Текст книги "Навеселе. Как люди хотели устроить пьянку, а построили цивилизацию"

Креативное животное

Эдип был поразительно невезуч. Главного героя трагедии Софокла «Царь Эдип» ребенком обрекли на смерть, изгнав из родного Коринфа из-за предсказания оракула, что ему предначертано судьбой убить отца и жениться на матери. Он чудом выживает. Однако блуждая в поисках нового пристанища, вступает поневоле в драку с агрессивным стариком на перекрестке дорог и убивает его самого и его спутников, чем, сам того не подозревая, исполняет первую часть пророчества. Дальше больше. При попытке войти в Фивы он встречается с ужасным Сфинксом, терроризирующим город и угрожающим убить фиванцев и самого Эдипа, если тот не отгадает загадку: «Что ходит утром на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех?»

Ответ, разумеется, – человек, который ползает во младенчестве, затем ходит прямо и в старости нуждается в трости. Впоследствии, став царем Фив (а также, следует отметить, женившись на матери), Эдип переживает еще один кризис – губительную чуму. Некоторые, как прорицатель Тиресий, обращаются к богам за советом в поисках верного способа обойти дурные предзнаменования, замеченные в полете птиц или других явлениях. Эдип порицает их, вспоминая о своей встрече со Сфинксом:

Скажи на милость, где явил ты Фивам

Искусства достоверность твоего?

Когда с кадмейцев хищная певица

Живую дань сбирала – почему

Ты не сказал им слова избавленья?

А ведь решить ту мудрую загадку

Способен был не первый встречный ум –

Тут было место ведовской науке!

И что же? Птицы вещие молчали,

Молчал и бога глас в груди твоей;

И я пришел, несведущий Эдип.

Не птица мне разгадку подсказала –

Своим я разумом ее нашел![13]13
  Цит. в пер. С. В. Шервинского, Ф. Ф. Зелинского.


[Закрыть]{131}131
  Sophocles 1949, lines 173–181.


[Закрыть]

Сфинкса победила не магия и не вмешательство высших сил, а сила творческого ума человека.

По замечанию историка культуры Йохана Хёйзинги, ребус, который необходимо разгадать под страхом смерти, – типичная тема сакрального мифа в культурах всего мира: «В мифологических или ритуальных текстах она почти всегда выступает как "головоломная", то есть предстает как задание, выполняя которое можно поплатиться жизнью, ибо жизнь – это ставка в игре»[14]14
  Цит. в пер. Д. В. Сильвестрова.


[Закрыть]{132}132
  Huizinga 1955: 108.


[Закрыть]. Повсеместность загадок с высокой ставкой в мифологии выражает в символической форме одно из главных препятствий, с которыми мы сталкиваемся в ходе адаптации к своей экологической нише: чтобы выжить, люди должны быть креативными.

Нас как вид отличает уникальная степень зависимости от идей и изобретений, из которых развиваются технологии в нашей культуре, от каяков и гарпунов до рыбных садков и многоквартирных домов{133}133
  Richerson and Boyd 2005.


[Закрыть]. Мы шьем одежду, изготавливаем инструменты из множества частей, строим жилища, обрабатываем и приготавливаем пищу. Большинство других видов просто получают от природы то, что им нужно для существования: львы – мощные челюсти, газели – быстрые ноги. Насекомые строят муравейники и ульи, а бобры – плотины. Они также действуют автоматически. Их сооружения могут поразительно напоминать творения человека, но в действительности являются лишь продолжением их генома, таким же как птичье крыло или зубы акулы. Даже ворон, стягивая из куска проволоки крючок, более или менее следует сценарию – до червяка не достать, нужен крючок, – хотя он способен легко изготовить этот инструмент из любого доступного материала. Люди в полном смысле слова изобретают новые вещи – культурная инновация не просто считывается с нашей ДНК. Столкнувшись с такой проблемой, как невозможность добраться до червяка, подлинно человекоподобный ворон не стал бы возиться с крючками, а изобрел червяковые фермы, чтобы можно было просто вытянуть клюв и взять все, что душа пожелает. Люди преобразуют мир своими технологиями, и без них нам не выжить. Полнейшая зависимость человека от творческих озарений – вот истинный урок встречи Эдипа со Сфинксом.

