Текст книги "Заколдованный замок. Сборник"

19

До деревни добирались почти три часа, ибо располагалась она более чем в девяти милях от берега и наш путь лежал через пересеченную местность. По мере продвижения сопровождение Туу-Уита (первоначально состоявшее из ста десяти дикарей с каноэ) постоянно пополнялось все новыми отрядами из шести-семи человек, которые как бы случайно присоединялись к нам на каждом повороте тропинки. Во всем этом чувствовался некий замысел, и у меня невольно начали возникать разного рода подозрения, которыми я поделился с капитаном Гаем. Однако отступать было поздно, и мы решили, что безопаснее всего будет делать вид, что мы свято верим в честность Туу-Уита. С тем мы и продолжили путь, пристально наблюдая за маневрами дикарей и не позволяя им разделять нас. Пройдя таким строем через ущелье с отвесными стенами, мы наконец достигли того, что, как нас уверяли, являлось единственным жилым поселением на острове. Когда мы оказались в пределах видимости, вождь издал крик и несколько раз повторил слово «Клок-клок», которое, как мы поняли, было названием деревни или же означало само понятие «деревня».

Жилища являли собой самое жалкое зрелище и, в отличие от жилищ даже самых примитивных из известных человечеству народов, не имели единого плана. Некоторые (как мы позже выяснили, они принадлежали «вампу» или «ямпу», старейшинам острова) были сложены из дерева, срубленного примерно в четырех футах от корня, и большой черной шкуры, наброшенной на него и свисающей свободными складками до земли. Под такими шкурами и жили дикари. Другие были сделаны из грубых веток с засохшими листьями, уложенными под углом в сорок пять градусов на бесформенную груду глины высотой футов пять-шесть. Были и простые ямы, вырытые в земле и накрытые такими же ветками, которые отодвигались, когда обитатель ямы собирался спуститься, и возвращались на место, когда оказывался внутри. Некоторые были сооружены на деревьях между ветвей, причем верхние ветви подрезались, чтобы они наклонялись и образовывали лучшую защиту от непогоды. Однако большинство дикарей ютились в маленьких узких пещерках, очевидно, выдолбленных в крутой темной скале, которая окружала деревню с трех сторон. У входа в каждую такую пещерку стоял небольшой камень, который ее обитатель аккуратно придвигал ко входу, когда собирался уходить. Для чего это делалось, мне не известно, поскольку камни эти не перекрывали и трети входа.

Деревня, если это место достойно такого названия, располагалась в неглубокой долине, и попасть в нее можно было только с юга, так как крутая гряда, о которой я уже упоминал, отрезала подход с других сторон. Посреди долины протекала бурная речушка с той самой таинственной водой, которая тоже уже была описана. Вокруг поселения мы увидели несколько причудливых животных, очевидно одомашненных. Самое крупное из них формой тела и носом напоминало нашу свинью, но обладало при этом пушистым хвостом и стройными, как у антилопы, ногами. Передвигалось оно очень неуклюже и как-то нерешительно, и мы ни разу не видели, чтобы оно попыталось бежать. Также мы заметили несколько других похожих животных, но с более длинным, покрытым черной шерстью телом. Вокруг них копошилось множество домашних птиц самых разных видов, которые, вероятно, служили основной пищей для туземцев. Мы необычайно удивились, когда среди пернатых заметили черных альбатросов, которые время от времени свободно улетали в море на поиски пищи, но всегда возвращались в деревню. Для гнездования они использовали южный берег. Там к ним присоединялись дикие пеликаны, но последние никогда не допускались к жилью дикарей. Среди других ручных птиц можно назвать уток, почти не отличавшихся от обычных нырков, которые обитают в нашей стране, черных олушей и каких-то больших птиц, имеющих определенное сходство с сарычом, но не плотоядных. В рыбе недостатка не было. За время пребывания в деревне мы видели много сушеной семги, трески, голубых дельфинов, скумбрии, черной рыбы, скатов, морских угрей, лобанов, кефали, морских языков, морских петухов, мерлуз, хеков, камбал, барракуд и неисчислимое множество других видов. Также мы обратили внимание на то, что почти все они были сходны с рыбами, которые водятся у островов лорда Окленда, на 51° южной широты. Галапагосских черепах тоже было много. Мы увидели лишь нескольких диких животных, ни одного крупного или похожего на известные нам виды. Под ноги нам попалась пара змей устрашающего вида, но туземцы не обратили на них внимания, и мы решили, что они не ядовиты.

