Текст книги "Заколдованный замок. Сборник"

Примечание

Обстоятельства последовавшей недавно скоропостижной и трагической смерти мистера Пима наверняка уже хорошо известны читателю из ежедневных газет. Высказываются опасения, что последние главы, которыми должно было завершиться повествование и которые он хранил у себя для переработки, пока вышеприведенные были в наборе, оказались безвозвратно утрачены во время несчастного случая, который стал причиной его гибели. Впрочем, может выясниться, что это не так, и, если бумаги все же обнаружатся, они будут представлены на суд публики.

Было сделано все возможное, дабы восполнить этот пробел. Предполагается, что джентльмен, чье имя было упомянуто в предисловии, мог бы, как явствует из того же предисловия, исправить положение, но он отказался от этого предложения, сославшись на слишком большое количество неточностей и несоответствий в предоставленных ему материалах и заявив, что сомневается в правдивости последних глав рассказа. Питерс, от которого можно надеяться получить какие-либо сведения, ныне здравствует и проживает где-то в Иллинойсе, но разыскать его пока не удалось. Возможно, он все же будет найден, и тогда мы, без сомнения, узнаем, чем закончилось путешествие мистера Пима.

Утрата двух-трех заключительных глав (а их было не больше) тем более достойна сожаления, что в них, вне всякого сомнения, содержались сведения относительно самого Южного полюса или, по крайней мере, очень близких к нему областей и что они в скором времени могут быть подтверждены или опровергнуты экспедицией в Южный океан, которую сейчас снаряжает наше правительство.

Пока же можно сделать несколько примечаний к рассказу мистера Пима, и автору этого дополнения будет чрезвычайно приятно, если то, что он имеет сказать, поможет хотя бы в малейшей степени завоевать доверие читателей к опубликованному на этих страницах удивительному рассказу. Мы говорим о пещерах, обнаруженных на острове Тсалал и приведенных на иллюстрациях.

Мистер Пим предоставил нам схемы пещер без каких-либо пояснительных записей, он с уверенностью называет зазубрины, обнаруженные в самом дальнем конце самой восточной из пещер, последствием природных катаклизмов и говорит об их случайном сходстве с буквами, заявляя, что на самом деле они таковыми не являются. Это утверждение кажется таким последовательным и подтверждается доказательствами столь убедительными (например, соответствие фрагментов найденных в пыли выступов зазубринам на стене), что мы склонны поверить в то, что автор прав, и ни один здравомыслящий читатель не предположит обратного. Однако, поскольку все факты, имеющие касательство ко всем чертежам, совершенно исключительны (особенно если их связывать с некоторыми заявлениями, сделанными на страницах повествования), будет не лишним сказать о них пару слов, тем более потому, что факты эти, вне всякого сомнения, ускользнули от внимания мистера По.

Если соединить рисунки 1, 2, 3 и 5 в том же порядке, в каком расположены сами пещеры, и убрать небольшие ответвления или арки (которые, напомню, использовались исключительно для сообщения между главными камерами), мы увидим эфиопский глагольный корень «быть темным», от которого происходят все слова, означающие тень и темноту.

Что касается «левого или самого северного символа» на рисунке 4, то более чем вероятно, что Питерс был прав в своем предположении и что иероглиф этот, действительно рукотворного происхождения, изображал человеческую фигуру. Чертеж перед читателем, и он сам может найти или не найти указанное сходство, но остальные зазубрины только подтверждают идею Питерса. В верхнем ряду символов нельзя не увидеть арабский глагольный корень  «быть белым», присутствующий во всех словах, которые передают идею светлости и белизны. Нижний ряд символов не столь очевиден. Здесь символы повреждены и в некоторых местах стерлись, тем не менее не возникает сомнений в том, что в своем первоначальном виде они составляли египетское слово – «Южная область». Нужно заметить, что переводы этих слов также подтверждают мнение Питерса насчет «самого северного» из символов. Рука человеческой фигуры вытянута на юг.

