Текст книги "Собрание сочинений. Том 2. Путешествие во внутреннюю Африку"

Я всходил на самый верх пирамиды, нисходил в глубину ее тайников, везде отыскивал чуда, которым восхищаются путешественники и не найдя его, усталый, воротился домой. Не описываю здесь всех измерений камней, число ступеней, различных входов и выходов в пирамидах, все это, если занимает вас, вы найдете в любом описании путешествия по Египту. Не стану также на этот раз описывать других памятников Каира, оставляю их до своего возвращения, а теперь займусь настоящим.

Вице-королю сделалось несколько лучше, и я отправился проститься с ним. Доступ к нему свободен каждому, кто был уже представлен: таков древний обычай востока. Мегемет-Али был все еще слаб, однако, видимо, в хорошем расположении духа, как человек выздоравливающий: ему позволили выйти в приемную комнату и он был окружен посетителями. Усадивши меня возле себя, он расспрашивал о России, о Сибири, шутил, стараясь представить мне настоящее путешествие в приятном виде.

– Здесь, – говорил он, между прочим, – я должен беспрестанно переменять белье от пота, а в Судане едва намокнет оно, как уже и высохло и шелестит будто бумага – крак, крак!

Я ему отвечал, что у нас случается тоже в Сибири: едва намокнет белье и замерзнет, и потом тоже шелестит как бумага – крак, крак! Это замечание долго его тешило.

Тут я увидел, как каждый в свою очередь, хотел развеселить старого пашу, точно балованное дитя: надо, однако, сказать, что Мегемет-Али не употреблял во зло этой всеготовности принести себя на жертву насмешки; он трунил очень кротко, только глаза лукаво мелькали по сторонам, как бы следя за впечатлением других.

Я пробыл у него около двух часов: эта простота обращения, эта заботливость о моем путешествии, обнимавшая самые мелочи, которые даже я забывал, наконец, его замечания, то детски наивные, то исполненные глубокой мысли, самая наружность, изнеможенная, кроткая, внушающая любовь и сострадание, все это, особенно если представляется в ярком свете его протекшей жизни производит глубокое впечатление…

То, что я написал, отзывается похвалой, но если и похвала, то оставайся она: Мегемет-Али, любопытный ко всему, что пишут о нем, не узнает этого: увы, для него сокрыт свет понимания!.. Притом же, я пишу, что чувствую, и с таким же беспристрастием буду описывать дурное, которого, конечно, довольно увижу на пути своем.

Как не приятно было в Каире, но экспедиция горою лежала у меня на плечах: надо было торопиться; почтенный Клот-бей, Хозрев-бей и некоторые другие помогали мне деятельно в сборах, и через десять дней все было готово.

«Non ut…. claram delatus in urbem

Delicias videam, Nile jocose tuus».

«He за тем приехал я, чтобы принять участие в наслаждениях твоих, О Нил роскошный».

Овидий.

Надобно, однако, заметить, что со времен Овидия, Нил роскошный очень изменился и при обыкновенном порядке вещей, путешественник рискует умереть от скуки на берегах его. Я жалел только, что не могу присутствовать на празднествах, которые должны были начаться через несколько дней, когда караваны с магометанскими поклонниками возвращаются из Мекки. Празднества эти заключаются чрезвычайным торжеством, которое можно видеть только в Каире: я говорю о «досе!».

С раннего утра толпа дервишей, со знаменами, стекаются на Эзбекие. Появляется и старый шейх, глава ордена Саадие, сильного и важного в мусульманском мире; тогда человек сто этого ордена кидаются ниц; дервиши других конгрегации укладывают их плотно один подле другого, составляя таким образом из человеческих тел живой мост. Несколько человек, как бы для пробы, пробегают по ним, с криком ударяя в бубен; толпа в благоговении смотрит на чудо. Наконец, шейх, на серой лошади, которую давно уже видят при этих церемониях, в светло-голубой шубе, в темно-зеленой чалме, – принадлежность его высокого происхождения, пускается по телам лежащих; два человека ведут лошадь, которая, заметьте, подкована; один идет по головам, другой по ногам дервишей: всякий, через кого уже прошла лошадь, вскакивает и с криком: «Алла! Алла!» – следует за шейхом. Таким образом, он совершает шествие до своего дома. Говорят, никогда не случается при этом больших бед. Раз, однако, замечает Lane[2]2
  An accont of the monnors and customs of the modern Egyptians. By Edward Williams Lane. London. 1846.


