Текст книги "Часовые свободы"

Саманта появилась у него в конторе на той неделе, когда открылась его новая пристань. Работы по ее сооружению длились почти полгода, но Люк никогда прежде не видел Саманту и очень удивился, когда она сказала ему, что живет здесь, в четвертом доме, как раз между Стерном и Амбросини.

– Я унаследовала этот дом, – сказала она, – от матери, которая недавно умерла. – Она помолчала. – Вам здесь нравится?

– Да, – сказал он, – очень.

– И мне тоже. – Снова пауза. – У меня десять кошек, – сказала она. – Мне нужно кормить их два раза в день. Сейчас я сижу на мели, денег совсем нет. – Она еще раз запнулась. – Мне нужна работа.

– В данный момент я никого не могу нанять, – сказал Люк.

– Я не ожидаю, чтобы вы мне сразу много платили.

– Я вообще ничего не могу вам платить.

– Хорошо, – сказала она. – Понятно.

– Слушайте, мисс…

– Уотс, – представилась она, – Сэм, вернее, Саманта.

– Понимаете, мне просто не нужна помощь.

– Если у вас появятся клиенты, она вам понадобится.

– Пока что я не заполучил ни одной лодки.

– Вы их получите, но тогда будет слишком поздно налаживать конторскую работу.

– А что вам известно об этой работе?

– Я работала в финансовой компании в Сент-Пите до того, как умерла моя мать. – Она помолчала. – Я знаю, как организовать контору. А кроме того, я знакома с большинством капитанов в округе. Когда вы развернетесь, вам понадобится сдавать лодки напрокат для рыболовных команд.

– Может быть, но…

– Испытайте меня.

Она начала работать в ближайший понедельник, отвечала на письма и телефонные звонки, занималась рекламой, уговаривала клиентов, поддерживала связи с хозяевами лодок, разговаривала с продавцами. Она понимала толк в лодках. Она говорила о них со знанием дела и со страстью. Она надоедала, изводила и обхаживала всех капитанов в округе, пока не добилась, наконец, того, что человек десять из них согласились подыскивать Люку компании рыболовов, звоня ему первому, минуя пристани на более крупных островах. Она разговаривала с рыбаками, выведывая, где лучше клюет рыба, и передавая эту информацию клиентам Люка. Она была скупа на трату денег, постоянно спорила с продавцами, выторговывая скидки на парусину, лак для покраски или глыбу льда. Привлекательная, но не красавица, она не отпугивала жен капитанов. Напротив, они любили останавливаться около конторы, чтобы поболтать с ней о магазинах в Ки-Уэст или Майами или просто выпить с ней стакан чаю со льдом, подальше от лодки, провонявшей рыбой. Она много работала в начале их бизнеса, но больше того, ей удалось установить тон спокойной деловитости, который окрашивал все их дела и не в последней степени обеспечивал им успех.

Принимать Саманту на ее собственных условиях оказалось, конечно, проще, чем попытаться узнать ее как женщину сложную, каковой она являлась. Она управляла пристанью у Люка и делала это легко и толково. Он никогда не расспрашивал ее о себе. Их отношения были приятными и деловыми. В феврале 1962 года, спустя каких-нибудь пять месяцев после того, как Сэм начала у него работать, он оказался вовлеченным в новые отношения с ней, которых не ожидал и не желал.

В тот вечер около девяти часов в конторе появилась последняя группа рыболовов и заплатила Люку за прокат лодок. Он уладил все расчеты с капитаном – одноглазым человеком, жившим на Рэмроде и чудесным образом избежавшим прозвища Пучеглазый, а потом, так как было уже поздно, а они с Самантой страшно устали за этот длинный день, он предложил ей немного выпить перед уходом. Он почувствовал легкое сожаление сразу же, как только эти слова сорвались у него с языка, как будто этот прорыв в их деловом партнерстве неизбежно приведет к осложнениям.

– Пожалуй, стаканчик я бы выпила, – сказала Саманта и посмотрела на него долгим томительным взглядом, точно с таким же выражением на лице, как в тот день, когда обратилась к нему за работой и сказала, что вынуждена кормить десять кошек.

