Текст книги "Эпоха невинности"
Автор книги: Эдит Уортон
Жанр: Исторические любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Откинувшись на спинку кресла, она сцепила руки за головой и устремила взгляд на огонь из-под полуопущенных век.
– Это время дня я люблю больше всего, а вы?
Чувство собственного достоинства все же подвигло его ответить:
– А я уж испугался, что вы забыли о времени. Должно быть, Бофорт оказался очень увлекательным собеседником.
Ей это показалось забавным.
– А что, вы долго ждали? Мистер Бофорт возил меня смотреть несколько домов, поскольку, кажется, здесь остаться мне не позволят. – Но, похоже, она тут же выкинула из головы и Бофорта, и его самого, и продолжила: – Я никогда не видела города, где существовало бы такое предубеждение против des quartiers excentriques[33]33
Эксцентричные районы (фр.).
[Закрыть]. Какая разница, где ты живешь? Мне сказали, что это вполне респектабельная улица.
– Она не модная.
– Не модная?! Неужели вы все придаете такое значение моде? Почему бы самим не создавать моду? Впрочем, наверное, я жила до сих пор слишком независимо. В любом случае, теперь я хочу вести себя так же, как все вы, чтобы чувствовать себя в безопасности и ощущать поддержку.
Он был тронут так же, как накануне вечером, когда она говорила, что нуждается в советах.
– Это именно то, чего хотят для вас ваши друзья. Нью-Йорк абсолютно безопасное место, – добавил он с оттенком сарказма.
– Ведь правда? Это чувствуется, – воскликнула она, не замечая иронии. – Находиться здесь – это все равно как если тебя как хорошую девочку, сделавшую все уроки, везут на праздник.
Аналогия была вполне благонамеренная, но его она все же немного покоробила. Сам он был не прочь отпустить шуточку в адрес Нью-Йорка, но не любил, когда это позволяли себе другие. Интересно, понимает ли она, насколько это мощный механизм, подумал он, и догадывается ли, что он чуть не перемолол ее? Ведь злосчастный обед Ловелл Минготтов, который пришлось латать с помощью всевозможных «обрезков общества», должен был показать ей, как близка она оказалась к катастрофе. Но либо она совершенно не сознавала, что прошла по краю пропасти, либо триумф на вечере у ван дер Люйденов затуманил ей взгляд. Арчер склонялся к первому предположению, догадываясь, что для нее Нью-Йорк по-прежнему нечто единое, и это вызвало у него раздражение.
– Вчера вечером, – сказал он, – Нью-Йорк расшибся для вас в лепешку. Ван дер Люйдены никогда ничего не делают вполсилы.
– Да, это так любезно с их стороны! Прием был таким милым. Похоже, все относятся к ним с большим почтением.
Ее формулировки были едва ли подобающими, так можно было сказать разве что о чаепитии у старых добрых мисс Лэннинг.
– Ван дер Люйдены, – ответил Арчер, сам сознавая, как напыщенно звучат его слова, – самая влиятельная сила нью-йоркского общества. Увы, из-за слабого здоровья миссис ван дер Люйден они очень редко принимают.
Она расцепила руки, задумчиво глядя на него, и спросила:
– Может, причина именно в этом?
– Причина?..
– Их большого влияния. В том, что они не балуют свет своим гостеприимством.
Слегка покраснев, он уставился на нее и вдруг осознал всю глубину ее наблюдения. Одним махом она проткнула воздушный шар ван-дер-люйденовского авторитета, и тот вмиг сдулся. Он рассмеялся и без сожаления водрузил его на жертвенный алтарь.
Настасья принесла и поставила на низкий столик поднос с чаем в японских чашечках без ручек и с миниатюрными блюдами под крышками.
– Но вы ведь просветите меня, расскажете все, что мне следует знать, – сказала мадам Оленская, передавая ему чашку.
– Скорее это вы меня просвещаете, открываете мне глаза на вещи, которые так долго мозолили мне глаза, что я перестал их видеть.
Она отстегнула от одного из своих браслетов маленький золотой портсигар, предложила сигарету ему и взяла сама. На каминной полке лежали длинные лучины для раскуривания.
– Ну, тогда мы можем помогать друг другу. Но мне помощь требуется гораздо больше, чем вам. Вы должны мне говорить, что делать.
