Текст книги "Тираны России и СССР"

Под Рождество с Распутиным случилось странное происшествие. «Из заметки в «Биржевых новостях»… я прочел о том, как на его пролетку… налетел автомобиль», – показал Молчанов.

Столь редкий в те годы автомобиль налетает именно на ту пролетку, где едет Распутин…

Одновременно с этим происшествием возобновилась газетная травля. Теперь ему припомнили все его заботы о мире. «Григорий Распутин… есть злейший враг святой Христовой церкви… Во время освободительной борьбы балканских стран… только враг православной церкви мог советовать русской дипломатии смотреть спокойно на зверства и неистовства турок… Не на счастье России ей посылаются такие духогасители православия, бездушные лжепророки», – писал журнал «Отклики на жизнь» в декабре 1914 года.

Так его опять предупреждали: не смей совать нос в политику. Но уйти в сторону он уже не мог: царице требовались нужные пророчества.

И он еще раз должен был понять – погибель неизбежна!

И оттого пьянствовал теперь вовсю. Бесконечные попойки и безумное веселье хоть как-то подавляли страх. Его квартира все больше становилась похожей на притон. И все чаще, напившись, он пускается в безумную пляску, так напоминающую хлыстовское «духовное пиво». Здоровье окончательно вернулось к нему, а вместе с ним – пугающая звериная сила и выносливость.

В «Том Деле» Филиппов самым подробным образом описывает распутинское пьянство (кстати, он сам был подвержен вечной «русской болезни» и в рассказах об их совместных загулах не в силах скрыть восхищения этими «эстетическими оргиями»):

«В 1914 году, уже когда он впал в период безумства и оргий… Распутин просидел у меня с 12 дня до 12 ночи, причем много пил, пел, танцевал, беседовал с публикой, которая была у меня. Затем, увезя несколько человек на Гороховую, продолжал пить с ними до 4 утра сладкие вина. Когда заблаговестили (дело было перед Великим Постом. – Э. Р.), то он выразил желание ехать к заутрене и… добрался туда и отстоял всю службу до 8 утра и, вернувшись, как ни в чем не бывало принимал публику в количестве 80 человек… При этом он пил удивительно – без всякого скотства, столь обычного в пьяном русском мужике… Я много раз недоумевал, как можно сохранить в чистоте голову, которая всегда была смазана у него каким-то маслом, и как после всякого рода попоек и эксцессов не пропитаться потом… Кстати, рвоты, обычной после попоек, у него никогда не было. Я никогда не припомню какой-либо внешней непристойности в его костюме, например расстегнутых брюк, хотя в 1915 году он посещал меня ежедневно, иногда 2 раза в день, и попойки достигали таких… размеров, что моя квартира превращалась в сплошной трактир».

Но начинаются неприятности. На одной пьянке «Нашего Друга» побили, на другой он расхвастался и рассказывал о встречах с «царями»… Филиппову уже кажется, что Распутин гибнет на глазах. Особенно его испугали пьяные разговоры о Царской Семье. И Филиппов решил переговорить с Вырубовой.

«В конце 1914 – начале 1915 года Распутин… усиленно пьянствовал и был занят похождениями у «Медведя» и в других ресторанах, где даже осмеливался афишировать свое влияние на Высоких Особ. Я написал письмо Вырубовой, где описывал конкретные похождения Распутина у «Медведя», окончившиеся его избиением, настаивал на решительных мерах воздействия на Распутина».

Но вместо того чтобы принять «решительные меры», Аня немедля рассказала Григорию об опасных жалобах его друга, после чего Распутин явился к Филиппову и «вступил в бурные объяснения»: сказал, что «никакая Вырубова и вообще никто на него повлиять не могут, и если он даже снимет сапоги и заставит Вырубову целовать его ноги, то она это сделает».

Взбешенный Филиппов отправился к Подруге для объяснений, и она ответила со вздохом: «Вы говорите о том, что я передала ему содержание вашего письма о нем, но это единственный случай… и единственный человек, перед ним я бессильна».