В ту ночь они много пили и много разговаривали. Они болтали в маленькой конторе пристани, Люк удобно задрал ноги на стол, а Сэм устроилась напротив в потертом кожаном кресле, которое выжило после разрушительного хаоса в Исламорада. Она говорила спокойно и легко, казалось, она все так делала, и он слушал ее с растущим интересом, время от времени наполняя стаканы, внимательно вглядываясь в нее. Она вышла замуж, когда ей было восемнадцать, рассказывала она, за человека, который держал морской аквариум как раз под Сан-Питом, где она родилась и провела большую часть своей жизни до того, как ее мать приобрела дом здесь, в Охо-Пуэртос. Он был очень приятным человеком, ее муж, который был старше ее; казалось, ее всегда тянуло к более старшим мужчинам. Она думала, это потому, что ее отец умер, когда ей было семнадцать, – «Электра» и весь этот джаз, понимаете? Она взглянула на Люка и устало улыбнулась, затем отпила глоток виски и запрокинула голову на спинку кресла; ее выгоревшие на солнце золотисто-светлые волосы красиво выделялись на черной коже кресла. Она так и не поняла, хорошая ли это вещь – замужество, сказала Сэм. Ей оно казалось хорошим, но это потому, что она очень любила мужа, у него были усы, такие очень черные красивые усы с загибающимися вверх кончиками, он очень гордился своими усами.

Он бросил ее, когда ей было двадцать два года. Там была труппа балета на воде – знаете, пловчихи, – и он сказал, что влюбился в одну из девиц этой труппы. Однажды Сэм видела ее, она была очень красивой девушкой со стройными сильными ногами пловчихи. Муж продал дело одному приезжему из Техаса и уехал с пловчихой через неделю после оформления развода с Сэм. С тех пор она никогда его не видела. Как-то до нее дошел слух, что он выступает в каком-то шоу на ярмарке в Сиэтле, но она не очень-то этому поверила.

Он ушел от нее пять лет назад, и она жила со своей матерью, пока через три года она не умерла от рака. Так что вот она – разведенная женщина с собственным домом, – она снова взглянула на Люка и бледно улыбнулась, – живущая в нем с десятью кошками, можете их пересчитать.

Она отпила еще один глоток, и льдинки зазвенели в ее стакане.

Не глядя на него, она сказала:

– Я очень одинока, Люк. Я чертовски, дьявольски одинока, – и заплакала.

Они занимались любовью в его комнате, примыкающей к конторе. Он помнил все, что они делали, помнил вкус ее губ, шелковистость ее волос и тихий звук ее плача.

Он также помнил, как сказал ей, что любит ее…

* * *

Затренькал звонок телефона.

На часах было семь двадцать пять.

Джейсон взял трубку.

– Пристань Костигэна, – сказал он и помолчал, слушая. – Это Джейсон.

Сидящий за столом Люк затаил дыхание. С ней все в порядке, говорил он себе, не беспокойся за нее, с ней все в порядке. Почему-то он не мог отвести взгляда от коричневых башмаков Джейсона, зашнурованных крест-накрест коричневыми шнурками, от его светло-коричневых носков. С ней все нормально, напряженно думал он.

– Что? Что ты имеешь в виду? – спросил Джейсон.

В течение следующих бесконечных секунд Люку казалось, что он скользит в черную бездонную пропасть.

– Я спрашиваю, что ты имеешь в виду, ты что, не понимаешь меня? – сказал Джейсон. – Сай, прекрати говорить глупости. – Он помолчал. – Давай начнем сначала, ладно? Ты вошел в ее спальню? Прекрасно. Видно, что на постели спали? Хорошо. Значит, ночью она была там, верно? Правильно. Вы с Чаком осмотрели весь дом? Осмотрели, молодцы. Но ее там нет. Понятно. А ее лодку вы у берега видели?

Джейсон ждал ответа. Наблюдая за ним, Люк внезапно почувствовал облегчение. Вполне возможно, что Саманта…

– Сай, я спрашиваю, была ее лодка у пристани? – повторил Джейсон. – Что? Ты – что?