[Закрыть], лошадь заартачилась на этом живом пути и чуть не пошла вскачь по головам лежащих; но и тут он видел только одного дервиша, который, поднявшись, сильно жался и морщился.

Глава IV. Отъезд из Каира и плавание по Нилу до Миние

8/20 января, 1848 года, собралось у меня несколько человек, большей частью русских, близких мне по многим отношениям, присели, затихли, перекрестились… и простились! Но мы еще не расстались; меня проводили до парохода. Двое русских и один француз ехали с нами до Ассуана, первого катаракта, через который не смеют пускаться пароходы: это будет верст 1.000 от Каира.

Пароход дымился; народ шумел и хлопотал на пароходе; при всяком, сколько-нибудь необыкновенном случае суетятся арабы, а тут и подавно: надо было взять с собой все нужное для жизни на долгое-долгое время: на пути ничего не найдешь. Не без грусти глядели на эти приготовления многие, не без удивления европейцы. Мегемет-Али, прощаясь со мной, отечески подал некоторые советы, как беречь здоровье при таком быстром переходе из Сибири к 8 градусам широты.

Раздался звонок, сопровождаемый пронзительным визгом выпускаемого пара. – Прощайте, прощайте! Когда-то увидимся опять и где? Прощай, Каир! Кто-то воротится из нас!.. И пароход, по обычаю египетскому, понесся что было силы у машины, мало обращая внимание на мели Нила и на плывущие встречу и вперерез барки, с которых слышался крик испуга и тщетные просьбы. К счастью, пароход сидел очень мало в воде и был славный ходок, как большая часть пароходов египетских; он был сделан в Англии и только что прибыл в Каир: мы обновляли его.

Материалы и люди, нужные для экспедиции, были прежде отправлены в Фазоглу; со мной ехали: русский молодой натуралист Ц[3]3
  Ценковский Лев Семенович. – Прим. ред.


[Закрыть], доктор, родом славянин, которого придал мне паша, драгоман-араб, воспитывавшийся во Франции, француз – в качестве живописца и архитектора, а вместо фирмана, и гораздо сильнее всякого фирмана, подполковник Юсуф-эфенди, родом черкес; известно как сильно такое олицетворенное повеление для властей египетских; один турок способен разогнать целую деревню арабов. Кроме этих лиц, со мной были русские штейгера, слуги всех возможных наций и цветов, белые, черные, желтые, коричневые и, наконец, метрдотель паши. Таково было наше не большое, но пестрое общество, которое в течение многих месяцев должно было разделять труды путешествия водой, – на пароходе и барке, через пустыни Нубии – верхом на верблюде, на лошади, на осле, наконец, в Судане – пешком и терпеть все превратности экспедиции.

Я уже заметил, что дней на пять общество наше увеличивалось очень приятным для нас образом.

С одной стороны мелькали сады Булака, Роды, одного из лучших садов в свете, город, подымающийся неровною, серою массой и высылающий к небу свои минареты, эти вестники молитвы и раскаяния, цитадель, наконец, горы Макатама – и все это слилось очень скоро в пустыню, почти безжизненную. С другой – пустыня начинается против самого Каира, даже гораздо ранее и ливийские пески обозначаются ярко; эта пустыня провожает вас далеко, и среди нее, следуя по Нилу, возвышаются тем громадней, тем безжизненней вековые могилы-пирамиды, сначала Гизе, потом Саккара!.. Кое-где мелькнет купа пальм: там значит есть деревенька, но вы ее не видите из-за низменных берегов, или видите какие-то кучки, более похожие на норы сурков, на убежища животных, чем на жилища людей.