Умная Вырубова не стала объяснять парадокс, который не понимал Филиппов (и который с опозданием придется понять врагам Распутина). Феликс Юсупов впоследствии сформулирует его так: каждый скандал вокруг Распутина только укрепляет его положение.

Именно в то время царице все чаще докладывали о пьянстве «отца Григория», но каждое сообщение о его непотребствах вызывало ее бурный гнев… в адрес доносчиков! Она не могла объяснить обычным людям, жившим в обычном мире, то, что знала сама, – мистическую тайну его безумств, его юродство. Разве погрязшие в суете могут понять святого, его смиренную жажду терпеть поношение? Теперь Аликс знала: ее долг – защитить «Божьего человека», сохранить его у трона. Каждое его пьяное безумство, сопровождавшееся хором обличений, заставляло ее бросаться на врагов «старца» и жестоко, без объяснений, расправляться с ними. А для того чтобы ничего не объяснять непонятливым, она придумала свою версию: когда ей показывали донесения агентов о пьяных «подвигах» Распутина, она возмущенно приказывала полиции отыскать презренного человека, осмелившегося выдавать себя за «отца Григория».

Мужик оценил всю выгодность ситуации. Теперь каждый пьяный скандал помогал выманить врагов из укрытий и погубить их. Так что он мог кутить без оглядки!

Но порой в разгар пьянки раздавался звонок из Царского, и ему сообщали, что Алексею плохо. Таинственным образом протрезвев (так что улетучивался даже запах алкоголя), он отправлялся в присланном автомобиле спасать мальчика.

Во дворце он был прежним – чистым, ласковым, но без раболепства. Независимым, а порой и грозным, как и положено пророку.

После большого перерыва Жуковская возобновила общение с Распутиным. В своих воспоминаниях она описывает свой первый визит в его новую квартиру на Гороховой улице: «Пройдя под темным сводом во двор, залитый асфальтом, я подошла к парадной двери трехэтажного красновато-коричневого дома… она сама открылась мне навстречу. Очень любезный швейцар пояснил мне, раньше моего вопроса, что Распутин живет во втором этаже, и дверь к нему обита малиновым сукном. Пока он снимал с меня ботинки, я подозрительно посмотрела на некую личность… сидевшую в углу за маленькой железной печкой: он излишне внимательно вглядывался в каждого входящего, и вслед за тем принимал глубоко равнодушный вид. Такие же личности были теперь на этажах, ведущих в его квартиру, и около дома».

На Гороховой Распутин находился под неусыпным наблюдением. Джунковский называл это «охраной» – естественно, исключительно в целях безопасности «Нашего Друга». Чтобы царица не заподозрила дурного, ей время от времени показывали «перехваченные письма с угрозами убить Распутина». Так что Джунковский получил возможность контролировать каждый шаг «Темного».

В архивах департамента полиции сохранился отчет: «Установлено наружное наблюдение за Темным, проживающим: Гороховая, 64… Первое время оно результатов не давало, так как он был слишком осторожен и к тому же окружен поклонниками, старавшимися его увезти. Так было до тех пор, пока не было получено письмо (анонимное) с угрозой убить Распутина. В соответствии с этим Охранное отделение предложило Распутину охранять его и назначить двух агентов – Терехова и Свистунова. Предложение он принял. Агенты, охранявшие Распутина, одновременно выполняли требование департамента полиции выяснять лиц его посещавших. Вполне доверяя им, Распутин их часто брал с собой, что облегчало работу. При выездах в Покровское или Москву его сопровождали те же агенты и сообщали в департамент полиции… письмами 2 раза в неделю».

Еще с юбилейных торжеств Распутин отлично знал, как к нему относится Джунковский. А еще раньше (со столыпинских времен) он понял, что агенты не столько охраняют, сколько шпионят за ним. Но отказаться от охраны мужик сейчас не мог – если ее уберут, то его тут же пристрелят прямо на улице, как собаку. Шла война, Петроград был набит вооруженными людьми, так что списать убийство было на кого… Столкновение пролетки с автомобилем показало – враги не дремлют.

