Текст книги "«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том II. СССР 1952–1988 гг."

Как-то, при намерении попасть на концерт в консерватории, я узнал, что в Малый зал билетов уже нет, а в Большом дает концерт Зара Долуханова. Я бы предпочел инструментальную музыку, и купил билеты на вокал без особого восторга, но концерт был великолепен и прошел на одном дыхании. Я был в восторге.

Однажды попал в Большой театр. Билеты везде были недорогие, чтобы высоким искусством могли насладиться все трудящиеся, но купить билеты было трудно. Чтобы провинциалы, попавшие в Москву, могли побывать в Большом, в кассе выделялась часть билетов для продажи по командировочным удостоверениям; и я побывал.

Любопытна мне была новая эстрада, и я сходил в сад Эрмитаж, где на одной площадке выступал коллектив из Южной Америки, а на другой – из Чехословакии.

Билет я купил на Южную Америку. Солистка раз за разом поворачивалась к зрителям спиной и отчаянно трясла ягодицами, полагая, вероятно, что это её главное артистическое достоинство. Так оно и было, раз от пения никаких впечатлений не осталось. Впрочем, виноват, во время пения вдруг певица замолчала. Видно, что она открывает рот, жестикулирует, а слышны только звуки оркестра. Я решил, что нарушилась работа усилителей, а теперь думаю: не было ли это выступление под фонограмму (для нас тогда совершенно неизвестное), на этот раз трансляция певицы отключилась, и осталась одна фонограмма.

Во время антракта я нашел слушателя Чехословацких артистов, который, как и я, был на концерте ради любопытства. Мы с ним обменялись местами. Он пошел на Южную Америку, а я на Чехословакию. Из выступления чехов мне запомнилось, что солистка то и дело кокетливо поднимала на плечо спадающую бретельку её легкого платья. Все это было страшно далеко от Большого зала филармонии.

На своей Управе в будние вечера читали, учились, ходили в кружки художественной самодеятельности, строили суда для водного туризма. Ребята, с которыми я жил, окончили техникум и посчитали, что они отучились. Когда они увидели, что я и после института листаю учебники, поразились, задумались и поступили на заочный. Игорь впоследствии защитил кандидатскую и как-то сказал мне, что считает меня своим учителем.

Как только начинается сезон купания, весь Управленческий отправляется на Волгу. 400 ступенек вниз, а на берегу самодельные лодки местных перевозчиков. Лодка заполняется и отходит, заполняется следующая. Ни очереди, ни ожидания, непрерывный конвейер. Лодки деревянные, мотор Л—3 или Л—5, в лодку помещалось до 20-ти человек. Перевоз рубль (после 61 года – 20 коп). Скорость 5км в час и через «пару минут» пляж. На берегах Волги еще не было частных владений, и вся Волга была доступна для всех.

Часть переправившихся остается на пляже затона, а многие переходят Зелененький и выходят на берег Волги. И там, и там пляжи чистые, раздольные, широкие, километровые. Чистые они по двум причинам: первое – это то, что они громадные, а второе – то, что тогда пластика не было, а бумагу сжигали. Костры жгли, и для них места хватало. Люди идут на целый день и с собой берут еду, а некоторые и питье.

Мы пили прямо из Волги. По Волге нефтяных пятен плыло больше, чем сейчас, но вода была чистая – нырнешь и пей себе на здоровье, хотя все пристани на Волге были дебаркадерными с туалетами над водой, как видно на фотографии на стр.6 нашего коптевского дебаркадера. В городах дебаркадеры были двухэтажные с залами ожидания, ресторанами и гостиницами, и на каждом дебаркадере, точно не помню, но примерно по 8 туалетных кабинок, свисающих с кормы над водой. На судах, и пассажирских и грузовых, туалеты тоже были «в воду». Но Волга успевала самоочищаться, и вода была питьевая.

Из Волги сырую воду перестали пить после постройки ВАЗа и сброса канализации ниже плотины. Впрочем, многие волжане пьют и сейчас.