Хёйзинга скончался в 1945 г. В своих размышлениях о загадке Сфинкса он не имел возможности воспользоваться достижениями современной когнитивной науки, но хорошо понимал, в чем состоит психологическая проблема. «Ответ на головоломный вопрос нельзя найти путем размышления или логического рассуждения, – утверждал он. – Он приходит буквально как внезапное решение – как ослабление пут, в которых удерживает вас вопрошающий»{134}134
  Huizinga 1955: 110.


[Закрыть]. Никакая сколь угодно длинная цепочка логических рассуждений или грубый напор не позволят нам разгадать загадку: вам нужно отпустить ум на свободу, чтобы пришло озарение. Процесс, целью которого служит озарение, психологи называют латеральным мышлением[15]15
  Также «нестандартное мышление». – Прим. пер.


[Закрыть]. Одна из задач, требующих латерального мышления, – тест на отдаленные ассоциации (Remote Associates Test, RAT). Вам называют три, казалось бы, несвязанных слова, скажем лиса, человек и писк, и предлагают подобрать четвертое, которое их объединяет. (Ответ см. в примечаниях{135}135
  . Нора.


[Закрыть].) Для прохождения теста на необычное использование предметов (Unusual Uses Test, UUT) также нужно мыслить нестандартно. Испытуемому дают обычный предмет, например скрепку, и предлагают в течение определенного времени придумать как можно больше нетрадиционных способов его использования (зубочистка, серьга, рыболовный крючок).

Решать задачи на латеральное мышление очень весело, как и отгадывать загадки, и это может стать отличной игрой на вечеринке. Однако, как и в мифе об Эдипе, за нашей способностью их решать скрывается нечто чрезвычайно серьезное. Люди подобны взрослым врановым с бесполезными клювами и без крыльев. Ворона использует орудия в отдельных случаях, когда нужно схватить что-то труднодоступное или вытащить глубоко запрятанный кусочек пищи. Люди же даже в самых технологически отсталых обществах совершенно беспомощны без орудий и творческих озарений, которые их порождают. Нам нужна креативность, чтобы существовать.

Долгий период взросления у человека, наше затяжное детство являются, возможно, реакцией на эту необходимость. Если не можете справиться с тестом на необычное использование предметов, просто привлеките к делу маленького ребенка. Задачки на латеральное мышление – подлинная стихия четырехлеток, которые отвлекаются, заглядевшись на бегущего по полу муравья, вместо того чтобы обуваться, или вдруг ни с того, ни с сего решают снять с себя штаны. Дети очень слабы в логистике и планировании, но их маленький ум, где царит полнейший хаос, исследует все закоулки пространства возможностей со скоростью и непредсказуемостью, повергающими взрослых в прах. Посмотрите на любого маленького ребенка в любой момент дня. Скорее всего, он занимается чем-то вроде UUT: превращает картонную упаковку в космический корабль или скачет верхом на палке, как на лошади.

Одна из самых важных идей Элисон Гопник заключается в том, что эта гибкость мышления и креативность – конструктивная особенность юного существа. Она с коллегами изучила множество свидетельств того, что при освоении новых учебных задач молодняк большинства биологических видов часто превосходит старшее поколение{136}136
  Gopnik et al. 2017, ссылки см. в статье.


[Закрыть]. Это, безусловно, относится и к людям. В ходе одного из таких экспериментов испытуемым демонстрировали «световой детектор» – устройство размером с обувную коробку, в котором загоралась лампочка и начинала играть музыка в присутствии определенных объектов свечения. Участникам исследования предлагалось ставить на устройство предметы разной формы, чтобы выяснить, какие из них обладают этим таинственным качеством. Взрослые по умолчанию предполагали, что свет – вероятно, свойство единичного объекта, и в ситуации разделения, то есть когда лампочка загоралась от одного предмета, они показывали почти такие же хорошие результаты, как и дети. При менее очевидном условии объединения объектов коробка освещалась только в случае, если на нее клали сразу несколько определенных предметов. В этих попытках человек должен был заметить, вопреки ожиданиям, что свечение не является свойством лишь одного предмета. При этом условии четырехлетние дети намного опережали взрослых. Около 90 % из них правильно идентифицировали свечение в условиях объединения, тогда как среди взрослых верно определяли объекты лишь 30 %, причем с возрастом эти результаты постепенно ухудшались (рис. 2.1).