У него чуть не сорвалось с языка: «Не нужно, чтобы вас видели разъезжающей по улицам с Бофортом», но он слишком глубоко погрузился в атмосферу этой комнаты, которая являлась ее атмосферой, дать ей подобный совет было бы все равно что рекомендовать торговцу розовым маслом на самаркандском базаре запастись теплыми непромокаемыми ботами, предназначенными для нью-йоркской зимы. Нью-Йорк в этот момент был от него гораздо дальше, чем Самарканд, и если они действительно собирались помогать друг другу, то первую услугу по этому договору она ему уже оказала, заставив взглянуть на родной город непредвзято. Увиденный словно бы не с того конца телескопа, он выглядел обескураживающе маленьким и далеким, каким и должен представляться из Самарканда.
Язычок пламени взметнулся над поленьями, и она склонилась к огню, так близко протянув к нему тонкие руки, что вокруг ее овальных ногтей засияли тусклые нимбы. В отблесках, касавшихся рыжевато-каштановых локонов, выбившихся из прически, ее и без того бледное лицо казалось еще бледнее.
– Есть множество людей, которые готовы подсказывать вам, что делать, – ответил Арчер, невольно испытывая зависть к этим людям.
– О! Вы имеете в виду моих тетушек? И мою дорогую старушку-бабушку? – Она беспристрастно поразмыслила над этой идеей. – Они все немного сердятся на меня за то, что я здесь поселилась, особенно бедная бабушка. Она хотела держать меня при себе, но мне нужна свобода.
Его впечатлило то, с какой легкостью она говорила о грозной Екатерине, и взволновала мысль о том, что же заставило мадам Оленскую так жаждать свободы, пусть даже ценой одиночества. Но другая мысль – о Бофорте – продолжала грызть его.
– Думаю, я понимаю ваши чувства, – сказал он. – И все же семья может дать вам полезные советы, объяснить некоторые тонкости, указать верный путь.
Она подняла узкие черные брови.
– Нью-Йорк и впрямь такой лабиринт? А я считала, что он совершенно прямолинейный – как Пятая авеню. И все поперечные улицы пронумерованы! – Похоже, она уловила тень неодобрения в выражении его лица и добавила с обворожительной улыбкой, которая редко озаряла ее лицо: – Если бы вы знали, как я люблю его именно за это – за прямолинейную расчерченность и крупные честные ярлыки на всем!
Он увидел в этом свой шанс.
– Ярлыками можно снабдить вещи, но не людей.
– Возможно. Наверное, я слишком упрощаю, тогда поправьте меня. – Отвернувшись от камина, она посмотрела ему в глаза. – Здесь есть только два человека, которые, по моим ощущениям, понимают меня и способны мне что-то объяснить: вы и мистер Бофорт.
Арчер поморщился от соседства своего имени с именем Бофорта, но быстро сменил настрой, проявив понимание, сочувствие и жалость. Должно быть, она жила в такой близости от сил зла, что даже в здешнем воздухе ей все еще дышалось свободней. Но поскольку она считала, что он ее понимает, его обязанностью было открыть ей глаза на Бофорта и вызвать ее презрение к нему и всему тому, что он олицетворяет.
– Я понимаю, – деликатно ответил он, – но хотя бы на первых порах не отказывайтесь от помощи старых друзей – я имею в виду женщин старшего поколения: вашу бабушку Минготт, миссис Уелланд, миссис ван дер Люйден. Они любят вас, восхищаются вами и хотят вам помочь.
Она вздохнула, качая головой.
– Ох, я знаю, знаю, что хотят! Но только при условии, что им не придется выслушивать ничего неприятного. Тетушка Уелланд так прямо и выразилась, когда я попыталась… Мистер Арчер, неужели никто здесь не желает знать правду? Настоящее одиночество – это когда живешь среди добрых людей, которые требуют от тебя только притворства! – Она закрыла лицо руками, и он увидел, что ее худые плечи содрогнулись от рыдания.
– Мадам Оленская! О, Эллен, Эллен, не плачьте! – воскликнул Арчер, встав и склонившись над нею. Бормоча какие-то ободряющие слова, он взял ее руку и стал гладить, слегка сжимая ее, словно утешал ребенка, но она быстро отняла руку и посмотрела на него снизу вверх сквозь мокрые ресницы.