И мы в то время были дикарями. Как-то, я не помню зачем, мы с Юрой Федоровым с утра в воскресение были в городе. Из города поехали водным трамвайчиком до Коптева оврага, пересели в лодку, и мы на пляже. В городе, озорничая, мы для еды на пляже купили не традиционных пирожков и колбасы, а сырую курицу. На пляже нашли свою компанию и бросили эту курицу в костер. Съели, очистив от гари и золы. Ну что уж нас осуждать – веселились мы.

Когда выходными стали и субботы, отдыхать мы стали с ночевкой «в поле» – или в лесу, или на Волге. В походе – прогулке по Жигулям – после ночевки неожиданно стал непомерно тяжелым рюкзак Володи Сударушкина. Открывает он клапан, а в рюкзаке два кирпича лежат. Группа веселится – кто положил? Группу вел я. Велел всем, кроме Володи, встать в шеренгу и нагнуться.

– Вон видишь, у кого спина выше всех, – Наташка Иванова дерг спиной, – видишь?

Веселая девчонка. Уже, будучи невестой, везет на мотороллере своего жениха Володю Кутумова. Перед шлагбаумом на переезде остановились. Он поставил ноги на землю, а когда шлагбаум открылся, Наташа так лихо рванула с места, что Володя остался на месте.

Волга, пляж, Жигули – не удивительно, что немцам у нас нравилось, у нас даже свой сфинкс есть. Вот бывают же такие чудеса в природе. Тысячелетия текли воды, сменялись жара и морозы, дули ветры и сотворили «сфинкса», вот и посчитайте по теории вероятности, какова вероятность этого события. А «сфинкс» – вот он: «Смотри человек и не заблуждайся в своем высокомерии». А на другом берегу гора «Верблюд», правда, теперь без головы – шалопаи сбросили.

Выходы жителей Управленческого на пляж были столь массовыми, что руководство поговаривало о планах сооружения фуникулера на берег или канатной дороги прямо на остров, но не успели, кончилась наша власть.

Лестницу регулярно ремонтировали и обновляли, при этом исчезали беседки с резными деревянными украшениями, но это никого не волновало – главное, чтобы ступеньки и перила были целыми. При задержке с ремонтом были осуждающие выступления на профсоюзных собраниях и конференциях, администрация оправдывалась, обещала и ремонтировала. Уж лестница никак не могла быть заводской, но для обеспечения отдыха заводских работников, ее ремонтировал завод.

Зиму начинали на коньках. В будние дни зимой ходили на каток. Под каток заливали весь стадион, и весь стадион заполнялся народом.

Первые семь лет на 7 ноября каждый год замерзал Коптевский затон. Гладкий прозрачный лед – идеальный каток громадных размеров. Интересно, что после 60-го года Коптевский затон на 7-е ноября не замерзал ни разу.

Кир Бернадский, который курировал какую-то детскую секцию, с детьми построили буер. Правительство (Политбюро!) всемерно способствовало развитию физической культуры, всемерно способствовало самодеятельности своих граждан. Ринат Бикмухамметов организовал молодежь и на склоне Коптевского оврага соорудил тридцати метровый трамплин. Потом расчистили лес и проложили слаломную трассу от ДОКа вниз к Волге. Я уж не помню кто, организовал водно-моторную секцию и собрал молодежь на строительство скутеров. Завод, в соответствии с линией партии должен был содействовать развитию спорта и снабжал строителей материалом, механизмами, а иногда и рабочей силой (сварка, например). Действовали детские спортивные школы. Разумеется, все это было бесплатно.

