Текст книги "Полное собрание стихотворений в одном томе (сборник)"

Недовольство

 
Все чаще он стал возмущаться ею:
То слишком худа она, то – полна,
То где-то резка с прямотой своею,
А то вдруг сварлива и неумна.
 
 
И странно: казалось бы, так недавно
Любил он и голос ее, и смех,
Была для него она самой главной,
И всех-то умней, и красивей всех.
 
 
Какие же «бездны» ему открылись?
С чего она стала нехороша?
Куда подевалась ее душа?
Откуда все минусы появились?
 
 
А может быть, просто не в этом дело
И тех же достоинств она полна,
А стала его раздражать она
Тем лишь, что молодость пролетела?
 
 
Но ссориться, право же, ни к чему.
Для счастья есть очень простое средство:
Ему бы не громы метать в дому,
А взять бы да в зеркале самому
К себе повнимательней приглядеться.
 

1976

Люди слова

 
Люблю человека слова:
– Приду! –
И явился в срок.
– Я сделаю! –
И готово.
Не надо спрашивать снова:
– А сможет? –
Сказал и смог!
Мы лезем порой из кожи,
Мы мучим себя подчас,
Стремясь об одном и том же
Кого-то просить сто раз.
 
 
Но часто беспечный кто-то
Лишь руки к груди прижмет:
– Прости, не сумел… Заботы…
Все будет! –
И вновь солжет.
 
 
При этом всего странней
И даже смешней, быть может,
Что сам он терпеть не может
Трещоток и трепачей.
 
 
И как только возникает
Вот этот «двойной» народ,
Что запросто обещает
И запросто нарушает
Слова. Будто воду пьет?!
 
 
В душе у них – ни черта!
И я повторяю снова,
Что быть человеком слова –
Бесценнейшая черта!
 
 
Ведь лучшее, что рождается,
От чести до красоты,
Уверен я, начинается
Вот с этой как раз черты.
 
 
И тверди земной основа
Не мрамор и не гранит,
А верные люди слова –
На них и земля стоит!
 

1976

«То ли с укором, то ли с сожаленьем…»

 
То ли с укором, то ли с сожаленьем
Звучит твоя задумчивая речь.
Неужто впрямь не смог я уберечь
Себя когда-то в боевых сраженьях?
 
 
Мог или нет – да разве в этом дело?!
Ведь в час, когда я подымался в бой,
Я чувствовал все время за спиной
Мою страну, что на меня глядела.
 
 
И где бы мне беда ни угрожала –
Не уступал ни смерти, ни огню.
Ведь Родина мне верила и знала,
Что я ее собою заслоню.
 
 
И, если сердце честное дано,
Ну как, скажи, иначе поступить:
Себя упрятать – Родину открыть!
Вот то-то, дорогая, и оно…
 

1976

Сновидения

 
Может, то превратности судьбы,
Только в мире маловато радостей,
А любые трудности и гадости
Так порой и лезут, как грибы.
 
 
Ты решишь сурово отвернуться,
Стороной их где-то обойти,
А они, как черти, обернутся
И опять маячат на пути.
 
 
И когда приходится справляться:
– Как спалось? – при встрече у друзей,
Часто слышишь: – Ничего, признаться,
Только сны мне почему-то снятся
Ну один другого тяжелей!
 
 
Впрочем, не секрет, что сновидения –
Не картин причудливых поток,
А в какой-то мере отражения
Всех дневных волнений и тревог.
 
 
Эх, сказать на свете бы любому
Человеку: – Милый ты чудак!
Если б жизнь нам строить по-иному:
Без грызни, по-светлому, не злому,
Мы и спали б, кажется, не так!
 

1976

Воспитать человека

 
Сколько написано в мире статей
И сколько прочитано лекций умных
О том, как воспитывать нам детей,
Пытливых и добрых, смешных и шумных.
 