– Плакать здесь тоже не принято? Полагаю, в раю для этого нет причин, – сказала она и, заправив выбившиеся локоны, склонилась над чайником. Ему в память врезалось, что он назвал ее «Эллен», даже дважды, и что она этого не заметила. Через свой перевернутый мысленный телескоп он увидел где-то вдали – там, в Нью-Йорке – смутную белую фигурку Мэй Уелланд.
Неожиданно Настасья просунула голову в дверь и что-то затараторила по-итальянски.
Снова поправив прическу, мадам Оленская одобрительно воскликнула: «Gia… gia…», и в комнату вошел герцог Сент-Острей, ведя под руку устрашающего вида даму в черном парике с красными перьями, утопающую в мехах.
– Дорогая графиня, я привез представить вам свою старую приятельницу миссис Стразерс. Вчера вечером она не была приглашена на прием, но очень хотела с вами познакомиться.
Герцог обвел всех сияющим взглядом, и мадам Оленская, бормоча приветствия, пошла навстречу причудливой паре. Похоже, ей было невдомек, ни насколько странное сочетание они собой представляли, ни какую вольность позволил себе герцог, без спросу привезя с собой спутницу, – впрочем, как догадался Арчер, следовало отдать герцогу справедливость: он и сам не сознавал своей оплошности.
– Разумеется, я хочу с вами познакомиться, дорогая, – пророкотала миссис Стразерс своим раскатистым голосом, идеально соответствовавшим ее смелому плюмажу и немыслимому парику. – Обожаю всех, кто молод, интересен и очарователен. Герцог сказал мне, что вы любите музыку – не так ли, герцог? Вы ведь, кажется, сами играете на фортепиано? Не хотите ли послушать Сарасате завтра вечером у меня дома? Я что-нибудь устраиваю каждый воскресный вечер – это время, когда Нью-Йорк не знает, чем заняться, поэтому я говорю: «Приходите, скучно не будет». Герцог подумал, что против Сарасате вы не устоите. У меня будет много ваших друзей.
Лицо мадам Оленской просияло от удовольствия.
– Как любезно с вашей стороны! И как мило, что герцог подумал обо мне! – Она пододвинула кресло к чайному столу, и миссис Стразерс с наслаждением погрузилась в него. – Разумеется, я с радостью приеду.
– Вот и славно, моя дорогая. И возьмите с собой своего молодого человека. – Миссис Стразерс по-приятельски протянула Арчеру руку. – Никак не вспомню вашего имени, но уверена, что мы с вами встречались, я встречалась со всеми и здесь, и в Париже, и в Лондоне. Вы не дипломат? У меня бывают все дипломаты. Вы тоже любите музыку? Герцог, обязательно привезите его.
– Непременно, – донеслось из зарослей герцогской бороды, и Арчер ретировался, отвесив всем круговой поклон и чувствуя нервозность, какую испытывает робкий школьник в присутствии невнимательных и равнодушных взрослых.
Он не сожалел о такой развязке своего визита, ему лишь хотелось бы, чтобы она наступила раньше и избавила его от напрасного изъявления чувств. Как только он вышел на пронизываемую ветром улицу, Нью-Йорк снова стал громадным и близким, а Мэй Уелланд – самой очаровательной женщиной в нем. Он зашел к своему флористу, чтобы послать ей ежедневный букет ландышей, о котором он, к своему смущению, забыл утром.
Написав несколько слов на своей визитке, он в ожидании конверта оглядел утопавший в цветах магазин. Его взгляд упал на купу желтых роз. Он никогда прежде не видел роз такого солнечно-золотистого цвета, и его первым побуждением было послать их Мэй вместо ландышей. Но с образом Мэй они не гармонировали – в их жгучей красоте были излишняя роскошь и страсть. Во внезапном порыве, почти не отдавая себе отчета в том, что делает, он велел флористу упаковать их в длинную коробку и, сунув в конверт другую визитку, написал на нем имя графини Оленской, но, уже дойдя до выхода, вернулся и, вынув карточку, оставил на коробке пустой конверт.
– Вы отправите их прямо сейчас? – спросил он, указывая на розы.
Флорист заверил его, что сделает это немедленно.
