Текст книги "Часовые свободы"

Мужчины тщательно осматривали свое оружие, щелкали затворами, надевали патронтажи на пояс. Он покашлял, чтобы привлечь их внимание.

– Мы приближаемся к Охо-Пуэртос, – сказал он.

Люди затихли. Раздался последний щелчок затвора, лязгнул металл, и наступила тишина.

– Через несколько минут наш грузовик свернет с автострады и по шоссе S-811 въедет в деревню, – сказал Джейсон. – Мы сделаем все остановки, которые отрепетировали на прошлой неделе, но на этот раз все будет по-настоящему. На этот раз мы приводим наш план в действие.

К тому моменту, как Джейсон закончил эту часть своей речи, Бенни и Гарри уже роздали все винтовки и передали лидерам двух групп, Джонни и Купу, кольты 45-го калибра. Только девять штатов требовали разрешения на покупку револьверов, поэтому оказалось сравнительно просто приобрести эти кольты и другие револьверы и пистолеты. Всего было закуплено двадцать пять единиц ручного оружия различных калибров, семнадцать для мужчин, которые должны были прибыть из Ки-Уэст, если начало операции пройдет без осложнений; два – для лидеров двух групп, находящихся в грузовике; три – для команды катера и по одному для Джейсона, Гуди и Клэя. Сам Джейсон предпочел кольт 45-го калибра, потому что находил это оружие самым устрашающим и психологически действенным для обывателей захолустной деревушки.

– Все вы знаете, что мы собираемся сделать, – сказал он. – Мы достаточно много времени работали над планом операции. У меня нет сомнений, что мы выполним свою часть и сможем перейти к выполнению дальнейших пунктов плана. Я не сомневаюсь в этом. Не сомневаюсь, друзья, потому что знаю: то, что мы собираемся сегодня совершить, изменит историю Соединенных Штатов и всего мира. Вот какой важной я считаю нашу миссию.

Джейсон снова откашлялся и сделал паузу.

– Мы – часовые свободы, – сказал он, понизив голос. Кто-то из мужчин в глубине кузова закашлялся. – Мы – часовые свободы. Мы стоим на защите великой нации и призываем мир измерить силу нашего могущества, призываем мир изменить свое мнение о Соединенных Штатах как о слабой и потому склонной к компромиссам нации, признать ее великой и могущественной, каковой на самом деле она и является. Вот ради чего сегодня мы находимся в Охо-Пуэртос. Вот что мы намерены совершить сегодня и здесь.

Он прицепил к поясу кобуру с кольтом, спустив ее пониже на правое бедро. В грузовике возникло оживление, мужчины начали возбужденно переговариваться, когда Клэй, сидящий в кабине, обернулся и постучал в заднее окошко. Кивком Клэй указал вперед, сообщая, что они съехали с моста. В ответ Джейсон тоже кивнул.

– Приказываю захватить эту деревню, – сказал он. – В ней семь домов, расположенных по одной линии вдоль берега, точнее, восемь, если считать Уэстерфилд-Хаус по другую сторону шоссе, но он пустует до декабря, так что о нем мы можем не беспокоиться. Итак, семь жилых домов, ресторан, магазин инструментов и лодочная пристань. Наша задача – захватить деревню. Приказываю окончить операцию по ее захвату к восьми утра.

Шуршание шин стало мягче, когда грузовик съехал с моста на Литл-Дак-Ки. Внутри кузова все затихли: ждали; и вдруг колеса обо что-то ударились, и они поняли, что въехали на следующий небольшой мост; шины снова глухо зашуршали, теперь они были уже на Миссури и напряженно ждали; позади остался еще один мост; потом они были в Огайо; затаив дыхание, казалось, целую вечность проезжали по Байя-Хонда; взвизгнули покрышки колес… вот-вот уже, с минуты на минуту… они миновали еще один мост, затем звук от трения колес снова изменился, чувствовалось, что под ними твердая земля.

– Это Охо-Пуэртос, – прошептал Джейсон.

