. – Я пришел развеяться, но оказалось, что здесь не менее душно, чем снаружи. Наверное, мне лучше забуриться в другое местечко.

Финн обтер лицо рукавом рубашки и с недовольным видом повернулся к Стью. Тот, казалось, дремал на ходу.

– Ты что, ослеп, Стью? Почему вентилятор не включен?

Стью вскинул голову и пробормотал что-то невнятно-вопросительное.

Джоджо встал со стула и поправил свой костюм. Толку от этого было немного.

– Дружище, ты просто бежишь от проблем, – пожаловался Финн.

– Сделай мне одолжение, – сказал Джоджо, игнорируя сказанное, – если увидишь или услышишь что-то от людей из выездного шоу, дай мне знать.

– Конечно, Джо, без проблем.

– Будь ниже травы, тише воды…

– Не вопрос, Джо!

– …но держи ухо востро.

– Я пошлю дымовой сигнал, – бросил, ухмыляясь, Финн. – Я-то храбрый парень.

– Лучше будь осмотрительным парнем, сечешь?

– Естественно.

Джоджо вяло отсалютовал и направился к двери. Трезвон дверного колокольчика сверху и поток ударившего в лицо горячего уличного воздуха заглушили крики Финна на бедного Стью – по поводу вентилятора. Единственная тень в поле зрения принадлежала табличке на крыше, да и та крошечная. Все остальное было раскалено от знойного палящего, неумолимого солнца. Джоджо сморгнул пот с глаз, проведя рукой по лицу, и вдруг осознал, что не побрился утром. Скорее всего, это не бросается в глаза, но он почти чувствовал, как чернота окаймляет его лицо, омрачая бледную шотландско-ирландскую кожу. Он встряхнулся, стиснув зубы, словно собака от воды.

– Боже правый, – промычал он достаточно громко, чтобы услышала бредущая мимо старушенция со сморщенным лицом. Она бросила демонстративный взгляд на Джоджо, и тот, натянув на лицо улыбку, приподнял помятую шляпу.

– Доброе утро, мэм.

Ссохшаяся женщина что-то проворчала в ответ и проковыляла мимо. Джоджо снова пробежал руками по лицу: щекам и подбородку, лбу, вискам и носу. Гав-гав, с горечью отозвалось в голове.

Медленно двинувшись в путь, вверх по Франклин-стрит и до Мейн-стрит, где на горизонте снова вырисовывался ослепительно сияющий в полуденном зное шатер «Дворца», будто мираж в пустыне Мохаве.

Черные печатные буквы ничуть не изменились, и, когда Джоджо приблизился – непроизвольно, словно притянутый незримой силой, – его глазам предстала растущая толпа народа, теснящаяся под треугольным навесом театра, создавая беспорядочную и бесформенную очередь, которая тянулась по всему периметру белокаменного здания.

Джоджо остановился по диагонали от кассы, на другой стороне улицы. Он не считал по головам, но предположил, что перед домом толпится человек тридцать пять – сорок как минимум. И это за два часа до начала шоу, о чем говорил потертый рекламный щит у обочины.

И весь этот шум ради второсортного «гигиенического фильма»?

Джоджо поплыл вверх по тротуару, пока не оказался напротив толпы. В ней стояли, как выяснилось, одни женщины, от первой и до последней, – сморщенные от солнца, потные от жары; многие были ему знакомы: мало кто на его месте, прослужив столько лет в маленьком городке, не знал бы каждого в лицо. Поначалу Джоджо решил, что единообразие продиктовано войной, но вспомнил, что Литчфилд не славился недостатком молодых парней. Пожалуй, единственный, кто мог быть призван на военную службу, – Эдди Мэннинг, но это все равно значило, что оставалась куча Томов, Диков и Харрисов на представление в среду. Джоджо внимательно взглянул на рекламный щит и осознал, что он гласит: «Только для женщин и старшеклассниц». В его поле зрения была куча и тех и других: Тэмми Хофф и Мэгги Паркер, а также ее сестра Лула (или Лола?), от которой еще в тридцать девятом было море проблем – за нее братья Барнс стрелялись, один из них вроде даже ноги лишился. Джоджо полагал, что сестрица Мэгги нюхнула за жизнь порядочно пороху, и тем не менее вот она, в компании взволнованных и вроде слегка встревоженных женщин, ждет своей очереди убедиться воочию, из-за чего весь сыр-бор.

Любопытно.

Джоджо приметил начало следующего представления – мужского – и продолжил свой путь вниз по Мейн-стрит, пока не добрался до перекрестка с Линч-стрит, где свернул налево и побрел дальше. Лавка Арнольда Така находилась неподалеку, а Джорджия Мэй Бигби вот-вот должна была прийти на ланч.

