Текст книги "Наполеон. Иллюстрированное издание"
Автор книги: Эдвард Радзинский
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)
23 апреля. Император бредил. Вдруг спросил:
«Где Гурго?»
«Он уехал, Сир».
«С моего разрешения?»
«Вы даже письмо для него написали…»
«Где Киприани? Позовите его».
«Он умер».
«Ну что ж, он решил ждать меня там… Он не мог оставить меня одного… верный пес…»
Так он назвал негодяя.
Потом вдруг позвал графиню Бертран, которую до этого почему-то очень не любил… Она сказала мне, рыдая: «Как он изменился! Я рада, что он вернул мне свое расположение. Но была бы счастливее, если бы он позволил мне ухаживать за собой…»
А он все звал знакомцев:
«Где Бетси, где господин Бэлкомб?»
«Они уехали».
«Когда же?»
«Несколько месяцев назад».
«А почему Киприани мне до сих пор не доложил?»
«Киприани умер».
«Да-да, конечно… Отправился выведать, что меня ждет там…»
2 мая. Совсем незадолго до смерти он вдруг начал вспоминать своих погибших маршалов и генералов: «Клебера убили в Египте, Дезе – при Маренго… На берегу Дуная остался мой храбрец Ланн… Под Бауценом убит Бессьер… Под Макерсдорфом – Дюрок… Бертье и Жюно покончили с собой… Мюрат и Ней – расстреляны… Но живы изменники – Бернадот, Мармон…»
И вдруг заговорил как-то мечтательно, называя меня… Киприани!
«Скоро, Киприани, меня не будет. И каждый из вас получит сладкое утешение – вернуться в Европу, встретить любезных друзей и родных… И я ведь тоже получу свое утешение – я тоже увижу моих храбрецов. Где-нибудь высоко над Елисейскими Полями я встречу своих погибших солдат и маршалов. Клебер, Дезе, Бессьер, Ланн, Дюрок, Массена, Ней, Мюрат, Бертье… Мы будем беседовать о наших победах, о нашей общей славе. Надеюсь, к нам присоединятся и Ганнибал, и Цезарь, и Сципион, и Фридрих… Как это будет отрадно! Только боюсь, Киприани, что в Европе немножко испугаются, увидев в небесах так много вояк…
4 мая. Он впал в забытье и с криком: «Убийца – Англия!» вскочил с кровати. Монтолон боролся с ним, и император пытался его задушить – ему видно, мерещилось, что он борется с англичанами. Из соседней комнаты прибежали мы с Бертраном и силой уложили его в постель.
Более он не двигался. И умирал – молча…
Ночью был ужасный шторм. Непрерывно лил дождь, ветер будто собрался все снести. У дома переломило иву, под которой император так любил сидеть. Да, он все забирал с собой – буря вырвала все посаженные им растения. Последнее дерево долго боролось, но и оно было вырвано с корнем и исчезло в потоке грязи, низвергавшемся с гор…
Всю ночь император стонал, к утру впал в забытье. И в забытьи шептал – очень ясно – одно и то же: «Франция… мой сын… армия…»
5 мая. День заканчивался. И дождь вдруг прекратился, в небе показалось солнце. Оно уже заходило…
Император вдруг широко открыл глаза… будто что-то увидел… И отдал душу Господу. Было 5.49 пополудни… он скончался. Врач засвидетельствовал последний удар пульса – он держал императора за руку и смотрел на часы… это были часы Истории.
И в следующий миг (я подчеркиваю: в следующий же миг!) ударила пушка – ибо без десяти шесть был заход солнца. Пушка будто отсалютовала ему, и солнце тотчас скрылось за горизонтом.
Мы вышли из комнаты – объявить слугам… И когда вновь вернулись, застыли в изумлении: на кровати вместо одутловатого, жирного императора лежал худой и совсем молодой человек – юный генерал Бонапарт!
В ночь после его смерти я вышел из дома. Небо было совершенно безоблачно, горели звезды… Еще в середине апреля император объявил нам, что скоро умрет. Именно тогда над островом появилась комета. Когда я сказал ему об этом, он улыбнулся: «Это за мной. Кометы предсказывают рождение и смерть цезарей…» И вот теперь, подняв голову, я задрожал: меж звездами уходила, удалялась от острова, хвостатая звезда – его комета…
Когда его обмывали, кроме двух ран, о которых нам всем было известно, мы с удивлением обнаружили следы еще нескольких глубоких ран! Видимо, он скрыл их, чтобы не смутить солдат, которые должны были верить в его неуязвимость. Он молча терпел сильнейшую боль и обходился без помощи.
