Текст книги "Уфимская литературная критика (сборник)"

Торжество пессимизма или гибель героев?

Известный французско-румынский писатель-конспиролог Жан Парвулеско подчеркивал, что сакральное скрылось из жизни. А я бы добавил, что и ГЕРОИЧЕСКОЕ тоже исчезло из жизни современного общества. Нет подлинных героев, нет ярких, незаурядных личностей, воспеваемых искусством и особенно в литературе. Современная беллетристика полна ОБЫДЕННЫХ персонажей, действующих в тривиальных ситуациях по заурядным, а порою и пошлым сценариям.

То время уже давно, увы, ушло в прошлое – век романтики, век героизма. Сейчас мы живем в эпоху хитрости, корыстолюбия и торгашества. Тут уж ничего не поделаешь: либо выпадай из общества и становись асоциальным элементом – бомжем, преступником, революционером, либо приноравливайся к этому строю и сам становись расчетливым хитрецом или быдлом. Современная цивилизация по сути дела вся проникнута духом лицемерия и мелочности. Беда порядочных и самоотверженных людей в том, что они родились в это время, но такова их судьба!

Где те подлинные, настоящие литературные Герои: Одиссей и Геракл Гомера, Ланселот Кретьена де Труа, Уленшпигель Шарля де Костера, Мартин Иден и Элам Харниш Джека Лондона, Овод Лилиан Войнич, Павка Корчагин Николая Островского и даже Конан-киммериец Роберта Говарда?.. Литературные воплощения тех, кого Лев Гумилев назвал пассионариями, Эдуард Лимонов – «возбуждающимися», а Фридрих Ницше – «белокурыми бестиями». Их нет и они, как видно, никому сегодня не нужны. Правителям Земли требуются отнюдь не возбуждающиеся винтики, а населению – пошлые приземленные герои бесчисленных сериалов – киношных и литературных.

Ныне в большом фаворе и моде такое явление в культуре в целом, и в литературе в частности, как пресловутый постмодернизм. Столько сломано копий вокруг него, в попытках дать полное и наиболее подробное, то бишь верное, определение, что право, поневоле задумаешься: а был ли мальчик? Не является ли целиком надуманным, а значит, иллюзорным, сей странный феномен-гомункулус – столь же виртуальный, сколь и сама духовная реальность? И все же не удержусь и небольшую реплику себе позволю, точнее – реприманд.

По моему разумению, в конечном счете, постмодернизм есть творческое бессилие, нежелание, да и неспособность авторов создавать что-либо новое, свежее, неповторимое – свое. Сплошной пастиш, заимствование чужого – компилятивно-плагиаторский подход с добавлением доброй толики фиглярства. Вот она, импотенция творцов!

Более серьезное отношение к себе вызывает иное явление – саспенс. Саспенс – одно из самых модных на Западе стилевых направлений, заключающееся в намеренной недосказанности, смысловом обрыве, неопределенной концовке, когда финал выносится на суд и выбор самого читателя: то ли все же восторжествуют добро и разум, то ли зло и хаос победят окончательно. Нет точки, отсутствует завершающая идея, последнее слово. Чаще всего это относится к жанру хоррор – литературы «ужасов», черной фантастике, мистическим триллерам. Подобное мы можем наблюдать и в рамках детективного мэйнстрима, как и в черном юморе. По крайней мере, это направление хотя бы любопытно, неожиданно, оригинально.

На мой взгляд, в рамках саспенсного стиля в Уфе работают такие разноплановые авторы, как Юрий Горюхин, Всеволод Глуховцев, а из числа молодых да ранних – Максим Яковлев и Анна Ливич. Вот о них-то как раз и речь.

М. Яковлев успел засветиться перед широкой читательской аудиторией двумя яркими и поистине самобытными рассказами – «За 1 ч. 29 мин. и 27 сек. до…» («Истоки», № 16, 16–22. 04. 2003) и «Па-бап падаба-па-бап» («Истоки», № 31, 30. 07. 2003). Уже в самих названиях видно некое пост-постмодернистское изображение концептуально-текстовой виртуальности, преломленное сквозь призму авторско-рефлектирующего видения бытия.