Рис. 2.1. Доля испытуемых с разбивкой по возрастам, которые поняли, что именно приводит к свечению в условиях объединения предметов, когда источник свечения состоит из двух объектов{137}137
  Адаптировано из Gopnik et al. 2017, figure 2.


[Закрыть]

Чем объясняется эта разница в результатах, а также их изменения с возрастом? Обратите внимание на снижение результативности на этом графике и сравните его с другим трендом, на сей раз из области нейробиологии развития, демонстрирующим относительную плотность серого и белого вещества в лобной доле головного мозга человека (рис. 2.2).

Рис. 2.2. Успешное выполнение задач в неочевидных условиях объединения предметов, с разбивкой по возрастам (вверху), в сравнении с увеличением плотности белого вещества (внизу слева) и уменьшением плотности серого вещества (внизу справа) в лобных долях в процессе развития (пунктирные линии соответствуют испытуемым мужского пола, сплошные – женского){138}138
  Адаптировано из Sowell et al. 2002, figures 3 and 4b. Плотность серого и белого вещества отражает объем серого и белого вещества как долю всего внутричерепного пространства.


[Закрыть]

Нам могло казаться, что мозг созревает путем накопления нейронов в конкретной области, но зрелость в действительности происходит на фоне так называемого синаптического прунинга, то есть постепенного уничтожения ненужных нейронных связей. Область мозга становится зрелой, когда превращается в экономную, хорошо организованную с функциональной точки зрения систему. Наглядным показателем синаптического прунинга в головном мозге является относительная плотность серого и белого вещества в данной области. Серое вещество, богатая нейронами часть мозга, выполняющая основную массу вычислений, сокращается по мере созревания. По мере уменьшения плотности серого вещества плотность белого – миелинизированных аксонов, передающих информацию, результат вычислений, выполненных серым веществом, – возрастает, что приводит к большей эффективности и быстродействию, но меньшей гибкости мышления. Для наглядности представьте незрелую с большим количеством серого вещества область мозга как неосвоенное чистое поле, где можно бродить в любых направлениях, не встречая препятствий, но без особых результатов. Для того чтобы добраться вон до того чудесного куста ежевики и собрать ягоды, нужно проложить путь через дикую растительность и ручьи. Постепенное замещение серого вещества белым отражает процесс освоения этого поля. По мере прокладки дорог и возведения мостов становится проще и быстрее перемещаться по нему, но теперь я чаще всего двигаюсь только по этим определившимся путям. Свежевымощенная дорога к ежевичнику сильно упрощает сбор ежевики, но, мчась по новой дороге, я не замечу вкусную лесную землянику, на которую наткнулся бы, блуждая в кустах, если бы дороги не было. Это компромисс между гибкостью и эффективностью, между открытием нового и достижением целей.

По мере развития мозга плотность серого вещества уменьшается, а белого – увеличивается, отражая все большую зрелость и функциональную эффективность. Нас сейчас интересует префронтальная кора – часть лобных долей коры головного мозга, которая управляет и абстрактным мышлением, и тем, что психологи называют «когнитивным контролем», способностью удерживать внимание на задаче, не реагировать на отвлекающие факторы, противиться искушениям и управлять эмоциями. Как видно из рис. 2.2, требуется много времени, чтобы лобные доли, включая префронтальную кору, завершили процесс синаптического прунинга. Префронтальная кора формируется последней из всех зон мозга, достигая своего взрослого состояния лишь после 20 лет. Поэтому подростковые годы очень опасны. Система мотивации у подростков такая же, как у взрослых, их одолевают гормоны, и они имеют доступ к таким опасным технологиям, как автомобили, а вот рациональный самоконтроль у них ограничен.