Когда мы с Туу-Уитом и его отрядом приблизились к деревне, нам навстречу вышла большая толпа с громкими криками, среди которых удалось только различить неизменные «Анаму-му!» и «Лама-лама!». Мы были немало удивлены, увидев, что, за немногим исключением, эти люди были совершенно голыми и в шкуры были одеты только дикари, встретившие нас на каноэ. Также, похоже, все имеющееся в деревне оружие тоже находилось в распоряжении воинов с каноэ, поскольку все обитатели деревни были безоружны. Мы увидели много женщин и детей, и надо сказать, что женщины не были лишены определенной привлекательности. Высокие и стройные, они держались со свободной грацией, которой не увидишь в цивилизованном обществе. Только губы у них, как и у мужчин, были такими мясистыми и малоподвижными, что даже во время смеха зубы никогда не обнажались. Волосы их были мягче, чем у мужчин. Среди всех обитателей деревни, возможно, человек десять – двенадцать были одеты так же, как отряд Туу-Уита, в черные шкуры, и вооружены копьями и тяжелыми дубинками. Эти, похоже, имели большое влияние на остальных, и в обращении к ним всегда произносилось слово «вампу». Именно эти «вампу» занимали жилища из черных шкур. Жилище Туу-Уита стояло в середине деревни, было гораздо крупнее остальных подобных и отличалось более искусной конструкцией. Дерево, которое служило ему основанием, было срублено на высоте футов двенадцати или около того от корня, а чуть ниже было оставлено несколько веток для растягивания навеса, сшитого из четырех очень больших шкур, скрепленных деревянными иглами. Внизу навес был прибит к земле колышками. Пол под ним, точно ковер, устилали сухие листья.

В эту хижину нас торжественно ввели, после чего туда же набилась целая толпа туземцев. Туу-Уит уселся на листья и жестом предложил нам последовать его примеру. Мы сели и оказались в положении крайне неудобном, если не сказать критическом. Мы сидели на земле, двенадцать человек, в окружении никак не меньше сорока дикарей, сомкнувшихся так тесно, что в случае какой-нибудь заварухи мы бы не смогли воспользоваться оружием и даже подняться на ноги. Теснота была не только в хижине, но и снаружи, где, вероятно, собралось все население острова, и лишь постоянные окрики Туу-Уита не давали толпе растоптать нас. Однако главным залогом нашей безопасности было присутствие рядом с нами самого вождя, и мы решили держаться как можно ближе к нему, чтобы при первом же проявлении враждебных намерений принести его в жертву.

После определенных усилий было восстановлено некое подобие тишины, и вождь обратился к нам с пространной речью, сильно напоминающей ту, что он произнес в каноэ при первой встрече, с той лишь разницей, что теперь «Анаму-му!» выделялись интонацией сильнее, чем «Лама-лама!». Мы выслушали его разглагольствования в полном молчании, после чего капитан Гай в ответной речи заверил его в вечной дружбе и доброжелательности, в ознаменование чего преподнес ему в дар несколько нитей синих бус и нож. Если при виде бус правитель острова, к нашему изумлению, презрительно поморщился, то нож вызвал у него безграничный восторг, и он тут же приказал подать обед. Угощения передали через головы собравшихся, и оказалось, что состоят они из еще дымящихся внутренностей какого-то крупного животного, возможно, одной из тонконогих свиней, которых мы видели на подходе к деревне. Видя нашу растерянность, он решил подать нам пример и начал ярд за ярдом поглощать кишки. Мы, не в силах смотреть на это, обнаружили явные признаки возмущения желудка, вызвавшие у его величества изумление, сравнимое разве что с тем, какое воздействие произвели на него зеркала. Мы отказались угощаться разложенными перед нами деликатесами и попытались заставить его понять, что мы не голодны, поскольку совсем недавно плотно пообедали.