Зимой так же дружно, как летом на Волгу, Управленческий выходил на лыжах в лес. Конечно, на лыжи становилось меньше людей, чем нежилось на пляже. Но по всем просекам были проложены лыжни, и на всех лыжнях были лыжники – как те, кто бежал, так и те, кто шел не спеша. Излюбленным местом массового катания был Коптевский овраг за больницей. Больницы там еще не было и дороги по оврагу зимой не было. Много людей было у соснового бора. На лыжи становились сразу у подъезда. Лыжня была и вдоль центральной улицы (С. Лазо). Мы по лесу катались, не придерживаясь лыжни, а шли туда, куда захочется. Часто в лесу встречались лоси, как одиночные, так и группами и следы зайцев. Много было лосей и зайцев.

Во время одной из прогулок мы решили с Сокольих гор спуститься к Соку. Наткнулись на дорогу, пройденную бульдозером, и решили спуститься по ней верхом на палках или ветвях, вывороченных бульдозером. Я решил: «была, не была», и вниз. На одном из поворотов лыжи задевают за твердый край бульдозерного следа, я падаю и слышу треск. В голове пронеслось: «все».

Прогулка для меня кончилась. Не только лыжа сломалась, но и сильно потянулись связки в больном (правом) колене. Компания довела меня до железнодорожного полустанка на берегу Сока и покатила обратно, а я пошел вдоль железной дороги до шоссе. Там меня подхватил грузовик и довез до Управы. На следующий день встать на ногу я не мог и провалялся в постели несколько дней.

Туризм. 3000 км под парусом

На заводе оказался очень энергичный молодой человек, который во время учебы в техникуме занимался в военно-морском клубе, ходил в походы под парусом, и теперь задался целью организовать нечто подобное у нас. Начал он с организации постройки байдарок.

Я еще в институте загорелся желанием стать участником походов на байдарках. О байдарках и о походе по Дону с выходом в Черное море нам рассказал институтский преподаватель. Так что здесь меня не надо было уговаривать – я сразу включился в работу. Организаторские способности и энергия Михаила Оборина были колоссальные. Он договаривался с мастером ДОКа, с завкомом, с начальниками цехов завода, чтобы сделали заготовки и детали, дали брезент и краски. Чтобы дали помещение для стройки и инструмент для работы…. А мы демонстративно были только исполнителями. Нашим лозунгом был: «Дай гвоздь (шуруп) и покажи, куда его вогнать». Но это была именно демонстрация, на самом деле, конечно, мы старались – мы очень спешили построить байдарки до отъезда немцев, которые не верили, что мы затею осуществим, и к концу лета 53 года четыре байдарки были построены.

Деревянный каркас, обтянутый прокрашенным брезентом, сделали по чертежу, а мачта с парусом и боковые «шверцы» – по воплощенной мысли Михаила.

Работать приходилось каждый день – начали строительство более 20 человек, а работали до конца около 10.

Кузнецов по поводу этой стройки выразился в том духе, что пусть лучше строят, чем пьянствуют, хотя те, кто строил, потому и были способны строить, что «свободное» время не пропивали. «Свободного» времени не бывает. Время всегда занято, в донном случае оно у нас было выкроено для стройки.

Дальше Мишка добился, что нас отпустили на неделю с работы, продолжая ставить нам в табель восьмерки, как будто мы на работе, и мы пошли в первый байдарочный поход по Волге. Как все первое, он не забываем.

К себе в байдарку Михаил взял меня. Мы вышли на Волгу и остановились на берегу Зелененького в ожидании каравана, идущего вверх. Караван шел методом толкания. Мишка шутливо дал удалой бандитский клич казаков: «Сарынь, на кичку» и мы пошли наперерез каравану.

Я должен был первым зацепиться за руль баржи рядом с теплоходом – толкачом. Чтобы не пропустить баржу, мы подошли к ее борту слишком близко и спохватились, когда увидели стремительно приближающийся, укрепленный на барже привод откачивающего насоса, свешивающийся с борта, но не опущенный в воду. Байдарку с нами не опрокинуло только потому, что мы успели нагнуться и руками отвести байдарку. А дальше опять за весла и к рулю. Зацепился, а к нам и остальные байдарки. И так, вверх.