Х
На следующий день он уговорил Мэй сбежать после ланча в парк на прогулку. По старомодному обычаю нью-йоркских семей, принадлежавших к епископальной церкви, она, как правило, сопровождала родителей на воскресную службу, но на сей раз миссис Уелланд санкционировала прогул в ознаменование победы, которую одержала тем утром в вопросе о необходимости долгой помолвки, чтобы иметь время приготовить приданое, включающее положенное количество дюжин белья ручной вышивки.
День выдался восхитительный. Через вздымавшийся над снегом, сверкавшим, как осколки кристаллов, свод оголенных крон деревьев, росших вдоль Молла, просвечивал небесный лазурит. В такую погоду Мэй сияла по-особому, она алела, как молодой клен от первых заморозков. Арчер гордился, замечая взгляды, которые бросали на нее встречные, и простая радость обладания рассеяла все его подспудные колебания.
– Как восхитительно, каждое утро просыпаясь у себя в комнате, вдыхать аромат ландышей.
– Вчера они запоздали, утром мне не хватило времени…
– Но от того, что вы не забываете каждый день мне их посылать, я люблю их еще больше, чем если бы вы просто оставили распоряжение в цветочном магазине и посыльный являлся бы каждое утро минута в минуту, как учитель музыки, – я знаю, что Лоуренс Леффертс, например, поступил именно так, когда они с Гертрудой были помолвлены.
– О да, так бы и было! – рассмеялся Арчер, которого приятно удивила ее деликатность. Он покосился на ее румяную, как спелое яблочко, щеку и, от избытка чувств решив, что это безопасно, добавил: – Вчера днем, посылая вам ландыши, я увидел великолепные желтые розы и отправил их мадам Оленской. Как вы считаете, это было правильно?
– Как мило с вашей стороны! Ее такие вещи приводят в восторг. Странно, что она не упомянула об этом. Сегодня она завтракала у нас и рассказала, что мистер Бофорт прислал ей чудесные орхидеи, а кузен Генри ван дер Люйден – целую корзину гвоздик из Скайтерклиффа. Похоже, ее это очень удивило. Разве в Европе не принято посылать дамам цветы? Она нашла наш обычай очень милым.
– О, немудрено, что цветы Бофорта затмили мои, – раздраженно заметил Арчер, но вспомнил, что он не приложил к розам свою карточку, и пожалел, что вообще заговорил об этом. Он хотел было сказать: «Я заезжал вчера к вашей кузине», – но не решился. Раз мадам Оленская не упомянула о его визите, могла возникнуть неловкость, если о нем сообщит он. Однако умолчание придавало истории оттенок секретности, и это ему не нравилось. Чтобы сменить тему, он заговорил об их планах, их будущем и их долгой помолвке, на которой настаивала миссис Уелланд.
– Вы считаете ее долгой? – воскликнула Мэй. – Изабела Чиверс и Реджи были помолвлены два года, Грейс и Торли – почти полтора. Разве нам не хорошо и так?
Это был традиционный для невесты риторический вопрос, и ему стало стыдно, что он счел его каким-то необычайно детским. Безусловно, она просто повторяла то, что ей внушали, но ведь ей скоро двадцать два года, и Арчеру пришло в голову: в каком же возрасте «добропорядочные» женщины начинают говорить от своего имени?
«Ни в каком, полагаю, раз мы сами им этого не позволяем», – размышлял он, припомнив свою безумную вспышку в разговоре с мистером Силлертоном Джексоном: «Женщины должны пользоваться такой же свободой, как и мы…»
В конце концов, снять повязку с глаз этой юной девушки и предоставить ей возможность открыто смотреть на мир было его обязанностью. Но сколько поколений женщин, подобных ей, так и упокоились в фамильных склепах с этой повязкой на глазах! Он содрогнулся, когда ему на ум пришли некоторые новые идеи из прочитанных им научных книг, в частности, нередко цитировавшийся пример кентуккской пещерной рыбы, у которой глаза атрофировались за ненадобностью. Что, если он уговорит Мэй Уелланд посмотреть на мир открытыми глазами, но они не увидят там ничего, кроме пустоты?
– Но могло бы быть гораздо лучше, – ответил он. – Мы могли бы быть вместе все это время, путешествовать.
Она просияла.