Когда правитель покончил с трапезой, мы начали расспросы, пытаясь самыми хитроумными способами разведать, что производит его страна и можем ли получить из этого какую-то выгоду. Наконец он, кажется, понял, чего мы от него добивались, и предложил провести на ту часть берега, где, по его заверениям, можно было найти много трепангов (он для наглядности указал на них). Мы были рады возможности столь скоро выбраться из толпы, поэтому тут же дали ему понять, что нам не терпится отправиться в путь. После этого мы покинули хижину и в сопровождении всей деревни прошли с вождем на юго-западную оконечность острова, недалеко от бухты, где стояла на якоре наша шхуна. Здесь мы прождали около часу, пока к нам на каноэ не приплыли несколько дикарей. После этого весь наш отряд погрузился в одну из них и нас повезли вдоль упомянутого рифа, а потом вдоль другого, расположенного чуть дальше, на котором мы увидели гораздо большее количество трепангов, чем самые опытные моряки из нашего отряда когда-либо наблюдали в одном месте на нижних широтах, особенно славящихся этим товаром. Рядом с рифами мы оставались, пока не убедились, что при необходимости могли бы наполнить этими животными хоть дюжину судов, после чего нас подвезли к шхуне и мы расстались с Туу-Уитом, взяв с него слово в течение суток привезти нам столько уток и галапагосских черепах, сколько поместится в его каноэ. За все это время ничто в поведении туземцев не вызвало у нас подозрения, кроме того, как планомерно пополнялся их отряд по дороге от шхуны к деревне.

20

Вождь сдержал слово, и вскоре нас снабдили свежей провизией. Черепахи оказались выше всяческих похвал, а утки по своим качествам превосходили самую лучшую нашу дичь, мясо у них было исключительно нежное, сочное и вкусное. Кроме них туземцы, уразумев наше желание, привезли много коричневого сельдерея и лука и еще целое каноэ рыбы, свежей и сушеной. Сельдерей показался нам настоящим лакомством, а лук буквально поставил на ноги наших больных с признаками цинги. Очень скоро в списке больных не осталось ни одного имени. Помимо этого нам доставили в избытке и других продуктов, среди которых можно упомянуть неизвестную нам разновидность моллюска, внешне напоминавшего мидию, но со вкусом устрицы. Еще нам привезли целую гору разных креветок и яйца альбатросов и других птиц, все с темной скорлупой. Также мы взяли на борт большой запас мяса свиней, которых я описывал ранее. Большинству наших людей оно пришлось по вкусу, но я почувствовал в нем рыбный привкус, и вообще оно мне не понравилось. В обмен на это добро мы дали дикарям синие бусы, медные безделушки, гвозди, ножи, куски красной материи, и те остались вполне довольны сделкой. На берегу, прямо под пушками шхуны, мы устроили настоящий рынок, где производился честный обмен, к обоюдному удовольствию и даже с неким подобием порядка, чего мы никак не могли ожидать от обитателей деревни Клок-Клок.

В такой дружелюбной обстановке прошло несколько дней, дикари часто наведывались группками на корабль, а наш отряд сходил на берег и совершал длинные прогулки вглубь острова, не встречая ни малейшего сопротивления со стороны туземцев. Видя, как легко можно загрузить судно трепангами с помощью дружественно расположенных островитян и с какой готовностью они предлагают помощь в их сборе, капитан Гай решил вступить в переговоры с Туу-Уитом относительно сооружения на острове помещений для обработки товара, а также услуг самого вождя и его соплеменников в сборе как можно большего количества трепангов, пока сам капитан, воспользовавшись благоприятной погодой, продолжит путешествие на юг. Услышав это предложение, вождь с готовностью согласился. Была заключена обоюдовыгодная сделка, по которой после необходимых приготовлений (как-то: выбор и расчистка подходящего места, возведение части построек и некоторые другие работы, для выполнения которых потребуется вся наша команда) шхуна продолжит продвижение по первоначальному маршруту, оставив на острове троих человек, которые будут наблюдать за осуществлением прожекта и обучать туземцев сушке трепангов. Что касается выгоды, то она целиком зависела от усердия, которое проявят дикари в наше отсутствие. Мы условились, что они получат заранее оговоренное количество синих бус, ножей и прочих полезных предметов за каждый пикуль сушеных трепангов, который будет готов к нашему возвращению.

Описание этого важного продукта и способа его приготовления может показаться интересным моим читателям, и я не вижу более подходящего места, чтобы привести его. Следующее ниже всестороннее изложение предмета позаимствовано из недавнего отчета о плавании в Южный океан.

«Этот тихоокеанский моллюск в торговле известен под французским названием bouche de mer (морское лакомство). Если не ошибаюсь, прославленный Кювье называет его gasteropoda pulmonifera. Его в больших количествах собирают на берегах островов в Тихом океане в основном для китайского рынка, где за них дают хорошую цену, возможно, такую же, как за пресловутые съедобные птичьи гнезда из желатиноподобного вещества, которое ласточки собирают с тел этих моллюсков. У них нет ни раковин, ни ног, ни каких-либо иных выступающих частей тела, кроме ротового и противоположного ему заднепроходного отверстия, но с помощью гибких колец наподобие гусениц или червей они ползают по мелководью, где во время отлива их находят ласточки. Вонзая острый клюв в мягкое тело, они достают из него клейкое волокнистое вещество, которое, засыхая, образует прочные стенки гнезд. Отсюда и название gasteropoda pulmonifera.