Подобные заключения открывают широкое поле для размышлений и захватывающих догадок, которые, вероятно, стоит связывать с наименее обстоятельно описанными событиями повествования, хотя связующую их нить ни в коей мере нельзя назвать полной. «Текели-ли!» – кричали испуганные туземцы, обнаружив на берегу труп белого животного, подобранный в море. Такой же возглас издал плененный тсалалец, увидев принадлежавшие мистеру Пиму вещи из белой ткани. Так же кричали быстрокрылые белые гигантские птицы, которые возникли из белой завесы над южным горизонтом. На Тсалале не было ничего белого, и ничего черного не было замечено в последовавшем плавании на юг. Представляется вполне возможным, что углубленное лингвистическое исследование выявит связь слова «Тсалал», названия острова, либо с самими пещерами, либо с эфиопскими письменами, загадочным образом начертанными на их стенах.

«Я вырезал это на холмах, и месть моя во прахе камня».

Необыкновенное приключение Ганса Пфааля

Мечтам безумным сердца Я властелин отныне, С горящим копьем и воздушным конем Скитаюсь я в пустыне.

У. Шекспир. Король Лир. Песня Тома из Бедлама

По последним известиям из Роттердама, все представители научно-философской мысли в этом городе ныне охвачены глубоким смятением. Там произошло нечто столь неожиданное, столь новое и непривычное, что в скором времени – я в этом даже не сомневаюсь – будет взбудоражена вся Европа, все ученые мужи всполошатся и в среде астрономов и натуралистов начнется невиданное брожение умов.

Вот что случилось в Роттердаме. В один из дней (я не могу сообщить точной даты) большая толпа горожан собралась на Биржевой площади. День был теплый и безветренный, благодушное настроение толпы ничуть не омрачал короткий дождик, который время от времени начинал сеяться из больших облаков, там и сям разбросанных по небосводу. Однако около полудня в толпе возникло странное беспокойство: десять тысяч языков заработали одновременно, и так же одновременно, словно по команде, десять тысяч трубок были вынуты из зубов. Затем продолжительный вопль, сравнимый разве что с ревом Ниагарского водопада, раскатился по улицам и окрестностям Роттердама.

Причина всеобщего потрясения вскоре выяснилась. Из-за огромного, резко очерченного облака медленно вынырнул и обрисовался на ясной лазури какой-то странный пестрый предмет такой причудливой формы, что толпа крепколобых бюргеров, застывших внизу с разинутыми ртами, могла только изумляться, ничего не понимая. Что это такое, никто не знал, не догадывался и даже вообразить не мог. Даже сам господин бургомистр Супербус ван Ундердук не имел ключа к этой тайне! А поскольку ничего более разумного нельзя было предпринять, в конце концов каждый бюргер вернул трубку обратно в угол рта и, не спуская глаз с загадочного феномена, затянулся, выпустил клуб дыма, переступил с ноги на ногу и многозначительно хмыкнул.

Тем временем объект всеобщего внимания спускался все ниже, и уже через несколько минут его можно было рассмотреть в деталях.

Кажется, это был… нет, это и в самом деле был воздушный шар; но, право, такого шара еще не видывали в Роттердаме. Кто же, скажите на милость, когда-нибудь мог вообразить воздушный шар, склеенный из старых газет? В Голландии – никто, будьте уверены; и тем не менее в эту минуту над головами собравшихся на площади колыхалась на солидной высоте именно такая штуковина, изготовленная из упомянутого материала. Здравый смысл роттердамских бюргеров был оскорблен: кто же употребляет старые газеты для подобных целей! Но форма этого летательного аппарата оказалась еще обиднее – он имел вид огромного конического дурацкого колпака, опрокинутого вершиной вниз. Сходство усиливалось еще и тем, что к этой вершине была прицеплена внушительных размеров кисть, а вдоль верхнего края конуса располагались какие-то устройства, с виду напоминающие бубенчики, которые весело позванивали. Вместо гондолы к этой чудовищной машине была подвешена гигантская темная касторовая шляпа с широкими полями и черной лентой с серебряной пряжкой вокруг тульи.

