Текст книги "«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том II. СССР 1952–1988 гг."

Хрущевские инициативы модернизации

Хрущев оказался способен на смелые неординарные действия, качественно изменившие страну. Только от Хрущева мы узнали, что наш Великан в нашем, с торчащими из бойниц атомными пушками, Громадном Замке, где мы жили, и выше которого была только башня где-то за морями, океанами, каждый день съедал по 50 человек, но мы этого не знали, его любили и не страшились. Только не болтай лишнего. Можешь анекдоты про чукчу, про еврея, про Чапаева, про Пушкина. Наступила эпоха Хрущева, он взялся за преобразования.

В первую очередь, в политической системе он всенародно осудил жестокость тирании Сталина и прекратил превентивные репрессии, и вновь (после 1861-го года) освободил крестьян от «крепостной зависимости», инициировав выдачу, которая завершилась при Брежневе, колхозникам паспортов граждан СССР. Во вторую, взялся за модернизацию экономики.

Но, при этом, он искренне находился в плену иллюзий построения коммунизма, отвергающего частную собственность, – промышленность и вся земля фактически (в колхозах) остались в руках у государства, и, когда в Венгрии была попытка кровавым путем свергнуть власть коммунистов, он без колебаний на кровь ответил кровью.

Интересно мне, знал ли Сталин, сидя взаперти в Кремле или на даче, как наши люди живут, как живут рабочие зарубежных стран. Рассказывали ли ему об этом разведчики, дипломаты, секретари Обкомов, или они боялись, что он их обвинит в отсутствии классового чутья? В докладе о культе личности Хрущев рассказывает об эпизоде, в котором Сталин, по поводу увеличения поборов с крестьян, мотивируя незначительность этого увеличения, сказал, что это всего-то по одной курице с подворья. Он что, судил о жизни крестьян по фильмам «Кубанские казаки» и «Сказание о земле сибирской»?

Про свою страну Хрущев знал – он не сидел в Кремле, а вот про зарубежье, похоже, и он не знал.

Став Генеральным (Первым) секретарем, он не заперся в Кремле, а поехал мир посмотреть: там-то, как люди живут. Посмотрел и ужаснулся – мы все еще жили «до войны», работали в режиме первых пятилеток: больше стали выплавить, больше угля добыть, больше ситцу наткать. Сталин даже контрольные цифры назвал, сколько надо стали плавить и прочего производить и добывать, чтобы не страшна нам была внешняя угроза. У нас в институте дипломники еще проектировали паровозы.

Побывав в Америке, Хрущев всю нашу страну начал переделывать.

– Что это мы на паровозах ездим? Какой КПД у паровоза? А у тепловоза? – И нет больше на наших дорогах ни одного паровоза.

– А КПД электростанций еще больше. Надо электрифицировать железные дороги, – и через всю страну протянулись над рельсами провода.

– Да и электростанции надо с угля переводить на газ. «Вы попробуйте уголек в шахте колоть», – и исчезли у городских ТЭЦ и заводских котельных громадные кучи угля, заготовленного на зиму. И перестали заводские трубы все вокруг покрывать копотью и сажей. (Громадные бурты угля были у котельной завода им. Тарасова, у ТЭЦ на берегу Волги, у нашего завода).

– Создав самолет ТУ—95, в военной авиации мы встали вровень с остальным миром, если не немного впереди, а вот в гражданской было нетерпимое отставание. Новейшими у нас были ИЛ—14 на 28 пассажиров, а летали и на ЛИ—2 военных лет. В спешном порядке Туполев переделал свой средний бомбовоз в средне магистральный пассажирский самолет ТУ—104, наподобие зарубежной «Каравеллы», а дальний бомбовоз ТУ—95 переделал в громадный пассажирский трансатлантический ТУ—114. Это было затыкание дыр. Хрущев и перед авиаторами поставил цель: сделать такие самолеты, чтобы билеты на них стоили, как в купе железнодорожного вагона. И создали самолеты ИЛ—28 и АН—10, с такой ценой билетов, что на среднюю месячную зарплату рабочего можно было слетать из Питера в Москву несколько раз, и люди стали летать на самолетах.

– Еще Менделеев говорил, что сжигать нефть – это все равно, что топить печку ассигнациями. В Америке из газа рубашки шьют, газ в хлеб превращают, через производство удобрений, не тяпкой на поле машут, а химией сорняки травят. Химию, товарищи, надо развивать, – и надели наши женщины капроновые чулки, а мужчины нейлоновые рубашки.