 
Советы несутся со всех сторон:
Пишут ученые, и писатели,
И методисты, и воспитатели,
Иные из кожи аж лезут вон.
 
 
Пишут о строгости и о такте,
Что благо, а что для учебы враг.
Твердят, что воспитывать надо так-то,
А вот по-иному нельзя никак!
 
 
Тысячи мнений, простых и сложных,
Как разные курсы для корабля,
О том, что любить надо осторожно
И мудрости вдалбливать детям должно
С первых шагов, ну почти с нуля.
 
 
Все верно, беда, коли мало знаний.
И все-таки в этом ли только зло?
А что, как успехов при воспитанье,
Простите крамолу мою заране,
Добиться не так уж и тяжело?!
 
 
Нет, беды не сами собой являются,
Хотите вы этого, не хотите ли,
И дети с пороками не рождаются,
А плюсов и минусов набираются
Всех чаще от мудрых своих родителей.
 
 
Все ждут, чтоб горели глаза ребят
Незамутненно, светло и ясно.
И детям с утра до темна твердят,
Что надо быть честным, что ложь ужасна.
 
 
Но много ли веры внушеньям этим?
Ведь если родители сами лгут,
На службе и дома, и там и тут,
Лгут просто, как будто бы воду пьют,
Откуда же взяться правдивым детям?!
 
 
А совесть? Всегда ли она слышна?
Ведь если мы, словно играя в прятки,
Ловчим иль порою хватаем взятки, –
Да всем нашим фразам лишь грош цена!
 
 
И кто будет верить словам о том,
Что вреден табак и спиртное тоже,
Коль взрослые тонут в дыму сплошном
И кто-то нарежется так вином,
Что только у стенки стоять и может!
 
 
А что до красот языка родного,
То все хрестоматии – ерунда,
Коль чадо от папочки дорогого
Порой понаслышится вдруг такого,
Что гаснут аж лампочки от стыда!
 
 
Как быть? Да внушать можно то и се,
А средство, по-моему, всем по росту,
Тут все очень сложно и очень просто:
Будьте хорошими. Вот и все!
 

1977

Слово к друзьям

 
Как тучи на небосводе
В иные летят края,
Так чаще все с каждым годом
В незримую даль уходят
Товарищи и друзья…
 
 
То хмурятся, то улыбаются,
То грустно сострят порой
И словно бы в трюм спускаются,
Прощально махнув рукой…
 
 
Но разве не ясно людям,
Что век наш – всего мгновение,
И как там судьба ни судит,
Разлука недолгой будет –
Одно же мы поколение.
 
 
И как ни мила дорога,
А где-то сорвется вниз.
И мало еще иль много –
Попробуй-ка разберись!
 
 
И хочется до заката
Всем тем, кто еще вокруг,
Вдруг тихо сказать: – Ребята,
Припомним-ка все, что свято,
И сдвинем плотнее круг!
 
 
Мы мечемся, суетимся,
Черт знает с кем чару пьем,
Душой иногда мельчимся,
На друга подчас плюем.
 
 
И сами порой не рады
И знаем (ведь совесть есть),
Что черствость страшнее яда,
Что как-то иначе надо,
Да тупо мешает спесь.
 
 
А было б верней и легче
Бить словом лишь подлеца,
А с другом все чаще встречи,
А с другом все жарче речи
И в сплаве одном сердца!
 
 
Ведь часто, когда черствеешь
И дружбу зазря задел,
Вот думаешь, что сумеешь,
Исправишь еще, успеешь,
А выйдет, что не успел.
 
 
Легко ль наносить обиды,
Чтоб после набраться сил
И где-то на панихиде
Ходить с благородным видом,
Что истинным другом был.
 
 
Да, после, как на пожарище,
Сгоревшего не вернуть.
Не лучше ль, друзья-товарищи,
Избрать помудрее путь?!
 
 
Такой, где и слово крепче
И радость теплей из глаз,
И дали светлей и резче,
И даже прощаться легче
В свой самый последний час!..
 