Странное дело: многие из роттердамских граждан готовы были поклясться, что им уже не раз случалось видеть точно такую же шляпу, а фрау Греттель Пфааль, издав радостное восклицание, тут же объявила, что это собственная шляпа ее дорогого муженька. Тут следует заметить, что лет пять назад этот самый Пфааль с тремя другими горожанами исчез из Роттердама и с тех пор о нем не было ни слуху ни духу. Несколько позже в глухом закоулке на восточной окраине города была обнаружена груда костей, по-видимому человеческих, вперемешку с какими-то тряпками и обломками, и некоторые горожане даже решили, что здесь произошло кровавое злодеяние, жертвами которого пали Ганс Пфааль и его спутники.

Но вернемся к происшествию. Воздушный шар (а это все-таки был воздушный шар) уже находился на высоте какой-нибудь сотни футов, и публика могла уже видеть его пассажира. Честно говоря, это было чрезвычайно странное создание. Рост его не превышал двух футов; но и при таком росте он легко мог бы потерять равновесие и кувыркнуться за борт своей удивительной шляпы-гондолы, если бы не обруч, расположенный на высоте его груди и прикрепленный к шару несколькими веревками. Объем талии этого существа не соответствовал его росту и придавал всей его фигуре нелепый шарообразный вид. Ног, разумеется, видно не было, а руки отличались громадными размерами. Седые волосы коротышки были собраны на затылке и заплетены в косу. У него был багровый крючковатый нос непомерной длины, блестящие пронзительные глаза, пухлые щеки, покрытые морщинами, а по обе стороны головы не наблюдалось ни малейших признаков ушей. Одет был этот странный старик в голубой просторный атласный камзол и такого же цвета короткие штаны в обтяжку, схваченные серебряными пряжками у колена. Кроме того, на нем был жилет из ярко-желтой ткани, лихо заломленная белая шляпа и ярко-алый шелковый шейный платок, завязанный пышным бантом.

Как только до земли осталось меньше ста футов, старик внезапно засуетился, очевидно, не желая больше снижаться. С усилием подняв холщовый мешок, он высыпал из него часть песка, и воздушный шар на мгновение остановился в воздухе. Затем аэронавт поспешно вытащил из бокового кармана записную книжку в сафьяновом переплете и подбросил ее на ладони – видимо, прикидывая вес. После он открыл ее и, вынув пакет, запечатанный сургучом и перевязанный красной тесемкой, швырнул его прямо к ногам бургомистра Супербуса ван Ундердука.

Его превосходительство наклонился, чтобы поднять пакет. Но аэронавт, по-видимому решив, что его миссия в Роттердаме завершена, сразу начал готовиться к отлету. Чтобы шар набрал высоту, потребовалось облегчить гондолу, и в следующее мгновение с полдюжины мешков с песком один за другим шлепнулись на спину бургомистра и заставили этого сановника распластаться на мостовой на виду у всего города.

Тем временем воздушный шар взвился вверх, словно жаворонок, набрал огромную высоту и вскоре исчез за облаком, в точности похожим на то, из-за которого он неожиданно появился, оставив в изумлении и растерянности добрых роттердамцев.

Тотчас все глаза устремились к пакету, чье падение и последовавшая за этим бомбардировка мешками с песком нанесли столь чувствительный урон достоинству его превосходительства ван Ундердука. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что пакет попал в надлежащие руки: он был адресован самому бургомистру и профессору Рубадубу, президенту Роттердамского астрономического общества. Обе эти особы, не сходя с места, вместе распечатали пакет и обнаружили в нем следующее необычное и весьма важное послание:

«Их превосходительствам бургомистру ван Ундердуку и президенту Роттердамского астрономического общества господину Рубадубу.

