Текст книги "Путешествие в Индию"

– Для меня это будет большим удовольствием.

Он действительно предвкушал удовольствие, но Азиз хорошо понимал, что кое-что Годболи удержит при себе. Он понял это, потому что и сам в подобных ситуациях страдал от такого же утаивания. Иногда, к полному отчаянию майора Каллендара, Азиз уклонялся от описания важных обстоятельств, велеречиво рассказывая о массе никому не нужных мелочей. Майор обвинял Азиза в неискренности и был в общем-то прав, хотя и не вполне. Скорее можно было сказать, что какая-то неподвластная Азизу сила капризно накладывала печать на его ум. Теперь точно так же вел себя и ум Годболи – непреднамеренно и непроизвольно он что-то скрывал. Если бы Азиз смог тонко подбодрить Годболи, то, вероятно, профессор смог бы снова овладеть собственным умом и сказать, например, что Марабарские пещеры знамениты своими сталактитами. Азиз попытался это сделать, но безуспешно.

Диалог между тем оставался непринужденным и дружеским, и Адела не чувствовала этих сильных подводных течений. Она не знала, что сравнительно простой ум мусульманина столкнулся здесь с Древней Тьмой. Азиз играл в захватывающую игру. Он пытался справиться с излюбленной человеческой игрушкой, но она отказывалась повиноваться. Правда, если бы даже Азиз смог, то ни он, ни профессор Годболи не получили бы от этого ни малейшего преимущества, но сама попытка очаровывала Азиза – она заменяла ему абстрактное мышление. Он продолжал вставлять свои замечания, возражал, оппонент опрокидывал его возражения, даже не замечая сути этих попыток, но в итоге так ничего и не сказал об исключительности Марабарских пещер.

В разгар этого милого разговора появился Ронни.

С раздражением, какое он даже не пытался скрыть, он крикнул из сада:

– Что происходит у Филдинга? Где моя мать?

– Добрый вечер, – холодно откликнулась Адела.

– Собирайтесь, нам надо успеть на поло.

– Я думала, игры сегодня не будет.

– Все поменялось. Приехали несколько офицеров. Едем, по дороге я все расскажу.

– Ваша матушка очень скоро вернется, – произнес профессор Годболи, почтительно поднявшись со стула. – Экскурсия по нашему бедному колледжу едва ли будет продолжительной.

Ронни не обратил ни малейшего внимания на слова профессора и по-прежнему обращался исключительно к Аделе; он специально ушел пораньше с работы ради того, чтобы забрать ее на поло, которое – по его мнению – не могло не доставить ей удовольствия. Грубость в отношении двух индийцев не была рассчитанной, но Ронни представлял себе только официальные отношения с ними, а ни один из этих людей не был его подчиненным. Как частные лица они ускользнули от его сознания.

Азиз, однако, не собирался никуда ускользать. Последний час почти задушевного разговора настолько увлек его, что он хотел продолжения. Азиз не последовал примеру Годболи и не встал со стула; с вызывающим дружелюбием он обратился к Ронни:

– Присоединяйтесь к нам, мистер Хислоп; присаживайтесь. Ваша мама сейчас придет.

Ронни отреагировал приказом одному из слуг Филдинга немедленно разыскать хозяина.

– Он может вас не понять, – сказал Азиз и повторил распоряжение на местном наречии.

Ронни был готов вспылить; ему был хорошо знаком такой типаж – собственно, он знал все их типажи, а этот был один из наихудших – испорченный вестернизацией. Но Ронни сам был слугой – слугой короля, и его обязанностью было всячески избегать «инцидентов». Он промолчал, игнорируя провокацию Азиза. Азиз же и в самом деле провоцировал. Все, что он говорил, было неприкрытой, бросающейся в глаза дерзостью. Крылья Азиза были подрезаны, но он не собирался падать без борьбы. Он не ставил целью дерзить мистеру Хислопу – в конце концов, Ронни не сделал ему ничего плохого, – но этот англичанин должен был стать человеком, для того чтобы к Азизу вернулось душевное спокойствие. Он не стал елейно льстить мисс Квестед, чтобы заручиться ее поддержкой, или с неестественной бодростью обращаться к профессору Годболи… Квартет был поистине живописным: трепещущий от своего унижения Азиз, Адела, охваченная отвращением, дымящийся от злости Ронни и брахман, хладнокровно, сверху вниз наблюдающий за ними с таким видом, словно не происходило ничего необычного. Так подумалось Филдингу, наблюдавшему из сада эту сцену, поставленную среди синих колонн его великолепного зала.