Взаимозависимость параметров на рис. 2.2 имеет большое значение. По мере взросления в лобных долях коры головного мозга человека уменьшается часть серого вещества и увеличивается процент белого, и это отражает соответствующее ухудшение результатов в выполнении задач на творческое латеральное мышление. По мере созревания лобных долей наше мышление становится менее гибким. Префронтальная кора, хотя и играет ключевую роль в умении не отвлекаться от задачи и откладывать вознаграждение, является злейшим врагом креативности. Она позволяет нам сохранять полную сосредоточенность на задаче, но делает невосприимчивыми к неочевидным вариантам ее решения. И креативность, и овладение новыми ассоциациями требует снижения когнитивного контроля, чтобы разум мог свободно блуждать{139}139
  По замечанию Гопник и ее коллег: «Мощный контроль фронтальной коры оборачивается издержками в плане исследования и обучения. Помехи, создаваемые префронтальному контролю путем транскраниальной прямой электростимуляции, ведут к более широкому разнообразию ответов в задании на „дивергентное мышление“, а во время обучения происходит характерное ослабление контроля фронтальной зоны». См. цитируемые работы, в особенности Thompson-Schill, Ramscar, and Chrysikou 2009 and E. G. Chrysikou et al. 2013. См. также Chrysikou 2019.


[Закрыть]. Исследование мозга джазовых пианистов с помощью МРТ показало, что переход от игры гамм к игре по нотам и затем к свободной импровизации характеризуется ослаблением контроля префронтальной коры{140}140
  Limb and Braun 2008.


[Закрыть]. Другие корреляции свидетельствуют о том же. Например, взрослые с непоправимо поврежденной префронтальной корой лучше выполняют задания на нестандартное мышление, чем сохранившие полный контроль. Благодаря чудесам современных технологий, по крайней мере одно исследование дало непосредственное каузальное подтверждение негативного влияния префронтальной коры, когда необходимо нестандартно мыслить. Экспериментаторы давали участникам исследования творческое задание, измеряли результаты, а затем временно отключали их префронтальную кору с помощью мощных транскраниальных магнитных импульсов{141}141
  Chrysikou et al. 2013. См. также более новое исследование Hertenstein et al. 2019, в котором транскраниальная деактивация левой префронтальной коры и стимуляция правой префронтальной коры приводили к лучшему выполнению разнообразных заданий на креативность и латеральное мышление.


[Закрыть]. (Не пытайтесь повторить это дома.) После этого результаты участников улучшались. Из всех этих данных следует, что маленькие дети так креативны, поскольку у них плохо развита префронтальная кора. Ничто не сковывает их мысли, этот факт имеет как положительные, так и отрицательные стороны. Необходимость 20 минут завязывать шнурки – плата за нестандартное мышление.

Из этого не следует, что взрослые с их экономной эффективной префронтальной корой совершенно ни на что не годятся, когда дело касается креативности и инноваций. Подобно джазовым пианистам, отдающимся потоку импровизации, взрослые способны иногда ослабить бдительность своей префронтальной коры и отдаться игре. В этом отношении полностью выросшие люди остаются похожими на детей, по крайней мере потенциально. Хёйзинга, историк культуры, которого очень интересовали подобные загадки, произнес ставшие знаменитыми слова, что отличительной особенностью людей является наше желание играть. В этом отношении мы напоминаем одомашненных собак.

Одна из причин того, что собаки кажутся нам очень милыми, заключается в том, что в отличие от их предков-волков им свойственна неотения – сохранение ювенильных признаков у взрослых. Иными словами, даже взрослые собаки выглядят и ведут себя как щенки волка, сохраняя щенячью округлость, доверчивость и огромное желание играть. Как отмечает исследователь игр Стюарт Браун, взрослые люди благодаря внешним проявлениям, а также склонности и любви к играм являются, в сущности, «лабрадорами мира приматов»{142}142
  Brown 2009: 55.