На следующий день в два пополудни мы перенесли стол из его кабинета в самую большую и светлую комнату. Семнадцать человек присутствовали при вскрытии – семь врачей, Бертран, я и представители губернатора. Доктор Антомарки вскрыл грудную полость и извлек сердце. Он поместил его в серебряный сосуд со спиртом, как завещал император (но губернатор приказал положить его в гроб вместе с телом). Затем Антомарки извлек желудок – часть его была совершенно изъедена. И объявил: «Вот что сделал климат острова!» Но остальные врачи не захотели даже такого диагноза. «Он умер от рака!» – заявили они.
Мы с Бертраном потребовали анализа на содержание мышьяка. Напрасно! Врачи-англичане возражали против любого дальнейшего исследования. Тело быстро зашили. Император навсегда унес в гроб свою тайну.
Его одели в форму егерей императорской гвардии – белая рубашка с белым галстуком, белые чулки и зеленый мундир с красными обшлагами, украшенный лентой с орденами Почетного легиона и Железной короны. На ногах были сапоги для верховой езды, на голове – треуголка с трехцветной кокардой. Мы накрыли тело синим плащом, который был на императоре при Маренго.
Похоронили его, как он и хотел, под плакучими ивами у дома Бэлкомбов в Долине Герани. К могиле был приставлен часовой.
Разгорелся, как и ожидалось, яростный спор: что написать на плите? «Наполеон», как пишут о Государях (так требовали мы), или «Наполеон Бонапарт», как пишут о подданных (так требовал губернатор). И плита осталась безымянной…»
Маршан уехал, и теперь, в одиночестве, я хочу записать диспозицию последней битвы, которую выиграл император. Только теперь я до конца понял ее.
Записываю для потомков.
Итак, он решил заманить врага в ловушку. Он осознанно сдался англичанам, зная, что мстительные глупцы непременно наденут на него столь желанный им венец страдальца. В этом терновом венце ему легко было создать свою новую (последнюю) армию – легенду о благородном сыне великой революции. И он отправил эту армию завоевывать Европу… то есть отослал меня с рукописью… После чего жизнь более не имела для него цены. Путь был завершен. Он все объяснил миру. А доживать на покое – невозможно для Александра Македонского.
Оставался финал. Нужно было доиграть до конца – запачкать своей кровью руки врагов, сделать англичан коварными убийцами. И он повелел «верному псу» Киприани ежедневно травить себя мышьяком.
Так он победил. Победил, как всегда, в последний миг боя. И хотя в сонм бессмертных ему не удалось войти владыкой величайшей империи, он вошел в него куда более прочно – гением и страдальцем. Отныне его поражения забыты – остались только победы. И, прочтя мой «Мемориал Святой Елены», его старый враг Шатобриан вынужден был написать: «Это Карл Великий и Александр Македонский, какими их изображали древние эпопеи… Этот фантастический герой и пребудет теперь, после смерти императора, единственно реальным».
Впрочем, когда Бертран (я часто с ним вижусь теперь) прочел мою «диспозицию последней битвы императора», он сказал: «Все верно… кроме конца. Я не верю, что он приказал травить себя. Нет, это Киприани сам решил избавить императора от ничтожной жизни. И сделал это в корсиканском стиле – ядом… Император это понял. И простил его».
Думаю, Бертран не прав. Слишком часто император искал смерти в бою. А для него это был бой. Последний бой… Да и Киприани… нет, верный пес может действовать только по приказу хозяина!
Хотя, как говорится в романах госпожи Жорж Санд, «тайну знает только могила».
Предсказания императора оказались столь же точны, как и диспозиции его сражений.
Через девять лет после его смерти Бурбоны сгнили на троне, и Луи Филипп Орлеанский, потомок «гражданина Эгалите»[34]34
Филипп Орлеанский по прозвищу «гражданин Эгалите», кузен Людовика Шестнадцатого, впоследствии член Конвента. Казнен по приговору революционного трибунала.
[Закрыть], решил стать преемником революции и ее императора.
И Вандомская колонна, увенчанная фигурой «маленького капрала», вернулась на свое место…
Мне рассказали: мать императора жила тогда в Риме. И гордая Летиция, узнав о возврате колонны – ослепшая, парализованная! – поднялась с кресла! И, глядя вдаль невидящими глазами, громко объявила: «Император вернулся в Париж!»
Она не дожила каких-то четырех лет до полного торжества, когда ее слова стали буквальны.