Глава 2

С палубы своего катамарана Люк Костигэн видел, как красный грузовик свернул с трассы U.S.-1 и покатил мимо рекламного щита ресторана. Грузовик словно выплыл из сияющего шара поднимающегося солнца, как будто от него отделился редеющий кусочек, оторвался от горизонта и, пролетев по шоссе, выкатился на пыльную дорогу, ведущую к их городку. Грузовик совершил крутой поворот с автострады на большей скорости, чем следовало бы, но около ресторана значительно ее сбросил, однако не остановился и сразу же помчался вперед, пока не поравнялся с побелевшей от старости хибаркой, магазином инструментов и рыболовных снастей, принадлежавшим Бобби, и там притормозил. За ним висело густое облако пыли, и Люк не был уверен, действительно ли там промелькнули двое мужчин в голубом. Затем грузовик снова тронулся с места, взметая за собой еще более густые клубы пыли, затруднявшие Люку видимость. Набрав скорость, машина двинулась в сторону бухты. Сощурив от яркого солнца глаза и вцепившись одной рукой в поручни палубы, Люк наблюдал, как грузовик съехал с дороги. Рядом с бухтой он снова притормозил, и Люк видел, как из его кузова выпрыгнули двое мужчин с ружьями, упали на колени, словно что-то искали на пыльной дороге, затем тут же выпрямились и побежали к бухте с ружьями на изготовку. Тем временем грузовик опять увеличил скорость, направляясь к первому из домов, стоящих вдоль берега. Люк бросил последний взгляд ему вслед, затем мгновенно обернулся в сторону двоих мужчин в синих хлопчатобумажных брюках и голубых рубашках, следя, как они пересекают лужайку по направлению к пирсу, откуда он сам был отлично виден на палубе своей лодки. Люк вовсе не испугался и даже не встревожился появлением двоих вооруженных человек на своей лужайке. Он был, конечно, заинтересован и немного растерян, но подумал, что это, наверное, морячки с базы в Ки-Уэст, у которых сегодня проходят учения.

Первый мужчина подбежал, остановился на берегу в каких-нибудь четырех футах от лодки и медленно опустил дуло винтовки. Люк Костигэн видел, что оно нацелено ему в живот. В это мгновение он уловил в стороне справа от себя какое-то движение и, скосив глаза, увидел еще двоих мужчин в такой же синей одежде, ломившихся в дверь магазинчика Бобби, расположенного не дальше двухсот ярдов от пирса. Грузовик же, вздымая за собой пыль, уже катился дальше, а еще парочка мужчин промчалась через лужайку перед домом Пэрча, направляясь к передней двери. Внезапно Люк Костигэн почуял опасность и потянулся к гаечному ключу, лежащему у трапа.

– Бросьте его, – сказал один из мужчин.

Он был рыжеволосым, со стрижкой ежиком и выглядел не старше двадцати лет. Он уверенно держал винтовку, не спуская палец с курка.

– В чем дело? – спросил Люк.

– Просто держите руки подальше от этой железки, мистер, – посоветовал рыжий парень. – Поднимите их над головой, быстро.

– Да в чем дело-то? – снова спросил Люк.

– Мистер, – сказал другой, – что бы там ни было, это чертовски серьезно. Поэтому поднимите руки вверх, как велел Бенни, и держите их над головой.

– Подойдите сюда, – сказал Бенни.

Люк колебался еще мгновение. Без видимой причины он вдруг вспомнил об урагане Донна, который в 1960 году пронесся над Исламорада и уничтожил его пристань. Потом вспомнил Омаха-Бич и пулю, что прошила ему икру правой ноги. И неожиданно эти два воспоминания слились в одно, Франция в июле 1944 года и Исламорада в сентябре 1960-го. Он смотрел на двух вооруженных мужчин и все, о чем был в состоянии думать, это что жизнь уже дважды ставила ему подножку.

– Мистер, вы хотите, чтобы я выстрелил? – сказал Бенни.

– Нет, – сказал Люк. – Нет, не стреляйте.

Он медленно поднял руки вверх.

– Здесь есть еще кто-нибудь? – спросил тот, что стоял рядом с Бенни.

– Нет, я один. Я убираю лодки в бухту, – объяснил Люк. – Ожидается большой ураган.