Рассказ «За 1 ч. 29 мин. и 27 сек. до…» – классическая (любовно-криминальная?) драма в современном интерьере. Основные темы – любовь и смерть, и еще – роковая судьба. У писателя М. Яковлева богатый литературный язык, очень хороший слог (в особенности для автора еще столь младого возраста). Персонажи выписаны ярко, внятно, я бы даже сказал – выпукло, и достоверно. Мир персонажей не лишен своей психологической компоненты, как и не страдают от отсутствия философских намеков сюжетные линии. Пафос рассказа – трагический.

Интересен композиционный ход автора – повествование заключено строго во временные рамки. Время неумолимо ведет отсчет. Жестоковыйная слепая сила, а может… это демон смерти? И вот уже в конце сюжета появляется старуха с косой – глаза ее зорки, движения уверенны, а орудие убийства остро отточено. Герою не отвертеться, да он и не знает, бедолага, что приближается к краю своей экзистенции, за которым – пропасть небытия. А возможно – иного бытия (более важного? интересного? реального?).

Последние дни и часы жизни героя (но почему-то кажется, что к этому его вело сквозь всю жизнь нечто высшее и неподдающееся произвольному осмыслению) – похожи на путь самурая, где непреклонным законом выступают Предопределенность и Неотвратимость. Отсюда неслучайны в ткани повествования аллюзии с японской мифологией и в целом – со всей японской тематикой. Натан – нынешний вариант средневекового самурая «а-ля рус». А посему и финал его достаточно короткой жизни, закончившейся гибелью, – несмотря на всю свою трагичность, не вызывает удивления или неприятия. Это – свойственно самураю, который должен быть готов умереть в любое мгновение. Такой конец закономерен. И все же с чисто человеческой, житейской точки зрения развязка потрясает. «Племя, которому не больно умирать». С высоты (а может, со дна пропасти?) прошедших веков Яковлев вторит Петрарке. Что ж… перед нами бесспорный талант.

Второй рассказ (пожалуй, целая новелла) с причудливым (скорее, попсовым) названием «Па-бап падаба-па-бап», на мой взгляд, несколько более сумбурен и близок постмодернизму. Пересказывать сюжет слишком сложно и долго, поэтому ограничусь кратким резюме. Опять заметен вкус автора к слову, превосходная стилистика, четкая выверенность сюжетных ходов, а вот с идейным миром – слабее. Эта вещь явно тяготеет к фантасмагории, гротеску, памфлету и, пожалуй, литературе абсурда. И вся эта смесь крепко замешана на детективно-авантюрной основе.

В любом случае, М. Яковлев – достойный конкурент и символисту И. Фролову, и модернисту Ю. Горюхину. Но как прекрасны (вкусны) описания антуража – природных ландшафтов и мира предметов! Прямо какой-то Чехов, склоняющийся к Гоголю!.. Шутки шутками, но Максиму подобные приемы явно удаются, как по плечу тонко прописать нюансы внутреннего мира героев (и при этом не лезть им в голову). Автора можно лишь поздравить – недавняя премия «Истоков» лучшее тому подтверждение.

Максима, как пишущего в жанрах нон-фикшн, среди двадцатилетних авторов Уфы я бы поставил на первое место. А рядом с ним – безусловно, достойных представительниц прекрасной половины нашего литературного сообщества – Анну Ливич, Ольгу Шевченко (Елагину) и Оксану Кузьмину. И все же, как видится, М. Яковлев – первый среди равных.

В вышедшей недавно книге – сборнике рассказов Анны Ливич «Опасные вещи» (Уфа, «Слово», 2003) мы также в достатке найдем тот самый пресловутый саспенс. В поучительных «черных» историях молодой писательницы можно обнаружить все присущие вышеуказанному стилю черты и мотивы. Вероятно, тех, кто устал от «чернухи» жизни, это оттолкнет, другие же придут в восторг по поводу мрачноватых, но откровенно правдивых сентенций автора.

Содержание рассказов Ливич – это сама юдоль людская, с присущей ей высочайшей экзистенциальной напряженностью и трагедийностью человеческого бытия. Душевная опустошенность героев Ливич, то отступает перед всеохватным пламенем любви и пронизывающими насквозь лучами сострадания, то снова накатывает мощной стихией ненависти, жестокосердия и черствости, поглощая души и разум молодых (как правило) людей. Боль от потери близких и любимых, жгучее чувство вины и стыда, отчаяние и мучительное несогласие с несправедливостью, царящей в мире, терзают юные сердца, толкают их на безумные и, порою, страшные поступки.