Возможно, вы, господа, соблаговолите вспомнить некоего Ганса Пфааля, скромного ремесленника, занимавшегося починкой старых мехов для раздувания огня в каминах и кузнечных горнах, – того, кто вместе с тремя другими горожанами исчез из Роттердама около пяти лет тому назад при крайне необычных обстоятельствах. С вашего позволения, господа, автор этого послания и есть тот самый Ганс Пфааль.

Большинству наших сограждан известно, что в течение четырех десятков лет и вплоть до дня моего исчезновения я обитал с семьей в небольшом кирпичном доме в дальнем конце переулка Квашеной Капусты. Предки мои с незапамятных времен жили там же, занимаясь тем же почтенным и весьма прибыльным ремеслом. Я пользовался широким кредитом, у меня никогда не было недостатка в заказах, а следовательно, и денег мне хватало. Но с тех пор как наши горожане помешались на политике, многое изменилось, и вскоре мы почувствовали, к чему ведет эта пресловутая свобода собраний, бесконечные речи, радикализм и прочие штуки в том же роде. Людям, которые прежде были нашими постоянными клиентами, теперь стало некогда даже вспомнить о нас, грешных. Они только и делали, что читали о социальных революциях, следили за успехами научной мысли и гнались за веяниями времени. Если возникала необходимость растопить очаг, огонь раздували вчерашней газетой, и в самое короткое время во всем Роттердаме не осталось даже пары мехов, которые требовали бы вмешательства иглы, клещей или молотка. А вместе с этим и мое положение сделалось невыносимым. Вскоре я обеднел, как церковная мышь, а мне надо было кормить жену и детей. Когда же положение ухудшилось до последней крайности, я стал проводить целые часы, обдумывая, каким бы способом быстро и безболезненно лишить себя жизни; но, честно говоря, кредиторы оставляли мне не так уж много времени для размышлений. Они осаждали мой дом буквально с утра до вечера, а трое заимодавцев особенно допекали меня, постоянно стоя на страже у дверей и угрожая мне судом. Я дал клятву жестоко отомстить им, если они когда-нибудь окажутся у меня в руках, и думаю, что только предвкушение этой мести помешало мне немедленно разнести вдребезги свой собственный череп выстрелом из мушкетона. Я затаил мстительные чувства и принялся умасливать эту троицу ласковыми словами и обещаниями, ожидая, когда подвернется подходящий случай.

Однажды, едва ускользнув от них и чувствуя себя в еще более подавленном состоянии, чем обычно, я бесцельно бродил по самым глухим переулкам, пока не увидел лавочку букиниста. Войдя туда, я опустился на стул для посетителей и машинально раскрыл первую же подвернувшуюся под руку книгу. Это оказался небольшой трактат по теоретической астрономии, сочинение одного не то немецкого, не то французского профессора астрономии по фамилии Энке. Я кое-что понимаю в астрономии и вскоре с головой погрузился в чтение; я прочел эту книгу дважды, прежде чем вспомнил, кто я и где нахожусь. Тем временем стемнело, пора было возвращаться домой.

Трактат этот произвел на меня неизгладимое впечатление – тем более что один мой родственник из Нанта недавно по секрету сообщил мне об одном новом открытии в области пневматики. Блуждая по темным улицам, я размышлял о странных и не всегда понятных выводах автора, поразивших мое воображение. И чем больше я раздумывал, тем сильнее они меня занимали. Ограниченность моего образования и, в частности, отсутствие естественнонаучных знаний, не помешали мне понять прочитанное, а некоторые смутные соображения, возникшие у меня по этому поводу, все сильнее разжигали мое воображение. Я спрашивал себя: так ли уж нелепы фантастические идеи, возникающие в невежественных умах, и не обладают ли они порой той силой, которую придает только вдохновение?