– А Бобби с Сэмом еще не появлялись, верно? – спросил Бенни и усмехнулся, посмотрев на Люка в первый раз с того момента, как они ворвались в его двор. Люка пробрала дрожь настоящего страха. – Лучше нам войти внутрь, – сказал Бенни. – Скоро здесь у нас соберется большая компания.

Он взмахнул винтовкой, указывая Люку на пристань, и тот на ослабевших ногах двинулся к боковому входу в контору пристани. За этим строением он увидел двух других мужчин в синем, входящих в магазин инструментов, и внезапно от всей души пожелал, чтобы в это воскресное утро Бобби не оказался вдрызг пьяным.

Ни грохот кулаков в дверь хижины, ни треск разбитого в щепы косяка, ни скрежет взломанного замка не разбудили Бобби. Только услышав топот чьих-то ног по рассохшимся половицам, он спросонья заморгал, лежа на спине. Кто-то склонился над ним и стал сильно трясти, схватив его за плечи. Сквозь сонный прищур Бобби увидел какую-то темную громадную тушу и, решив, что ему приснился страшный сон, попытался перевернуться на бок, лицом к стене. Но человек крепко держал его за плечо, и он не смог шелохнуться. Тогда он раскрыл глаза пошире.

Неизвестный оказался здоровенным негром. Он был одет в синее дунгари и в громадной лапище держал винтовку за то место, где соединялись дуло и магазин. Нос негра пересекал шрам, а белки огромных, навыкате, глаз были налиты кровью. На какое-то мгновение Бобби показалось, что это сбежавший из тюрьмы преступник, который потребует у него еды и гражданской одежды.

– Вы проснулись? – спросил негр.

Бобби моргнул и ничего не ответил. Негр снова затряс его.

– Не делайте этого! – сказал Бобби.

– Вы уже проснулись? – снова спросил негр.

– Проснулся, черт побери! Да перестаньте меня трясти!

Он высвободил плечо из жесткой хватки негра и медленно сел в постели. Обвел глазами комнату, как будто пытался убедиться, что действительно находится в заднем помещении своей лавчонки, где спал каждую ночь; что это его сети висят вон там, в углу; что это портрет Эвы Гарднер, который он сам вырезал из журнала и наклеил на стенку; что это его пустая бутылка из-под бурбона валяется на полу рядом с кроватью; и его цветные занавески, загораживающие проход в магазин инструментов и рыболовных снастей Бобби – единственное, что ему принадлежало на этом проклятом свете.

– Это ограбление? – спросил он.

Негр усмехнулся и сказал:

– Клайд, он хочет знать, не ограбление ли это?

– Объясни ему, Гарри, – сказал второй, усмехнувшись в ответ.

Этот парень был белым, высоким и худым, в такой же синей одежде, с винтовкой, небрежно болтавшейся на ремне сбоку, как будто он точно знал, что Бобби Колмор не представляет для них с негром никакой опасности.

– Нет, сэр, – сказал Гарри, – это не налет. А теперь, мистер Колмор, мы хотели бы, чтобы вы вылезли из постели и набросили бы на себя какую-нибудь одежду, потому что мы должны отвести вас на лодочную пристань.

– Откуда вы знаете мое имя? – спросил Бобби.

– Просто знаем, – ответил Гарри. – Будьте любезны, оденьтесь.

– Зачем?

– Потому что мы вас просим об этом.

– Допустим, я не хочу одеваться, что тогда?

Усмехнувшись, Гарри сказал:

– Мне придется застрелить вас, мистер.

Бобби утер ладонью рот и посмотрел вверх на Гарри, затем очень медленно произнес:

– Я вам не верю.

– Мистер Колмор, причина, по которой мы собираемся отвести вас на пристань, заключается в том, что мы не хотели бы, чтобы вы вели себя как горький пьяница, а сейчас вы ведете себя именно так, чего мы и ожидали. Но мы не можем рисковать и поэтому выведем вас из этой лавки. Соображаете, мистер Колмор? Одевайтесь.

– Я не горький пьяница, – с достоинством сказал Бобби.