Вот, наконец, и бендер, город, говорит с гордостью драгоман, указывая на какие-то развалины; хорош город, нечего сказать! Вот другой, третий, – мимо них. Но вот, наконец, Бенисуэф, один из самых торговых и фабричных городов Египта; он стоит близ канала Бахр-эль-Юсуф, который несет воды Нила, его плодородие и торговлю в оазис Фаюма.

Бахр-эль-Юсуф, или, как обыкновенно его называют все и сам умный Клотбей[4]4
  Стр. 360-я 2-го тома, изд. 1840. Apercu general sur l'Egypte.


[Закрыть], канал Иосифа, начинается против монастыря св. Антония. Почему называют его каналом? – не спрашивайте; это одна из тех, освященных давностью истин, в которых никто и сомневаться не должен.

Может быть я смотрю на памятники древнего Египта с другой точки, но я не навязываю никому своего обзора воззрения, даже всячески избегаю ученых столкновений с другими, зная по опыту, что споры почти никогда ничего не доказывают, и, помилуй Бог, как наскучают читателям, которым насильно тычут всякую египетскую, греческую и латинскую мудрость, не для того чтобы научить их, нет, чтобы показать свою собственную ученость; а сам предмет споров остается по-прежнему в неопределенном тумане.

Если бы речь шла только о канале Иосифа, я бы прошел его молчанием, но с ними связан другой вопрос великой важности для древнего Египта, вопрос о Меридовом озере.

Обратимся сначала к каналу Иосифа. Не углубляясь ни в какие исторические изыскания, я укажу вам только на естественную сторону предмета, на тысячи извилин, которыми прокладывает себе путь Бахр-эль-Юсуф, как бы сообразуясь в этом с своеволием Нила, в параллель которого он течет, извилин, которые дадут двойное протяжение канала, против того, если бы он был проведен по прямой, и, заметим, более удобной линии, и спрашиваю вас, какой народ, даже в самом детстве своем (а вам известно, сколько мудрости приписывают египтянам) не поймет этого и станет рыть канал таким образом. Теперь обратим внимание на дно его: везде вы увидите обнажения кварцоватого известняка, составляющего окрестную формацию, которая, как бы сообразуясь с капризным течением потока, то подымается, то опускается, представляя все признаки натурального ложа реки; не говорю уже о несоразмерной и разнообразной широте Бахр-эль-Юсуфа, не свойственной каналу; это еще можно кое-как пояснить обвалами берегов и наносами ила.

Кажется этого достаточно для убеждения в том мнении, что канал Иосифа есть просто рукав Нила: таких рукавов множество; река, стесненная естественными преградами, отделяет от себя излишек вод, который прокладывает сам себе путь, пока не представится удобного склона, чтобы вновь войти в лоно матери-реки.

Отчего же, спросят, называется этот рукав по имени Иосифа? Разве мы не видим и теперь, что воздвигаемые города, открываемые земли носят названия людей, которые ни сколько не причастны ни к построению первых, ни к открытию последних. Притом же, тут есть действительно небольшой канал, проведенный от этого рукава в Фаюм; если этот канал, древность которого несомненна, вырыт по приказанию Иосифа, то этого довольно, чтобы и весь рукав носил его имя.

Рассмотрим теперь вопрос о местонахождении Меридова озера, в которое, будто бы, канал Иосифа вел воды Нила.

До сих пор за Меридово озеро принимали находящееся в Фаюме, древнем Арсаноите, озеро Биркет-эль-Керун. Самое геологическое строение берегов озера убеждает в том, что оно обязано существованием своим естественным причинам, а не рукам человеческим; но это было бы слишком простое, хотя и ясное опровержение укоренившегося мнения; нужны изыскания исторические, чтобы опровергнуть убеждения, основанные на показаниях древних и умный Линан-де-Бельфон хорошо понял это; он посвятил большую часть своей брошюры[5]5
  Memoire sur le lac Moeris, etc. Alexandrie. 1843.