– Не спеши, мама, мы только собираемся, – сказал Ронни, поспешил к Филдингу, отвел его в сторону и обратился к нему с несколько наигранной сердечностью: – Старина, простите меня за вторжение, но думаю, вам не следовало оставлять мисс Квестед одну.

– Прошу прощения, что-нибудь случилось? – спросил Филдинг, тоже стараясь сохранить доброжелательность.

– Ну… Я, конечно, прожженный и конченый бюрократ, но мне неприятно видеть английскую девушку, курящую в компании двух индийцев.

– Курить или не курить – это ее добрая воля, старина.

– Это нормально в Англии.

– Как хотите, но я не вижу в этом ничего плохого.

– Не видите так не видите… Но разве вы не заметили, каким развязным тоном говорит этот молодчик?

Азиз тем временем покровительственно говорил что-то миссис Мур.

– Это не развязность, – возразил Филдинг. – Парень просто очень сильно нервничает, вот и все.

– Что же могло расстроить его чувствительные нервы?

– Не знаю, он вел себя вполне прилично, когда я их покинул.

– Но я ничего не говорил, – придав тону убедительность, произнес Ронни. – Я вообще с ним не разговаривал.

– Ничего страшного, забирайте своих дам. Как мне кажется, беда миновала.

– Филдинг, я прошу вас, не принимайте это близко к сердцу, у меня не было намерения задеть вас. Вы, наверное, не поедете с нами на поло? Знаете, мы все были бы в восторге, если бы вы поехали с нами.

– Боюсь, что не смогу, но все равно спасибо за приглашение. Извините и не примите за оскорбление. Я не хотел вас обидеть.

Ронни и обе дамы начали собираться. Все были взвинчены и расстроены. Раздражение витало в воздухе. Возможно ли такое на шотландских болотах или на итальянском горном пастбище? – думал потом Филдинг. В Индии не было запаса спокойствия, не было резервного пространства – спокойствия либо не было вообще, либо оно изливалось в избытке, поглощая все остальное, и профессор Годболи воплощал собой эту почти патологическую безмятежность. Азиз был отвратителен в своей претенциозности, миссис Мур и мисс Квестед вели себя глупо, а он и Хислоп, сохраняя декор вежливости, были просто ужасны в своей взаимной неприязни.

– До свидания, мистер Филдинг, большое вам спасибо… Какой у вас замечательный колледж!

– До свидания, миссис Мур.

– До свидания, мистер Филдинг, это был замечательный вечер…

– До свидания, мисс Квестед.

– До свидания, мистер Азиз.

– До свидания миссис Мур.

– До свидания, мистер Азиз.

– До свидания, мисс Квестед, – с этими словами он с чувством потряс ее руку, чтобы показать свое облегчение. – Надеюсь, вы не забудете о пещерах? Я мгновенно все устрою, как только вы вспомните.

– Спасибо, спасибо вам…

В Азиза вселился какой-то дьявол, и он напоследок воскликнул:

– Как жалко, что вы так скоро покинете Индию! Прошу вас, измените свое решение, оставайтесь.

– До свидания, профессор Годболи, – продолжила она, внезапно придя в необъяснимое волнение. – Очень жаль, что мы не слышали, как вы поете.

– Я могу сделать это сейчас, – ответил он и запел.

Слабый поначалу голос креп, звуки лились, сменяя друг друга. Иногда возникал странный ритм, иногда в мелодии вдруг появлялось что-то западное. Ухо, то и дело становившееся в тупик, вскоре потеряло всякое понимание этого песнопения, заблудившись в лабиринте шумов – они не были неприятны, не резали слух, но были абсолютно непонятны, как песня незнакомой птицы. Это пение понимали только слуги, которые, слушая, начали перешептываться друг с другом. Человек, собиравший водяной орех, как был, голый, вылез из бассейна и застыл в восхищении, приоткрыв от восторга рот и едва не вывалив алый язык. Звуки затихали так же неожиданно и случайно, как и возникали – диатонически перескакивая с одной линейки на другую.