– Тогда нас, видимо, неправильно информировали, – сказал Гарри. – В любом случае одевайтесь, и поскорее! Некогда нам топтаться здесь около вас.

Бобби Колмор ничего не ответил. Он выбрался из кровати, подошел к стулу, где валялись его брюки и рубашка, и начал медленно и нехотя одеваться.

Ресторанчик в Охо-Пуэртос был типичным для таких маленьких городков – вагон-ресторан, снятый с колес, со стенами из блестящего рифленого железа и с вывеской во всю длину фронтона. В стеклянной пристройке перед входом висела вторая, меньшая по размеру вывеска, извещающая о том, что его владельцем с 1961 года является Лестер Пэрч, когда он взял ссуду на строительство и вложил ее в это предприятие питания вскоре после того, как Фрэд Кэрни построил здесь на берегу несколько жилых домов. Лодочная пристань была сооружена позже. Она, конечно, повысила доходность бизнеса Лестера, но он не рассчитывал на нее, когда строил свой ресторан. Тогда он рассчитывал только на то, что к недавно возникшему поселению с автострады было проложено шоссе S-811, обслуживаемое властями штата Флорида. Он прикинул, что к нему будет заворачивать часть транспорта, следующего по U.S.-1 в Ки-Уэст, и его расчет оправдался. Даже до появления пристани Люка Лестер Пэрч каждый месяц приносил домой солидную выручку.

Дверь из стеклянной пристройки находилась как раз посередине длинной стены вагончика. Слева от входа были устроены четыре кабины, обитые искусственной кожей, справа – шесть таких же кабин. Во всю длину ресторанчика тянулась стойка с двадцатью высокими стульями на вертящихся подставках. Остальные комнаты и телефонная кабинка располагались у левой стены и примыкали к кухне, занимавшей всю дальнюю часть помещения. Двое мужчин, которые в то утро спрыгнули с грузовика и бегом направились к тыльной стороне ресторана, знали, что Лестер Пэрч и его жена живут в первом доме на берегу и не встанут по крайней мере до восьми часов. Пришельцы должны были отключить сигнализацию, устройство которой находилось в коробке на задней стене ресторана, затем взломать замок кухонной двери и проникнуть внутрь. В соответствии с пунктами два и три плана операции все оставшееся время дня они должны были оставаться в ресторане и использовать его как своего рода сторожевой пост, задерживая всех, кто попытался бы въехать в деревню с автострады по шоссе S-811.

Они не знали, какого типа сигнализация в этой коробке на задней стене ресторана. За прошедшую неделю дважды они имели случай обследовать территорию за рестораном, заставленную мусорными баками, и точно узнали, что ресторан оборудован сигнализацией, но не смогли определить, столкнутся ли они с системой тревоги по разомкнутой электроцепи или по замкнутой, или даже с комбинацией обеих систем. Они знали, что при более дешевой системе с разомкнутой цепью сигнал тревоги начинает звучать, когда включается подача тока. Для того чтобы вывести из строя эту систему сигнализации, достаточно было перерезать провода. С другой стороны, система с замкнутой цепью постоянно находится под слабым током, а значит, если они перережут провода, сигнал тревоги сработает в то же мгновение, как только прервется подача тока. Комбинация обеих систем была на самом деле самой современной и дорогостоящей и совмещала разомкнутую и замкнутую электрические цепи. Мужчины не рассчитывали наткнуться на такую изощренную систему сигнализации в жалком ресторанчике на заброшенном невесть куда островке. Первый из них перевернул вверх дном мусорный бак, забрался на него, чтобы дотянуться до распределительного щитка в коробке, вывинтил винты из крышки, изучил систему проводов и обнаружил, что это была система с замкнутой цепью. Он кивнул своему товарищу и улыбнулся.

За десять минут они перекрыли контакты, при помощи кусачек перерезали провода и взломали замок кухни.

Плотно прикрыв за собой дверь, они прошли через кухню в переднее помещение ресторана. Один из мужчин нес в руке винчестер, второй, бывший вожаком группы, был вооружен кольтом 45-го калибра. Они опустили все жалюзи, за исключением тех, что висели на окнах бокового кабинета в правом отделении ресторана. Через широкое угловое окно отлично просматривался весь изгиб шоссе S-811, который тянулся до автострады LJ.S.-1. Один из мужчин закурил, а второй приспустил жалюзи на боковом окне, чтобы защитить глаза от слепящих лучей восходящего солнца.