Но не может жить, как пленник, под надзором, ожидая, когда с ним расправится его же охрана…

Есть один путь к спасению! Надо убрать врагов, выгнать их прочь, вытолкать в шею – Джунковского, всех! Нужен переворот – приход во власть «наших»!

И он знал – это получится, потому что понял: о том же мечтает и «мама»… Так что хватит заливать страх вином, пора действовать! Тем более что к началу 1915 года вокруг него уже стала собираться команда удалых, опасных людей.

Это были те, кого Филиппов честил «проходимцами и спекулянтами», а Распутин именовал «секретарями». Появились они не случайно – их привлекли деньги, огромные деньги, крутившиеся теперь в скромной квартире на Гороховой.

В то время в руках Распутина оказалось мощное оружие – прошения граждан. Предприниматели и чиновники, военные и штатские, бедные русские люди и богатые, но бесправные евреи – все они были беспомощны перед извечной чудовищной машиной русской бюрократии. И «Наш Друг» предоставил им возможность обойти ее – минуя все бюрократические заслоны, прошения из рук мужика попадали прямо на вершину власти – министрам и «царям». Он давал просителям полуграмотные рекомендательные записки, называемые им «пратеци» (протекции). И министры, таясь друг от друга, старались исполнить просьбу фаворита!

Теперь его передняя была набита посетителями. Жуковская описала «ожидальню» – «пустую комнату с редкими стульями, где было полно самых разнообразных посетителей, начиная с генерала при всех орденах, кончая каким-то невзрачным человеком в синей чуйке, сильно напоминавшим какого-нибудь деревенского трактирщика».

Из показаний Молчанова: «У Распутина появились в большом числе просители… Распутин обычно выбегал в другую комнату, брал клочок бумаги и писал каракулями записку к министрам или власть имеющим… Прошения Распутин отдавал царям через Вырубову».

«Мы с Вырубовой часто ездили к Распутину в Петроград. Вечер всегда заканчивался тем, что Вырубова брала у Распутина кипу разных прошений и везла все эти прошения к себе и потом во дворец», – показала в «Том Деле» Феодосия Войно, служившая у Вырубовой.

И сам Распутин передавал прошения царице в Анином домике. «Последние годы Распутин… стал привозить полные карманы прошений. Это очень не нравилось бывшему царю… Я предупредила Распутина о таком отношении к его ходатайствам, но Распутин не обратил никакого внимания на мои слова», – показала Вырубова. Однако царю пришлось терпеть, потому что Аликс ценила эти прошения. Они были частью созданного ею образа бескорыстного мужика.

Еще пару лет назад это было правдой – Распутин помогал тогда людям бескорыстно. Но теперь все переменилось. Его новая жизнь – фантастические загулы, кутежи с цыганами – требовала огромных трат. Правда, он не только тратил эти даровые деньги на себя – он щедро раздавал их.

Деньги с просителей он брал и сам, но чаще это делали «секретари», находившие для него богатых клиентов. Они были своеобразными сборщиками дани. Огромные суммы, которые тратил теперь мужик, поразили воображение Молчанова, хотя он и «не задавался вопросом, откуда у Распутина такие деньги… считал, что деньги ему даются в Царском Селе».

Это название очень нравилось полуграмотному мужику. Еще бы – теперь у него, как у важного чиновника, – секретари!

Умная и преданная Распутину до фоба (в прямом, как мы увидим, смысле) Акилина Лаптинская оставалась главной приближенной, «главным секретарем». Она наблюдала за остальными «секретарями», чтобы не слишком много прилипало к их рукам… Но не всех просителей удавалось ей обложить данью – бедные люди по-прежнему могли попасть к нему бесплатно, просто подойдя на улице и попросив о встрече. Это было «Божье дело».