Дожил я.
Дней моих на земле осталось немного, мне скоро восемьдесят лет – не шутка! Подводя итоги, могу сказать – мы славно потрудились с императором. Вся мыслящая Европа, которая когда-то не могла ему простить короны, которую надел вчерашний сын Свободы, теперь была у его ног. Что только о нем не наговорили нынешние писатели: «Последний античный герой… Наш жалкий мир лавочников не смог вынести ослепляющего кошмара его побед…»
Франсуа Жозеф Сандман. Нполеон на острове Святой Елены XIX век
И теперь, накануне встречи с Господом, я часто думаю: не согрешил ли я, написав его апологию? И о чем была его история? О воинской славе? О великом полководце? Но сколько их было за тысячи лет – Александр Македонский, Цезарь, Ганнибал, Аттила… А сколько их было до них – великих и забытых героев, сравнявших с землей величайшие царства? Но все они канули в Лету.
Тогда о чем?..
И я вспоминаю Святую Елену. Я вхожу в его кабинет, он сидит в темноте. В руках у него Библия.
– Послушайте, это из пророка Исайи, – говорит он. – «Видящие тебя всматриваются в тебя, размышляют о тебе: «тот ли это человек, который колебал землю, потрясал царства…» Да, – продолжает он, – это была всего лишь история о гибели очередного Вавилона, который из века в век строят великие правители…
И, помолчав, повторяет из темноты слова папы:
«Все великие полководцы собирали великие армии, чтобы железом и кровью завоевать мир, но тщетно. И только Спаситель, безо всяких армий, со своего креста завоевал целый свет одною Любовью».
И я слышу его смех…
Из архива Шатобриана
23 сентября 1842 года. Женева.
После покупки рукописи Лас-Каза Бонапарт преследует меня. Сегодня проснулся посреди ночи. И несмотря на темноту ясно увидел большие бронзовые часы, висевшие высоко на стене почти под потолком. Они странно светились. Было три пятнадцать… и над часами из тьмы медленно выступала крупная голова… Я не мог пошевелиться. Ужас парализовал меня. Я видел, как голова отошла от стены и поплыла над постелью… я различил закрытые глаза и прядь на лбу… Голова пересекла комнату и столь же медленно уплыла в стену…
Я поднялся, зажег свет… я был мокрый от пота… и первое, что увидел на столе, – рукопись Лас-Каза!
В Женеве меня дожидались Жюльетта[35]35
Мадам Рекамье (прим. Э.Р.).
[Закрыть] и барон д’Адонкур, весьма близко знавший Бонапарта. И я дал им прочесть загадочное сочинение.
Сегодня утром мы с Жюльеттой отправились в замок Кноппе. Здесь жила в изгнании Жермена[36]36
Мадам де Сталь (прим. Э.Р.).
[Закрыть], высланная сюда Бонапартом. Здесь же, в рощице, ее могила…
Барон обещал присоединиться к нам в замке.
Нам открыли ворота. Тишину безлюдных комнат нарушал только звук наших шагов. Тени возвращались… Я понимал, о чем думает сейчас Жюльетта… мы прожили слишком долго бок о бок, так что у нас не осталось несхожих воспоминаний. И нам обоим казалось, что наша подруга вот-вот выйдет из комнаты, сядет за пианино и, сыграв любимого Рамо, присоединится к нашей беседе.
Мы остановились в гостиной у окна. Я начал издалека:
– Итак, милая Жюльетта, вы прочли рукопись. То, о чем я сейчас вам расскажу, особенно странно прозвучит в этих стенах, где бродит тень Жермены… Как все мистично… Вы, конечно, помните эти упорные слухи, о которых так любила рассказывать Жермена: будто у Бонапарта был двойник.
Сапфировые глаза моей подруги загорелись.
– Да, меня преследует сумасшедшая мысль: мне кажется, что эта рукопись полна намеков… именно на этого двойника! Начнем с того, что Лас-Каз упорно называет своего собеседника «император», будто избегает имени «Наполеон». И далее… Вы помните, как в салоне рассказывали, будто двойник был не только рядом с Бонапартом в сражениях, но и подменял его в опаснейшие моменты боя? И часто двойник, получив свою пулю, отлеживался в палатке, покуда наш «неуязвимый» продолжал руководить сражением. Не потому ли в рукописи на теле мертвого императора находят так много неизвестных ран! Или этот «член, как у ребенка», о котором упорно пишет Лас-Каз. Я знал не одну пассию Наполеона. И все они с удовольствием сплетничали о своих любовных историях, но никто не упоминал об этом. Хотя не стеснялись рассказывать (как положено французским актрисам) массу подробностей…
Она посмотрела на меня с испугом.