Время от времени притормаживая, грузовик высадил двадцать человек, оставив последнюю пару у дома Танненбаума в конце улочки, и затем медленно пополз вверх, направляясь к шоссе S-811, где оно соединялось с автострадой. Гуди Мур, все еще сидящий за рулем, резко свернул вправо, нажал на педаль тормоза и подкатил к обочине дороги, где остановил машину. Распахнув дверцу кабины, он спрыгнул на землю и подбежал к заднику грузовика, где Джейсон как раз сдергивал брезентовый полог.

– Ну-ка, иди сюда, – пробормотал Джейсон, с усилием подтаскивая деревянный дорожный барьер к заднему борту и сталкивая один его конец в подставленные руки Гуди.

Оставшийся в кабине Клэй Прентис напряженно наблюдал за дорогой через лобовое стекло, ежесекундно взглядывая в зеркальце заднего обзора, чтобы проверить дорогу сзади. Впереди виднелся Байя-Хонда, а за ним – мост Семь миль, висящий в золотисто-розовом сиянии водного простора по обе стороны автострады, отражающего ликующие лучи окончательно проснувшегося солнца.

– Держишь? – спросил Джейсон.

– Держу, – ответил Гуди, и они стащили барьер на дорогу.

Барьер стоял на белых крашеных ножках, а его перекладина пестрела чередующимися белыми и черными диагональными полосками. На боковой стороне перекладины было написано по трафарету «Дорожная служба штата Флорида», и, как только Гуди установил барьер поперек шоссе S-811, где оно переходило в автостраду, Джейсон снова влез в кузов и вернулся с одним из дорожных знаков, которые изготовил Клэй. На нем был изображен белый прямоугольник с простой черной надписью: «Дорога закрыта на ремонт».

Гуди принял знак от Джейсона и отнес его к барьеру, в центре перекладины которого торчал гвоздь. Он повесил на него знак и отступил назад, любуясь своей работой.

– Давай двигаться, – сказал Джейсон.

Гуди подбежал к кабине, забрался внутрь, выжал сцепление и двинулся на восток по U.S.-1, направляясь назад, откуда они приехали, к Байя-Хонда и мосту Семь миль. В кузове грузовика Джейсон облокотился на второй барьер и наблюдал за дорогой из-под откинутого брезента.

Как-то полицейский ударил его своей дубинкой. Это уже было окончательным унижением. Тогда на тротуаре перед театром были установлены ограждения, будто городская полиция Нью-Йорка отвела определенную территорию, в границах которой граждане Соединенных Штатов только и могли свободно излагать свои убеждения. Он сказал Аннабел, что не собирается проводить пикет в пределах узко ограниченного пространства, свободу слова невозможно втиснуть в место, указанное фашистами в полицейской форме. Включая Джейсона и Аннабел, пикетчиков было не более полудюжины, и они несли на длинных палках плакаты, где на белом фоне чернели буквы, грубо имитирующие восточную каллиграфию. Полиция доказывала, что Джейсон, бывший тогда самым молодым из пикетчиков и самым вспыльчивым – дело происходило весной 1950 года, спустя три месяца после их приезда в Нью-Йорк из Нового Орлеана, – сказал копу, что он – фашист, который пытается ограничить права свободных граждан.

– Я стараюсь, чтобы твое идиотское высказывание не превратили в мятеж против законной власти, ты можешь это понять, проклятый коммунистический штрейкбрехер?!

– Я? – не веря своим ушам, сказал Джейсон. – Я – коммунист? Да вы знаете, почему мы здесь? Вы хоть понимаете, зачем мы пришли сюда!

– Давай останемся внутри ограждения, – прошептала Аннабел.

– Почему это? Как он может доказать свою правоту? Или ты думаешь, что мы должны простить его, как эта пьеса прощает вшивых япошек?