Плотины еще не было, но русло уже было частично перегорожено котлованом для ГЭС. Течение в створе было сильное, и караваны перед будущей плотиной расформировывали, чтобы проводить их по частям. На этом участке баржи не толкали, а буксировали. Мы зацепились за первую и стали ждать. Теплоход чуть дал гудок и потащил, а за баржой мгновенно образовалась стоячая волна, на таком расстоянии от кормы, что наша байдарка оказалась под ее гребнем и пошла под воду. Мишка закричал: «Руби конец!» и тыкает мне в спину ножом, но я попробовал потравить буксирный конец и байдарка выскочила из под гребня. Затем я чуть выбрал конец, и байдарка забралась на гребень, не слишком много хлебнув, пока мы были под гребнем.

К барже была прицеплена лодка, и мы ее использовали «по назначению».

Уже в темноте, когда мы были в районе Усолья, Михаил подал команду отчаливать от баржи. Окликнул всех по очереди, убедился, что всё в порядке, и мы пошли к берегу. Обратно по течению мы шли своим ходом, в основном под парусами.

А Михаил уже задумал следующее строительство. Это был двухмачтовый парусный шестивесельный вельбот. И опять все добывал, выбивал, изобретал.

Достаточно сказать, что для дубовой основы корабля он нашел в дубовой роще подходящий по диаметру и длине дуб, уговорил лесничего считать его сухим и добился разрешения его спилить. В заводских структурах «пробил» разделку этого дуба на заводской лесопилке с изготовлением заготовок для шпангоутов, кильсона, швертового колодца, привальных брусьев, ахтерштевня, форштевня и еще множества других деталей. Мачты, обшивку и весла сделали из сосны. На заводе изготовили металлические детали для такелажа, уключины, шверт из стального листа и руль из алюминия и сделали разъемную форму, с помощью которой мы изготовили 3000 медных заклепок. Оборин выбил из завода брезент для каюты и ткань для парусов. Паруса и для байдарок, и для вельбота ему сшили в яхт-клубе, где его знали по членству в военно-морском клубе. Нам все это не стоило ни копейки, платил профсоюз.

Быть членами военно-морского клуба мы отказались, и в 1954м году отправились в поход до Ростова-на-Дону, как спортсмены секции водного туризма.

В Ростов-на-Дону

Для похода наш капитан поставил на вельбот еще и мотор. Для судового мотора он нашел на заводской свалке старую немецкую пожарную помпу и снял с нее тридцати сильный двигатель. Все делалось, конечно, с разрешения руководства завода, но некоторые условия жизни завода не могло нарушать и начальство. Никто не мог вывезти с завода без полного оформления документов материальную ценность.

Как вывести с завода этот мотор?

Был оформлен пропуск на вывоз с завода «двигателя внутреннего сгорания, сделанного из отходов материала в нерабочее время»!!!!!!!! Все друг другу сочувствовали и старались друг другу помочь.

Вал от мотора вывели через киль, винт Михаил сконструировал по своей задумке.

На веслах отошли от Коптева оврага, дойдя до тальника, сделали из прутьев дуги и соорудили между мачтами «каюту», На банки (скамейки) уложили весла и на них постелили ватные матрасы. Предусмотренная Михаилом дополнительная (четвертая) пара весел перед каютой, осталась на случай необходимости.

Первое испытание обрушилось на нас сразу же за Куйбышевым. Ни с того, ни с сего, при легком ветре налетел такой шквал, что он сорвал с якоря баржу, а вельбот оказался, как в ножницах, между разворачиваемой ветром баржой и буксирным тросом идущего вверх каравана. Мы мгновенно «срубили» большие паруса, оставив только стаксель, На одном стакселе развернулись и выскочили из «ножниц». (В очках – Оборин).

Унимая волнение, сварили ужин, и выпили по 111гр. Во всех походах у нас была норма: 100 плюс-минус 20гр. (на 6 человек бутылка, на 8 – две).