И хорошеньким молодым дамам попасть к Распутину было просто – достаточно узнать телефон, позвонить и ответить на два вопроса: «Сколько лет?» и «Красива ли?» И путь в квартиру на Гороховой открыт.

Из показаний Филиппова: «Его секретари и секретарши заламывали и получали огромные суммы, из коих только треть оказывалась в руках Распутина… остальные десятками тысяч оставались в руках Симановича, Волынского, Добровольского, а в последнее время Решетникова».

На первом этапе «секретарями» Распутина были два проходимца, спасенных им от тюрьмы, – Волынский и Добровольский, которые и занимались поборами просителей. Но вскоре появился и третий «секретарь» – еврей Симанович.

Из показаний Вырубовой: «У Распутина я встречала неприятного жида Симановича… и Добровольского, тоже чрезвычайно неприятного и низменного типа. Для меня было ясно, что эти господа являются посредниками между Распутиным и его просителями и устраивают какие-то дела… Жена Добровольского, накрашенная и сомнительная особа, была дружна с дочерьми Распутина».

Впоследствии Симанович расскажет, что поборами с просителей «Распутин скопил большой капитал». Но это, как мы увидим, – ложь. Ничего он не скопит, ничего после себя не оставит. Шальные деньги будто жгут ему руки – он их пропивает или раздаривает, лишь совсем немного отсылает в Покровское, на свое небогатое хозяйство. Деньги на жизнь теперь ему не нужны – за все платят другие. Квартира оплачивается из средств «царей», бешеные счета в ресторанах – чаще всего из карманов поклонников и просителей.

Но когда он узнавал, что «секретари» обманывают, его охватывала мужицкая ярость…

Из показаний Белецкого: «Большое влияние имела чета Добровольских… он – бывший инспектор народных училищ Царскосельского уезда… Но когда было доказано, что они не отдают всех денег Распутину, то после бурного объяснения чета потеряла влияние».

Интриги Добровольских разоблачил Симанович. И Распутин, вчерашний друг яростного антисемита Илиодора и деятелей из «Союза русского народа», делает еврея своим главным доверенным лицом. Симанович войдет в своеобразный «мозговой центр», сложившийся на Гороховой. «Лутшаму ис явреев» – такую надпись сделал Распутин на своей фотографии, которую подарил Симановичу…

Характеристика, данная агентом охранки: «Арон Симанович – первой гильдии купец, 41 год (1873 года рождения), 4 детей… Только числится «в купцах», никакой торговлей не занимается, но играет в азартные игры в разных клубах. Почти ежедневно ездит к Распутину… Весьма вредный и большой проныра, способный пойти на любую аферу и на спекуляцию… Бывали случаи привода к Распутину лиц женского пола, на вид легкого поведения, также достает вино». (После введения в 1914 году «сухого закона» вино надо было «доставать».)

С Распутиным Симанович познакомился несколько лет назад в Киеве, где имел ювелирный магазин. Уже тогда он состоял на учете в сыскной полиции как игрок и ростовщик, дающий займы под большие проценты. После переезда в Петербург Симанович становится главным финансовым советником мужика и поставщиком самых выгодных просителей.

Вначале он через Распутина освобождал евреев от военной службы (естественно, за деньги). Но вскоре занялся куда более серьезными делами…

В 1915 году, когда начались поражения на фронтах, моментально появилось излюбленное российское объяснение всем неудачам: не бездарные генералы, не предприниматели, награбившие миллионы на поставках оружия и обмундирования, виновны в поражениях, но – шпионы. Оказывается, «немец внутренний» не давал победить «немца внешнего».

На первых порах, следуя давним традициям антисемитизма, шпионами были объявлены евреи. По приказу Верховного главнокомандующего в Двинске по обвинению в шпионаже повесили нескольких евреев (как выяснилось впоследствии – невиновных). Из Петрограда начали беспощадно выселять лиц иудейского вероисповедания, в том числе богатых предпринимателей. И Симанович через Распутина доставал им разрешение остаться.