– Джейсон, пойми, мы все равно ничего не сможем им доказать, если они не разрешат нам провести пикет.

Аннабел поддержали остальные участники пикета – некрасивая полная девушка, которая работала в отделе научной политики муниципалитета Нью-Йорка, розовощекий юноша – игрок баскетбольной команды Фордхэма, дама из Лонг-Айленда на втором месяце беременности и высокий угрюмый парень из Кентукки. Джейсон неохотно уступил им.

Они расхаживали вдоль тротуара перед входом в театр, призывая прохожих бойкотировать этот спектакль. На их плакатах было написано: «Вспомним Пёрл-Харбор», «Почему реабилитированы японцы?», «Наши парни умирали понапрасну?». И люди, проходившие мимо маленькой серьезной процессии, марширующей внутри ограниченного барьерами овального пространства, взглядывали на поднятые высоко вверх плакаты, весело усмехались, а затем смотрели на афишу театра с названием пьесы и именами актеров. Один из них, японец, был широко известной голливудской суперзвездой, еще совсем недавно, в 1948 году, игравший роли пилотов тяжелых бомбардировщиков в фильмах о войне. Но теперь его героем стал водитель грузовика на японской военной базе в Тихом океане. Джейсон не видел эту пьесу, но театральных обозрений хватало с избытком, чтобы представить, о чем она. Пьеса пыталась показать положение японцев, пыталась исследовать «японцев как человеческие существа, которые (так же, как и мы) были вовлечены в страшные страдания чудовищным конфликтом» – как указывал один из серьезнейших театральных критиков Нью-Йорка. Другими словами, пьеса была оправданием народа, целой расы, которая всего пять лет назад была нашим противником – факт, который постановщики пьесы и, видимо, публика тоже (пьеса имела невероятный успех) предпочли уже забыть. Джейсон же ничего не желал забывать, ничего, что угрожало Соединенным Штатам. Пьеса была угрозой нации, потому что внушала людям чувство безопасности, что было весьма опасно. Странно было полагать, что японцы вдруг, за одну ночь, превратились в милых сердечных людей, которые только и хотят, что ухаживать за своими крошечными садиками и рисовать свои прелестные картинки. Верить в это было глупо, опасно, равносильно самоубийству. Если вы забыли, кто был вашим врагом в прошлом, вы на полпути к тому, чтобы забыть, кто ваши нынешние враги. Если вы позволите им смириться с пьесой, которая занимает сочувственную позицию по отношению к тоталитарной и империалистической философии, вы открываете дверь для принятия любой идеологии, пока вы представляете ее идеологией «человеческих существ».

Пока они пикетировали, начался дождь. Этот дождь, идея пьесы, мысль о том, что вот такая пьеса собирает толпы людей, охотно готовых заплатить деньги, чтобы увидеть, сколько средств вложено в пропаганду автомобилей, вероятно субсидируемую проклятым японским правительством, вид ограждений, стесняющих право Джейсона на свободное высказывание своего мнения, в то время как проповеднику жестокости, автору пьесы великодушно предоставлена кафедра, сцена, с которой он сможет обманывать тысячи людей ежедневно, – все это терзало Джейсона. И когда коп сказал:

– Почему бы вам не убраться в свою Москву, раз она так вам нравится? – Джейсон поднял свой плакат и треснул им полицейского по голове.

На мгновение коп остолбенел от неожиданности, а затем среагировал как положено. Он взмахнул дубинкой и ударил ею Джейсона по руке. Джейсон взвыл:

– Ах ты, жирный ирландский фашист, ублюдок проклятый!

И коп ударил его еще раз.

Аннабел схватила Джейсона за руки, пытаясь предотвратить его нападение на полицейского, и тогда остальные участники пикета бросились бежать. Они сбежали, почуяв, что пахнет бунтом против властей, и не желая принимать в этом участия. Полиция арестовала Джейсона за нарушение общественного порядка, а суд снисходительно выпустил его на свободу, так как нарушение общественного порядка – это не преступление, а всего лишь проступок, к тому же это был его первый привод в полицию. Как потом он думал, самое смешное во всем этом было то, что ударивший его полицейский и слушавший дело судья оба были уверены, что он – коммунист. Они допустили, чтобы пьеса с фашистской идеологией шла в театре восемь раз в неделю, и применили свое законное право силы, чтобы подавить любого несогласного с позицией пьесы, и при этом называли его коммунистом! Вот что вызывало горький смех и гнев Джейсона.