Я вернулся домой поздно и тотчас улегся в постель. Но голова моя была чересчур взбудоражена, и я провел всю ночь в размышлениях. Поднявшись спозаранку, я поспешил в книжную лавку и купил там несколько трактатов по механике и практической астрономии, истратив всю остававшуюся у меня скудную наличность. Затем, возвратившись домой с купленными книгами, я стал посвящать чтению каждую свободную минуту и вскоре имел достаточно знаний, чтобы осуществить план, внушенный мне или самим дьяволом, или моим добрым гением. В то же время я продолжал умасливать троицу кредиторов, по-прежнему жестоко притеснявших меня. В конце концов мне это удалось: я уплатил половину долга из средств, вырученных от продажи домашних вещей, и пообещал вернуть остальное, когда воплотится один мой проект, в осуществлении которого они, люди крайне невежественные, согласились мне помочь.

Уладив таким образом дела, я, при помощи жены и в строжайшей тайне, постарался сбыть оставшееся имущество и собрал солидную сумму, занимая по мелочам, где придется, под разными предлогами и, к моему стыду, не рассчитывая вернуть эти долги в будущем. На добытые деньги я накупил муслина[33]33
  Муслин – очень тонкая ткань полотняного переплетения.


[Закрыть] в кусках по двенадцать ярдов, веревок, каучукового лака, а также заказал широкую и глубокую плетеную корзину. Понадобилось также немало других материалов, необходимых для сооружения и оснастки огромного воздушного шара. Шитье его оболочки я поручил жене, дав ей надлежащие указания и попросив окончить работу как можно скорее; сам же занялся плетением сетки, снабдив ее обручами и прочными веревками. Помимо того, я приобрел ряд инструментов, необходимых для опытов в верхних слоях атмосферы.

Когда оболочка была готова, я доставил в глухой закоулок на восточной окраине Роттердама пять бочек, обитых железными обручами, каждая вместимостью пятьдесят галлонов, и шестую – побольше, полдюжины стальных труб в десять футов длиной и в три дюйма диаметром, а также запас особого вещества – полуметалла, название которого я не могу открыть, и двенадцать бутылей обычной серной кислоты. Газ, получаемый с помощью этих материалов, еще никто, кроме меня, не добывал – или, по крайней мере, его никогда не использовали для подобных целей. Я могу только сообщить, что он является составной частью азота, ранее считавшегося неразложимым, а его плотность в тридцать семь с лишним раз меньше плотности водорода. Он не имеет вкуса, но обладает едким запахом, горит зеленоватым пламенем и безусловно смертелен для любого живого существа. Я мог бы описать процесс его получения во всех подробностях, но, как я уже отмечал выше, право на это открытие принадлежит одному нантскому гражданину, который поделился со мной этой тайной, взяв с меня клятву хранить молчание. Он же сообщил мне о способе изготовления воздушных шаров из кожи одного животного, через которую этот газ почти не просачивается. Я, однако, счел этот способ слишком дорогостоящим и решил, что муслин, покрытый несколькими слоями каучукового лака, окажется ничуть не хуже.

Я упоминаю об этом, так как считаю весьма вероятным, что мой нантский родственник попытается построить воздушный шар, наполненный этим новым газом, и вовсе не желаю отнимать у него честь столь замечательного открытия.

В том месте, где я собирался начать наполнять свой шар, я выкопал небольшие ямы так, что они образовали окружность диаметром в двадцать пять футов. В центре этой окружности располагалась яма поглубже, над которой я намеревался установить большую бочку. Затем я опустил на дно каждой из пяти меньших ям ящик с ружейным порохом, а в бо́льшую – бочонок со ста пятьюдесятью фунтами артиллерийского пороха. Соединив бочонок и ящики огнепроводным шнуром и приспособив к одному из ящиков фитиль в четыре фута длиной, я прикрыл его бочкой так, чтобы конец фитиля выглядывал из-под нее всего на дюйм. Потом я засыпал остальные ямы и установил над ними бочки в надлежащем положении.