[Закрыть]. Мы выглядим и ведем себя скорее как детеныши шимпанзе, чем как взрослые шимпанзе. Виды, демонстрирующие неотению (подобно собакам), обычно отличаются большей гибкостью, но меньшей эффективностью и самодостаточностью; те же, которые демонстрируют признаки зрелости (как волки), безжалостно эффективны, но ригидны. Подобно тому как продолжительный период детства часто свидетельствует о гибкости мышления, у самых разных биологических видов наблюдается положительная корреляция между размером головного мозга и склонностью к игре{143}143
  Brown 2009: 33.


[Закрыть]. Следовательно, дети людей, как и щенки собак, вдвойне незрелы – представляют собой юную версию особи биологического вида, который сам сохраняет юношеские качества.

Даже став взрослыми, мы продолжаем любить игры – возможно, не так, как хотелось бы нашим детям, но несравненно больше, чем взрослые волки или шимпанзе. Это помогает нам решать творческие задачи. По замечанию Брауна, многие важные изобретения – паровые двигатели, самолеты, часы, огнестрельное оружие – сначала были игрушками{144}144
  Brown 2009: 44.


[Закрыть]. Мы играем и дурачимся, чтобы порадовать своих детей и самих себя, и это помогает нам сохранять детскую креативность. Судя по всему, полезно даже представлять себя детьми. Как обнаружилось в одном исследовании, старшекурсники лучше выполняют творческое задание, если сначала предложить им подумать о том, как они в возрасте семи лет отреагировали бы на отмену школьных занятий. Мысль о неожиданной возможности построить крепость или бесцельно покидать камешки у ручья высвобождает нашу способность к латеральному мышлению{145}145
  Zabelina and Robinson 2010.


[Закрыть]. Игра принципиально важна и в обучении, что подводит нас ко второму «К» – культуре.

Культурное животное

Личная креативность человека, сама по себе впечатляющая, невероятно усиливается и качественно расширяется благодаря нашей способности накапливать и использовать как фундамент открытия, совершенные в прошлом, посредством наследуемой традиции или культурных инноваций, сохраняемых и передаваемых следующим поколениям. Это очевидно в современных высокотехнологичных культурах. За айфоном, который я повсюду таскаю в своем кармане, стоят сотни лет опытно-конструкторских разработок, от базовых принципов работы до материалов, из которых он изготовлен. Принципиально то, что ни один человек не способен создать даже простейшие компоненты айфона или любой другой сложной технологии с помощью чистого озарения или творчества. Все инновации неизбежно постепенны и поэтапны и опираются на накопленные идеи людей прошлого. Человек – в полной мере культурное животное, и наша способность делиться плодами личной креативности и передавать их следующим поколениям является главным фактором нашего господства в экосистеме{146}146
  Henrich 2015.


[Закрыть].

Более того, культуры как целостность способны находить решения проблем, принципиально выходящих за рамки возможностей любого отдельного человека. Как утверждает основатель теории культурной эволюции Майкл Мутукришна и его коллеги, мы должны рассматривать свой мозг не только как отдельный орган, находящийся в нашей голове, но и как часть обширной сети, узел гигантского «коллективного мозга»{147}147
  Muthukrishna et al. 2018.


[Закрыть]. Творческие прорывы часто происходят в этой сети в результате более масштабного и мощного процесса, чем мог бы осуществить любой человек. «Инновация, крупная и малая, – пишут они, – совершается эпическими гениями не в большей мере, чем ваше мышление воспроизводится конкретным нейроном. Точно так же, как мысли являются результатом действия нейронов, запускаемого в нейронных сетях, инновации возникают как последствия психологии нашего биологического вида, проявляющейся в наших обществах и социальных сетях. Наши общества и социальные сети действуют как коллективный мозг»{148}148
  Они добавляют: «Особи, объединенные в коллективный разум, избирательно передавая и усваивая информацию, зачастую не осознавая этого, могут создавать сложные конструкции, не нуждаясь в инженере, что подобно естественному отбору в генетической эволюции. Процессы кумулятивной культурной эволюции приводят к появлению технологий и методов, которые никакой индивид не мог бы создать в течение своей жизни, не требующих от своих бенефициаров понимания того, как и почему они работают» (Muthukrishna et al. 2018).


[Закрыть].