– Огромное спасибо, что это было? – спросил Филдинг.

– Сейчас я все объясню. Это был религиозный гимн. Я пел его от лица доярки, обращаясь к Шри Кришне: «Приди, приди ко мне один!» Но бог отказывается, и тогда я смиряюсь и прошу: «Приди ко мне не один. Стань сотней Кришн, и пусть каждый из них придет к сотне моих подруг, но один, о, господин, один из всей вселенной, пусть придет ко мне». Бог отказывается это сделать. Так повторяется несколько раз. Эта рага приурочена к вечернему времени.

– Но в других гимнах бог не отказывается прийти? – негромко спросила миссис Мур.

– Нет, он отказывается, – повторил Годболи, очевидно не поняв вопроса. – Я прошу его: «Приди, приди, приди, приди», но он не откликается на мою мольбу.

Вдали стихли шаги Ронни, и наступила мертвая тишина. Ни ряби на воде, ни шевеления листьев.

VIII

Мисс Квестед была знакома с Ронни еще в Англии, но решила, что с ее стороны будет не лишним съездить к нему в Индию, прежде чем решиться на брак с ним. Индия усугубила в нем черты, которые и прежде не нравились мисс Квестед. Его самодовольство, его придирчивость, отсутствие душевной тонкости – под тропическим небом все это расцвело пышным цветом. Он стал безразличен к тому, что творилось в душах других людей, он был уверен, что не ошибается на этот счет, а если оказывался неправ, то искренне считал, что это не имело никакого значения. Если же она прямо говорила ему, что он неправ, Ронни приходил в сильное раздражение и всегда давал понять, что ей не стоило ничего ему доказывать. Он всегда представлял ее замечания несущественными, ее аргументы – убедительными, но бесплотными; и он все время указывал ей на то, что его суждения – а не ее – были истинными, что ее ощущения не помогают ей, ибо она не умеет их верно истолковывать. Средняя школа, университет в Лондоне, занятия с репетиторами, череда должностей в провинции, падение с лошади и местная лихорадка – все это, по мнению Ронни, должно было показать Аделе, что это и есть единственный путь познания индийцев и вообще всех, кто живет в этой стране, единственный из всех, какие Аделе надо было постичь, несмотря, конечно, на то что над головой Ронни высилось недоступное ему пока царство знаний, воплощенное Каллендарами и Тертонами, прожившими в Индии не год, а двадцать лет, то есть воистину сверхлюдьми. О себе Ронни был довольно скромного мнения, но считал, что и он со временем станет сверхчеловеком. То было обычное хвастовство неоперившегося чиновника: «Я, конечно, несовершенен, но…», и именно оно сильнее всего действовало на нервы мисс Квестед.

Как вопиюще грубо вел он себя у Филдинга – испортил беседу и ушел, не дождавшись окончания удивительной песни, которая до сих пор звучала у нее в ушах! Пока они ехали в двуколке, раздражение Аделы росло и стало просто невыносимым, но она не очень понимала, что направлено оно прежде всего на нее саму. Она внутренне ждала возможности вылить на него свое разочарование и злость, а так как он и сам был немало сердит и находились они в Индии, то возможность не заставила себя ждать. Они едва успели выехать за ворота колледжа, когда Адела услышала, как Ронни сказал сидевшей рядом с ним на переднем сиденье матери: «Что там было сказано насчет пещер?» – и сделала первый выстрел.

– Миссис Мур, ваш очаровательный доктор решил заменить званый вечер в своем доме пикником. Мы встретимся с ним там – вы, я, мистер Филдинг и профессор Годболи. Будет та же компания, что и сегодня.

– Там – это где? – язвительно спросил Ронни.

– У Марабарских пещер.

– Благодарю за любезность, – буркнул Ронни, помолчав. – Он снизошел до подробностей?