– Вы хотите сказать?..
Она замолчала. В окно был виден осенний парк и слышен шум воды, вращающей колесо мельницы. «Колесо времени начало вращаться обратно…»
– Я предложу вам вариант… несколько банальный, но я не могу придумать ничего иного. Итак, после Ватерлоо Бонапарт понимает: перст Божий или судьба отвергли его – и удаляется (опять же намек в рукописи!) в монастырь замаливать кровь, пролитую в бесчисленных войнах.
– Богомольный Бонапарт? Как бы он сам расхохотался!
– Кто знает, кто знает, что делает с людьми подлинное несчастье… Я пишу сейчас биографию некоего Рансе. Этот блестящий аристократ, атеист, великий донжуан закончил свою жизнь… монахом!
– Ах, значит, вы… пишете?
Легкая усмешка в уголках любимого рта. Но я не собираюсь ее замечать.
– Двойник… будем называть его «Император»… возвращается в Париж. Наполеон поручает ему выиграть свою «последнюю битву». Первая задача «Императора» – продиктовать воспоминания, создать образ для истории, который должен жить после его смерти… Именно с «Императором» и знакомится Лас-Каз в Елисейском дворце. Поэтому, как говорится в рукописи, после Ватерлоо «Императора» с трудом узнают Гортензия и Люсьен…
– И двойник смог продиктовать книгу, поразившую всю просвещенную Европу?
– Возможно даже, что он писал за Наполеона его поэтические бюллетени. Недаром в рукописи «Император» постоянно и удивительно точно их цитирует… А потом – героический финал: он завершил текст «мемориала», и верный Киприани сделал то, о чем «Император» договорился с Бонапартом: в игру вступил мышьяк.
– Двойник был способен даже на самоубийство? – Она не скрывает насмешки.
– Он давно чувствовал себя больше Наполеоном, чем сам Наполеон. Он был – «Император»!
Молчание.
– Вы ждете, что я скажу? Мой вопрос: зачем вам было писать о нем от имени Лас-Каза? Могли бы от своего. Вы знали Бонапарта, и он знал вас. Интересно, от чьего имени вы напишете обо мне?..
Злость не идет ей. На прелестном лобике вздувается жила.
– Ваши вечные игры!
Мне приходится ее разубеждать.
В это время раздается зычный голос:
– Я вынужден прервать ваш спор, мои дорогие друзья. Прошу прощения, но я отважусь сказать по-солдатски – какой к чертям двойник!
В дверях появился барон.
– Какая чепуха! Я служил с молодым Бонапартом в Балансе и был его адъютантом во время Итальянской кампании. Я был с ним на Аркольском мосту и схлопотал там две пули. А он, находившийся в самой гуще боя, единственный не имел даже царапины. Он был заговоренный, клянусь!.. И я сразу узнал его в рукописи. Здесь полно его словечек. И здесь его главная черта: никогда и никакого раскаяния! Никаких угрызений совести! Он радостно и точно указывает количество убитых, причем с сознанием исполненного долга. А погибли миллионы, доживают искалеченными – сотни тысяч! Я не забуду несчастного графа Моранди, у которого убили трех сыновей. Он сошел с ума и выкрикивал одну фразу: «Должен ли Господь просить у меня прощения?»
Могила Наполеона на острове Святой Елены. Гравюра. 1838
Мы вышли в парк. Я гляжу на вершину Монблана и горящее в закате Женевское озеро. Золотистые облака затянули горизонт. Но нет на свете нашей подруги, которая насладилась бы этим зрелищем, как нет и Бонапарта… который, впрочем, не заметил бы его…
Да, никого уже нет… никого из тех могущественных владык Европы, с которыми довелось беседовать ему и мне. Умер русский царь, умер «дедушка Франц», умер английский король, умер Людовик Восемнадцатый, умер Папа Пий Седьмой… Осталась только эта таинственная стопка бумаги, исписанной торопливым почерком.
Жюльетта шепчет:
– Но зачем-то Господь его к нам послал?
– Или дьявол, – говорит барон.
Ветер затих, и в тишине – только говор ручья, вращающего жернова мельницы.
Я молчу. Вспоминаю слова, которые писал о нем тот единственный немец, который его не предал.
Гёте написал мне из Бадена: «Каждый чувствует, что за его историей скрывается нечто. Только никто не знает – что…»
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.