Но здесь же подчас и сокрыт путь к спасению для заблудших душ – спустившись на самое дно своего личного ада, можно отыскать дверцу, ведущую в рай. Рай здесь, на Земле, наверное, все-таки есть – это когда ты живешь по законам Гармонии и Высшей справедливости, будучи в ладу с самим собой и со всем миром. В противном случае слепой рок безжалостен, и неумолимые жернова судьбы перемалывают тебя, растирая в порошок человеческую жизнь.

Плач жестоко обиженного ребенка, слезы покинутой женщины, девичьи горькие рыдания, боль душевная и физическая, обман и предательство, пороки, греховные помыслы, нелепая смерть – кажется, что перед нами все круги ада, где непрестанно слышатся «стоны и скрежет зубовный». «Жизнь людская – непрерывная цепь страданий» – возвестил свыше двух с половиной тысячелетий тому назад царевич Гаутама, неслучайно прозванный «Просветленным» – Буддой. Избежать страданий можно лишь отказавшись от страстей, чувств, желаний и намерений, то есть по сути отказавшись от земной жизни. Для чего тогда приходить в этот «лучший из миров»? И разве можно отказаться, избежать болезней, старости и смерти? Это – ЖИЗНЬ, и она такова, какова есть! Не лучше ли принимать ее с открытым забралом, без страха и упрека пройдя свой путь до конца, вкусив сполна и радостей и горестей?! Весь пафос произведений А. Ливич (чаще – трагический) говорит в пользу вышеприведенного риторического вопроса.

Смысл нравственного императива Канта, пожалуй, заключен в обыденно-бытовом утверждении: да, жизнь – это не поприще для игр, она тяжела, иногда беспросветна и временами просто мерзка, но и в ней найдется немало светлых и радостных моментов, а, значит, любая жизнь прекрасна, как прекрасна человеческая душа и звездное небо над нами! Ведь ТАКАЯ жизнь дается только раз!..

Рассказы М. Яковлева и А. Ливич, каждый по-своему интересны и необычны, а вместе они создают атмосферу особого видения мира, которое я попытался уложить в прокрустово ложе такого литературного направления как саспенс.

В том же ряду – рассказы Дмитрия Мухаметкулова «Delete» и «500 Вт» («Истоки», № 32, 06. 08. 2003). Коротко, ясно, трагично и потрясающе экзистенциально!

Но в заключение немного холодного душа. В творчестве молодых авторов все больше заметны тенденции разочарованности, пессимизма, унылого констатирования неприглядных и трагичных сторон действительности и соглашение с этим, непротивление низменности и пошлости. Социальная вялость, политическая апатия, культурный эклектизм – подобные мотивы можно проследить как в произведениях вышеупомянутых писателей, так и в творчестве Ольги Шевченко, Анатолия Яковлева, Артура Кудашева, Игоря Савельева и др. Грядет новая волна «разбитого поколения» и «рассерженных молодых людей»!

Мудрость наблюдателя или фантасмагория бытия?

Рустем Вахитов зарекомендовал себя прежде всего (и в большей степени) именно как необычайно яркий и талантливый публицист, затрагивающий самые насущные вопросы и актуальные темы современности – философские, политолого-политические, культурологические и остросоциальные. Оно и понятно – являясь кандидатом наук и доцентом философии, Вахитов и рассуждает с позиций неординарного мыслителя, постигая действительность вокруг (да и внутри) себя и преломляя ее сквозь призму собственного «когнитивно-ментального кристалла». Но вот, что удивительно: в своем творчестве автор достаточно многогранен для того, чтобы выступать – то есть самопрезентировать себя в этой жизни – и в качестве весьма интересного писателя-беллетриста и поэта.

Что ж, оставим лирику тем специалистам, которые смыслят в ней больше, чем мы. Поговорим об эпике. Проза Вахитова имеет своеобразные отличительные черты: как правило, это произведения малой формы (рассказы, миниатюры, эссе), представляющие собой авторские размышления с философской (а как же иначе?!) проблематикой и трагикомическим пафосом (иногда переходящим в прямо трагический или, наоборот, сатирический).