– Нет, но если бы ты с ним заговорил, то мы могли бы обо всем договориться.

Он, смеясь, покачал головой.

– Я сказала что-то смешное?

– Нет, я просто вспомнил, как воротник этого твоего доктора лез ему на затылок.

– Я думала, что мы говорим о пещерах.

– Я как раз о них и говорю. Азиз был одет просто изысканно – от булавки в галстуке до гетр, но он забыл пристегнуть воротник: вот это и есть полная характеристика индийца – пренебрежение к деталям. Это слабость, выдающая их расу. Это же касается и «встречи» у пещер, как будто это часы на Чаринг-Кросс. До пещер несколько миль от станции, и, кроме того, входы в нее расположены далеко друг от друга.

– Ты там бывал?

– Нет, но я, естественно, все о них знаю.

– Конечно, это вполне естественно!

– Ты тоже пообещала участвовать в этой экспедиции, мама?

– Мама ничего никому не обещала, – неожиданно ответила миссис Мур. – И уж совершенно точно, я не обещала ехать на поло. Отвези меня, пожалуйста, домой. Мне надо отдохнуть.

– Меня тоже, – выпалила Адела. – Я не хочу смотреть поло.

– Лучше просто пропустить поло, – сказал Ронни. Было видно, что он устал, расстроился и почти потерял самообладание, потому что громко произнес: – Я не желаю, чтобы вы путались с индусами! Если вы непременно хотите побывать в этих пещерах, то пойдете туда с англичанами.

– Я никогда в жизни не слыхала об этих пещерах, я не знаю, где они находятся и что собой представляют, – сказала миссис Мур, – но я не переношу, – она постучала пальцами по подушке сиденья, – утомительных ссор.

Молодым людям стало стыдно. Они оставили миссис Мур дома, а сами поехали на поло, чувствуя, что это самое малое, что они могут сделать. Вспышка миновала, но тяжесть и напряжение остались; гроза редко освежает воздух. Мисс Квестед думала о своем поведении. Оно ей не нравилось. Вместо того чтобы взвесить свои чувства к Ронни, оценить его достоинства и разумно решить, станет ли она его женой, она совершенно беспечно, во время разговора о манго, да еще в этой разношерстной компании, обмолвилась, что не собирается оставаться в Индии. А это означало, что она не выйдет замуж за Ронни. Но как это было сказано – разве так должна вести себя цивилизованная девушка?! Она слишком долго откладывала «обстоятельный» разговор, отвечавший ее принципам. Не было к тому же никакой нужды ссориться с ним и высказывать недовольство в это время суток… Игра в поло состоялась на майдане, у въезда в Чандрапур. Солнце клонилось к закату; потемневшие деревья предвещали скорое наступление ночи. Адела и Ронни прошли мимо трибуны почетных гостей и направились к дальним скамьям. Уже усевшись, Адела решила, что это их обоюдный долг, и произнесла не вполне обдуманную фразу:

– Ронни, боюсь, что нам надо серьезно поговорить.

– Я согласен, у меня сильно испортился характер, и я прошу у тебя за это прощения, – ответил он. – Конечно, я не имею никакого права распоряжаться тобой и мамой, но, конечно, то, как обошлись сегодня утром с вами эти бенгальцы, не могло меня не расстроить. Я не хочу, чтобы такое повторялось.

– То, о чем я хочу говорить, не имеет к ним никакого отношения…

– Нет, но Азиз устроит нечто подобное и с пещерами. Его приглашение ровным счетом ничего не значит, это было ясно по его тону. Это просто их правила хорошего тона.

– Я хотела поговорить с тобой вовсе не о пещерах. – Она посмотрела на выгоревшую, бесцветную траву. – Я решила не выходить за тебя замуж, мой дорогой мальчик.

Было видно, что Ронни сильно задела эта новость. Он слышал, как Азиз сказал, что Адела не вернется в Индию, но не придал его словам никакого значения, ибо и в мыслях не мог допустить, что индиец мог стать посредником в общении двух англичан. Однако он быстро взял себя в руки и негромко ответил:

– Ты никогда не говорила мне о замужестве, моя дорогая девочка; ты никогда не связывала себя обязательствами и не вынуждала к этому меня, так что можешь не расстраиваться по этому поводу.