Люку показалось, что сейчас Джейсон оторвет аппарат от провода и со всей силой швырнет его в стену. Он побелел, пальцы намертво вцепились в трубку, и он буквально дрожал от физического усилия овладеть собой. Очень тихо, словно принуждая себя быть спокойным, как будто он мог разорваться на тысячу кусков, если не будет говорить тихо, он сказал:

– Хорошо, Сай, что, если тебе снова выйти из дома и еще раз осмотреть пристань, а? Ты можешь это сделать для меня? Ну, иди, я жду у телефона.

Он стоял у стола, крепко прижимая трубку к уху. Бенни и Уилли молча смотрели на него. Пятый мужчина в комнате, чье имя Люк так и не знал, продолжал стоять, прислонившись к стенному шкафу с выдвижными ящиками, с закрытыми глазами, как будто спал. Джейсон терпеливо ждал. Наконец он заговорил:

– Привет, ну, что ты обнаружил? – Он внимательно слушал, затем поднял взгляд на часы. – Но есть какие-нибудь признаки того, что она в море? – спросил он. – Гм-м. Ладно, тогда просто сиди на берегу и позвони мне сразу же, как только ее увидишь. Правильно. – Он положил трубку.

– Что там? – спросил Бенни.

– Это девица Уотс. Должно быть, она вышла в море. Придется подождать, когда она вернется.

Бенни посмотрел на часы:

– Уже почти семь сорок, Джейз.

– Знаю.

– Еще три звонка, и проверка закончена.

– Знаю.

– Когда ты позвонишь Толстяку?

– Как только получим девушку.

– И когда это будет? Она может оставаться в море весь день. Может, она взяла лодку надолго? Откуда мы знаем? Насколько нам известно, она может отправиться в Майами.

– Но она воспользовалась этой дощатой лодчонкой с подвесным мотором, – сказал Джейсон. – Не думаю, чтобы она пошла на ней в Майами, тем более что ожидается ураган.

Все равно Бенни казался очень обеспокоенным. По-видимому, он по природе своей склонен был излишне тревожиться, и Джейсон, наверное, привык к его волнению.

– Может, нам все-таки стоит позвонить Толстяку? – сказал Бенни. – Когда поступят остальные донесения.

– Нет, – сказал Джейсон. – Нет, если только не возникнут проблемы.

– А ты думаешь, они могут возникнуть, Джейз?

– Что ж, ведь девушка где-то в море, – тихо сказал Джейсон, – и пока она не окажется у нас, мы не можем считать, что заняли деревню. До тех пор, пока мы ее не захватим, Бенни… что ж, пожалуй, да, проблемы могут появиться, могут.

Телефон затрещал.

Часы показывали семь тридцать.

– Пристань Костигэна, – ответил Джейсон. – Да, это Джейсон. Хорошо, – сказал он, – хорошо. Вот и держи его там довольным. – Он опустил трубку. – Это от Амбросини, – сказал он Бенни. – Взято. – И Бенни поставил крестик в соответствующей клеточке таблицы.

Люк наблюдал за ним. Что-то начало вызывать его подозрения в этой таблице. Он не понимал, что именно, но в ней что-то было не так. Ему казалось, что это имело какое-то отношение к тому, что Саманты не оказалось дома, где, видимо, ожидали найти ее эти люди, а вместо этого очутилась в море. Он начал волноваться о том, как они отнесутся к ней, когда она вернется. Они вооружены, онимогут резко среагировать на неожиданную ситуацию.

– Все уже раскусили, а, Костигэн? – спросил, улыбаясь, Джейсон.

– Пока еще нет, – ответил Люк.

– Что ж, подумайте еще, – сказал Джейсон, но сам объяснения не предложил.

Донесение, последовавшее в семь тридцать пять, сообщило Джейсону, что дом Хэннигэна взят. Когда Бенни поставил крестик в нужной клеточке, Люк снова взглянул на таблицу и почувствовал, что в ней определенно что-то не так. Может, на самом деле это ему только кажется, но он предпочел поломать голову над этой загадкой, чтобы отвлечься от беспокойства за Саманту. Возможность, что люди Джейсона могут причинить ей вред, казалась очень отдаленной, и все же Люк чувствовал, как внутри у него расползается тревога, как тяжело бьется сердце от страшного предчувствия.