Постоянные дожди и встречный ветер испытывали нашу выдержку до самого Вольска. Напротив Вольска на пляже вытащили все из вельбота и просушили.

Мы шли день и ночь, останавливаясь три раза в сутки: на завтрак, на обед и на ужин. Днем на вахты не разбивались, а ночью были две вахты: одна начиналась после ужина и продолжалась до шести утра, а вторая с шести утра и до завтрака.

Ночью на вахте стояли двое: один – рулевой – кроме руля управлял бизанью (задним парусом) и гротом (средним парусом), второй – вперед смотрящий – управлял стакселем, но главной его обязанностью было смотреть и информировать рулевого.

– Вижу белый бакен.

– Судно по левой скуле дает отмашку красным.

– Сзади самоходка, дает отмашку зеленым.

– Где красный бакен?

– Не вижу.

– Ищи красный бакен.

– Красный прямо по курсу.

Семь человек спят под тентом, команда состояла из девяти. Михаил в вахтах не стоял. Самую тяжелую вахту от ужина до утра приходилось стоять раз в четыре дня. Особенно тяжело было после рассвета, когда напряжение управления судном в темноте спадало. Спасал приемник, которым наш опытный капитан снабдил наше судно.

Приемник он увидел в завкоме и выпросил его для похода. Завкому этот приемник был совершенно не нужен, но это была «материальная ценность». Это был громадный довоенный батарейный приемник, примерно 70 на 40 на 30см. с двумя громадными батареями – аккумуляторами, весом по несколько килограмм. Приемник и батареи он разместил под кормовой палубой, на которой сидел рулевой. Приемник иногда замолкал и рулевой стимулировал его деятельность легкими ударами по нему пяткой.

Приемник, настроенный на маяк, сначала передавал последние известия и музыку для Челябинска, потом для Уфы, потом для нас и, наконец, для Москвы.

Перед Саратовом мы проходили мимо летнего лагеря отдыха Саратовского Педагогического института. Девчата приглашали нас в гости, но Оборин сел за руль и повел корабль мимо. Наши уговоры не действовали, капитан был непреклонен, а на любом корабле во время хода командует только один человек, и принимает решение только капитан. Эх, девчата, никогда мы не узнаем, кто нас к себе звал.

И, все же, после Саратова на корабле произошел бунт, но это было на стоянке перед ужином. Подошел бакенщик и предложил громадного осетра за 25р. Мишка сказал дорого и отказался. Мы обалдели – да когда еще мы вволю наедимся осетрины? Решили: «скинемся»; дело было уже в темноте, мы с Яшкой пошли по берегу, нашли бакенщика и завладели рыбиной. Осетра сварили и 9 человек три раза ели деликатесную рыбу «от пуза» и, все-таки, часть на жаре пропала, – очень маленькая часть.

Всю Волгу мы прошли со снятым винтом, чтобы он не тормозил хода, а перед входом в Волго-Донской канал поставили винт и стали ждать подходящий караван, чтобы шлюзы пройти на буксире.

Там, где канал входит в Цимлянское водохранилище, пойма Дона залита на глубину не достаточную для того, чтобы суда могли идти по ней напрямую. Суда идут по фарватеру над руслом Дона, которое обставлено бакенами, а берега Дона скрыты под водой на глубину много большую роста человека. Пойменный лес удалили так небрежно, что иногда пни, уж не пни, а остатки стволов или торчат, или чуть прикрыты водой. Мы шли под парусом по фарватеру, т.к. если налетишь на такой «пень», то борт будет пробит, и окажешься на глубокой воде на таком расстоянии от берега, что его не видно. Уже темнело, когда показался попутный караван. Решили не рисковать, запустили мотор и зацепились за последнюю баржу. Михаил забрался на баржу улаживать отношения.

Караван уже вышел в открытое море, когда, ударившись о набежавшую сбоку волну, вельбот порвал буксирный трос. Караван стал быстро от нас удаляться.