– Ни одной коммунальной квартиры не увидел Хрущев в Америке, и, понимая, что апартаменты для всех нашей экономике было не одолеть, он запустил конвейерное строительство типового жилья.

Так повлияла на Хрущева поездка в Америку. И междугородные автобусные перевозки он инициировал. Были они и раньше кое-где на обычных городских автобусах, а когда я увидел новый междугородный автобус на дороге между Жигулевском и Сызранью, то было такое впечатление, что новый автобус мчался, обгоняя грузовики и местные автобусы, как будто они стояли.

Генетика и кибернетика перестали быть буржуазными лженауками – они стали науками. Всю страну Никита Сергеевич переделывал.

Конечно, дело не только в Хрущеве, успехи страны в индустриализации подготовили страну к модернизации – Хрущев снимал сливки, и все же недооценивать его не стоит.

Что стоит только одна Хрущевская оттепель: «Тёркин на том свете», «Известия», «Новый мир». Оттепель еще не весна, она чередовалась с заморозками: Берлинская стена, бульдозеры, зачищающие Москву от «буржуазных извращений в культуре». Но это были мелочи – они не входили в материальное понятие – «хлеб», они были по духовной части «зрелищ».

Впрочем, «Берлинскую стену» я зря отнес к категории «Зрелищ», нет, это было вещественным доказательством того, что «успехи социализма» в ГДР были настолько ниже успехов капитализма в ФРГ, что пришлось огородить жителей ГДР крепостной стеной, чтобы они не убежали в ФРГ.

Из этих всех «модернизаций» нас в первую очередь коснулась модернизация авиации. Для многоместных самолетов Илюшина и Антонова, двигатели ТВД на 4000 л.с. поручили создать Кузнецову и Ивченко.

Ивченко подумал, подумал и целиком передрал наш (немецкий) двигатель ТВ—2Ф. Так наши оригинальные насосы попали в другое ОКБ.

Кузнецов опять решил рвануть вперед – в малом числе ступеней компрессора получить большое давление, чтобы двигатель был легким и экономичным. Такой двигатель требовал сложной и кропотливой доводки.

За маленький двигатель, как хвостик, приставленный к большому редуктору с громадным винтом, летчики наш двигатель прозвали «марсианин».

Чтобы не отстать от Ивченко, который взял практически готовый двигатель, Кузнецов параллельно с отработкой двигателя на нашем заводе, запустил его изготовление на серийном заводе им. Фрунзе на Безымянке.

Теперь я кроме наших стендов должен был посещать по вызовам и Безымянку. Одну тему, всплывшую на Безымянке, я помню. На двигателе обнаружилась течь масла из средней опоры. Внимательно осматривая разобранный двигатель, я нашел следы подтекания на стыке корпусов. Вызвал к верстаку, где были разложены детали, начальника цеха и сказал, что виноват не двигатель, а плохое его изготовление, за которым должен следить начальник цеха, а не я. Это интересный момент. Мы многое продолжали делать по немецким образцам. В частности, они в некоторых стыках корпусов, где из-за необходимости выдержать точный размер, нельзя было поставить прокладку, герметичности добивались притиркой корпусов. Какое-то время и мы так делали. Это была ручная работа совершенно неприемлемая в серийном производстве. Т.е. виноват был все-таки двигатель, хотя и не маслосистема.

Впоследствии, когда разработали жаростойкую маслостойкую резину, в таких стыках на этом двигателе и на последующих стали фрезеровать канавку, в которую укладывалось резиновое уплотнительное кольцо.

Для меня доводка двигателя НК—4 уже не была такой напряженной, как доводка НК—12, это, так сказать, было «повторением пройденного – но и в этой доводке были интересные, захватывающие ситуации.

Когда начались летные испытания, обнаружилось, что при крутом снижении самолета (носом вниз), масло уходит в редуктор. Начались поиски причины. Соорудили даже стенд с куском крыла самолета, на который поставили двигатель. После долгих поисков обнаружили, что дефект без видимых причин проявляется не на всех двигателях. Не найдя причины, произвели простой обмер всех полостей и каналов, и обнаружили, что канал слива из редуктора на серийных двигателях заужен.

Слив масла из редуктора был осложнен тем, что маслоагрегат размещался за редуктором, и я, порывшись основательно в литературе и не найдя ничего подходящего, необходимое сечение слива посчитал по методике расчета уличной ливневой канализации. Полученное расчетом сечение я задал конструктору корпуса редуктора, а он выполнил его в чертеже.