Аделе стало стыдно. Как достойно он себя повел! Он мог навязать ей свое мнение, заставить ее согласиться на «помолвку», но не стал этого делать, потому что так же, как и она, верил в неприкосновенность личных чувств. Именно эта схожесть потянула их друг к другу после первой же встречи посреди чудесного пейзажа английских озер. Ее испытание окончилось, но она чувствовала, что боль продлится еще долго. Адела не выйдет замуж за Ронни. Все эти планы рассеялись как нелепый сон.

– Но нам надо все обговорить, – сказала она, – это же так важно, здесь нельзя ошибиться. Я хочу знать, что ты обо мне думаешь, это может помочь нам обоим.

У Ронни был расстроенный вид, но вел он себя очень сдержанно.

– Я не верю ни в какие обсуждения, да и, кроме того, я смертельно устал от этого свалившегося на меня дела Мухаррама – так что прости.

– Я просто хочу, чтобы между нами была полная ясность. Я готова ответить на все твои вопросы о моем поведении.

– Но у меня нет никаких вопросов. Ты была в своем праве и, приехав сюда посмотреть, что я здесь делаю, поступила абсолютно правильно. Говорить здесь больше не о чем, мы будем лишь нагнетать страсти. – Ронни был зол и обижен, но гордость не позволяла просить Аделу передумать. К тому же он не считал ее поведение предосудительным – в отношениях с соотечественниками он проявлял редкую душевную щедрость.

– Да, говорить больше не о чем. Но с моей стороны было непростительно доставлять столько ненужных хлопот тебе и твоей матери, – с сожалением произнесла мисс Квестед и, поморщившись, подняла глаза на дерево, под которым они сидели. С ветки на Аделу смотрела какая-то зеленая птичка. Она была так изящна, грациозна, красочна и мила, что казалась новенькой игрушкой из магазина. Поймав взгляд Аделы, птичка закрыла глаза, перепрыгнула на соседнюю ветку и стала готовиться к ночлегу. Какая красивая дикая птичка.

– Да, на самом деле не о чем, – словно эхо, повторила за Ронни мисс Квестед, чувствуя все же, что кто-то из них должен был произнести прочувствованную речь. – Мы решили это дело ужасно по-британски, но мне кажется, что это правильно.

– Естественно, коль скоро мы британцы.

– Но самое главное, что мы не поссорились, Ронни.

– Это было бы полным абсурдом. Из-за чего нам, собственно, ссориться?

– Мне думается, что мы можем остаться друзьями.

– Я уверен в этом.

– Да, да, так и будет.

Обменявшись этими признаниями, оба ощутили волну громадного облегчения, которая скоро превратилась в волну нежности и залила их с головой. Оба смягчились, потрясенные собственной честностью, ощутив одиночество и безрассудство. Их разделили чувства, а не характер; как люди они были практически неотличимы друг от друга в сравнении с людьми, находившимися в непосредственной близости от них – от бхила, державшего за уздечку пони одного из офицеров, от евро-азиата, шофера Наваба Бахадура, самого Бахадура и известного гуляки, внука Наваба Бахадура. Ни один из этих людей не был способен с такой искренностью и хладнокровием выбраться из подобного затруднительного положения. Сам факт, что они с Ронни сумели разобраться в своих отношениях, уже уменьшал трудность. Конечно же, они навсегда останутся друзьями.

– Ты не знаешь, как называется эта птичка? – спросила она, словно невзначай прижавшись плечом к плечу Ронни.

– Пчелоед.

– Нет, Ронни, у пчелоеда на крылышках красные полоски.

– Значит, это попугай, – рискнул предположить Ронни.

– Господи, да нет же.

Тем временем птичка благоразумно спряталась в кроне. Конечно, это было абсолютно не важно, но попытка угадать название неведомым образом утешала их сердца. Однако в Индии трудно присвоить чему-то окончательное имя, сам вопрос приводит к исчезновению имени или к его странному превращению.