Михаил рассказывал, что первым порывом у него было намерение прыгнуть в воду и плыть к вельботу. Потом одумался: «ребята запустят мотор и, не заметив меня, проплывут мимо, ведь при работающем моторе крика не услышишь». Так бы оно и было. Мы запустили мотор. Один, по очереди с другими, стоял и держал бак с бензином над двигателем, другой поливал водой раскаленную докрасна выхлопную трубу, третий периодически «подсасывал» карбюратором. Мишка нас дождался на плотине.

В Ростове надо было найти способ отправить вельбот обратно в Куйбышев. Очевидной была отправка его на самоходке, как груз с сопровождающим, но надо было ждать попутную самоходку, а у причала грузового порта, когда мы там наводили справки, стоял и загружался колесный пассажирский пароход «Красная Звезда» – эти пароходы в трюмах возили грузы. Портовики подсказали нам идею отправить лодку на этом пароходе на крыше. Капитана уговаривали долго, но уговорили.

Капитану до выполнения плана не хватало трех тонн груза (планировалась не выручка в деньгах, а вес, перевозимого груза), но если записать, что вельбот весит три тонны, то получится очень большая стоимость перевозки, т.к. он, к тому же, еще и длинней 5ти метров. Все нам сочувствовали. Не только нам сочувствовали, все друг другу сочувствовали, – были благожелательны. Сочувствовали капитану, которому нужны были три тонны до плана, сочувствовали нам, для которых оплата по полной стоимости была разорительна. Весовщица подсказала нам, чтобы мы положили на причал какой-нибудь груз и назвали его грузом весом три тонны, а вельбот назвали грузом весом 80кг. и длиной 4м. 80см. Капитан согласился. Мы поставили на причал приемник, и накрыли его брезентовым плащом – это был груз 3 тонны. Оба груза предъявили этой же весовщице и оформили сопроводительные документы.

Все были довольны, но когда портовый кран вытащил из воды «лодочку» весом 80кг. и капитан увидел винт, он замахал руками: «Куда?… Да вы что? Она же с мотором. Да вы крышу раздавите». Опять стали уговаривать. Все нам сочувствовали. И капитан тоже. Наступили новые времена, ни капитан, ни весовщица уже не боялись, что их посадят за вредительство. В обществе, освободившемся от страха, когда любой служащий мог оказаться подозреваемым, наступила эпоха безалаберной доброжелательности. Все старались не «содрать» с нас как можно больше, а помочь нам, чтобы было как можно дешевле. Капитан подумал – подумал и скомандовал, чтобы вельбот сунули на нижнюю палубу кормы.

Так он и ехал, наполовину свесившись за корму, а мы разместились на палубе. В дороге надо было питаться. Костер на палубе мы разводить не стали, нам разрешили варить гречку с тушенкой и какао на камбузе.

В Куйбышеве пароходу не надо было идти на погрузку в грузовой порт, а вызывать плавучий кран капитан не стал, и велел, привязав к вельботу длинную чалку, просто спихнуть его за борт.

В очередной отпуск, в 1955 году мы на вельботе спустились от Москвы до Куйбышева. Вельбот в Москву отправили опять на «Красной Звезде». Когда пароход шел в Ростов, мы сходили к капитану, показали ему фото прошлого года, и он согласился взять нас при возвращении из Ростова. Мы с Игорем отправились в Москву заранее, чтобы обеспечить поход говяжьей тушенкой и сгущенкой. Остальные продукты можно было купить свободно. Тушенку и сгущенку надо было доставать. Начали мы с посещения ВЦСПС, а закончили городским управлением торговли. Нам повезло, – нужный нам начальник был родом из Куйбышева: «Самарским надо помочь, я сам из Куйбышева», и, позвонив, направил нас на Краснопресненскую оптовую базу.

В Химках, у причала, где стоял вельбот, росла продуктовая гора: картошка, капуста, лук, гречка, какао, тушенка, сгущенка, свекла, макароны, соль, сахар, лаврушка, и все это мешками, ящиками, пакетами.