На серийном заводе литейщики (модельщики), чтобы подстраховаться, толщины стенок канала увеличили, а сечение, таким образом, заузили в 2 – 3 раза.

Сделали мне шаблон по моему расчету, дали двух слесарей с инструментом, и послали в Киев к Антонову устранять дефект. Там снимали двигатель с самолета и привозили его в цех. Мы его частично разбирали и шарошкой расширяли канал, заботясь о том, чтобы в двигатель не попала стружка, и чтобы съем металла шел равномерно, без недопустимого местного утонения стенок канала. Канал проходил по ребру редуктора, т.е. был силовым элементом.

После доработки двигатель ставили на самолет и поднимали в воздух. Дефект при всех эволюциях самолета не проявлялся, т.е. был доработкой полностью устранен.

Командировка попала под Новый год. Встретить его я решил у Генки, который учился в Одессе. Пошел на междугородный переговорный пункт в Киеве и попросил соединить меня с одесским адресным бюро. По телефону спросил, где живет Генка, и дал ему телеграмму, чтобы встречал и взял в свою компанию.

В Генкиной компании была девушка из балетного училища. Мы обнаружили друг друга, и танцевать было так хорошо, что я танцевал до последнего, а когда выскочил на улицу, то обнаружил, что такси нет. Для прогулок погода была прекрасная – шел легкий снежок, легкий морозец и безветренно, но «левак» на мою просьбу ехать побыстрей, чтобы успеть на поезд, был осторожен на скользкой дороге и невозмутимо бубнил:

– Успеем.

В результате, через закрытую дверь перрона я увидел удаляющиеся огни последнего вагона.

Перекомпостировал билет на утренний поезд и пошел дотанцовывать.

Когда в Киеве дело наладилось, получаю команду: слесарей и инструмент оставить, а самому лететь в Москву на завод к Илюшину.

Прилетел ночью, взял такси и поехал по гостиницам, нашел место за ботаническим садом (Восток, Зоря, Алтай – везде рубль за место на ночь). Поспав несколько часов, утром поехал на завод, а там весь день до полуночи. Когда двигатель доработали, поехал спать. Рано утром звонит радостный Овчаров:

«Слетали, все в порядке». Ограничения на полеты сняли – и для ИЛ—18 и для АН—10.

Овчаров был очень доволен – гора с плеч свалилась.

И на самолете АН—10, и на самолете ИЛ—18 испытывались параллельно двигатели Ивченко и Кузнецова. Кузнецов предлагал на самолет Илюшина поставить свой двигатель, а на самолет Антонова поставить двигатель Ивченко, чтобы самолет был целиком украинским. Министерство на параллельное изготовление двух двигателей не соглашалось. Послали два одинаковых самолета в Ташкент, один с двигателями Ивченко, другой с нашими. Самолет с нашими двигателями показал лучшие результаты, но незначительно. Двигатель Ивченко был освоен в серии, а от нашего руками и ногами отпихивался завод Фрунзе. Такой вот парадокс нашей плановой экономики.

В довершение на одном из наших двигателей сломалось кольцо в компрессоре, и двигатель НК—4 сняли с производства.

Активный отдых

Но в целом дела на заводе шли успешно, закладывались новые проекты, теперь уже двухконтурных двигателей. Этот успех правительство оценивало финансовыми вливаниями, и часть этой струйки оросила и нашу секцию водного туризма.

Секция водного туризма развивалась. Мы активно участвовали в городских слетах и соревнованиях, принося в завком грамоты за призовые места. Завод оценил нашу деятельность и купил для секции 5 яликов и 5 разборных резиновых байдарок. Как только Волга освобождалась ото льда, мы все выходные проводили на реке. Ранней весной ремонтировали флот. На майские праздники уходили в четырех – пятидневные походы по рекам области и по знаменитой жигулевской кругосветке.

В кругосветку отправились на яликах с матрасами, взятыми из общежития и с патефоном, который услаждал нас музыкой под мерные взмахи весел.

Конечно, мы расписались на каменной стене подобия часовни. Эту часовню соорудили на месте убийства купца, а на высоком берегу поставили громадный крест из толстых швеллеров. После революции этот крест свалили, но когда сучилась засуха в 21—22 году, врыли его опять рядом с прежним постаментом. Сейчас о том, почему он не на постаменте, а врыт рядом с ним, не многие знают и помнят.