В качестве относительно низкотехнологичного примера, как решается коллективным мозгом задача, недоступная мозгу индивида, рассмотрим употребление в пищу маниока (или кассавы). Как объясняет антрополог Джозеф Хенрих{149}149
  Henrich 2015: 97–99.


[Закрыть], этот корнеплод – важная, базовая культура, впервые одомашненная на американских континентах, но его нельзя просто приготовить и съесть, как картофель. Большинство видов содержит горькое вещество, защиту против насекомых и травоядных, вызывающее отравление цианидом, если съесть это растение. Поэтому народности, традиционно выживающие благодаря маниоку, разработали сложные многоэтапные процессы обработки этого корня, включающие скобление, натирание, замачивание и кипячение, и научились терпеливо ждать еще немало дней после этого процесса, прежде чем маниок можно будет приготовить и съесть. Современный химический анализ показывает, что этот процесс резко снижает токсичность маниока. Мы лишь недавно узнали, почему необработанный маниок ядовит и как обработка и промывка делают его безопасным, но древние культуры решили проблему овладения питательным потенциалом маниока много тысячелетий назад, долго действуя вслепую, методом проб и ошибок, дополняя этот процесс культурной памятью. Группы, совершившие правильное действие сначала случайно, например оставив маниок мокнуть на несколько дней, потому что забыли о нем, чувствовали себя лучше тех, кто не сделал этой счастливой ошибки. Другие начинали повторять действия более успешных. Постепенно накопление полезных ошибок или случайных действий дало возможность сформировать технологию, позволившую есть маниок без риска.

Важно понимать, что никакой отдельный человек не смог бы этого проделать. Вследствие большого временнóго промежутка между употреблением маниока в пищу и проявлением отрицательных последствий, а также сложности задачи выстраивания необходимых этапов детоксикации маниока в нужном порядке маловероятно, если вообще возможно, что кто-то научился бы освобождать маниок от яда в одиночку. Более того, в подобных случаях люди, выигравшие от найденного вслепую решения, обычно не имеют представления, как или почему оно работает, а то и вообще не знают, что необходимо делать. Как отмечает Хенрих, процесс детоксикации маниока неочевиден с точки зрения причинно-следственных связей для любого индивида. Если вы думаете, что должны вымачивать маниок два дня, поскольку мама сказала, что предки рассердятся, если вы этого не сделаете, значит, вы неправильно понимаете причину этого действия, но это неважно – значение имеет лишь факт, что вы делаете корнеплод съедобным.

Хенрих также обращает внимание на своеобразный исторический эксперимент, демонстрирующий, насколько опасно действовать, не имея традиционной культурной памяти. В начале XVII в. португальцы, заметив, что маниок легко выращивать и он очень урожаен даже на плохих почвах, ввезли его из Южной Америки в Африку. Он быстро распространился, став важной сельскохозяйственной культурой, оставаясь ею и по сей день. Однако португальцы не потрудились заодно импортировать исконное культурное знание жителей Южной Америки о том, как правильно освобождать маниок от яда. Трудно заново изобрести колесо – об этом убедительно свидетельствует тот факт, что многие современные африканцы спустя сотни лет после знакомства с маниоком по-прежнему испытывают проблемы со здоровьем из-за отравления малыми дозами цианида{150}150
  Henrich 2015: 97–99, и op cit.


[Закрыть]. Как заключает Хенрих, «культурная эволюция часто намного умнее нас».

Антропологическое исследование островных народов Тихоокеанского региона показало, что численность населения и уровень контактов с другими островами имеют положительную корреляцию с количеством орудий, которыми располагает данная культура, а также со сложностью их конструкции. В современных городских обществах увеличившаяся плотность населения ведет к росту числа инноваций, если судить по таким показателям, как количество новых патентов или интенсивность НИОКР на душу населения{151}151
  Kline and Boyd 2010, Bettencourt and West 2010.