1977

Поэзия и проза

 
Шагая по парку средь голых кленов
Вдоль спящей под белым платком реки,
Веселая пара молодоженов
Швыряла друг в друга, смеясь, снежки.
 
 
Она была счастлива так, что взглядом
Могла бы, наверное, без хлопот
На том берегу, а не то что рядом,
Как лазером, плавить и снег, и лед.
 
 
Пылал ее шарф и лицо сияло,
Смеялась прядка на ветерке,
И сердце в груди ее громыхало
Сильней, чем транзистор в его руке.
 
 
Увидевши яблони возле пруда,
Что, ежась под ветром, на холм брели,
Она озорно закричала: – Буду
Сейчас колдовать, чтоб свершилось чудо,
Хочу, чтобы яблони зацвели!
 
 
И звездочки стужи, сначала редко,
Затем все дружнее чертя маршрут,
Осыпали черные пальцы веток –
И вот оно: яблони вновь цветут!
 
 
Но счастье еще и не то умеет.
Вокруг – точно зарево! Посмотри:
На ветках, как яблоки пламенея,
Качаются алые снегири.
 
 
Однако, взглянув равнодушным взором
На эту звенящую красоту,
Он, скучно зевнув, произнес с укором:
– Ведь скажешь же всякую ерунду!..
 
 
Уж слишком ты выдумки эти любишь,
А я вот не верю ни в чох, ни в стих.
И снег – это снег, а синиц твоих,
Прости, но как фрукты ведь есть не будешь!
 
 
А, кстати, сейчас бутербродец вдруг
Нам очень бы даже украсил дело! –
Сказал, и от слов этих все вокруг
Мгновенно ну словно бы потемнело:
 
 
Солнце зашторилось в облака,
Пенье, как лед на ветру, застыло
И словно незримая вдруг рука
Пронзительный ветер с цепи спустила.
 
 
От ярости жгучей спасенья нет,
Ветер ударил разбойно в спину,
И сразу сорвал белоснежный цвет,
И алое зарево с веток скинул.
 
 
И нет ничего уж под серой тучей –
Ни песен, ни солнца, ни снегирей.
Лишь ссоры ворон, да мороз колючий,
Да голый, застывший скелет ветвей.
 
 
И все! И улыбка вдруг улетает.
И горький упрек прозвенеть готов…
Вот что со счастьем порой бывает
От черствой души и холодных слов!
 

1977

Мечта веков

 
С тех пор как встал над землей человек,
И жил, и любил, как велит природа,
Согласно науке средь гор и рек,
В далекий, почти первобытный век,
На свете жила и цвела свобода.
 
 
Но пращур, что шкуру и мясо взял,
Оставив товарищу только жилы,
И, плюнув на совесть, прибегнул к силе,
Впервые свободу ногой попрал.
 
 
Насилье не может прожить без главенства,
При этом – тиранство всего верней.
Свобода ж в правах утверждает равенство,
Отсюда – конфликт до скончанья дней.
 
 
Конфликт между правдой и между ложью,
Сраженье, где спорят огонь и лед.
Но как ни стабилен конфликт, а все же
Прогресс неминуем. Процесс идет.
 
 
Ведь если б свобода в груди не пела
И правду сквозь камень не видел глаз,
Зачем тогда в пытках бы Кампанелла
Твердил бы о ней так светло и смело,
Не слушая бешенства черных ряс!
 
 
И как там свобода ни далека,
Но, если душой к ней навек не рваться,
Откуда бы силы взялись сражаться
Уже у сраженного Спартака?!
 
 
И если б не звал ее светлый ветер
К бесстрашью сквозь черное пламя войн,
То разве сумел бы тогда Линкольн,
Пусть даже отдав ей предсмертный стон,
А все ж привести северян к победе?!
 
 
Свобода. О, как она горяча!
И как даже отзвук ее прекрасен!
Не зря ж и над плахою Стенька Разин
Смотрел, усмехаясь, на палача.
 