В семь сорок прозвенел последний звонок. Джейсон взял трубку, произнес в нее:

– Пристань Костигэна, – подождал и затем сказал: – Привет, Куп, как дела? Да, здесь все под контролем. – Он слушал собеседника. – Хорошо, скажи Леонарду, чтобы он привел их. Что? – Он снова помолчал, слушая. – Да, это сюрприз, верно? Сегодня у нас полным-полно всяких сюрпризов. Ладно, приведите их тоже. Точно. – Он положил трубку и обернулся к Бенни: – Это был Купер из дома Танненбаумов. Он взят. Поставь свой крестик.

– А что он там говорил о других? – спросил Бенни.

– А, да просто там оказалась неожиданная компания, – сказал Джейсон, и только тогда Люк понял, что было не так в таблице.

Он обрадовался, что именно в этот момент снова раздался звонок, потому что был уверен, что его внезапное озарение тут же отразилось у него на лице. А затем сообразил, что это могут звонить насчет Саманты, и впился пальцами в край стола, когда Джейсон снял трубку.

– Пристань Костигэна. – Он помолчал. – Да, Сай, да. Хорошо, Сай. Веди ее сюда. Лучше нам не спускать с нее глаз. – Он опустил трубку на рычажки. – Это Уотс. Дом взят. Отметь там.

Бенни облегченно вздохнул.

– Тогда, значит, все, – сказал он.

– Все, – сказал Джейсон.

Сидя за столом, Люк ничего не сказал.

В этом списке на таблице Джейсона Тренча не было телефона Уэстерфилда, чей дом стоял по другую сторону дороги. Сегодня утром в половине пятого, когда Люк возился с лодками, он видел, что в окне спальни на верхнем этаже этого дома горел свет.

Глава 4

Ровно в семь сорок пять зазвонил телефон в Ки-Уэст. Толстяк, который уже оделся и ждал у аппарата, сразу поднял трубку и сказал:

– Хэлло?

– Артур?

– Да.

– Это Джейсон.

– Да?

– Мы это сделали. Можете выезжать.

– О'кей, – сказал Толстяк и положил трубку. Он взглянул на Энди, который наблюдал за ним с лукавой усмешкой. – Это Джейсон, – сказал он, сопровождая свои слова кивком. – Они это сделали. Мы можем выезжать.

– Хорошо, – сказал Энди и потер ладонью о ладонь.

– Отнеси сумки в машину, – сказал Толстяк. – А я пока свяжусь с остальными.

– Это здорово, – снова сказал Энди. – Здорово, правда, Толстяк?

– Я знал, что они это сделают, – сказал Толстяк.

– Я тоже. Но… видишь ли… всякое могло случиться… ты же понимаешь.

– Только не тогда, когда операцию планирует Джейсон. Давай, нам нужно двигаться.

– Да, – сказал Энди, усмехнулся и прошел в ванную.

Толстяк стоял у телефона, положив руку на трубку, зная, что должен позвонить Фортунато, и все же медлил, позволяя себе насладиться этой минутой торжества.

Его маленькие черные глазки радостно сияли. Сознание того, что Охо-Пуэртос уже в руках Джейсона и что теперь он и вся группа людей, с прошлого понедельника находящаяся в Ки-Уэст, могут выехать туда, наполняла его ликующим удовлетворением. Правда, он ни минуты не сомневался, что Джейсону удастся захватить деревню, и сейчас отдавал себе отчет в том, что не только этот свершившийся факт наполнял его гордостью и даже не только понимание всей важности задуманной акции. Без малейшего оттенка прошлого самодовольства он сознавал, что все это было бы невозможно, не окажись он тогда, в 1945 году, единственным, у кого хватило ума солгать, кто учуял расставленную ловушку и понял, что сказать в этот момент правду – значит подвергнуть опасности Джейсона. Он сразу понял, что вопросы специально были построены так, чтобы спровоцировать допрашиваемого на отрицание: «Вы ведь играли в карты, не так ли? И игра велась по-крупному, разве не так?» Инстинкт самосохранения побуждал его закричать: «Нет, сэр, нет! Мы не играли в карты!» Но тут-то он и угадал западню. Именно этого они и ждали от него – яростного отрицания этого факта. Он оказался слишком хитрым, чтобы попасться. Он признался, что да, они играли в карты, хотя этого, конечно, не было, еще сказал, что ставки были довольно высокими, тем самым подтвердив каждую ложь, которую уже наговорил им Джейсон, что, впрочем, не сыграло особого значения. Но было чертовски приятно сознавать, что он не оставил тогда Джейсона в одиночестве, даже если и не мог его спасти.