[Закрыть]. Культурное накопление не только позволяет постепенно наращивать технологии и знания, но и создает позитивную обратную связь: имеющиеся культурные ресурсы становятся сырьем для новых изобретений, совершаемых индивидами. С появлением сельского хозяйства и масштабных цивилизаций этот полезный замкнутый круг завертелся с особой скоростью. Культурный обмен внутри гигантских империй объединил бесчисленные местные племена и экосистемы, и все они обменивались сырьем, знаниями и технологиями. Этот процесс культурной эволюции дал нам автомобили, самолеты, скоростные лифты и интернет.

Если человек зависит от культуры, то в животном мире это совсем не так. Большинство видов взаимодействуют с внешней средой посредством «асоциального обучения», в ходе которого особь сама оценивает проблему и вырабатывает ее решение. Наши ближайшие биологические родичи, шимпанзе, пользуются почти исключительно асоциальным обучением. Люди же в какой-то момент перешли своего рода эволюционный Рубикон{152}152
  Henrich 2015: Ch. 15.


[Закрыть]. Растущие преимущества накопленной культуры стали преобразовывать наш мозг, делая его более зависимым от «социального обучения» – процесса, в ходе которого индивиды, столкнувшись с проблемой, используют решения, предлагаемые культурой. Для того чтобы получить пользу от этой информации, индивидам необходимы открытость и доверие, готовность положиться на других, а не делать все в одиночку.

Мутукришна и его коллеги несколько раз повторили компьютерное моделирование реального мира, изменяя исходные условия по множеству биологических и экосистемных параметров, включающих объем головного мозга, численность группы, продолжительность периода детства, характер брачных отношений, разнообразие среды обитания и т. д., и пронаблюдали, какие стратегии обучения становились господствующими. Как показывает рис. 2.3, в большинстве случаев естественный отбор благоприятствует видам, использующим асоциальное обучение, хотя в некоторых моделях наблюдается определенная степень социального. Лишь при некоторых условиях, когда численность группы увеличивается, мозг становится большим, детство удлиняется, а совокупное культурное знание расширяется и дает адаптивные преимущества, мы наблюдаем пик моделей, в которых формируются индивиды, опирающиеся почти исключительно на социальное обучение.

Рис. 2.3. Социальное обучение как господствующая стратегия в разных моделях (в среднем){153}153
  Адаптировано из Muthukrishna et al. 2018, figure 9 (CC-BY).


[Закрыть]

Обратите внимание на огромную пропасть между асоциальным и социальным обучением, которую людям пришлось преодолеть, а также на тесный угол адаптивного пространства, в который мы были втиснуты. Как только социальное обучение становится достаточно ценным, отбор неумолимо уводит вид, которому оно доступно, от асоциального обучения и этот вид оказывается в полной зависимости от культуры.

Мощь накопленной в ходе эволюции культуры преобразовала нас так же радикально, как изменились ослепшие пещерные тетры. Как только мы поставили всё на культурное обучение, для нас уже не было пути назад, к асоциальному, индивидуальному обучению. Людей-новаторов или первопроходцев принято изображать оторванными от общества убежденными индивидуалистами, которые решают предлагаемые природой головоломки исключительно силой воли и разума. Этот идеальный образ одинокого гения подошел бы изобретательному шимпанзе или ворону, но бессмыслен применительно к людям. Шимпанзе – сильные, независимые и сообразительные существа; люди слабы, зависят от других и сами по себе, в одиночку, не способны создать ракету. Подобно пещерным тетрам, мы всесторонне адаптированы к жизни в темной укромной пещере социального обучения, но оказались бы слепыми и беспомощными, если бы нас забросили в мир, где нет культуры.

Вследствие зависимости от культуры наш разум должен быть открытым для других, чтобы мы могли у них учиться. В этом отношении длинное детство также является очевидной адаптацией к нашей экологической нише. Младенцы и дети – самые мощные обучающиеся машины на планете. По замечанию Элисон Гопник: «Эволюционный императив для малышей – узнать как можно больше за возможно меньшее время»{154}154
  Gopnik 2009: 123.


[Закрыть]. Из этого следует, что их недоразвитая префронтальная кора является, в ее формулировке, характеристикой их функционального дизайна, а не недостатком. Младенцы и маленькие дети легко отвлекаются, но в то же время они восприимчивы к гораздо большему разнообразию происходящего вокруг, обращая внимание на случайные детали, которые ускользнули бы от сосредоточенных, целеустремленных взрослых{155}155
  Gopnik 2009: 115–119.