Джорджия лежала на боку, поджав ноги и обмахиваясь потрепанным журналом с Кларком Гейблом на обложке. Ее грудь сверкала в лучах солнечного света, льющегося сквозь жалюзи, а каждая капелька пота, словно крошечный бриллиант, подчеркивала роскошное декольте, выпирающее под нежно-голубой ночнушкой.

Джоджо, в свою очередь, сидел в плетеном кресле возле комода, выкуривая одну из сигарет Джорджии – «Дабз», с кокетливым розовым кончиком. Он снял пальто и шляпу, в остальном оставаясь одетым и отстраненно наблюдая за ней, будто бесправный посетитель пип-шоу.

– Значит, ты пришел не за мной, – молвила Джорджия. Это был не вопрос.

– Конечно, за тобой.

– Но не ради того, чтобы… ты понимаешь, о чем я говорю. – Она провела журналом вдоль своего тела, выпрямляя ноги и, видимо, воображая себя самой роскошной моделью в центре выставочного зала.

Джоджо ухмыльнулся.

– Нет, боюсь, не за этим.

– Жарковато, однако, – сказала она, возвращаясь к обмахиванию журналом. – Не зря я все-таки сняла платье. Не знаю, как ты еще жив в костюме в такое время года.

– Это униформа.

– У всех она своя, не так ли?

– Вроде того. Но я тебе скажу, пупок и очко тоже у каждого – свои.

Краска залила лицо Джорджии. Она нахмурилась.

– Ты, наверное, и когда малышом был, носил этот чертов костюм. Держу пари, родился в нем. Не было у маленького Джоджо штанишек на лямках… нет-нет, только не у него.

Вместо ответа он затянулся сигаретой с розовым фильтром. Почти догорела, надо бы запалить новую.

– У тебя есть что-нибудь выпить?

– Сивуха какая-то, – бросила она с презрением. – Один парень оставил ее тут с месяц назад нетронутой. Принес в коричневом бумажном пакете, рассчитывал надраться, но так разнервничался, что, наверное, совсем о ней забыл.

– Больше ничего нет?

Джорджия пожала плечами.

С кухни она принесла пару пыльных бокалов для виски и поставила по обе стороны от бутылки. Да, судя по самопальной этикетке, то еще дешевое пойло. Джоджо, скривив губы, наполнил-таки бокалы.

– Нет, сладенький, мне не надо, – открестилась Джорджия.

– Тогда я оба опрокину.

Сделав первый глоток, заметил губную помаду на краю стакана. Он ничего не имел против. Так, разве что отчасти. Сделал еще один глоток и поморщился. Пойло – иначе и не назовешь.

– Я же говорила, – поддела его Джорджия.

– Будь твой нервный парень джентльменом, принес бы что получше.

– Конечно. Мог бы и цветы захватить. И сказать, что я напоминаю ему матушку…

– Хотел бы я встретиться с матушкой, что напоминает кому-либо о тебе.

– Веди себя хорошо, – предупредила она, погрозив пальцем, – не то мама накажет.

В ответ Джоджо лишь хихикнул. Пороть она его, конечно, еще не порола. Но с Джорджией Мэй на пару, этой девицей с самой дурной репутацией в Литчфилде, он всякое вытворял. Слыхал пару раз, как люди понижали голос, заговаривая о ней, и называли то законченной шлюхой, то даже легендарной Вавилонской блудницей. Однако у него никогда не было веских причин верить услышанному. Когда наконец пришло время шефу Райсу унять назойливых библеистов и начать официальное следствие по делу, именно помощник шерифа Джордж Уокер подъехал к полуразрушенному дому Бигби в четырех с половиной милях к югу от города на Джексон-Хоул-роуд. Дама не была рада увидеть полицейского на пороге и разразилась серией проклятий, да таких, от которых даже у моряка завяли бы уши; и все же они не стали утруждаться долгими прелюдиями и заскочили в постель, за полчаса пропитав простыни таким количеством пота, какого хватило бы на восемь часов непрерывной страсти.

– Считай, что за спасибо, помощничек, – прорычала она после, и Джоджо, казалось, никогда прежде не ржал так сильно. Уходя, он сказал ей, что она похожа на старую горную дорогу, а когда она озадаченно посмотрела на него, объяснил, что у них обеих есть опасные изгибы. Оба посмеялись, и Джоджо снова пришел через неделю и кучу раз после.