* * *

Грузовик приближался к остановке у восточного въезда на шоссе S-811, у въезда, которым они воспользовались всего десять минут назад. Гуди снова повернул, на этот раз в противоположную сторону, съехал с автострады на щебенку обочины и затормозил футах в десяти от автострады. К тому моменту как он подошел к кузову, Джейсон уже подготовил к спуску второй барьер. Они установили его точно так же, как и первый, полностью перегородив ответвление S-811 для движения в обе стороны. Гуди снова залез в машину, и они двинулись к ресторану. Здесь Джейсон вылез из кузова и помахал рукой в сторону окон с опущенными жалюзи, за которыми, он знал, находились Джонни и Мак, на которых было возложено слежение за дорогой.

Ничто не шевельнулось.

С вывеской «Закрыто» на входной двери, с опущенными жалюзи ресторан казался запечатанным намертво, словно склеп.

В ту минуту, когда двое мужчин входили в дом, там заплакал ребенок, производя больше шума, чем мог бы наделать сигнал тревоги в ресторане, вызывая полное страха нервное возбуждение, которое нельзя было снять, просто обрезав провода или переставив их. Этот дом был вторым на берегу, сразу за домом Лестера Пэрча. Лестер услышал плач ребенка и, проснувшись, обнаружил приставленное к его голове дуло винтовки. Он не произнес ни слова, только толкнул локтем в бок Адриану, и та подскочила с хриплым проклятием, готовая угостить его хорошим тумаком, когда поняла, что они не одни в своей спальне.

Вооруженным мужчинам, стоящим в ногах кровати, казалось, было лет по тридцать, но одного из них, видимо, старила борода. Адриана ошеломленно и недоверчиво таращилась на них, как будто они приснились этому несчастному идиоту Лестеру и материализовались вон там, в изножий кровати. Она с яростью посмотрела на мужа, молча требуя объяснения.

Лестер только пожал плечами и сказал:

– Это… а ружья-то зачем, ребята?

Тот, что с бородой, очень вежливо сказал:

– Вы должны будете провести весь день в этом доме, мистер Пэрч. Не будете ли вы с женой так любезны, чтобы одеться?

– Весь день… – начал Пэрч и осекся. Он немного подумал и спросил: – А кто же откроет ресторан?

Человек с бородой улыбнулся и сказал:

– Он уже открыт, мистер Пэрч.

За дверью соседнего дома ребенок снова зашелся плачем.

Пит Чамплин, отец ребенка, повернулся на бок, стянув чуть не всю простыню с жены, и сонно пробормотал:

– Рози, ты не хочешь за ним сходить?

– Нет, – сказала Рози, – сам сходи.

– Забудьте об этом, – произнес незнакомый голос, – я уже принес его.

Пит привык ко всякого рода неожиданностям, так как торговал недвижимостью в Маратоне, и каждый день у себя в конторе сталкивался со всякими ненормальными. Самым чудным из них был Фредерик Кэрни, которому Пит сбыл все эти дома на берегу после того, как один из них приобрел для себя за тридцать тысяч, на целых десять тысяч дешевле, чем были проданы остальные пять домов. Он привык ко всяким необычным и таинственным обстоятельствам, связанным с продажей недвижимости, но чтобы в воскресенье услышать чужой мужской голос прямо в дверях своей спальни да еще… который сейчас час-то? Шесть?!

– Ты что-то сказала? – спросил он жену.

– Нет, – ответила Рози.

Возможно, на этом он успокоился бы и снова заснул, тем более что ребенок замолчал, но тот же голос сказал, на этот раз очень громко и явственно:

– У вашего малыша мокрые штанишки, мистер Чамплин, и он намочил мне рубашку. Вы не хотите встать и заняться им?