Артура Стюарта Хэзлита с детства дразнили Толстяком. Летом 1961 года, когда Джейсон позвонил ему из Нью-Йорка, он сказал:

– Привет, Артур, как поживаешь? – Он назвал Толстяка по имени, как делал это с первого дня их знакомства.

Они обменялись обычными любезностями: «Как мама?» – «Прекрасно». – «Как Аннабел?» – «Отлично». – «Чем занимаешься?» – и все в этом роде, затем немного повспоминали прошлое, а потом наступила долгая пауза. Наконец Джейсон откашлялся и спросил:

– Артур, ты сможешь приехать в Нью-Йорк?

– Зачем?

– Мне нужна твоя помощь.

– Что-нибудь случилось?

– Нет. Но мне нужна твоя помощь.

– В чем?

– Есть одна идея. Я буду тебе очень благодарен, если ты приедешь, Артур. Я собираюсь позвонить Алексу и остальным ребятам, но сначала хотел бы переговорить с тобой. Ты первый, кому я позвонил.

– Ну, я, конечно…

– Артур, ты сможешь приехать?

– Ну… послушай, а в чем дело, Джейз?

– Это ради Америки, – сказал Джейсон.

На том конце трубки наступило молчание.

– Не очень понимаю, что это означает, – сказал Толстяк.

– Я больше ничего не могу тебе сказать по телефону.

– Да… это… гм… Похоже, ты задумал что-то очень серьезное, – сказал Толстяк.

– Так оно и есть.

– Когда мне приехать, Джейз?

– Сейчас. Сегодня.

– Но у меня работа, Джейз. Я просто не могу…

– Тогда приезжай в пятницу вечером и останешься на выходные. За это время мы все успеем обсудить.

– Я посмотрю, как мать…

– Лучше бы тебе ничего не говорить ей об этом, – сказал Джейсон, и снова на линии возникла тишина.

– Хорошо, – сказал наконец Толстяк, – я приеду.

В тот вечер в пятницу в квартире на Второй авеню Джейсон изложил ему свой план. Он не был еще тщательно продуман, всего лишь зародыш плана, детали которого предстояло выработать. Было ясно, что им понадобится населенный пункт, какой-нибудь городишко, где можно будет осуществить передачу, но Джейсон только считал, что этот город должен быть где-нибудь во Флориде; кроме того, он еще ничего определенного не придумал. Толстяк предположил, что их цели может послужить какой-нибудь из островков, он сказал об этом, еще не будучи полностью уверенным, что хочет ввязаться в это дело вместе с Джейсоном. Джейсон сказал, что да, эти островки – как раз то, что надо, а Толстяк заметил, что, может, им даже стоит использовать один из необитаемых островков, их же там до черта. Нет, сказал Джейсон, нам нужно какое-то место, где мы сможем держать людей, понимаешь, мы же не бросим их, чтобы они целый день болтались на заброшенном острове, после того как будет закончена передача. Верно, сказал Толстяк, нам нужно место с жильем, место, где мы сможем их держать, это ты прав. Вот именно, сказал Джейсон, но я уверен, что там мы сможем найти такое место, острова могут оказаться самым подходящим для нас местом, хотя я сейчас не знаю точно, нужно будет это проверить. Ну конечно, нужно все как следует проверить, подтвердил Толстяк, все еще не понимая, хочет ли он идти на это дело или нет, чертовски влюбленный в Джейсона, бесконечно уважающий его, но не уверенный, хочет ли он сам рисковать своей жизнью, чтобы осуществить подобный план.

Решение принять участие в операции Джейсона пришло к нему следующей ночью.