Этот моллюск имеет продолговатую форму и бывает разных размеров, от трех до восемнадцати дюймов в длину, и я сам видел несколько экземпляров длиной никак не меньше двух футов. В поперечнике они почти круглые, с небольшим уплощением с одной стороны, на котором они и лежат на морском дне, и в ширину достигают от одного до восьми дюймов. Трепанги выползают на мелководье в определенное время года, вероятно, для размножения, поскольку их часто находят парами. Именно в это время, когда солнце нагревает воду, они приближаются к берегу и часто добираются до таких неглубоких мест, что с отливом оказываются на суше под лучами солнца. Но молодняк они никогда не выводят на мель – никто не видел их потомства, и из глубины всегда выходят только взрослые особи. Питаются они главным образом зоофитами, из которых образуются кораллы.

Собирают bouche de mer чаще всего на глубине трех-четырех футов, после чего выносят на берег и ножом делают на одном конце надрез длиной в дюйм или более, в зависимости от размера моллюска. Сквозь этот надрез выдавливают внутренности, которые ничем не отличаются от внутренностей других мелких обитателей глубин. Затем товар моют и варят при определенной температуре, которая не должна быть слишком высокой или слишком низкой. После этого их закапывают на четыре часа в землю, а потом опять варят короткое время, после чего высушивают либо на огне, либо на солнце. Высушенные на солнце экземпляры ценятся больше, но пока на солнце сушится один пикуль (133 1/3 фунта), на огне можно успеть высушить тридцать пикулей. При правильной обработке их можно хранить в сухом месте два-три года, но нужно проверять раз в несколько месяцев – скажем, четыре раза в год, – чтобы они не испортились от сырости.

Китайцы, как было сказано выше, считают bouche de mer большой роскошью и верят, что этот продукт прекрасно укрепляет и насыщает организм и восстанавливает силы при половом истощении. Товар первого сорта идет в Кантоне по очень высокой цене – девяносто долларов за пикуль, за второй сорт дают семьдесят пять долларов, за третий – пятьдесят долларов, за четвертый – тридцать долларов, за пятый – двадцать долларов, за шестой – двенадцать долларов, за седьмой – восемь долларов и за восьмой – четыре доллара, однако в Маниле, Сингапуре и Батавии небольшие партии уходят по более высокой цене».

Заключив договор, мы немедленно начали выносить с корабля все необходимое для подготовки площадки и постройки помещений. Было выбрано широкое ровное место на восточном берегу бухты, где имелось достаточно леса и воды, недалеко от рифов, на которых планировалось добывать трепангов. Все мы усердно принялись за работу и вскоре, к изумлению дикарей, срубили нужное для наших целей количество деревьев, быстро придали им вид, необходимый для сооружения каркасов зданий, и через пару дней они уже были готовы настолько, что окончание работ можно было смело доверить троим добровольцам, которые вызвались остаться на острове. Это были Джон Карсон, Альфред Харрис и Петерсон (все уроженцы Лондона, если не ошибаюсь).

К концу месяца все было готово к отплытию. Однако мы согласились нанести официальный прощальный визит в деревню, и Туу-Уит так упорно настаивал на том, чтобы мы исполнили обещание, что нам показалось неблагоразумным обижать его напоследок отказом. Думаю, никто из нас в то время не питал ни малейшего сомнения в добропорядочности дикарей. Они все как один держались с нами обходительно и с готовностью помогали нам в работе, приносили нам разную мелочь и часто ее отдавали бесплатно, и никогда, ни разу, ничего не стянули, хотя явно очень ценили имевшиеся у нас товары, о чем говорил бурный восторг, охватывавший их всякий раз, когда они получали от нас подарки. Женщины были особенно услужливы, и мы были бы самыми подозрительными существами в мире, если бы у нас возникла даже мысль о вероломстве людей, которые так хорошо к нам относились. Однако уже очень скорое будущее показало, что это притворное расположение являлось всего лишь частью хорошо продуманного плана нашего уничтожения и что островитяне, о которых у нас сложилось столь высокое мнение, были одними из самых свирепых, скрытных и кровожадных негодяев, когда-либо осквернявших этот мир своим существованием.