[Закрыть]. Более того, вечная игра и возня детей с предметами имеет побочный эффект – позволяет им приобретать различные навыки и овладевать причинно-следственной структурой окружающего мира{156}156
  Gopnik 2009: 95–95, 105.


[Закрыть]. Причинность, которую они должны постичь, является не только физической, но и социальной. Например, любимой игрой моей дочери в раннем детстве было чаепитие. Она усаживала меня в круг разномастных игрушечных зверей, причем мне приходилось красоваться в короне (не самый удачный мой образ). Она была хозяйкой – наливала всем нам (воображаемый) чай, подавала нам (воображаемое) угощение и вела (бессмысленную) вежливую беседу. Она и ее одноклассницы, предоставленные сами себе, также «разыгрывали» всевозможные социальные сценарии – учителя и ученики, врачи и пациенты, родители и дети.

Все эти игры служат не только забавой, хотя дети устроены так, что получают от них удовольствие. Это серьезный и жизненно необходимый процесс изучения причинной структуры социального мира вокруг них. Стремление играть и открытость, позволяющая впитывать информацию от окружающих людей, нужны для того, чтобы дети могли усвоить накопленную культуру, без которой не выживут. В голове не укладывается, сколько информации человеческие детеныши должны переварить: родной язык (или языки) и знание о том, с кем на каком языке разговаривать; умение одеваться, есть, готовить пищу, охотиться, строить, плавать на лодке, выслеживать дичь; местные социальные структуры и нормы, запреты, ритуалы, мифы.

Любой, кто пытался выучить иностранный язык после 13 лет или около того, подтвердит, что эта способность атрофируется, когда мы становимся взрослыми. После созревания нам становится трудно освоить не только языки. Взрослым тяжело привыкнуть к незнакомым социальным практикам и нормам, более того, обычно они этому противятся. Если предложить уроженцам Айовы блюда китайской кухни, большинство попросит вилку вместо палочек для еды и будет рассчитывать, что степень сладости блюд должна соответствовать их обычному питанию. Я вырос вне британского культурного кода, и мармайт всегда казался мне отвратительным. Так же плохо дается взрослым обретение новых навыков. Я научился играть в теннис уже взрослым, и даже после нескольких лет, что я брал уроки и играл, мне трудно сделать правильный удар справа. Моя дочь уже ребенком владела ракеткой свободно, без усилий, и скоро на корте меня разгромит.

Опять-таки, как и в случае упадка креативности, во всем виновата префронтальная кора. Накоплено множество данных о том, что если сложные профессиональные навыки уже приобретены, а в этом случае они управляются имплицитными автоматическими системами, то при вмешательстве префронтальной коры и исполнительного контроля процессы только портятся. Лучший способ сорвать подачу профессиональному теннисисту – заставить его задуматься, как он это делает. Предложив группе людей, ведущих расслабленный дружеский разговор, поразмышлять о социальной динамике их взаимодействий, вы гарантированно погубите вечеринку. Из-за развитой префронтальной коры мы относительно невосприимчивы к новым знаниям и умениям. По этой же причине у человека так медленно созревает префронтальная кора и так долго длится детство: нам нужно научиться у окружающих огромному множеству вещей и мы должны как можно дольше оставаться гибкими и восприимчивыми.

Эволюция сделала нас необыкновенно открытыми к тому, чтобы учиться у других, и зависимыми от этого обучения. Нам также необходимо научиться играть с другими, как и подобает лабрадорам в мире приматов. По сравнению с другими приматами мы действительно похожи на собак-простофиль: до нелепости терпимые к чужакам, восприимчивые к новому опыту, всегда готовые поиграть. Эта открытость к другим, необходимая нам для успеха, делает нас также и уязвимыми. Мы нуждаемся в других настолько, что никакой другой примат не может в этом с нами сравниться. Это подводит нас к третьей «К» – нашей выраженной коллективной природе.