 
И разве не ради священных слов,
Не ради правды, как зори чистые,
Сложил свою голову Пугачев
И четверть века под звон оков
Влачили каторгу декабристы!
 
 
Не ради ль нее каждый вздох и взгляд
Над Сеной, над Темзой иль гладью невской,
Не дрогнув, отдали б сто раз подряд
Прекрасные люди: Жан-Поль Марат,
Домбровский, Герцен и Чернышевский!
 
 
Да, ради нее, за ее лучи,
Свершив за минуты так жутко много,
Сжав зубы, Лазо в паровозной печи
Горел, освещая другим дорогу.
 
 
И люди помнят. Они идут
И ныне сквозь зной и сквозь холод жгучий
И часто жизни свои кладут
И в тюрьмах, где зверствуют штык и кнут,
И в ямах за проволокой колючей.
 
 
Идут, и нельзя их остановить,
И будет все больше их год от года,
Чтоб в мире без страха мечтать и жить,
Открыто и думать и говорить,
Короче, чтоб вправду была свобода!
 
 
Мужает планета. Уже сейчас
Отваги и правды крепчают крылья.
Однако же сколько еще подчас
На нашей земле и тоскливых глаз,
И боли, и всяческого насилья…
 
 
Так славься же, мужество глаз и плеч
И стяги свободы любого века!
И я подымаю мой стих, как меч,
За честную мысль и бесстрашную речь,
За гордое звание человека!
 

1978

Учитесь!

 
Учитесь мечтать, учитесь дружить,
Учитесь милых своих любить
И жить горячо и смело.
Воспитывать душу и силу чувств –
Не только труднейшее из искусств,
Но сверхважнейшее дело!
 
 
– Позвольте, – воскликнет иной простак, –
Воспитывать чувства? Но как же так?
Ведь в столбик они не множатся!
Главное в жизни, без лишних слов, –
Это найти и добыть любовь,
А счастье само приложится.
 
 
Спорщики, спорщики!.. Что гадать,
Реку времен не вернете вспять,
Чтоб заново жить беспечно.
Так для чего ж повторять другим
Всех наших горьких ошибок дым,
Жизнь-то ведь быстротечна.
 
 
Нельзя не учась водить самолет,
Но разве же проще любви полет,
Где можно стократ разбиться?
Веру, тепло и сердечность встреч
Разве легко на земле сберечь?
Как же тут не учиться?!
 
 
Учитесь, товарищи, уступать,
Учитесь по совести поступать,
И где бы ни пить – не упиться.
Непросто быть честным всегда и везде,
И чтобы быть верным в любой беде,
Трижды не грех учиться!
 
 
С готовой, с красивой душой навек
Отнюдь не рождается человек,
Ничто ведь само не строится.
Уверен, что скромником и бойцом,
Отзывчивым, умницей, храбрецом –
Учатся и становятся.
 
 
Но как это сделать? Легко сказать!
Как сделать?.. А душу тренировать
На искренность, на заботы.
Как в спорте, как в музыке, как в труде,
Тренаж нужен людям везде-везде,
Вот так и берут высоты.
 
 
Высоты всяческой красоты,
Любви и действительной доброты,
И нечего тут стыдиться!
Ведь ради того, чтоб не зря весь век
Носили мы звание Человек, –
Стоит, друзья, учиться!
 

1978

Всю жизнь – вперед!

 
Если стихи эти, как наждак
Кого-то скребнут, расстроя,
Прошу извинить мне подобный шаг.
Но что же мне делать, когда я враг
Всяческого покоя?!
 
 
Да, враг на коленях лежащих рук,
Остывших от чувства взглядов,
Мозгов, что как будто бы сдали вдруг
Навечно на полки складов.
 
 
Нет, я не про отпуск, а про покой,
Что словно уход от жизни.
Про отдых заслуженный, но пустой,
Про тот, что, как щепка в воде речной,
Кружится в эгоизме.
 