Летом в выходные дни приглашали друзей и катались с ними на байдарках и на вельботе. В долгие летние дни катались и после работы. На берегу организовали дежурство, ялики выдавали по списку тем, кто участвовал в дежурстве. Дежурить приходилось раз в месяц.

Мы с Володей Талаловым бросались после работы на Волгу в штормовую погоду, когда там никого не было. Нам нравилось в штормовой ветер носиться по волнам под парусом на байдарке, или на вельботе.

Во время одной из вечерних прогулок, руль вельбота зацепился за трос, протянутый поперек затона к плоту, сорвался с гнезд и утонул.

Я к этому времени настолько овладел вельботом, что мог вести его без руля, управляя парусами и распределяя груз (людей).

Самодельные брезентовые байдарки хранились в сарае на берегу. На берегу валялись бревна, проволока, которой связываются плоты, и прочий плотогонный и строительный мусор. Мы заметили, что если оступится строитель байдарки, когда он ее несет, то он сам падает, а байдарку держит над собой, всеми силами сохраняя ее; а тот, кто не строил эти байдарки, бросит байдарку, сохраняя себя. Поэтому самодельными байдарками пользовались только строители.

Во время праздников мы такую несли, усадив в неё малыша, в колоне физкультурников, демонстрируя заботу завкома о досуге трудящихся.

Разборные резиновые байдарки купили для походов.

Первый поход на этих байдарках я организовал по рекам Юрюзань и Уфимка от г. Усть-Катав до Уфы во время очередного отпуска в 1956 году.

В ОКБ было много уфимцев, и они начали нас пугать непрерывными дождями, которые льют на Урале летом. В республиканской уфимской метеостанции мы запросили прогноз возможной погоды. Они прислали сводку за много лет, по которой мы выбрали сроки путешествия. Больше мы никогда прогноза не спрашивали, а сроки выбирали исходя из возможности получить отпуск, сообразуясь с обстановкой на работе, а не на небесах.

В этом походе мы попали на участок молевого сплава. Собственно сплав уже кончился, и мы шли по чистой реке, но недалеко от затона, где формируют плоты, на реке образовался затор. Затор при нас разбирали, и освобожденные бревна мчались по течению к затону, где с глухим стуком останавливались, упираясь в сплошное поле бревен перед воротами затона, иногда выскакивая из воды и скользя по другим.

Я и сейчас не могу смириться с возможностью разобрать этот затор человеческими усилиями. Река на протяжении более сотни метров забита бревнами. Какие-то бревна, зацепившись за берег, друг за друга и за дно остановили поток бревен и они, налезая друг на друга, образовали колышущуюся на воде кучу, которую подпирали задние бревна.

По этой шевелящейся куче ходили три плотогона и баграми выдергивали и освобождали отдельные бревна, стараясь найти то бревно, которое держит несколько других. Ну, а если сорвется сразу вся куча? Наверное, знали; были профессионалами. Про плотогонов рассказывают сказки, что они на одном плывущем бревне могут плыть, удерживая равновесие и удерживая бревно от вращения.

Мы кучу обнесли и опустили байдарки на воду ниже затора. Дальше нам надо было спуститься вместе с плывущими бревнами вниз по реке, пристать к другому берегу и вытащить из воды байдарки в промежутке между плывущими бревнами, чтобы они не раздавили наши байдарки, как яичную скорлупу, или у берега или в затоне.

Вот одна байдарка отчаливает от берега, достигает противоположного берега, ребята выскакивают и поднимают на берег полностью загруженную байдарку. Тогда отчаливает следующая. Это была захватывающая гонка.

Был у нас в этом походе забавный случай. На рассвете, на куст против палаточного окошка села сорока и начала звать друзей, посмотреть на появившуюся здесь палатку, совсем не думая о том, что она мешает нам досматривать утренние сны. Николай Иванович Лощинин возмутился от такой наглости, и, не выходя из палатки, через окошко застрелил нарушительницу утренней благодати.

Боже мой, что тут стряслось…. Со всего Урала слетелись сороки и сначала причитали об невинно убиенной, а потом начали нещадно ругать и поносить злодея. Больше мы уж не заснули.

Наш страстный рыболов и охотник Николай Иванович Лощинин пытался ловить рыбу в Юрюзани, но ничего не получалось, и он обратился к местному жителю с недоуменным вопросом:

– У вас что, рыбы в реке нет?

– Почему же нет, есть рыба.

– А как вы ее ловите?

И местный рассказал, что надо переметом с мальком ловить, а перемет ставить чуть ниже порога. Т.е. каждый водоем имеет свои особенности.