Все постарело, но не испортилось. Просто прекратилось само по себе. Он встретил Сару, которая стала для него чем-то большим, чем просто девица на одну ночь. Стала тем, кто помог распутать клубок проблем. Тем не менее фундамент ему заложила именно Джорджия. Они больше не трахались, но оставались хорошими приятелями, друзьями по греху. А еще разделяли ужасный секрет Джоджо, в курсе которого, кроме Джорджии, была только Бет. Вызывающий стыд секрет о тайне Джоджо и главном источнике его пожизненного отвращения к себе, жалкого существования, которое он влачил с детства, когда у него начали расти густые каштановые волосы от макушки до кончиков пальцев ног.

– Ты какой-то молчаливый и пришел не ради перепихона. – Джорджия, решив все-таки выпить, поднесла бокал ко рту. – Не хочешь снова попробовать сахарный уход?

– Нет, – ответил он, рассеянно потирая лоб, – но мне не мешало бы побриться.

– Занимайся этим в свободное время, сладенький, – сказала она. – Мне еще нужно к Таку вернуться. Не думаю, что кто-то другой согласится дать мне работу, если даже Так вышвырнет меня, знаешь ли.

– Я же говорил, что могу устроить тебя в отель.

– А я тебе говорила, что отель – последнее место для дамы с моими запросами. Меня закидают гнилыми помидорами через месяц.

– Тебе нужно туда, где трава зеленее. В город побольше.

– Ну конечно. В местечко, где я смогу исчезнуть, раствориться как невидимка… вот только дальше что? Я предам себя. Стану напоминанием о той, которой была когда-то. И ты – где будешь ты? Много ли друзей у тебя останется, Джо?

– Черт, я бы пошел с тобой.

– Ага, и мы бы открыли ресторанчик. Ты – на кухне, я – официантка.

– Боже, – охнул Джоджо, закуривая очередную сигарету. – Звучит неплохо.

– Брось, это лишь греза. Ты должен был уйти, как только понял, что стены между нами рушатся. Что ж, черт… тогда и мне не стоило приходить сюда. Но для таких стариканов, как мы, слишком поздно, Джоджо. Мы уже стали частью единого целого. Городская шлюха и коп-алкаш в отставке, замутивший с…

Она замолкла, борясь с желанием договорить. Джоджо тяжко вздохнул и осушил стакан.

– Она была хорошим человеком, – сказал он наконец вполголоса.

– Я не это имела в виду.

– Забудь.

– Боже, я и живьем-то ее ни разу не видела. И ты прекрасно знаешь, что у меня на сей счет нет предубеждений.

– Звучит как хит недели. Я слышу эту песню из каждой щели.

– Уж шлюхе-то – иметь предубеждения! Даже цветные по положению выше меня будут.

– Говорю же – забудь.

Некоторое время они оба молча курили в тишине, нарушаемой лишь дыханием и тиканьем часов. Спустя миг Джорджия встала из-за шаткого кухонного стола и удалилась в подсобку, чтобы переодеться.

Она выглядела слегка помятой, но Джоджо догадался, что обычно так и было. Он и она – потрепанная жизнью пара.

– Ступай первая, – сказал он, снова наполняя стакан, – а я вздремну немного. Я собирался сходить в кино вечером, перед работой.

– А что, у этого отброса Раса Кевинью намечается показ на этой неделе? Не похоже, что у него сейчас есть что-то в твоем вкусе.

– У него кондиционер есть, – ответил он. И через секунду добавил: – И Айрин Данн там не будет.

– Ну и слава богу, ей же лучше.

– Да шла б она далеким лесом… Слушай, тебе задание: проследи, чтоб я глаза продрал к половине седьмого, хорошо?

– Будет сделано, капитан.

Он с насмешкой отдал честь и сделал большой глоток поганого виски. Джорджия открыла дверь и остановилась на полпути.

– Ах да, Джоджо. В ванной есть бритва и пена для бритья. Ты начинаешь обрастать.

С грустной понимающей улыбкой она вышла и закрыла за собой дверь. Джоджо прислушался к удаляющимся шагам, стучащим вниз по лестнице и до парадной, прежде чем раздался рев двигателя ее автомобиля. Прикончив стакан, он застонал от отвращения к себе и отвратительному пойлу. Встал, почувствовав легкое головокружение, и решил отоспаться перед бритьем. Не хотелось испоганить линию роста волос, что являлось самой сложной задачей. Кроме того, у него на лице было достаточно белых шрамов и рубцов от царапин и порезов, которые он нанес себе сам за долгие годы бритья в трезвом состоянии, включая длинный розовый шрам вдоль левой стороны носа. Его стандартное оправдание по сему поводу звучало так:

– Да это я в поножовщине схлопотал. Видали бы вы, что стало с тем парнем, который на меня напал!

С нахлынувшим смущением Джоджо, пошатываясь, шагнул в спальню Джорджии и уснул там прямо в одежде, как только его голова коснулась подушки.

Та все еще пахла ею.