В тот субботний вечер они стали вспоминать прежние деньки и разные штуки, которые вместе проделывали, а потом Джейсон начал ему рассказывать, чем он занимался со времени их последней встречи в 1946 году. Конечно, он вернулся в Нью-Йорк, потому что это был его родной город и потому что там его ждала Аннабел. У него была степень бакалавра наук университета в Луизиане, ну, ты же об этом знал, Артур (да, конечно, сказал Толстяк), и он был опытным механиком, но после того, что произошло (да, конечно, именно после этого, сказал Толстяк), он чувствовал, что больше ни на кого не сможет работать. Он чувствовал, что в мире существуют гораздо более важные вещи, которыми стоит заниматься… Вот, налей себе бурбону (спасибо, сказал Толстяк), и он вступил в группу добровольцев под названием «Сыновья американской свободы», которая, как он выяснил позже, была расистской группой, но в то время он не очень-то твердо знал, с кем ему по пути. С окончания войны прошло уже больше года, когда он вступил в эту организацию, которая в это время была охвачена страшным возбуждением в связи с судебными процессами над нацистскими военными преступниками. Это было в июле или в августе, не помню, но вскоре после того, как был казнен японский генерал-лейтенант Хомма, по чьему приказу был совершен тот роковой поход на Батан, так что группа почувствовала в этом прецедент, и они выбежали на улицы, стали раздавать прохожим листовки и выступать с обращениями, попутно то тут, то там вспугивая парочку-другую негров, но это было так себе, просто потехой; на самом деле их больше всего волновала судьба военных преступников. В октябре, когда в Нюрнберге были оглашены приговоры, среди которых было много смертных, как-то сразу выяснилось, что главная задача группы – вовсе не поддержка фашистов, а стремление согнать всех негров туда, где им только и следует находиться, то есть в Луизиану, и чтобы они не смели и носа оттуда высунуть. А через пару месяцев разразилась война в Индокитае между французами и революционерами, и тогда Джейсон понял, какой многочисленной и тщательно законспирированной была их коммунистическая организация. Он порвал с «Сыновьями американской свободы» и вступил в организацию под названием «Комитет помощи Индокитаю», КПИ, которая в основном занималась сбором средств; но все же они выпустили несколько памфлетов, в которых пытались объяснить, что стояло за всей этой борьбой в Индокитае. К счастью, ему удалось сохранить от прежних времен немного денег да плюс то, что он сумел украсть, понимаешь? (Здесь Толстяк захохотал.) Так что на жизнь ему хватало, поэтому он мог посвящать все свое время работе в разных комитетах и организациях, переходя из одной в другую по мере того, как опасность все больше заявляла о себе. В частности, коммунисты уже захватили власть в Чехословакии, и русские перекрыли сообщение между Берлином и западной оккупационной зоной в июне 1948 года, и еще это вето русских на контроль за атомным вооружением в том же самом месяце, и осуждение кардинала Миндзенти, приговор к пожизненному заключению в Венгрии, и сообщение президента Трумэна в сентябре 1949 года о том, что Россия произвела испытание атомной бомбы. Именно тогда опасность стала явственной и реальной, когда в 1950 году коммунисты были готовы к вторжению в Корею. Теперь их ничто не могло остановить. У них были эти чертовы атомные бомбы…

К счастью для этой страны, в ней есть люди, которые сразу распознали угрозу и пытались как-то с ней бороться. В октябре 1949 года, спустя месяц после того, как русские взорвали свою бомбу, Джейсон организовал группу, которую назвал «Люди Маккарти». Она пыталась самостоятельно помогать сенатору от Висконсина в его упреждающей борьбе против подрывных сил внутри Соединенных Штатов. Не позже чем через три месяца, в начале января 1950 года, он с Аннабел переехал в Нью-Йорк, где создал новую группу под названием «Американцы за Америку», придя к выводу, что сможет более активно бороться за свою идею вне организации, чье название связывало бы его с какой-либо конкретной личностью. Фактически к тому времени он уже был готов к тому, чтобы принять на себя руководство организацией, и не желал быть ничьим последователем, даже человека, к которому он относился бы с таким же огромным уважением, как к Маккарти. В апреле 1950 года у него произошло столкновение с полицией Нью-Йорка, когда он и его новая группа – в то время численность их группы составляла человек семь, включая его самого и Аннабел, – проводили пикет у театра, где шла профашистская пьеса с японцем, исполняющим главную роль. И в сентябре того же года ему опять пришлось создать новую организацию, привлечь новых людей. Ну, теперь Артур имеет полное представление о его жизни, верно? Она проходила в постоянной борьбе, в постоянном стремлении быть услышанным в этой стране, которую населяют благодушно настроенные идиоты. Они закрывали глаза на то, что мало-помалу Россия отхватывает кусок за куском, готова проглотить весь мир, с набитым ртом продолжая лицемерно рассуждать о мирном сосуществовании, незаметно заглатывая одну за другой разные страны, а если это не удавалось, что ж, она не брезговала любым их кусочком: Албания, Болгария, Чехословакия, Восточная Германия, Венгрия, Польша, Румыния, Северная Корея, Северный Вьетнам, Куба и целая куча этих проклятых новых государств в Африке. Недурной списочек, верно?