Погрузились, запустили мотор, и пошли по каналу. Через час другой вельбот внезапно затрясло, и мы выключили мотор. Было не очень жарко, и когда мы ныряли с борта, чтобы выяснить, что случилось, пассажиры с проплывающих мимо пригородных теплоходов нам аплодировали. Оказалось, что у винта отвалилась одна лопасть. Дошли до заливчика и остановились на ночь. Утром сняли винт, и я повел вельбот под парусами. Ветер был благоприятным, и лавировать в узком канале не пришлось.

Перед шлюзами прицепились к каравану, и дошли на буксире до Углича. Дальше пошли под парусами, нормально чередуясь вахтами. Одна из моих вахт чуть не закончилась трагедией.

Очень темной ночью, когда небо закрыто облаками и даже звезды не светят, разыгрался сильнейший шторм. Волга на этом участке извилистая, и вельбот приходилось вести то против ветра, то при сильном боковом ветре. При сильном крене паруса приходилось постоянно «травить» и они оглушительно хлопали, сотрясая судно. Ребята в «каюте» старались заснуть. В это время из-за поворота попутным курсом вышел караван. Я под парусом дал отмашку парусного судна, горизонтально поводив фонариком. Буксир должен дать отмашку, указывающую, каким бортом мы должны разойтись. Я сам не видел за парусом отмашки, ее цвет назвал вперед смотрящий.

В это время мы находились у левого берега, и нам был виден красный огонь буксира, т.е. он шел ближе к правому берегу. Я не знаю, в чем дело. То ли Цапко, с которым я стоял на вахте, назвал мне зеленый, но это маловероятно. То ли он сказал «красный», а я в голове воспринял как зеленый, что более вероятно. То ли я все перепутал, что наиболее вероятно, но я повел вельбот к правому берегу.

Идти почти невозможно, сильный ветер рвет паруса, они болтаются на мачте, и лишь понемногу я их периодически выбираю, чтобы хоть понемногу двигаться. А нам все красный свет буксира виден. Мы идем поперек реки, а нам все красный цвет бортового огня виден. И вот из темноты вырисовывается нос буксира. Он уже рядом, а я все еще не могу пересечь ему курс. Сейчас он подомнет нас под себя и перемолотит нас своими громадными колесами. Буквально за считанные десятки метров я выполз из-под него и сразу оказался в прибрежных камышах. Караван прижимался к правому берегу, уступая нам дорогу, а я упрямо полз под него. Не понятно, почему капитан не повторил отмашку. Ведь я все время светил фонарем.

Ребята взмолились, чтобы я пристал к берегу и переждал бурю, т.к. спать под хлопанье парусов и дрожь судна было не возможно. Они не знали о том, что были на волосок от катастрофы. Убрали паруса, бросили якорь и заснули. В камышах было тихо.

В этом походе в Костроме видели изумительной красоты иконостас – коричневый, резной. Позже я читал, что в Костроме сгорела церковь с ценным иконостасом. Корреспондент сетовал, что это произошло из-за того, что у церкви не было хозяина. Шла тяжба между краеведческим музеем и еще кем-то. Никто не хотел брать на себя заботу об этом историческом памятнике. Я подумал, что это, наверное, о том иконостасе шла речь.

Рыбинское водохранилище прошли ночью. Вошли в него незаметно, уже в темноте. Остались сзади бакены, далеко впереди замигал буй. Володя Талалов сменял меня в открытом море, но уходить под тент не хотелось. Хотелось видеть, как возникнет из-за горизонта плотина, и вообще наслаждаться бескрайними волнами, когда вельбот то опускается между ними, то забирается на волну. Ветер был оптимальным, мы шли, переваливаясь с волны на волну, под полными парусами.

Полные паруса развернул над страной и Хрущев, и они наполнились дуновением новых идей модернизации страны и промышленности. Наш завод был вовлечен в этот процесс.