Рассказ «Смерть пассажира» («Бельские просторы», № 12, 2002) еще достаточно беден в своей сюжетной основе и «недоразвит» в отношении психологизма, но весьма занимателен в плане переданного идейного содержания. Герой возвращается из отпуска – как водится, душа переполнена массой незабываемых впечатлений, и тут (срабатывает эффект неожиданности) вдруг умирает пассажир в автобусе. Ну что ж – всякое в жизни случается! Казалось бы, чем тут можно потрясти воображение? А герой мучается, не находит себе места. И только к ночи следующего дня, предварительно тяпнув сто грамм коньяку, он понимает, что это событие поразило его оттого, что все мы привыкли к персонифицированной смерти, то есть умереть мог кто-либо из его родных, друзей, знакомых, известных личностей, да и ранее незнакомых, но ИМЕЮЩИХ свое имя, а значит и лицо – дядя Петя, дед Василий, майор Пронин, Вова Пупкин… Но отнюдь не ПАССАЖИР – безликий и безымянный. То есть стереотипы сознания сработали однозначно: пассажир на то и пассажир (как бы элемент системы) – он не может умереть, это непорядок. А вот умер…

Намного интереснее рассказы Вахитова, опубликованные в «Истоках» («Истоки», № 4, 26.01.04). То ли мастерство писательское выросло, то ли жанровая направленность несколько иная, позволяющая полету фантазии выразить авторский анализ бытия в мире. Глубоко философская проблематика в футуристическом рассказе «Земная вечность» придает ему «веса» в содержательной части. Сразу же возникают аллюзии с антиутопиями ушедшего ХХ века. Достаточно вспомнить – «Мы» Замятина, «1984» и «Скотский уголок» Оруэлла, «О дивный новый мир» Хаксли. Но более всего вспоминается блистательная недавняя вещь Александра Зиновьева – футуристический роман-эссе «Глобальный человейник». У Вахитова сюжет не нов, но написано ярко, интересно и убедительно. Общество XXI века и далее, путем переделки психики граждан превращенное в цивилизацию поголовно однотипных, уравненных во всем, серых и безликих потребителей. Осуществилось то, о чем намекал Эдуард Лимонов в своем «Дисциплинарном санатории»: той общественно-политической системе, которая сегодня «победно шествует» по значительной части нынешнего мира (и которую Зиновьев метко назвал западнизмом), совсем нет надобности в ярких, талантливых, самобытных личностях, хоть чем-то отличающихся от усредненной массы homo ludens consumentis (человека играющего потребляющего), а в особенности – в перманентно «возбуждающихся». Такие люди в рассказе Вахитова представляют большую общественную опасность и подлежат принудительной психокорректировке, ибо и гений, и бунтарь-нигилист ведут к возмущениям в стабилизированной системе общества «всеобщего благоденствия и процветания».

Я полагаю, что такое общество – есть тотальный суицид, так как (исходя из второго начала-закона термодинамики) стабильная закрытая система стремится к энтропии (умиранию, растворению в хаосе), а система открытая – к жизни и порядку. И не в этом ли смысл существования человечества (заложенный Богом? Природой? Необходимостью?) – препятствовать возрастанию энтропии во вселенной?

Следующий рассказ – «Клон» поднимает сугубо нравственную проблему пределов вмешательства человека в тайны Божественного творения. Сколь горька участь человека-двойника, клонированного от знаменитого физика. Эта живая копия ученого-гения оказалась по своим интеллектуальным способностям не выше студента 1-го курса. А посему в нем, в этом клоне, не оказалось надобности. Программа была зарыта, а «результат эксперимента» выбросили на улицу. Но ведь это – живой человек, личность со своей неповторимой душой! Проблемы научной этики должны (обязаны!) зиждиться на духовных заповедях религиозных вероучений. В противном случае мы имеем дело с чистым сатанизмом.

И, наконец, третий рассказ «Конец графа Монте-Кристо» – увлекательная история в духе авантюрно-приключенческих эпосов Дюма, Скотта и иже с ними. Опять же помимо героико-романтического пафоса произведение заключает в себе глубокий философско-метафизический смысл. Где та грань, что отделяет рассудок от безумия? И что есть наше бытие? Возможно, что мироздание устроено намного сложнее, чем мы это себе представляем. И тогда возникает вполне правомерный софизм: в одном мире живет Моте-Кристо, в другом он придуман Дюма, в третьем – Дюма придуман Творцом, а в четвертом вообще не имеет смысла разделение на персонажа, писателя и Единого Творца всего сущего.