– У Макбрайда есть иллюстрированный определитель птиц, – уныло произнес Ронни. – Я абсолютно не разбираюсь в птицах. Я вообще ни в чем не разбираюсь, кроме своей работы. В других вещах я абсолютно бесполезен, очень жаль.

– Я тоже совершенно бесполезна.

– Что я слышу! – вдруг во всю силу своих легких воскликнул Наваб Бахадур, заставив обоих вздрогнуть от неожиданности. – Что за немыслимое утверждение – бесполезная и ни на что не годная английская леди? Нет, нет, нет и нет. – Он добродушно рассмеялся, естественно, соблюдая некоторую сдержанность.

– Приветствую вас, Наваб Бахадур! Решили еще раз посмотреть поло? – с невольной холодностью поинтересовался Ронни.

– Да, сагиб, да.

– Здравствуйте, – сказала Адела, тоже овладев собой после неприятного разговора, и протянула руку. По этому экстравагантному жесту старый джентльмен мог понять, что Адела была новичком в его стране, но благоразумно удержал свое мнение при себе. Женщины, открывавшие лица, были для него полной загадкой, и оценку их поведения он предоставлял их соотечественникам. Может быть, это не было признаком безнравственности, и в любом случае его это не касалось. Увидев в сумерках городского судью, сидящего рядом с девушкой, он обратился к ним, движимый исключительно чувством гостеприимства. Он купил новый маленький автомобиль и был готов предоставить его в их распоряжение; пусть судья сам решает, насколько приемлемо для него такое предложение.

Ронни испытывал стыд за свою грубость в отношении Азиза и Годболи и увидел возможность показать, что может быть приветливым с индийцами, если они того заслуживают. Он обратился к Аделе и сказал тем же тоном грустного дружелюбия, каким говорил о птичке:

– Не хочешь развлечься получасовой прогулкой на авто?

– Разве нам не пора домой?

– Зачем?

– Мне надо обсудить с твоей мамой наши дальнейшие планы.

– Как тебе будет угодно, но мне все же кажется, что спешить нам некуда, не так ли?

– Я отвезу вас домой, но перед этим мы немного прокатимся, – крикнул старик и поспешил к машине.

– Он покажет тебе те стороны Индии, о которых я ничего не знаю. К тому же я нисколько не сомневаюсь в его лояльности, а эта поездка добавит в твою жизнь немного разнообразия.

Но как они все поместятся в автомобиле? Элегантному внуку пришлось остаться за бортом. Наваб Бахадур сел впереди, так как не имел ни малейшего желания сидеть рядом с английской девушкой.

– Я, конечно, уже стар, но учусь водить, – сказал он. – Человек может научиться всему, если сильно постарается. – Он тут же добавил, предвидя возражения: – Нет, нет, я сам не рулю, я просто сижу рядом с шофером и задаю ему вопросы, чтобы понять, что он делает. Только все усвоив, я сам сяду за руль. Если пользоваться этим методом серьезно, то удастся избежать некоторых досадных недоразумений, допускаемых моими соотечественниками. Добрый Панна Лал! Ваши цветы не сильно пострадали, сагиб, от его неосторожности во время чудесного приема в Клубе? Сейчас мы немного прокатимся по дороге на Гангавати. Это всего половина лиги!

Сказав это, старик внезапно погрузился в сон.

Ронни велел шоферу ехать по Марабарской дороге, а не по Гангавати, которую ремонтировали, и сел рядом с потерянной для него женщиной. Машина с треском взревела и понеслась по шоссе, проложенному по берегу реки вдоль меланхоличных полей. Дорогу обрамляли чахлые деревья, да и весь пейзаж действовал удручающе. Земли было слишком много, чтобы у людей дошли руки привести ее в порядок. Напрасно растения и земля взывали: «Приди, приди!» Здесь не хватало не только людей, но и богов. Молодые люди пытались о чем-то говорить, ощущая свое полное ничтожество перед лицом этого бескрайнего простора. Стало быстро темнеть. Тьма, казалось, выползала из скудной растительности, покрыла поля, а потом залила и дорогу. Лицо Ронни превратилось в тусклое пятно – это исчезновение черт в полутьме всегда делало его более привлекательным в глазах Аделы. Машину тряхнуло, и она невольно прикоснулась к его руке, между ними возникло притяжение, столь обычное для животного царства, и это показало им, что все их трудности были лишь ссорой влюбленных. Каждый из них был слишком горд, чтобы крепче соединить руки, но они и не отдернули их, и покров иллюзорного единения накрыл обоих, единения быстротечного и ненадежного, как огонь светлячка. Через мгновение это чувство могло исчезнуть, чтобы, возможно, вернуться потом; непреходящей была лишь тьма. Да, собственно, и сама ночь, окружившая их, была лишь временной и нарушалась светом, сочившимся из-за горизонта и сквозь мелкие отверстия в небе, обозначенные звездами.