– Это было бы восхитительно, – подхватила она, ей тоже нравилось путешествовать. Но ее мать не поймет их желания поступить «не как все».
– Но мы ведь – не все, так и есть! – не сдавался Арчер.
– Ньюланд! Вы такой необыкновенный! – радостно воскликнула она.
Его энтузиазм угас, он вдруг осознал, что говорит ей то, чего ожидают от любого молодого человека в его ситуации, а она отвечает ему так, как подсказывают ей интуиция и заложенные в нее традиции – вплоть до того, что жениха следует считать «необыкновенным».
– Необыкновенный?! Да мы все похожи друг на друга, как куклы, вырезанные из сложенного листа бумаги. Как узоры на стене, нарисованные по одному трафарету. Мэй, неужели мы с вами не можем быть сами по себе?
В пылу полемики он остановился и посмотрел на нее, но ее глаза взирали на него с тем же безоблачным восхищением.
– Господи, что ж нам теперь, устроить тайный побег? – рассмеялась она.
– Если бы вы согласились…
– Ньюланд, вы действительно меня любите! Я так счастлива.
– Но тогда почему бы нам не стать еще счастливей?
– Мы не можем вести себя как герои романов, не правда ли?
– Почему же нет? Почему? Почему?
Похоже, его настойчивость ее немного утомила. Она прекрасно понимала, что они не могут поступать как в книгах, но затруднялась привести разумный довод.
– Я недостаточно умна, чтобы спорить с вами, но такое поведение было бы довольно… вульгарным, не правда ли? – сказала она, испытав облегчение от того, что нашла слово, которое должно было закрыть тему.
– А вы так боитесь показаться вульгарной?
Вопрос явно ошеломил ее.
– Разумеется. Я бы ни за что на свете этого не хотела… как и вы, – ответила она не без раздражения.
Он стоял молча, нервно похлопывая тростью по голенищу, и, убедившись, что нашла верный способ прекратить дискуссию, Мэй беспечно продолжила:
– О, не говорила ли я вам, что показала Эллен мое кольцо? Она считает, что его оправа – самая красивая, какую она когда-либо видела. Сказала, что ничего подобного нет даже на rue de la Paix[34]34
Улица Мира (фр. Rue de la Paix) – улица в центре Парижа, которая славится расположенными на ней ювелирными магазинами.
[Закрыть]. Ньюланд, я обожаю вас еще и за ваш тонкий художественный вкус!
На следующий день, когда Арчер мрачно курил после обеда у себя в кабинете, вошла Джейни. Он не заехал в клуб по дороге со службы, где без чрезмерного усердия, как было принято среди состоятельных ньюйоркцев его круга, занимался юридической практикой и сейчас был не в духе, даже немного сердит – его терзала ужасная мысль, что он изо дня в день, час за часом делает одно и то же.
«Однообразие… Однообразие!» – бормотал он. Это слово, как навязчивая мелодия, звучало у него в голове, и когда, завидев знакомые фигуры в цилиндрах за зеркальным стеклом, он вспомнил, что и сам всегда, неизменно в этот час посещает клуб, решил ехать дальше, домой. Ему было хорошо известно, не только о чем они говорят, но и кто какую партию ведет в дискуссии. Главной темой у них был, конечно, герцог, хотя появление на Пятой авеню золотоволосой дамы в маленьком брогаме канареечного цвета, запряженном парой гнедых кобов[35]35
Коб – порода коренастых верховых лошадей.
[Закрыть] (которые, по общему мнению, имели прямое отношение к Бофорту), безусловно, тоже будет подробно обсуждено. Таких «дамочек» (как их называли) в Нью-Йорке было мало, тех, которые разъезжали в собственных экипажах, и того меньше, так что явление мисс Фанни Ринг на Пятой авеню в час, предназначенный для прогулок «модной» публики, глубоко взволновало все общество. Только накануне ее карета повстречалась с каретой миссис Ловелл Минготт, которая тут же позвонила в колокольчик, всегда находившийся у нее под рукой, и велела кучеру немедленно править к дому. «А представьте, что было бы, если бы такое случилось с миссис ван дер Люйден!» – с ужасом судачили люди. Арчер так и слышал, как именно в этот момент Лоуренс Леффертс вещает на тему упадка общества.