 
Заслуженный отдых, увы, порой
Справляют, как новоселье.
А я вот не верю в такой покой,
В «заслуженное» безделье!
 
 
Допустим, пилот перестал летать,
Теряет свой дар певица,
Рубанком столяр устает шуршать, –
Так что же, «козла» теперь забивать,
Зевать и всю жизнь лечиться?
 
 
А если к кому-то пришла беда,
Седины или раненье,
Пассивность не выведет никуда,
А жажда быть нужным, смена труда –
Единственное спасенье.
 
 
И это не просто вот так слова,
Пусть бед или лет курганы,
Пусть будут на отдых сто раз права,
Покуда работает голова,
В балласт превращаться рано!
 
 
Сходите на шаг, если труден бег,
Все взвесьте и соизмерьте.
Но я лишь в одном убежден навек,
Что делать полезное человек
Должен до самой смерти!
 
 
И мне ведь когда-то давным-давно,
В кровавых дымах рассвета,
На вечный на отдых было дано
Нелегкое право это.
 
 
Отдых? Зачем он? Шагай, борись,
Да так, чтоб земля качалась!
Движенье – есть жизнь!
И горенье – есть жизнь!
А тихая заводь – жалость!
 
 
Я верую в это и тем дышу,
Как жизнью всей в человеке.
А если когда-нибудь руки сложу,
То это уже навеки!
 

1978

Дым отечества

 
Как лось охрипший, ветер за окошком
Ревет и дверь бодает не щадя,
А за стеной холодная окрошка
Из рыжих листьев, града и дождя.
 
 
А к вечеру – ведь есть же чудеса –
На час вдруг словно возвратилось лето
И на проселок, рощи и леса
Плеснуло ковш расплавленного света.
 
 
Закат мальцом по насыпи бежит,
А с двух сторон, в гвоздиках и ромашках,
Рубашка-поле – ворот нараспашку,
Переливаясь, радужно горит.
 
 
Промчался скорый, рассыпая гул,
Обдав багрянцем каждого окошка,
И рельсы, словно «молнию» – застежку,
На вороте со звоном застегнул.
 
 
Рванувшись к туче с дальнего пригорка,
Шесть воронят затеяли игру.
И тучка, как трефовая шестерка,
Сорвавшись вниз, кружится на ветру.
 
 
И падает туда, где, выгнув талию
И пробуя поймать ее рукой,
Осина пляшет в разноцветной шали,
То дымчатой, то красно-золотой.
 
 
А рядом в полинялой рубашонке
Глядит в восторге на веселый пляс
Дубок-парнишка, радостный и звонкий,
Сбив на затылок пегую кепчонку,
И хлопая в ладоши, и смеясь.
 
 
Два барсука, чуть подтянув штаны
И, словно деды, пожевав губами,
Накрыли пень под лапою сосны
И, «тяпнув» горьковатой белены,
Закусывают с важностью груздями.
 
 
Вдали холмы, подстрижены косилкой,
Топорщатся стернею там и тут,
Как новобранцев круглые затылки,
Что через месяц в армию уйдут.
 
 
Но тьма все гуще снизу наползает,
И белка, как колдунья, перед сном
Фонарь луны над лесом зажигает
Своим багрово-пламенным хвостом.
 
 
Во мраке птицы, словно растворяются,
А им взамен на голубых крылах
К нам тихо звезды первые слетаются
И, размещаясь, ласково толкаются
На проводах, на крышах и ветвях.
 
 
И у меня такое ощущенье,
Как будто бы открылись мне сейчас
Душа полей, и леса настроенье,
И мысли трав, и ветра дуновенье,
И даже тайна омутовых глаз…
 
 
И лишь одно с предельной остротой
Мне кажется почти невероятным:
Ну как случалось, что с родной землей
Иные люди, разлучась порой,
Вдруг не рвались в отчаянье обратно?!
 