[Закрыть] для опровержения гипотезы, и доказал древними же писателями всю несообразность ее, поколебал на всех пунктах, разрушил в основании и потом рассыпал самый прах: теперь ей никто более не верит. Я отсылаю любопытных к умной брошюре. Они прочтут ее еще с большим удовольствием, чем ученые изыскания известного Жомара, напечатанные в огромном издании об исследованиях Наполеоновской французской экспедиции в Египте.

Казалось, почтенный Линан-бей на этом мог бы и остановиться, – нет! Увлекшись изысканиями древних, ступивши на соблазнительную и скользкую для многих ученых почву, он уже не мог устоять и понесся по ней без оглядки. Ему нужно было непременно найти Меридово озеро, его робкому воображению казалось страшным остаться без этого памятника египетской мудрости, страшно оставить свет без этого чуда света, к которому с детства вы привыкли, как к какому-нибудь колоссу Родосскому, к баснословным садам Семирамиды или Вавилонскому столпотворению. И вот Линан стал искать везде суррогат Меридова озера. Разумеется, первой заботой было пригнать его к такому именно месту, чтобы к нему приходились и лабиринт, и пирамиды, и дорога из Мемфиса, и Крокодилополис, словом, сколько возможно, все разнородные показания древних писателей; он долго искал такой пункт и, вообразите его радость, – отыскал!.. Чего, подумаешь, не сделает умный человек с доброю волей! Когда я говорю, что он отыскал Меридово озеро, то не думайте, чтобы это было озеро, сообразно с вашими старыми понятиями об озерах: нисколько! Во-первых, в нем нет и капли воды, во-вторых, оно образует равнину; но, надеюсь, что для такого важного открытия, вы можете сделать маленькие уступки. Что же служит естественными указаниями озера?

Г. Линан отыскал в нескольких местах груды камня и кирпича, приписываемые им древним работам, которые, по его мнению, должны были составлять крепи озера. Хотя весь Египет состоит скорее из развалин, чем из жилых мест, однако автор, открыв желанные указания, проводит по ним черту, дополняя воображением те места[6]6
  Стр. 19 брошюры.


[Закрыть], где линия должна оборваться за неимением данных, и, таким образом, обрисовывает площадь, к которой как нельзя лучше приходятся обозначенные древними пункты. Я с намерением указал на страницу брошюры, чтобы могли поверить мне, не выставляю же здесь имен деревень и урочищ, через которые проводит свою линию Линан, потому что никто не обязан знать географию Фаюма во всех его подробностях.

Следуя тактике Линана, мы, в подтверждение своего мнения, сошлемся на тех же древних писателей, которых он приводит в свое оправдание. Геродот полагает окружность озера в 3.600 стадий.[7]7
  Herod. lib 11, cap. 149.


[Закрыть]

Так как это пространство действительно огромное, то мы охотно готовы согласиться с другими, что здесь речь идет о малых стадиях, которые равняются 99,75 метрам, что все-таки составит площадь в 359.100 метров.

В переводах древних измерений на новейшие, мы везде будем следовать Жомару, как самому добросовестному исследователю, и потому удерживаем французскую меру, чтобы каждый мог проверить нас.

Диодор повторяет то, что сказал Геродот;[8]8
  Diod. Lib. 1.


[Закрыть] показание Плиния,[9]9
  Plin. lib.V.cap.9.


[Закрыть] с небольшими натяжками можно подвести под тот же уровень. Зато Помпоний-Мела[10]10
  Pomponius Mella, de situ Orbis, lib. 1. cap.9.


[Закрыть] дает совсем другую меру озеру.

Мы основываемся, конечно, на указании Геродота, признанном за достовернейшее.