Мужику многое нравилось в Симановиче. Нравилось, с каким достоинством тот держался в присутствии могущественной Вырубовой. Нравилось то, что он воистину любит свой бесправный народ и упрямо старается изменить взгляды Царской Семьи на евреев. Нравилось, как этот пройдоха, забирая огромные деньги у богатых евреев, бескорыстно помогал бедным соплеменникам. Нравился восторг Симановича перед размахом распутинских кутежей и почти испуганное преклонение перед его таинственной силой. Ибо чадолюбивый Симанович никогда не забывал чуда, которое на его глазах сотворил Распутин с его сыном, больным неизлечимой тогда болезнью, называемой «пляской святого Витта».

«Я привез больного сына, посадил в кресло в спальной и покинул квартиру. Мой сын вернулся домой через час. Он был излечен и счастлив, болезнь более не возобновлялась». Это одно из немногих мест в воспоминаниях Симановича о Распутине, которое не является плодом его буйной фантазии.

В 1917 году в Чрезвычайную комиссию был вызван Иоанн Симанович, 20 лет, студент, иудейского вероисповедания. Его удивительные показания остались в «Том Деле»:

«С 1909 по 1910 год у меня стали наблюдаться признаки нервного заболевания, именуемого «пляска святого Витта». Со времени объявления болезни я обращался к докторам, тем более, что одно время я принужден был лежать в постели, так как вся левая половина у меня была парализована… Среди докторов меня пользовавших я могу указать профессора Розенбаха и доктора Рубинько, живущих в Петрограде… В 1915 году Распутин, узнав от отца о моей болезни, предложил привести меня к нему на квартиру… Распутин, оставшись со мной в комнате наедине, посадил меня на стул и, поместившись напротив, пристально смотрел мне в глаза, начав меня гладить рукою по голове. В это время я испытывал какое-то особенное состояние. Сеанс этот, как мне кажется, продолжался минут 10. После чего, прощаясь со мной, Распутин сказал: «Ничего, все это пройдет!» И действительно, теперь я могу удостоверить, что после этого свидания с Распутиным припадки больше у меня не повторялись, хотя со времени этого сеанса протекло более 2 лет… Это исцеление я приписываю исключительно Распутину, так как врачебные средства лишь облегчали форму припадков, не устраняя их проявлений. Между тем, после визита к Распутину припадки эти прекратились».

Легко представить, что должны были чувствовать поклонницы Распутина и сама царица, когда они узнали, что «Наш Друг», подобно святым апостолам, изгнал беса из больного человека одним прикосновением!

Так что Симанович был предан Распутину – насколько мог, конечно. На следствии Белецкий рассказал, как «секретарь» уводил Распутина «от подозрительных знакомств» и при помощи взяток покрывал его буйство.

Но главное – Симанович связал Распутина с еврейскими банкирами, в том числе с одним из богатейших, знаменитым «Митькой» – Дмитрием Львовичем Рубинштейном. В стране официального антисемитизма и ублюдочного капитализма «Митька» добился поразительных успехов. Первой гильдии купец, он стал банкиром и председателем правления Русско-Французского банка. Кандидат юридических наук, он умело пользовался многочисленными прорехами в полуфеодальном законодательстве.

Рубинштейн понимал важность прессы, и когда «Новое время» – самая известная проправительственная газета – стала акционерным обществом, он попытался завладеть контрольным пакетом акций. Его конкуренты тотчас объявили это «попыткой международного еврейства взять в руки русскую прессу». Сын покойного владельца газеты, знаменитого Суворина, устроил своеобразный протест: во время собрания акционеров выстрелил несколько раз в окно, «чтобы привлечь внимание правительства».