 
Пусть так бывало в разные века,
Да и теперь бывает и случается.
Однако я скажу наверняка
О том, что настоящая рука
С родной рукой навеки не прощается!
 
 
Пускай корил ты свет или людей,
Пусть не добился денег или власти,
Но кто и где действительное счастье
Сумел найти без Родины своей?!
 
 
Все, что угодно, можно испытать:
И жить в чести, и в неудачах маяться,
Однако на Отчизну, как на мать,
И в смертный час сыны не обижаются.
 
 
Ну вот она – прекраснее прикрас,
Та, с кем другим нелепо и равняться,
Земля, что с детства научила нас
Грустить и петь, бороться и смеяться.
 
 
Уснул шиповник в клевере по пояс,
Зарницы сноп зажегся и пропал,
В тумане где-то одинокий поезд,
Как швейная машинка, простучал…
 
 
А утром дятла работящий стук,
В нарядном первом инее природа,
Клин журавлей, нацеленный на юг,
А выше, грозно обгоняя звук,
Жар-птица лайнер в пламени восхода.
 
 
Пень на лугу, как круглая печать,
Из-под листа – цыганский глаз смородины.
Да, можно все понять иль не понять,
Все пережить и даже потерять
Все в мире, кроме совести и Родины!
 

1978

Зеленый змий

 
Багрянец в небе, брызнув, как салют,
Играет звездным чуть заметным крошевом,
А по бульвару медленно бредут
Ребята молодые и хорошие.
 
 
И как бы славно было от заката
И ярких клумб, где лилии и мак,
Когда б не оказались те ребята
Пьяны, как говорится, «вдребезяк»!
 
 
А вон поодаль жидкий, словно тесто,
Не в силах даже приподнять и век,
Не вышел, нет, а выпал из подъезда
Совсем уже не юный человек.
 
 
Все ярче город лампами сияет.
Безветрие. Но странно: там и сям
В толпе вдруг кто-то словно бы ныряет.
Ни дать ни взять сама земля качает
Пьянчуг по магистралям и садам.
 
 
И их число почти не уменьшается.
Тут все, что хочешь: с проседью усы
И юность щек, что с бритвою не знается,
Но каждый преотвратно изгиляется
И, как нелепый маятник, качается,
Отсчитывая бражные часы.
 
 
Ну есть ли тут хоть что-то человечье?!
Да вы вглядитесь, вслушайтесь хоть раз
В безвольный рот, опущенные плечи
И в злую муть остекленевших глаз…
 
 
Я ненавижу всяческих ханжей,
И никакой я, к бесу, не стерильный,
Пусть лопнет от досады фарисей:
Мне не чужды ни зарева страстей
И ни веселья благости бутыльной!
 
 
И пусть там кто-то ядом называет
Сок виноградной грозди. Ерунда!
Ведь всякий яд, и это каждый знает,
Нас в малых дозах часто исцеляет
И лишь в больших сражает без труда.
 
 
Наш мозг есть чудо совершенных дум,
Всех знаний сотворенье и единство.
Так как же пропивать нам этот ум,
Катясь от человечности до свинства!
 
 
Не дико ль эволюции ступеньки
Начать считать совсем наоборот
И с гордых человеческих высот
Вдруг опуститься вновь на четвереньки!
 
 
Жизнь во хмелю! А что это такое?
Безволие плюс черный эгоизм,
А чаще даже попросту садизм:
Мол, начихать! Помучайтесь со мною!
 
 
И добряки находятся, вздыхают:
– Ах, бедный, бедный! Как не поскорбеть! –
Как будто мягкость делу помогает,
Как будто скотство следует жалеть!
 
 
Как будто бы нельзя сказать сурово:
– Не тронь ни рюмки, раз не можешь пить!
Не плюй, не отравляй нам душу снова
Ни гнусным видом, ни паршивым словом,
Короче, не мешай нам в мире жить!
 