Они непроизвольно сцепили руки от удара. Последовал еще удар, потом еще, передние колеса повисли в воздухе, завизжали тормоза, машина уткнулась капотом в дерево и замерла. Авария, впрочем, небольшая. Никто не пострадал. Наваб Бахадур проснулся и что-то закричал по-арабски, неистово дергая себя за бороду.

– Что сломалось? – поинтересовался Ронни, выдержав недолгую паузу, чтобы прийти в себя и овладеть ситуацией.

Перепуганный шофер воспрянул от звука голоса Ронни и, проявив чисто английскую невозмутимость, сказал:

– Дайте мне пять минут, и я доставлю вас куда угодно.

– Ты испугалась, Адела? – спросил Ронни, отпустив ее руку.

– Нисколько.

– Не испугаться – это верх безумия, – довольно бесцеремонно воскликнул Наваб Бахадур.

– Но все позади, слезы уже бесполезны, – сказал Ронни, выбираясь из машины. – Нам повезло, что мы врезались в дерево.

– Да, все позади… опасности больше нет, так давайте выкурим по сигарете, давайте делать хоть что-нибудь. Да, хоть что-нибудь, о милостивый боже… – Он снова заговорил по-арабски.

– Это был мост? Нас занесло на край моста?

– Нет, нас никуда не занесло, – сказала Адела, видевшая причину аварии и думавшая, что ее видели все. – Мы врезались в какое-то животное.

Из груди старика вырвался громкий крик; его ужас был явно несоразмерным и поэтому смешным.

– Животное!?

– Да, справа из темноты выбежало какое-то большое животное и врезалось в нас.

– Ей богу, она права, – воскликнул Ронни. – Тут вся краска содрана.

– Ей богу, сэр, ваша леди права, – эхом отозвался водитель. Возле петель двери виднелась вмятина, и открылась она с большим трудом.

– Конечно, я права. Я очень отчетливо видела лохматую спину.

– Адела, кто это был?

– В животных я разбираюсь не лучше, чем в птицах, но оно было больше козла.

– Да, точно больше козла… – сказал старик.

– Давайте разберемся, – предложил Ронни. – Посмотрим следы.

– Да, вот, возьмите электрический фонарик.

Англичане отошли на несколько шагов назад, в темноту, объединенные нежданно свалившимся на них счастьем. Молодость и воспитание сделали свое дело – они нисколько не расстроились из-за этого происшествия. Они прошли вдоль извилистых следов шин к тому месту, где произошло столкновение. Все случилось прямо у съезда с моста; животное скорее всего вышло из реки. Следы шин до этого места шли прямо, ребра протекторов отпечатались в земле четкими ромбами. Потом след начал петлять. Несомненно, машину толкнула какая-то внешняя сила, но на дороге было столько следов, что разобраться, что послужило причиной аварии, не было никакой возможности. Луч фонаря создавал слишком сильный контраст между светом и тенью, и увидеть следы им не удалось. Адела была взволнована настолько, что опустилась на корточки и вымела все следы юбкой так, что теперь можно было утверждать, что именно она послужила причиной столкновения. Это происшествие принесло облегчение им обоим. Они забыли о размолвке и, проникшись приключенческим духом, рылись в пыли.

– Думаю, что это был буйвол, – крикнула Адела старику, оставшемуся в машине.

– Да, именно так.

– Да, если это не была гиена.

Ронни одобрил это предположение. Гиены имеют обыкновение рыскать по руслам рек, и фары машин часто ослепляют их.