Между прочим, этот страстный охотник сделал и меня охотником, правда, не страстным. Во время утверждения очередного похода в городском совете туризма (а процедура затягивалась, т.к. была очередь) Лощинин вышел. Минут через 40 приходит и требует с меня 45 рублей. «Вот я тебе ружье купил». Тогда ружья и боеприпасы к ним продавались свободно, лишь для охоты требовался охотничий билет. Он по моему отношению к странствованиям понял, что против этой покупки я возражать не буду.

Очень редко я приносил какую-нибудь добычу с охоты – меня увлекал сам процесс охоты. Были приключения.

Поздней осенью мы с Лощининым оказались, на ночь глядя, далеко от машины. Чтобы утром не тратить время на дорогу, решили заночевать на месте утренней охоты. Я вспомнил, как заночевали у озера Ханко Арсеньев и Дерсу Узала. Объединив запас одежды из моего рюкзака с запасом одежды из рюкзака Лощинина, мы соорудили общую постель, чтобы греть друг друга. Под постель и сверху на постель настелили толстый слой травы, Сверху все это укрепили камышом. Спать было тепло. Утром проснулись под десятисантиметровым слоем снега.

На тетеревиной охоте я удобно расположился среди молодых берез и стал ждать, когда на березу сядет тетерев. Черный краснобровый тетерев прилетел, да не один. По веткам ходят, разговаривают. Стал взводить курки и проснулся. Пригревало солнышко, было тепло и уютно.

Я увлекался спортивной стрельбой из малокалиберной винтовки, из спортивного пистолета Макарова и стрельбой из боевой винтовки. Постоянные участники городских и областных соревнований меня знали и в разговорах отмечали особенность моего поведения на соревнованиях. Я перед выходом на рубеж ложился и почти дремал. На рубеж выходил как бы спросонья, вялым. Так я спасался от естественного волнения и дрожи в руках. На областных соревнованиях в стрельбе из боевой винтовки занял второе место и получил в качестве приза электробритву. Это была в то время новинка в нашем быту.

Этот приз пришелся мне очень кстати. До этого брился опасной бритвой, а это: правка бритвы, помазки, мыло, умывание – возня, одним словом. А теперь жик-жик, и готово. Бритву эту я ронял, склеивал, связывал веревочкой, менял износившиеся, или сломавшиеся при очередном падении ножи, и брился этой бритвой лет сорок, пока не оборвался проводок внутри электромагнита.

Последний общий сбор в совхозе

В совхозе я еще раз был в 1957-м году.

Из Куйбышева поехал в Иваново и навестил папу. В Москве навестил Шафрановичей. Я часто ездил в командировки и всегда навещал их. Эта фотография Геннадия Максимовича и Лидии Пантелеймоновны обозначена 57-м годом. Эльвира студентка старшего курса.

В Харькове остановился, т.к. прошло 5 лет после окончания института, раскачал тех, кто был там в это время, и мы блестяще отметили юбилей в ресторане «Динамо». В институте встретился с приятельницей по совместному членству в комитете комсомола института. Она работала на кафедре химии. Когда мы работали в комитете, мы часто с ней беседовали на политические темы. Девчонка была ортодоксальной коммунисткой, а я был в некотором роде диссидентом. Беседы были дружеские, и мне захотелось встретиться с ней после ХХ Съезда и спросить: «Ну, так как?» Нет, она оказалась непоколебимой, и стала мне, как студенту, объяснять, для чего осудили культ личности. Оказывается, для того, чтобы народ не паниковал по поводу отсутствия Сталина.

В совхозе прошли большие изменения: вышло постановление о восстановлении Чечено-Ингушской АССР, и в совхоз стали возвращаться чеченцы. Из республики началось плавное выдавливание русских поселенцев. Местные совхозские по этому поводу смеялись, что воронежские как приехали после войны нищими заселять Чечню, так и уезжают, а чеченцы возвращаются с машинами. Были разговоры, что молодежь прижилась в Средней Азии и не хотела переезжать, да старики настояли. Пережившие выселение чеченцы не питали любви к поселенцам, занявшим их дома, да и тех русских, которые с довоенных времен жили в Чечне, невольно отождествляли с теми, кто их лишил дома, лишил родных гор. В свою очередь и русские встречали чеченцев без радости, предвидя неизбежные конфликты. От Толика мне известен один из таких конфликтов, для подавления которого пришлось применить войска.