Когда вошла Джейни, он с раздражением поднял голову и тут же уткнулся в книгу (в только что вышедший «Шастелар» Суинберна), сделав вид, что не заметил сестру. Та, скользнув взглядом по заваленному книгами письменному столу, открыла «Озорные рассказы»[36]36
«Озорные рассказы» Оноре де Бальзака – собрание игривых и забавных новелл, стилизованных под Боккаччо и Рабле.
[Закрыть], состроила кислую мину, увидев, что книга написана на архаичном французском, и вздохнула.
– Какие заумные книги ты читаешь!
– В чем дело? – спросил он, когда она угрожающе нависла над ним подобно Кассандре.
– Мама очень сердита.
– Сердита? На кого? И из-за чего?
– Только что здесь была мисс Софи Джексон и доложила, что после обеда приедет ее брат. Она особо не распространялась, поскольку он ей запретил – хочет сам изложить все в подробностях. Сейчас он у кузины Луизы ван дер Люйден.
– Ради бога, девочка, начни сначала. Чтобы понять, о чем ты толкуешь, надо быть всеведущим божеством.
– Не богохульствуй, Ньюланд. Мама и так расстраивается, что ты не ходишь в церковь…
Он со стоном снова углубился в книгу.
– Ньюланд! Послушай же! Вчера твоя подруга мадам Оленская была на вечере у миссис Лемьюэль Стразерс, она ездила туда с герцогом и мистером Бофортом.
Последний пункт ее сообщения вызвал прилив необъяснимого гнева в груди молодого человека. Чтобы не выдать его, он рассмеялся.
– Ну и что такого? Я знал, что она туда собирается.
Джейни побледнела, и у нее глаза полезли на лоб.
– Ты знал и не попытался ее остановить? Предостеречь?
Остановить? Предостеречь? Он снова рассмеялся.
– Я помолвлен не с графиней Оленской! – Слова прозвучали как-то фантастически даже в его собственных ушах.
– Но ты собираешься войти в их семью.
– Ах, семья! Семья! – издевательски произнес он.
– Ньюланд, тебе что, безразлична честь семьи?
– Абсолютно.
– И то, что подумает кузина Луиза ван дер Люйден?
– Равным образом, если она разделяет все эти бредни, которые распространяют старые девы.
– Мама – не старая дева, – парировала его девственная сестра и поджала губы.
Ему хотелось прокричать в ответ: «Нет, она тоже старая дева, как и ван дер Люйдены, – мы все превращаемся в старых дев, стóит только реальности слегка задеть нас своим крылом». Но, увидев, что ее продолговатое доброе лицо исказилось и из глаз вот-вот брызнут слезы, он устыдился того, что бессмысленно причинил ей боль.
– Да черт с ней, с графиней Оленской! Не будь гусыней, Джейни. Разве я сторож ей?[37]37
Аллюзия на Бытие 4:9: «И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? – Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему?»
[Закрыть]
– Нет. Но ты попросил Уелландов ускорить помолвку, чтобы мы все могли ее по-родственному поддержать. Если бы не это, кузина Луиза никогда не пригласила бы ее на обед в честь герцога.
– Ну и что плохого в том, что ее пригласили? Она выглядела там лучше всех, и благодаря ей обед оказался не таким похоронным, как обычно у ван дер Люйденов.
– Ты знаешь, что кузен Генри позвал ее только ради тебя, и кузину Луизу уговорил. А теперь они так расстроены, что завтра возвращаются в Скайтерклифф. Ньюланд, думаю, тебе лучше спуститься вниз. Похоже, ты не понимаешь, в каком состоянии мама.
Ньюланд нашел мать в гостиной. Подняв от рукоделия озабоченное лицо, она спросила:
– Джейни рассказала тебе?
– Да. – Он старался говорить в таком же сдержанном тоне, как и она. – Но я не воспринимаю это так уж всерьез.
– Ты не воспринимаешь всерьез оскорбление, нанесенное кузине Луизе и кузену Генри?
– Для них не может быть оскорбительным такой пустяк, как то, что графиня Оленская посетила дом женщины, которую они считают вульгарной.
– Считают?!
– Ладно, пусть такая она и есть, но у кого еще можно послушать хорошую музыку и кто еще развлекает публику воскресными вечерами, когда весь Нью-Йорк умирает от скуки?