– Когда это кончится, Артур? Где же конец?

– Не знаю, – сказал Толстяк. – А ты как думаешь, Джейсон?

– Артур, – сказал Джейсон, – я люблю эту страну. Я хочу, чтобы эта страна выжила в этой борьбе.

– Я тоже этого хочу.

– Что остается людям вроде нас, Артур?

– Что ты имеешь в виду?

– Что будет с нами, если мы только сами ей не поможем?

– Сами, – тихо повторил Артур.

– Да, – сказал Джейсон, – сами. – И снова молчание. – Я хочу действовать, Артур. Я устал руководить группами недоумков и псевдобунтарей, которые воображают, что мы боремся за право на свободную любовь и за право открыто распевать народные песни, в то время как мы выступаем за могущественную и долговечную Америку. Америка – вот за что мы дрались на войне. Америка – вот во имя чего мы рисковали жизнью. Что же, все это было напрасно, черту под хвост? Артур, мне нужна твоя помощь. Скажи, что ты мне поможешь. Скажи, что ты будешь работать со мной во имя того дня, который станет днем славы и торжества всех американцев, всей нашей страны.

Толстяк кивнул.

– Я с тобой, Джейсон, – сказал он. – Я помогу тебе.

* * *

Наконец Толстяк поднял трубку. В сентябре 1961 года он был первым, кому позвонил Джейсон, и сегодня тоже сначала он позвонил ему, и сознание того, что он пользуется таким уважением и доверием, что он так необходим для исполнения задуманного, наполняло его почти благоговейной радостью. Он быстро набрал номер мотеля «Магнолия» на Саймонтон-стрит и попросил соединить его с мистером Фортунато. Оператор позвонила в комнату, и Толстяк сказал:

– Сол?

– Здесь Сол, – ответил Фортунато.

– Это Толстяк. Мы выкатываемся.

– Понял, – сказал Фортунато и опустил трубку.

Из ванной появился Энди с двумя принесенными накануне небольшими матерчатыми сумками на «молнии», которые обычно берут с собой в короткую поездку. Он подождал, пока Толстяк положит трубку, и сказал:

– Ты оставляешь в аптечке свою зубную щетку или еще что-нибудь?

– Нет.

– Ничего?

– Ничего.

– О'кей, – сказал Энди и вышел.

Толстяк набрал телефон мотеля «Уотервью» на Перл-стрит. Когда Родис оказался на линии, он сказал:

– Рэйф?

– Да? – ответил Родис.

– Это Толстяк.

– Да?

– Мы выезжаем.

– Comprendo,[3]3
  Понятно (исп.).


[Закрыть] – сказал Родис и отсоединился.

Он посидел с минуту, глядя на аппарат, затем усмехнулся, быстро подошел к туалетному столику, похлопал по застегнутой на «молнию» сумке и крикнул в сторону ванной:

– Эжен, поторопись. Звонил Толстяк. Мы выезжаем.

* * *

Бывали такие дни, когда с самого утра все шло шиворот-навыворот, и именно в такие дни Эймос Картер с тоской размышлял, как чертовски плохо, когда негр живет в Монрой-Каунти, штат Флорида, откуда рукой подать до Дейд-Каунти, да вдобавок еще с именем Эймос. В плохие же дни, когда с утра все шло из рук вон плохо, он предпочитал не слышать ни шуток, ни разной чепухи от любого белого, которого носит земля. А это воскресное утро было именно таким.