Итак, мы сказали, что площадь Меридова озера по Геродоту занимает 359.100 метров. Глубина его 50 оргий,[11]11
  Her. Lib. 11, cap.149.


[Закрыть] что составляет почти 92 метра.

После этого уже вам не трудно будет самим вычислить, сколько нужно вынуть земли, чтобы получить бассейн указанных размеров, и вы увидите ужасающую цифру в тысячу миллиардов кубических метров.

Не говорю уже о том, что подобный труд почти вне человеческих сил, особенно для одного царствования, спрашиваю только, где девалась огромная масса вынутой земли, которую не только 40 веков, 400 не в силах изгладить в стране, где почти не бывает дождей?.. Нет даже следов ее, между тем, как заметны еще бугры по берегам небольших каналов фараонова времени.

Этого еще мало: Меридово озеро существовало для отвода излишка воды во время прибыли Нила и для снабжения его водой во время значительной убыли. Геродот говорит: шесть месяцев воды Нила текли в озеро, шесть месяцев воды озера текли в Нил и, заметьте, одним и тем же каналом. И после этой басни, показание его разбирают серьезно. Первый взгляд на страну убедит вас в невозможности выполнения подобного условия. Но это еще не все. Вычислив количество воды, протекаемой в минуту во время наибольшей прибыли в Ниле и приняв в соображение пространство и глубину озера, вы увидите, что весь Нил на некоторое время нырнет в него и нижний Египет останется без воды. Линан-бей слишком сведущий инженер и легко сделает поверку моих слов. Но ученый автор брошюры скажет, и даже говорит, что Геродот ошибался в вычислении окружности, что он еще больше, еще грубее ошибался в показании глубины. А! Здесь так он ошибался, когда вам это нужно; почему же не ошибаетесь вы, или почему уже заодно не сказать, что отец истории ошибался в предположении искусственного Меридова озера, что это басня, которую сказали ему жрецы, тем более, что, как очень справедливо заметил г. Линан, древние египтяне были также хвастливы, как и нынешние. Они ввели Геродота не в одну ошибку, Геродота, которого некоторые географические указания и теперь поражают своей точностью и верностью. Очень вероятно, что Мерид вырыл канал, который через посредство Бахр-эль-Юсуфа отводил излишние воды Нила в озеро Кейрун. Благодетельное влияние этой меры для жителей провинций, выше лежащих, исполнило удивления, благоговения к фараону, не верили, чтобы один канал мог принести такую пользу, считали, что он сотворил чудо; слух о нем мало-помалу превращался в басню, которой способствовали жрецы и, наконец, эта басня рассказана была за действительность Геродоту, а тот сообщил ее на удивление свету. За Геродотом повторяли другие историки, которые, не находя в Фаюме другого озера, кроме Кейрун, приняли его за искусственное, как, вероятно, принял и сам Геродот.

Да как же быть, спросите вы, неужели и остаться совсем без Меридова озера?

Не знаю, как вы, а я решительно не верю в него! Да и откуда возьмется у египтян, – не в обиду будет сказано их мудрости, – знание гидравлических работ в такой высокой степени, чтобы они могли устроить шлюзы и вообще выполнить эту гигантскую работу, когда целые пустыни, находившиеся так сказать в центре Египта, оставались без возделывания, потому только, что требовали несколько сложной системы канализации.

Возвратимся в Бенисуэф.

По части фабрик Бенисуэф славится коврами, бумажными тканями, разумеется, самыми простыми, милаями, – полосатыми бумажными материями, употребляемыми особенно женщинами для верхней одежды. Он еще знаменит своим именем, потому что Бенисуэф значит сыны сабель; этим он обязан совсем не храбрости своих сынов, как бы можно заключить из названия: здесь некогда дрались другие и повершили дело на саблях. Наконец, Бенисуэф стоит на месте древнего Птоломейдона. К такой важности присоединяется еще то, что в городе очень дешевы бараны, и эта последняя примечательность более других заставила нашего начальника квартиры просить позволения остановиться на час времени. Нельзя было не согласиться ради стольких причин. Юсуф-эфенди немедленно отправился за провизией к местному начальнику, а мы пошли в город.