– Хорошую музыку? Насколько мне известно, она сводилась к тому, что некая женщина, вскочив на стол, пела нечто, что исполняют в определенного толка заведениях в Париже. А публика курила и пила шампанское.
– Ну, такое случается и в других местах, и мир пока еще не рухнул.
– Надеюсь, дорогой, ты не всерьез защищаешь французскую распущенность?
– Помнится, мама, ты частенько жаловалась на английскую скуку, когда мы были в Лондоне.
– Нью-Йорк – не Париж и не Лондон.
– О, нет. Определенно нет, – простонал ее сын.
– Полагаю, ты имеешь в виду, что здешнее общество не такое блестящее? Ты прав, не спорю, но мы принадлежим именно к нему, и, приехав к нам, люди должны уважать наши обычаи. А Эллен Оленская – особенно: она ведь бежала именно от того образа жизни, какой ведут люди в «блестящих обществах».
Ньюланд промолчал, и, выждав минутную паузу, его мать продолжила:
– Сейчас я надену шляпу и ненадолго съезжу к кузине Луизе, прошу тебя съездить со мной. – Он нахмурился, но она не обратила на это внимания. – Думаю, ты сможешь объяснить ей то, что только что сказал мне: что заграницей общество – другое… там люди не столь разборчивы, и мадам Оленская, скорее всего, просто не понимает, как мы относимся к подобным вещам. Знаешь, милый, это было бы… – последние слова она произнесла с лукавой наивностью, – в интересах самой мадам Оленской.
– Дражайшая матушка, я действительно не понимаю, какое отношение ко всему этому имеем мы. Герцог привез мадам Оленскую к миссис Стразерс – кстати, сначала он привез миссис Стразерс к ней, чтобы их познакомить. Я был там, когда они приехали. Если уж ван дер Люйдены ищут скандала, то виновный находится под их собственной крышей.
– Скандала?! Ньюланд, ты когда-нибудь слышал, чтобы кузен Генри участвовал в скандале? А кроме того, герцог – гость, да к тому же иностранец. Иностранцы наших обычаев не знают: откуда им знать их? А графиня Оленская – родом из Нью-Йорка и должна уважать чувства ньюйоркцев.
– Что ж, если нужна жертва, пусть на съедение им отдадут мадам Оленскую, я только не понимаю, почему я – или ты – должны добровольно бросаться заглаживать ее промахи?
– О, разумеется, ты смотришь на ситуацию только со стороны Минготтов, – ответила ему мать уязвленным тоном, который всегда являлся у нее предвестником гнева.
Унылый дворецкий, раздвинув шторы в гостиной, объявил:
– Мистер Генри ван дер Люйден.
Миссис Арчер уронила иглу и дрожащей рукой оперлась на подлокотник.
– Еще одну лампу! – крикнула она вслед удалявшемуся слуге, пока Джейни, склонившись над матерью, поправляла ей чепец.
На пороге воздвиглась фигура мистера ван дер Люйдена, и Арчер шагнул ему навстречу, чтобы поприветствовать.
– А мы как раз говорили о вас, сэр, – сказал он.
Похоже, ван дер Люйдена это сообщение озадачило. Он снял перчатку, чтобы поздороваться с дамами, и, пока Джейни пододвигала ему кресло, неуверенно погладил цилиндр, который держал в руке.
– О вас и графине Оленской, – уточнил Арчер.
Миссис Арчер побледнела.
– А… очаровательная женщина. Я только что был у нее, – сказал мистер ван дер Люйден, и лицо его вновь приняло благодушное выражение. Он погрузился в кресло, по старинке положил цилиндр и перчатки на пол рядом и продолжил: – У нее истинный дар расставлять цветы. Я послал ей гвоздики из скайтерклиффской оранжереи и был изумлен: вместо того, чтобы разместить их в вазах большими букетами, как делает наш главный садовник, она свободно расположила их повсюду: тут – там… Не могу даже объяснить, как именно. Это герцог посоветовал мне: «Поезжайте и посмотрите, как искусно она обставила свою гостиную». Оказалось, действительно так. Я бы с удовольствием свозил к ней Луизу, если бы окружение там не было таким… малоприятным.