Пит тут же подскочил и увидел в дверях незнакомого мужчину с перекинутым через плечо Питом-младшим и с винтовкой в другой руке. Рядом с ним стоял еще один мужчина, тоже вооруженный, и смотрел чрезвычайно серьезно.

– Вот что, – сказал второй, – думаю, никому не повредит, если мы все немного расслабимся.

– Кто это, дорогой? – пробормотала Рози за спиной мужа.

* * *

Мужчины ворвались в высокие застекленные двери, ведущие с веранды на задней стороне дома в спальню, оба в синих холщовых штанах и голубых рубашках, оба с винтовками, оба по меньшей мере на три дюйма ниже и фунтов на двадцать легче, чем Рик Стерн. Их предупредили, что хозяин этого дома был ростом в шесть футов и четыре дюйма и весил двести двадцать фунтов, хотя и выглядел худощавым. Их также предупредили, чтобы они не рисковали с ним, потому что во время Второй мировой войны он служил в морской пехоте. О нем было известно, что однажды он в одиночку, вооруженный только штыком и двумя ручными гранатами, напал на японский дзот. Он взорвал шестерых вражеских солдат, уничтожил два пулемета и заодно, для ровного счета, мортиру, установленную рядом с дзотом. Людям Джейсона было приказано стрелять без промедления, если Рик Стерн шевельнет холь пальцем. Поэтому они высадили одно из стекол французских дверей, дотянулись до круглой ручки, распахнули их и тут же нацелились на Рика, резко севшего на постели, и на девушку, с распахнутой на груди ночной рубашкой, открывшей было рот, чтобы испустить испуганный крик.

– Я держу девушку, Уилли, – сказал тот, что стоял слева, и навел на нее винтовку.

– А я – парня, Флэк, – ответил Уилли.

Оба застыли на месте без движения, пока девица соображала, нужно ли кричать.

– Давайте, леди, кричите, – сказал Флэк. – Вас никто не услышит.

После чего девушка закрыла рот и натянула простыню на обнаженную грудь.

В этот момент Рик Стерн прыснул от смеха.

Он не смог бы объяснить, почему именно в эту секунду его разобрал такой смех. Разумеется, в такой ситуации, когда два сопляка врываются в вашу спальню, в то время как вы развлекаетесь с леди, не было ничего смешного. Еще меньше комичного было в двух винтовках «спрингфилд», дуло одной из которых оказалось нацеленным на вашу подружку с обнаженной грудью – точнее, она была обнажена секунду назад, – а другой – смотрит в точку, дюйма на три выше вашего собственного пупка. И конечно, ничего забавного не было в затруднительном положении Люси, дочери Уолтера Нельсона, дьякона в церкви на Биг-Пайн-Ки, которому случилось этой ночью оказаться в Майами и который, разумеется, не понял бы, как это его невинный ангел, его прелестная дочурка попала в постель известного на Нижних островах повесы и распутника, даже если этот повеса – герой Второй мировой войны. О нет, конечно, в положении Люси не было ничего забавного. Возможно, тогда причиной внезапного приступа хохота Рика в этот напряженный момент была внешность одного из ворвавшихся, которого его напарник звал Уилли.

Уилли было лет девятнадцать, у него были тощие светлые усики и безумные карие глаза. Он скривил губы в гримасе, которая, по его мнению, очевидно, выражала угрозу, но выглядела просто обиженной. Уже одно это было достаточно смешно само по себе, но выражение его лица, когда он ворвался сюда с веранды, было достойно особого восхищения. Люси подскочила в постели с распахнутой на груди ночной рубашкой, и Уилли так и застыл в дверях, вытаращив глаза и раскрыв рот.

У Люси заняло секунд тридцать на раздумья, кричать или не кричать, во время которых она замерла, сидя на постели с обнаженной грудью, торчащей прямо перед лицом Уилли с отпавшей челюстью. Еще тридцать секунд ушло на речь Флэка насчет ее крика, которого никто не услышит, в течение которых тело Уилли все больше и больше клонилось вперед по направлению к Люси, хотя ногами он словно прирос к полу в дверях. Затем прошло еще, как минимум, десять секунд, пока Люси передумала поднимать визг и прикрыла обнаженную грудь простыней.