Было около 11 часов. Полная луна и толпы звезд светили из всех сил, не знаю только для кого, потому что в улицах не было ни духа: словно вымерший город, а в нем было до 8.000 жителей; это было подобие Помпеи, какова она теперь. Странно было видеть без привычки дома без крыш, часто до половины разрушенные, без окон, дома, в которых с трудом отыщешь какую-нибудь лазейку, служащую дверью, а иногда и вовсе не отыщешь ее, эту путаницу лавок, жилищ и мечетей, составляющих как бы что-то общее, без раздела, без затворов, а между прочим, ничего в них не видишь, ничего не слышишь. Наконец, присутствие людей на улицах в такую необыкновенную пору, и, главное, людей европейских, которых собаки чуют издалека, пробудили и возмутили более беспокойную из них: она подняла лай, ее примеру последовали другие и скоро сверху, снизу, из-под ног сыпались и выходили собаки, которые гнались за нами до парохода. Людей все-таки мы не видали. Домов, в полном значении этого слова, и даже хороших домов видели несколько; все они принадлежат или туркам, или торговцам, поверенным Мегемет-Али и Ибрагим-паши.

Еще до Бенисуэфа природа несколько оживляется. Деревни видны чаще, по берегам мелькают где верблюды, где буйволы, или бараны. Сакии повсеместны и всегда в работе; посевы сахарного тростника желтеют полу созревшие: значит мы невдалеке от огромной сахарной фабрики компании Ибрагима, Камиль-паши и людей близких Мегемет-Али, с которыми ему не стыдно быть заодно по торговым делам. Тут уже не рощи, а целые леса пальм. Пальма красива одна, отдельно стоящая среди здешних безжизненных пустынь или в купе трех, четырех; но целый лес единообразен, почти без тени, без яркой зелени, без примеси других деревьев. Сикомор попадается редко, всегда одиноко, у сакии, чаще у могилы святого. Эти могилы благодетельны для правоверных, ровно как и для неверных; возле них всегда тень, а иногда даже и вода, поставленная набожным человеком. Нетрудно быть признанным за святого у магомметан; мы встречали разного рода их: тот ни разу не осквернил вод Нила, не плюнул в них, не выбросил никакого сора, даже кажется не делал своих умовений нильской водой, – и вот, многоуважаемая его могила возвышается в Миние; другой не пролил крови, даже курицы, не убил мухи, – и он святой. В Миние есть еще могила святого, который удерживает крокодилов по Нилу: далее его могилы, не переступал ни один крокодил; только до Жирже показывается это чудовище во всеувидение, и чем выше, тем чаще; я еще не видал крокодила, хотя мы уже давно оставили Минию.

Гряда невысоких гор подходит к правому берегу Нила в Атфе и уже не оставляет его, служа гранью разлива и оплотом плодородной полосе против песков: она известна под именем аравийской цепи; другая гряда, ливийская, идет с левой стороны по течению Нила, за Юсуфовым каналом и потому почти не видна.

Мы забыли указать монастырь св. Антония, пониже немного Бенисуэфа, на противоположной его стороне; это монастырь коптов греческого исповедания, но если вас не предварят об этом, то не скоро догадаетесь. Только крест, этот символ спасения, который во время службы беспрестанно выносят из алтаря, указывает значение места. Одежда, смесь языка арабского и коптского, сама церковь, поражает вас странным образом: это не нищета, а запустение! Монастырь св. Антония стоит в живописном положении, на крутом, обрывистом берегу.

О Миние можно сказать то, что и о каждом египетском городе, исключая Александрию и Каир, то есть, что он хуже предшествовавшего. Во время путешествия вверх по Нилу это становится более и более заметным, до тех пор, пока, наконец, вы достигнете Судана, где люди и звери живут и промышляют заодно, как мать-природа их научила.