– Отлично, значит, гиена, – произнес индиец со злой иронией в голосе и взмахнул рукой. – Мистер Гаррис!

– Один момент. Дайте мне еще десять минут.

– Сагиб говорит, что это гиена.

– Не переживайте, мистер Гаррис. Она уберегла нас от худшего. Все в порядке, Гаррис, вы просто молодчина!

– Никакого столкновения бы не было, сагиб, если бы он поехал по Гангавати, а не по Марабарской дороге.

– Это моя вина. Я велел ему ехать по этой дороге – она лучше, мистер Лесли отремонтировал ее до самых холмов.

– А, теперь я понял, – придя в себя, старик принялся цветисто извиняться за происшествие. Собственно, это надо было сделать раньше. Из того, что англичане сохраняют спокойствие в несчастье, отнюдь не следует, что их присутствие стало менее существенным. Наваб Бахадур выглядел в этой истории не очень хорошо.

В этот момент на дороге показался большой автомобиль, ехавший с противоположного направления. Ронни вышел на дорогу и властным голосом, подкрепленным решительным жестом, остановил машину. На капоте была надпись: «Княжество Мудкул». В машине сидела мисс Дерек, излучавшая свежесть и дружелюбие.

– Мистер Хислоп, мисс Квестед, за что вы тормозите невинную одинокую женщину?

– У нас авария.

– О, это ужасно!

– Мы врезались в гиену!

– Фу, какая гадость!

– Вы не подбросите нас?

– Да, конечно.

– Возьмите и меня, – попросил Наваб Бахадур.

– Эй, а как же я? – возопил мистер Гаррис.

– Что все это значит? У меня не омнибус, – решительно заявила мисс Дерек. – У меня в машине фисгармония и две собаки. Я возьму троих с условием, что один сядет впереди и будет нянчить на коленях мопса. Это мое последнее слово.

– Я сяду впереди, – заявил Наваб Бахадур.

– Тогда запрыгивайте, хотя я понятия не имею, кто вы.

– Эй, так дело не пойдет. Я что, останусь здесь один и без ужина? – стараясь быть и выглядеть европейцем, метис повел себя достаточно напористо. Несмотря на темноту, он не снял тропический шлем, и его лицо, на котором Господствующая Раса оставила мало следов, если не считать плохих зубов, с патетическим выражением выглядывало из-под него. Всем своим видом Гаррис говорил: «В чем вообще дело? Не действуйте мне на нервы, вы, белые и черные! Я точно так же застрял в Индии и не заслуживаю такой участи».

– Нуссу привезет вам приличный ужин на велосипеде, – произнес Наваб Бахадур, к которому вновь вернулось чувство собственного достоинства. – Я пришлю его как можно скорее, а вы пока чините мою машину.

Они отъехали, а мистер Гаррис, проводив их укоризненным взглядом, снова опустился на корточки перед автомобилем. В присутствии одновременно англичан и индийцев он сильно смущался, ибо переставал понимать, к какой расе принадлежал. Некоторое время его рвали на части потоки разнородных кровей, но потом они смешались, и он понял, что принадлежит только самому себе.

Между тем мисс Дерек пребывала едва ли не в ярости. Она все же стащила мудкульскую машину. Магараджа, конечно, будет страшно недоволен, но какое все это имеет значение… Если хочет, пусть увольняет.

– Эти люди никогда не сбросят меня вниз, – сказала она, – в это я ни минуты не верю. Если бы я не ухватила машину, то кто знает, где я бы сейчас была. Этому несчастному придурку машина просто не нужна. Авторитет его княжества только укрепится, если меня увидят в его машине в Чандрапуре. Вот так он и должен на это смотреть. Моя магарани – совсем другое дело, она такая лапочка. Это ее фокстерьер, маленький чертенок! Я забрала обеих собак вместе с водителем. Нет, вы только представьте себе, взять собак на совет княжеств! Это все равно что брать туда племенных вождей. – Она заливисто расхохоталась. – Фисгармония – это, конечно, моя ошибка, признаю. Они бы меня довели с фисгармонией. Я имею в виду, что меня не пустили бы с ней в поезд. Боже!