Поток слов, которого никто не ожидал от мистера ван дер Люйдена, поверг всех в безмолвие. Миссис Арчер достала свое вышивание из корзинки, куда, разнервничавшись, запихала его несколько минут тому назад, а Ньюланд, прислонившись к каминной полке и вертя в руках веер из птичьих перьев, вдруг в свете второй принесенной лампы увидел потрясенное выражение лица Джейни.
– Но на самом деле, – продолжил мистер ван дер Люйден, поглаживая обтянутую серым сукном длинную ногу бескровной рукой, обремененной символом патруна – массивным перстнем-печаткой, – на самом деле я заехал к ней, чтобы поблагодарить за очень милую записку, которую она написала мне в благодарность за цветы, а также – но это, разумеется, между нами, – чтобы по-дружески посоветовать ей не позволять герцогу возить ее на всякие вечеринки. Не знаю, слышали ли вы…
Миссис Арчер изобразила снисходительную улыбку.
– Герцог возит ее по гостям?
– Вы же знаете, каковы эти английские вельможи. Все они одинаковы. Мы с Луизой очень любим нашего кузена, но совершенно бесполезно ожидать от людей, привыкших вращаться при европейских дворах, что они будут вникать в наши маленькие республиканские условности. Герцог ездит куда хочет, если ему там весело. – Мистер ван дер Люйден сделал паузу, но все молчали. – Да, кажется, вчера вечером он возил ее к миссис Лемьюэл Стразерс. Силлертон Джексон сегодня приезжал к нам с этой глупой историей, и Луиза немного разволновалась. Поэтому я решил, что лучше всего поехать прямо к графине Оленской и объяснить – деликатно, тонкими намеками, разумеется, – как у нас в Нью-Йорке принято относиться к определенным вещам. Я счел, что это не будет бестактностью с моей стороны, поскольку в тот вечер, когда обедала у нас, она сама дала понять, что будет благодарна за советы. И она была благодарна.
Мистер ван дер Люйден обвел комнату взглядом, который можно было бы назвать самодовольным, если бы лицо его не было в принципе лишено способности выражать какие бы то ни было низменные страсти. На нем застыла лишь мягкая доброжелательность, которая немедленно должным образом отразилась и в лице миссис Арчер.
– Как вы оба добры, дорогой Генри, – всегда! Ньюланд особенно благодарен вам за то, что вы сделали во благо дорогой Мэй и его новых родственников.
Она бросила на сына предостерегающий взгляд.
– Безмерно, сэр, – подтвердил тот. – Но я не сомневался, что графиня Оленская вам понравится.
Мистер ван дер Люйден посмотрел на него с бесконечной добротой.
– Мой дорогой Ньюланд, я никогда не приглашаю в свой дом тех, кто мне не нравится. Именно это я и сказал Силлертону Джексону. – Взглянув на часы, он встал и добавил: – Однако Луиза ждет меня. Мы обедаем сегодня рано, так как везем герцога в Оперу.
После того как портьеры торжественно сомкнулись за гостем, семейство Арчеров долго безмолвствовало.
– Господи… как романтично! – наконец взволнованно выдала Джейни. Поскольку никто никогда не знал, чем могли быть вызваны ее невразумительные комментарии, родственники давно оставили попытки их разгадывать.
Миссис Арчер вздохнула, покачав головой.
– Будем надеяться, что все обернется к лучшему, – сказала она тоном человека, уверенного, что надеяться особенно не стоит. – Ньюланд, ты должен остаться дома и присутствовать при разговоре с Силлертоном Джексоном, когда он приедет вечером: я решительно не знаю, что ему говорить.
– Бедная мама! Но он не приедет, – рассмеялся сын, целуя ее в лоб, чтобы разгладить на нем морщины.
XI
Недели две спустя, когда Ньюланд Арчер в отрешенной праздности сидел в своем кабинете адвокатской конторы «Леттерблэр, Лэмсон и Лоу», его вызвал к себе глава фирмы.
Старый мистер Леттерблэр, полномочный поверенный трех поколений нью-йоркской знати, восседал за своим столом красного дерева в явной растерянности. Глядя, как он то пощипывает свои коротко остриженные белые бакенбарды, то приглаживает взъерошенные седые волосы над торчащими бровями, его молодой партнер непочтительно подумал, что он похож на семейного доктора, раздосадованного собственной несостоятельностью распознать симптомы болезни пациента.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?