Началось с того, что Эбби снова пристала к нему с вопросами, почему он больше не ходит в церковь. Он пытался объяснить жене, что по воскресеньям должен приходить в ресторан к восьми утра, чтобы успеть разжечь плиту до прихода мистера Пэрча в половине девятого. Эбби сказала ему, что в церкви на Биг-Пайн служат мессу в семь утра, а Эймос сказал, что эта церковь для белых, а он не хочет начинать свой воскресный день с нервотрепки. «Ты боишься белых?» – спросила Эбби, и это сразу здорово его завело, потому что он не боялся ни одного из этих проклятых белых и все же замирал от страха перед каждым белым, который ему встречался. Но он не выносил, когда тощая девчонка с накрученными на лоскутки волосами напоминала ему об этом. После того как он дал ей затрещину, она заявила, чтобы он сам приготовил себе завтрак, и он обжег свою проклятую руку, растапливая плиту, и ушел из дома вообще безо всякого завтрака, решив, что придет в ресторан немного пораньше и сделает себе омлет.

И вот он добрался до Охо-Пуэртос; уже без пяти восемь, а тут этот чертов барьер сообщает ему, что дорога к ресторану закрыта на ремонт. Черт их побери, когда только они успели приволочь сюда эту штуковину! Несколько минут он сидел за рулем и таращился на преграду, словно не веря своим глазам. Он совершенно точно знал, что этого барьера не было вчера, когда он уезжал из ресторана в шесть часов вечера, а сегодня – воскресенье, когда обычно дорожные рабочие не работают, как же здесь оказался барьер и для какой цели? Эймос задумчиво почесал в затылке, вылез из машины, подошел к барьеру и стал мрачно изучать знак, будто ожидал, что вот-вот из-за кустов выскочит Аллес Фант со своим фотоаппаратом и целой кучей ребят и объявит, что это розыгрыш. Но Аллес Фант не выскакивал, поэтому Эймос пришел к выводу, что заграждение настоящее. Он глянул вперед и не увидел за барьером никаких рабочих; но это могло означать, что они работают за поворотом, и он просто не видит их. Затем, поскольку эта передряга оказалась довеском ко всем прочим утренним неприятностям, Эймос совершил поступок, очень смелый для негра, живущего в штате Флорида. Он отодвинул барьер в сторону, вернулся в свой старенький «плимут», свернул на шоссе S-811, остановил машину, снова вышел и вернул барьер на то место, где его обнаружил. Пошли они все к черту, подумал он, и они и их чертовы барьеры, и, забравшись в машину, прямиком покатил к ресторану.

Он поставил машину позади заведения, лицом к берегу, и направился к задней двери. Первое, что он заметил, это что один из мусорных баков стоял не там, где нужно. Кто-то передвинул его ближе к двери. Он поднял бак и отнес его назад, к остальным, а потом полез в карман за ключом, когда на земле у двери увидел обрывки проводов. Некоторые из них были красные, другие желтые, и он не мог представить себе, откуда они могли тут взяться, если только у ресторана не побывали рабочие телефонной компании для какой-то починки. Черт знает что, похоже, все решили заняться ремонтом именно в воскресенье, по крайней мере повсюду натыкали разные вывески, извещая, что они этим занимаются, хотя он уверен, что, проезжая мимо, ни одного черта не видел за этим делом, это уж точно.

Он вставлял свой ключ в скважину замка, когда дверь внезапно распахнулась.

– Заходите, – сказал белый.

Эймос бросил один только взгляд на внушительный кольт в его руке, и за несколько секунд у него в голове наперегонки пронеслись три мысли. Первая: ему захотелось двинуть этому белому прямо в зубы, потому что ни один человек на земле не смел его понукать сегодня утром, когда все шло не так; потом решил было развернуться и бежать как сумасшедший, пока этот сукин сын белый не послал в него пулю; и еще мелькнуло, может, стоит лучше быть благоразумным и войти в ресторан, как и предложил этот белый с кольтом.