Лидия Пантелеймоновна, Эльвира и Геннадий Максимович Шафрановичи

На танцах в Старопромысловском районе парни подрались, и в драке был убит русский парень. В день похорон за гробом собралась многотысячная толпа. Процессия, выражая протест против «засилья чеченцев», направилась в центр города, а это довольно далеко. Страсти по пути накалялись, искали выхода, и в результате толпа разгромила «чеченский» то ли обком, то ли горком партии. Дом этот на набережной Сунжи я представляю, а что там было – не помню. Толпа стала рвать бумаги, выбрасывать из окон документы, пишущие машинки, все, что можно было уничтожить, уничтожалось, с крыши орали античеченские призывы. К городу подошли войска, развернулись в цепь, и с автоматами наперевес пошли цепью через город со словами: «Разойдись, разойдись. Вы где живете?» «Там-то». «Вот и идите домой», и толпа разошлась по домам. Войска прошли через город, и вышли из города. Ходили слухи, что урегулировать проблему поручили Фурцевой. О реакции властей на это «восстание» я слышал, но сейчас уж забыл.

Макар Семенович вышел на пенсию. Две комнаты из четырех отошли новому директору, а Макар Семенович занял бывшую детскую и нашу. Мама с бабушкой переселились в барак с земляным полом в общем коридоре. Бабушка болела и уже не вставала.

Да…. Жизнь бабушки не была устлана розами, печальным контрастом была эта жизнь её свадебной фотографии. После эвакуации из Ленинграда, бабушку, казалось, больше всего волновало: каким будет кладбище, где ее похоронят. На Лахте кладбище было в уютной березовой роще. Сходила, посмотрела кладбище в Беловодовке – оно тоже было среди берез. А вот здесь могилы столпились под жарким солнцем на голом бугре, обдуваемом раскаленным летним суховеем и промозглым зимним ветром. Это было не местом упокоения, а простым местом захоронения.

Впрочем, как посмотреть на бабушкину жизнь – в маминой жизни было еще меньше роз.

Правда завершилась и бабушкина, и мамина жизнь в благополучии.

Бабушка всю жизнь провела в окружении своих детей. По крайней мере, последние более чем десять лет она жила в полной сытости, наравне с директором совхоза. С ней две дочери. К ней с величайшим почтением относятся внуки – только «Бабушка, бабушка, бабушка», а мы для нее всегда «деточки». Я не помню ни одной ссоры с соседями. Были прекрасные хозяева в сибирской эвакуации. За всю жизнь она не слышала ни одного грубого слова! В оградке могилы уважаемой тещи агроном Макар Семенович посадил куст сирени, так что ее могила уж не на совсем голом бугре.

А дедушка? Его ожидала голодная смерть. Ксаверий Иосифович Фастович умер от голода! Но тут уж ничего не поделаешь. Что могла сделать мама…. Он не был обделен любовью детей, он попал под колесо истории на последнем, казалось мне до сих пор, его трагическом повороте.

Дальше мой путь лежал из совхоза в Астрахань и из Астрахани в Куйбышев.

Валентин, окончив Одесскую Высшую мореходку, решил, что море не его стихия, и, переучившись, обосновался в Астрахани в каком-то НИИ.

В Астрахани я смог взять билет в одноместную каюту первого класса. На новом большом теплоходе, где уже не было общих кают и палубных пассажиров с мешками и ящиками, все пассажиры могли гулять по любым палубам. Толик с Валиком ехали на теплоходе только до Волгограда и поэтому взяли билеты в двухместную каюту. Павел остался в Астрахани – он пожелал получить музыкальное образование. Попытка не удалась, и он поехал учиться в Новосибирск, где были родственники, как по линии отца, так и по линии матери. На фотографии пассажиры первого класса.

Пассажиров первого, да и второго официанты знали в лицо. В ту пору навстречу пароходу могла выйти лодка и показать стерлядку. Капитан мог, по просьбе поваров, остановить судно, чтобы повара купили эту стерлядку и приготовили ее для пассажиров. Я соблазнился стерлядкой, но не доел. А, когда я пришел в ресторан на следующий день, официантка спросила меня, подогреть ли оставшуюся после ужина мою стерлядку. Суда пассажирские и сейчас могут останавливаться, но вот могут ли волжане предложить стерлядку, не знаю.

Для пассажиров, которые встречались мне на палубе, поездка на теплоходе была отдыхом. Для меня это было совмещением приятного с полезным, т.е. это была дорога, совмещенная с отдыхом.