На мой взгляд, Р. Вахитов уже давно созрел для создания крупной вещи – социально-философского фантастического или футуристического романа. И в его случае мы можем надеяться, что гора не родит мышь.

Колоритный дебют

Хорошо ли, плохо ли живется сегодня писателю? Это с какой стороны посмотреть. С одной стороны, хорошо – нынешний литератор постсоветского призыва вправе писать и публиковать все, что ему заблагорассудится. Прочь общественная мораль и политкорректность! Впрочем, оставим это целиком лежащим на совести авторов. С другой же стороны, плохо – большинству не востребованных рынком (а значит, и публикой – хоть она, по Чехову, и дура) творцов слова издаваться приходится за свой счет, а это, как правило, весьма накладно. В особенности, страдают начинающие мастера пера из провинций. Чтобы тебя издавали центральные издательства под раскрученными марками, ты должен быть известным, а чтобы стать известным, ты должен издаваться. Получается замкнутый (и порочный) круг! К тому же автор просто обязан вписываться в какую-либо серию и проект: например, «Черная кошка» Эксмо-пресс или «Звездный лабиринт» АСТ и т. п.

Выходит, что шансов у молодых (и не очень) авторов никаких? Не совсем так. Остаются периодические издания (особенно «толстые» литературные журналы), различные коллективные сборники и альманахи… А еще – спонсоры и потенциальные меценаты, способные подкинуть деньжат на издание книги.

В Уфе молодые писатели успешно занимаются самиздатом, благо типографий ныне не меряно. Пусть тираж мизерный (как правило, от 50 до 500 экземпляров), пусть оформление и переплет непрезентабельны (мягкая одноцветная обложка с черно-белой иллюстрацией), зато КНИГА вышла! Сей факт можно лишь приветствовать и восхищаться (искренне!) подвижничеству коллег по писательскому цеху.

Вышла в свет и книга молодой уфимской писательницы Анны Ливич, ранее в большей степени известной читающей аудитории в качестве журналистки и поэтессы. Ярко блеснув своими стихотворными талантами в творческом объединении «УфЛИ», писательница подала сборником рассказов «Опасные вещи» серьезную заявку на участие в жизнедеятельности местного литературного сообщества – и участие на равных с более опытными и уже сделавшими себе имя собратьями по литтворчеству.

Каждый рассказ по-своему интересен и необычен, а вместе они создают атмосферу особого видения мира, которое можно попытаться уложить в прокрустово ложе самого популярного нынче на Западе литературного направления – саспенс. Так называют (от англ. suspense – недосказанность, обрыв) стиль, отличительными чертами которого являются намеренная недосказанность, смысловой обрыв, неопределенная концовка, когда финал выносится на суд и выбор самого читателя: то ли все же восторжествуют добро и разум, то ли зло и хаос победят окончательно.

Так и в поучительных «черных» историях Ливич можно обнаружить вышеперечисленные черты и мотивы. Вероятно, тех, кто устал от «чернухи» жизни, это оттолкнет, другие же придут в восторг по поводу мрачноватых, но откровенно правдивых сентенций автора. Человеческое существование, экзистенция бытия – увы, не повод и не арена для бездумных перманентных наслаждений. Здесь есть и горечь, и печаль, и боль, и кровь… и ненависть. Все это выражали многие выдающиеся умы и таланты в своих, ставших бессмертными, опусах. Поражает другое: откуда в достаточно юной писательнице это серьезно-глубокое осмысление «правды жизни»? Этот трагический пафос, душевный надлом, взгляд на мир (посредством творчества) через призму отстраненности и разочарованности, не по годам развитой умудренности? Но разве не «во многой мудрости – многие печали»? Не говорит ли это о том, что мы имеем дело с подлинным талантом мыслителя и (как это ни тривиально звучит) «инженером человеческих душ»? Вопрос чисто риторический. Во всяком случае, потенциал – и большой потенциал – уже имеется. Дерзать дальше, брать новые высоты словесности, расти творчески и духовно – зависит от самой писательницы.

И напоследок добрый совет: нужно все время поднимать планку творческих достижений, дабы преодолевать ее и вносить свой посильный вклад в общее дело развития ноосферы. Талант дается свыше, от Бога, и хоронить его – большой грех.