«Митька» понимал всю зыбкость своего положения в годы патриотического угара. Именно тогда он и задумал свершить невозможное: оставаясь правоверным иудеем, получить через Распутина чин действительного статского советника. Для этого на Гороховую был приглашен полковник Ломан, строитель Федоровского собора.

«Рубинштейн решил пожертвовать на постройку домов при Соборе с тем, чтобы ему дали чин действительного статского советника. Я отклонил предложение, ибо он, как еврей, не мог получить этот чин», – показал Ломан в «Том Деле». Но Рубинштейн продолжал упрашивать Распутина. Ему надо было показать всем, что он в особой милости у Царской Семьи, что его финансовая империя прочна. И он нажимал на мужика, веря в его влияние на царицу… Рубинштейн, как и все прочие, не понимал, что Распутин мог исполнить только то, чего хотела сама царица.

Из показаний Вырубовой: «Распутин говорил мне, что Рубинштейн просил выхлопотать ему чин действительного статского советника и, кажется, он сам просил об этом Государя и Государыню, но я… знаю, что в этом ему было отказано».

Однако во множестве других трудных дел мужик банкиру помог. «Раза два я видела этого маленького толстенького еврея на вечерах у Распутина… Он не пил и не веселился, а все уводил Распутина в кабинет и все о чем-то с ним говорил… Выходя из кабинета, он обычно говорил: «Смотри, не забудь, скажи Аннушке…», а Распутин отвечал: «Хорошо, сделаю», – показала в «Том Деле» певица Варварова.

Прочное положение Распутина при «царях» казалось банкиру одной из гарантий прочности собственного положения. И хитрый, отлично понимавший политическую конъюнктуру Рубинштейн стал одним из преданных советников «Нашего Друга» и активным членом «мозгового центра» на Гороховой.

Теперь Распутину приходилось оправдываться перед Лохтиной и другими старыми почитательницами, ценившими дружбу «старца» с черносотенцем Илиодором и антисемитами из «Союза русского народа».

Из показаний Лохтиной: «По поводу отношения Распутина к евреям… могу передать только слова отца Григория: «Я их отвлекаю, а то они большую беду России сделают…»

Другим преданным клиентом Распутина, также входившим в «мозговой центр», был соперник Рубинштейна в бизнесе Игнатий Порфирьевич Манус – банкир и биржевой деятель, председатель правления транспортного и страхового общества. Он был православным, и Распутин (естественно, за большие деньги) добыл для него чин действительного статского советника. При этом мужик не без удовольствия втянул обоих банкиров, ненавидевших друг друга, в соревнование по ублажению собственной персоны. И они тратили бешеные деньги, доставая Распутину вино, которое он и его гости потребляли в невероятных количествах. Оба давали мужику огромные суммы наличными, которые он тут же пропивал или без счета раздавал знакомым и собутыльникам.

Из показаний Варваровой: «Распутин говорил мне: «Сегодня получил от Рубинштейна 10 000, по этому случаю здорово кутнем».

Заканчивался 1914 год. В московских соборах шло рождественское богослужение. В дневнике знаменитого писателя Бунина осталось описание службы в Марфо-Мариинской обители, где настоятельницей была великая княгиня Елизавета Федоровна.

В церковь Бунина не пустили, таинственно пояснив, что там сейчас великая княгиня с приехавшим великим князем Дмитрием Павловичем. И писатель, стоя на улице, слушал сквозь раскрытые двери храма, как горестно и умиленно пел девичий хор… А потом из церкви поплыли несомые руками юных монахинь иконы и хоругви. Впереди в белом одеянии с нашитым золотым крестом во лбу шла высокая, тонколикая великая княгиня с большой свечой в руке, за ней – вереница поющих сестер. Огоньки свечек освещали их лица…

Все теснее сплачивался кружок врагов Распутина вокруг Елизаветы Федоровны. И ее воспитанник, великий князь Дмитрий Павлович, ненавидящий «старца», – теперь частый гость в Москве. Рядом – Юсуповы и Верховный главнокомандующий. Святость, власть и деньги сошлись…