 
А если возмущенье не поможет –
Судить его безжалостным судом!
Не как обычно, а намного строже,
Чтобы мороз продрал его по коже
И слово «суд» страшило бы как гром!
 
 
И коль встряхнуть пьянчугу, не жалея,
Да так, чтоб дрянь рассыпалась внутри,
Тогда он, перед рюмкою немея,
Попятится. И, в ужасе бледнея,
Попросит чаю, черт его дери!
 

1978

Осенние дожди

 
Дожди, дожди и вечером, и днем.
И пусть я здесь – в уютном помещенье,
Но у меня такое ощущенье,
Что я сегодня стыну под дождем.
 
 
Но не под тем, что пляшет за окошком,
Буяня на дорожках и в цветах,
А под другим, похожим на бомбежку,
Там, где машины, люди и картошка
И заступы в синеющих руках.
 
 
И все ж, и все ж, хоть и трудна задача,
Но, знаю я, бессмысленно вздыхать,
Что стынь ли, дождь ли, а нельзя иначе,
Ведь труд в полях не может пропадать.
 
 
Сижу и злюсь, быть может, по-дурацки,
Что дождь со снегом лупит день и ночь,
А я не в силах выйти по-солдатски,
Чтоб людям, в поле мокнущим, помочь.
 
 
Помочь сразиться с грузными мешками,
Помочь и грязь, и ветер одолеть,
Но прежде всех (поймите это сами),
Но прежде всех горячими губами
Одни ладошки зябкие согреть.
 
 
За годом год летят друг другу вслед,
Но их добрее и поныне нет.
 

1978

Как дела?

 
Встретились двое: – Как жизнь? Как дела? –
Хоть часто обоим плевать,
Какая там жизнь у другого была
И сколько случилось добра или зла,
Главное, что-то сказать.
 
 
А если бы взять да и сердце включить,
Насколько это возможно,
И ближнему словом порой пособить
Иль делом, хотя б несложным.
 
 
А то, может статься, в недобрый час,
В какие-то злые сроки,
Ты будешь лежать не смыкая глаз,
Забытый и одинокий.
 
 
И некому будет слово сказать,
И не к кому обратиться,
Ведь все улетят, как и ты не раз
Упархивал словно птица.
 
 
За черствость – черствость, за стужу – снег,
Горько это, не скрою.
Так будь же, милый мой человек,
Почаще теплей душою!
 
 
Конечно, не всем же дарить любовь,
Однако и лживых взглядов
Не надо. Не надо дежурных слов,
Улыбок пустых не надо!
 
 
И если в душе твоей нет тепла,
А сердце сучка черствее,
Не спрашивай ближнего: – Как дела? –
Так все же куда честнее!
 

1979

Нет, не льщусь я словом «ветераны»…

 
Нет, не льщусь я словом «ветераны»,
Хоть оно почетно, может быть.
Только рано, абсолютно рано,
Мне такое звание носить!
 
 
Есть в том слове что-то от усталости,
От поникших плеч и тишины,
От морщин, от грустной седины,
А короче – от дороги к старости.
 
 
Ну а мне такое нужно слово,
Чтобы в нем – стрижи и поезда,
Буйный гром из тучи чернобровой,
И рассвет вишнево-васильковый,
И любви восторженное «да»!
 
 
Нет, не с тем, чтоб мне подмолодиться
(Глупости я вечно не любил),
Мне играть в мальчишку не годится.
Только ведь обидно и стыдиться
Всех своих еще упрямых сил.
 
 
Ветеран – светлейшее из слов.
Но, пока есть гроздья винограда,
Есть друзья, сраженья и любовь,
Мне подобных почестей не надо!
 
 
А усталость, хвори да покой –
Для поэта это не годится.
Я уйду, как улетают птицы
До прихода стужи снеговой.
 
 
Будет сумрак розоветь слегка,
Будут спать еще цветы и дети.
И лишь я однажды на рассвете
Растворюсь, как тают облака…
 

1979