Кроме перечисленных выше приспособлений, я припрятал в своей мастерской аппарат Гримма, предназначенный для сжатия и сгущения атмосферного воздуха. Однако эта машина потребовала значительных изменений, иначе мне не удалось бы достичь необходимого результата.

Упорный труд и неутомимое стремление к цели позволили мне преодолеть все эти трудности. Вскоре мой шар был готов. Он вмещал около сорока тысяч кубических футов газа и легко мог поднять меня, необходимые припасы, приборы и инструменты, а также сто семьдесят пять фунтов балласта. Шар был покрыт тройным слоем лака, и я убедился, что обработанный таким образом муслин нисколько не уступает шелку, так же прочен, но обходится гораздо дешевле.

Когда все было готово, я заставил жену поклясться, что она сохранит в тайне все, что я делал с тех пор, как посетил лавку букиниста. Затем, пообещав вернуться, как только позволят обстоятельства, я отдал ей все оставшиеся у меня деньги и простился с нею.

На этот счет мне нечего было беспокоиться. Моя жена, что называется, ушлая дама и сумеет прожить без моей помощи. Говоря откровенно, мне думается, что она всегда считала меня лентяем и дармоедом, способным лишь строить воздушные замки, и только рада была отделаться от меня. Итак, расставшись с ней в одну темную ночь, я пригласил с собой троицу своих кредиторов, доставивших мне столько неприятностей, и мы окольным путем повезли оболочку шара, корзину и необходимые принадлежности к месту, где уже были заготовлены остальные материалы.

Прибыв туда, я немедленно взялся за дело.

Было первое апреля. Ночь стояла темная, на небе ни звездочки; моросил мелкий дождь, и мы чувствовали себя весьма неуютно. Но больше всего меня беспокоил шар, который, хоть и был покрыт лаком, сильно отяжелел от сырости; да и порох мог подмокнуть. Я попросил моих кредиторов помочь мне, поручив им толочь лед для охлаждения большой бочки и помешивать кислоту в остальных. Между тем они смертельно надоедали мне вопросами – к чему все эти приготовления, и отлынивали от работы, которую я заставил их делать. Какой прок, говорили они, из того, что они промокнут до костей, принимая участие в таком жутком колдовстве? Эти олухи, судя по всему, действительно вообразили, что я заключил договор с дьяволом. Я ужасно боялся, что они сбегут, и старался уговорить их, обещая расплатиться с долгами, как только мы доведем мое дело до конца. Они по-своему истолковали эти слова, решив, что я вот-вот получу от Сатаны изрядную сумму наличными; а до моей души им, конечно же, не было никакого дела – лишь бы я вернул долг да прибавил малую толику за просрочку.

Через четыре с половиной часа шар был наполнен. Я закрепил корзину и уложил в нее мой багаж: подзорную трубу, усовершенствованный высотомер, термометр, электрометр, компас, циркуль, секундомер, колокольчик, рупор и прочее. Туда же отправился закупоренный пробкой стеклянный шар, из которого был выкачан воздух, аппарат для сжатия воздуха, запас негашеной извести, кусок воска, запасы питьевой воды и провизии, главным образом пеммикана[34]34
  Пеммикан – мясной пищевой концентрат, который американские индейцы брали с собой в военные походы и охотничьи экспедиции. Широко использовался полярными исследователями в XIX – первой половине ХХ века. Обладает очень высокой питательностью при малом объеме и весе.


[Закрыть]. Я захватил с собой также пару голубей и кошку.

Рассвет был уже близок, и я решил, что пора. Уронив, как бы нечаянно, сигару, я под этим предлогом наклонился и поджег кончик фитиля, высовывавшийся из-под одной из бочек меньшего размера. Этот маневр остался не замеченным моими кредиторами. Затем я вскочил в корзину, одним взмахом ножа перерезал веревку, удерживавшую шар на земле, и тут же с удовольствием обнаружил, что поднимаюсь с головокружительной скоростью, унося с собой вверх сто семьдесят пять фунтов балласта. В минуту взлета высотомер показывал тридцать дюймов, а термометр – 19° С.