Первого февраля мы спустились на берег, чтобы пойти в деревню. Хотя, как уже было сказано, никто из нас не питал ни малейших подозрений в отношении дикарей, необходимыми мерами предосторожности мы пренебрегать не стали. На шхуне остались шесть матросов, которым было дано указание никому не позволять приближаться к ней в наше отсутствие ни под каким предлогом и все время оставаться на палубе. Абордажные сети были подняты, бортовые пушки набиты двойным зарядом картечи, вертлюжные – мушкетными пулями. Шхуна стояла на якоре примерно в миле от берега, так что, если бы к ней поплыло каноэ, с любой стороны оно было бы непременно замечено и оказалось под прицелом вертлюжных пушек.

Без шести матросов, оставленных на шхуне, отряд, спустившийся на берег, состоял из тридцати двух человек. Все мы были вооружены до зубов, имели при себе мушкеты, пистолеты и абордажные сабли; кроме того, у каждого имелся длинный морской нож, внешне несколько напоминавший охотничьи ножи, которыми теперь так часто пользуются на западе и юге нашей страны. Сотня чернокожих воинов встретила нас на берегу, чтобы сопроводить к деревне. Мы не без удивления заметили, что на этот раз они не имели при себе оружия, а когда об этом обстоятельстве спросили Туу-Уита, тот просто ответил, что «маттее нон уэ па па си», что означало: когда все – братья, оружие ни к чему. Мы в ответ рассмеялись и отправились в путь.

Миновав источники и ручей, о которых я говорил ранее, мы вошли в узкое ущелье, ведущее сквозь цепь стеатитовых скал. Ущелье было очень неровное и каменистое, и во время первого посещения в Клок-Клок пробраться через него нам стоило большого труда. Общая длина ущелья – полторы, возможно, две мили, но сквозь скалы оно вело такими немыслимыми извивами и изломами (очевидно, в давние времена это было русло реки), что по нему нельзя было пройти и двадцати ярдов, не сделав резкого поворота. Отвесные стены на всем пути возвышались, я уверен, футов на семьдесят-восемьдесят и на некоторых участках достигали поистине немыслимой высоты, нависая над тропой, так что на нее почти не попадал солнечный свет. В ширину ущелье в среднем имело футов сорок, но местами сужалось настолько, что не больше пяти-шести человек могли пройти там в ряд. Короче говоря, трудно себе представить место, более подходящее для устройства засады, поэтому вполне естественно, что мы тщательно осмотрели оружие перед тем, как войти в ущелье. Когда я думаю о непростительной глупости, которую мы совершили, меня больше всего поражает то, что в таких условиях мы вообще рискнули отдаться во власть дикарей и позволили им идти по этому ущелью впереди и позади нас. Тем не менее именно такой порядок мы слепо приняли, бездумно полагаясь на нашу многочисленность, на силу нашего огнестрельного оружия (действие которого все еще оставалось тайной для туземцев) и на то, что Туу-Уит и его люди были безоружны, но главное – поверив в дружбу, которую так долго изображали эти подлые твари. Пять-шесть туземцев шли впереди, как будто чтобы указывать путь и очищать дорогу от больших камней и веток. Далее тесной группой следовали мы. Нашей единственной заботой было не позволить себя разделить. Замыкал шествие основной отряд дикарей, которые соблюдали необычный для них порядок и торжественность.

Дирк Питерс, человек по имени Уилсон Аллен и я находились с правой стороны от наших товарищей и по дороге рассматривали необычное залегание пород в нависавших над нами отвесных стенах ущелья. Наше внимание привлекла одна трещина в мягкой скальной породе. Она была достаточно широка, чтобы в нее свободно мог пройти человек, уходила прямо в глубину скалы футов на восемнадцать – двадцать, а потом под наклоном сворачивала влево. Высота прохода, насколько нам было видно, составляла от шестидесяти до семидесяти футов. В пещере росли какие-то низкорослые кусты, и, заинтересовавшись их плодами, похожими на фундук, я быстро вошел внутрь и сорвал сразу пять-шесть орехов. Повернувшись, я увидел, что Питерс и Аллен последовали за мной. Я сказал им, чтобы они возвращались, потому что двоим в этой трещине не разойтись и что моих орехов хватит на всех. Они развернулись и начали пробираться обратно (Аллен находился ближе к выходу), когда я вдруг почувствовал мощнейшее, ни с чем не сравнимое сотрясение, от которого у меня возникла мысль, если я вообще в то мгновение мог о чем-то думать, что земля вдруг раскололась пополам и миру пришел конец.