Но едва я поднялся на высоту в полсотни ярдов, как вдогонку с ужаснейшим ревом и свистом взметнулся такой страшный вихрь огня, песка, обломков раскаленного металла и клочьев растерзанных тел, что сердце мое замерло и я рухнул на дно корзины, трепеща от страха. Мне стало ясно, что я переусердствовал и главные последствия толчка, полученного моим летательным аппаратом, еще впереди. И точно: не прошло и секунды, как грянул взрыв, которого я никогда не забуду! Казалось, обрушился весь небосвод.

Впоследствии, размышляя над этими событиями, я понял, что причиной столь могущественного воздействия взрыва оказалось положение моего шара как раз на линии, вдоль которой он был направлен. Но в ту минуту я думал только об одном – о спасении собственной жизни. Мой шар сморщился, потом завертелся с ужасающей быстротой и, наконец, раскачиваясь из стороны в сторону, словно пьяный, вышвырнул меня из корзины. Я повис на страшной высоте вниз головой на тонкой веревке фута в три длиной, каким-то чудом захлестнувшейся вокруг моей левой ноги.

Совершенно невозможно изобразить ужас моего положения. Я задыхался, лихорадочная дрожь сотрясала каждый нерв, каждый мускул моего тела, я чувствовал, что мои глаза вылезают из орбит, отвратительная тошнота подступала к горлу, – и в конце концов я потерял сознание.

Долго ли я провисел в таком положении, не могу сказать. Прошло, должно быть, немало времени, ибо, когда я начал приходить в сознание, солнце уже взошло. Шар несся на чудовищной высоте над безбрежным океаном, и по всему широкому кругу горизонта не было видно никаких признаков земли. Я, однако, уже не испытывал отчаяния, наоборот – был почти совершенно спокоен. Было что-то безумное в том хладнокровии, с каким я принялся обдумывать свое положение. Я поднес к глазам одну руку, потом другую и слегка удивился, отчего это вены на них так набухли, а ногти так страшно посинели. Затем я тщательно исследовал свою голову, несколько раз тряхнул ею и с удовлетворением убедился, что она не больше воздушного шара, как мне почудилось сначала. Потом я ощупал карманы брюк и, не обнаружив в них записной книжки и футлярчика с зубочистками, долго пытался понять, куда они подевались.

Вдруг я почувствовал боль в левой лодыжке, и ко мне вернулось смутное понимание ситуации. Но, странное дело, даже это меня не ужаснуло. Напротив, я чувствовал какое-то острое удовольствие при мысли о том, как ловко выпутаюсь из, казалось бы, безнадежного положения, и ни на секунду не сомневался в том, что не погибну. В течение нескольких минут я предавался сосредоточенному раздумью. Совершенно отчетливо помню, что я пожевывал губами, приставлял палец к носу и теребил подбородок, как это обычно делают люди, когда они, сидя в кресле у камина, размышляют над запутанными или крайне важными вопросами. Наконец, собравшись с мыслями, я медленно и осторожно завел руки за спину и снял с ремня, поддерживавшего мои брюки, большую железную пряжку. На ней было три язычка, слегка заржавевших и потому с трудом поворачивавшихся вокруг своей оси.

Тем не менее мне удалось установить их под прямым углом к пряжке, и я убедился, что они прочно держатся в этом положении.

Затем, взяв в зубы пряжку, я попытался развязать свой галстук, что получилось не с первого раза, но в конце концов удалось мне. К одному концу галстука я прикрепил пряжку, а другой крепко обвязал вокруг запястья. После этого, приложив страшное усилие, я качнулся вперед и забросил галстук в корзину, где, как я и рассчитывал, пряжка застряла между прутьями.

Теперь мое тело по отношению к краю корзины образовало угол градусов в сорок пять. Но это вовсе не означало, что оно всего на 45° отклонялось от вертикали. Нет, я лежал почти горизонтально, так как, изменив собственное положение, вынудил корзину сильно накрениться, и мне по-прежнему угрожала опасность сорваться в бездну. Но если бы, выпав из корзины, я повис лицом в другую сторону и веревка, захлестнувшая мою ногу, проходила через край корзины, а не в отверстие на дне, мне не удалось бы добиться даже того, что я сделал теперь, и мои открытия были бы утрачены для потомства. Иными словами – я имел все основания благодарить судьбу.

Впрочем, в те минуты я все еще был слишком ошеломлен, чтобы испытывать какие-либо чувства. Почти четверть часа я провисел совершенно спокойно, ощущая какой-то радостный подъем духа. Но вскоре это настроение сменилось ужасом и отчаянием. Я осознал всю меру своей беспомощности и близости к гибели. Дело в том, что кровь, застоявшаяся в сосудах головы и доведшая мой мозг до грани бреда, мало-помалу отхлынула, рассудок мой прояснился, и я смог трезво оценить положение, в котором находился. К счастью, этот приступ слабости не был продолжительным. На помощь пришло отчаяние: с яростным криком, судорожно извиваясь и раскачиваясь, я заметался, как безумный, пока, наконец, уцепившись, точно клещами, за край корзины, не перевалился через него и, весь дрожа от напряжения, не рухнул на дно.

Лишь спустя долгое время я опомнился настолько, чтобы приняться за осмотр воздушного шара. К моей неописуемой радости, он остался неповрежденным.

Все мои припасы уцелели: я не потерял ни запасов провизии, ни балласта. Правда, я уложил и закрепил их так тщательно, что это и не должно было произойти. Часы показывали шесть. Шар все еще продолжал подниматься; высотомер показывал три с половиной мили. Прямо подо мной на глади океана виднелся маленький темный предмет величиной с костяшку домино. Направив на него подзорную трубу, я убедился, что это стопушечный английский линейный корабль, он неторопливо шел курсом на вест-зюйд-вест. Кроме него, я видел только море, небо и солнце, которое уже заметно поднялось над горизонтом.

Теперь самое время объяснить вам, господа, какова же была цель моего путешествия.

Не откажите в любезности припомнить, что расстроенные житейские обстоятельства в конце концов заставили меня обратиться к мысли о самоубийстве. Это не значит, что жизнь как таковая мне опротивела, – нет, просто у меня больше не было сил мириться со своим бедственным положением. Вот в таком состоянии, желая жить и в то же время измученный жизнью, я случайно наткнулся на книгу, которая, наряду с открытием моего нантского родственника, дала толчок моему воображению. И я наконец-то нашел выход! Я решил исчезнуть с лица земли, оставшись тем не менее в живых; покинуть земной мир – но продолжать существовать. Иными словами, я решил во что бы то ни стало добраться до Луны.

А теперь, чтобы не показаться совершенно сумасшедшим, я попытаюсь изложить те соображения, в силу которых я пришел к выводу, что это предприятие – бесспорно, трудное и опасное – вовсе не безнадежно для человека отважного.

Прежде всего, конечно, возник вопрос о расстоянии от Земли до Луны.

Известно, что среднее расстояние между центрами этих двух небесных тел равно 59,9643 экваториальных радиусов земного шара, что составляет 237 тысяч миль. Я говорю о среднем расстоянии; но поскольку орбита Луны представляет собой эллипс, а Земля расположена в одном из его фокусов, то указанное расстояние – разумеется, если бы мне удалось встретить Луну в перигелии[35]35
  Перигелий – ближайшая к Солнцу точка орбиты планеты или иного небесного тела.


[Закрыть] – сократилось бы весьма значительно. Но даже отбросив эту возможность, следует вычесть из этого расстояния радиус Земли, то есть 4 тысячи миль, и радиус Луны, то есть 1080 миль, и окажется, что средняя длина пути при самых обычных условиях составит 231 тысячу 920 миль.