Текст книги "Шизофрениада, или «Операция S»"

Егор Убаров
Шизофрениада, или «Операция S»

© Е. Убаров, текст, 2020

© Де`Либри, издание, оформление, 2020

Проза

Как Сталин с Гитлером по телефону разговаривал

Думайте, что хотите. Считайте, что сошел Егор с ума окончательно! А буде – смейтесь на здоровье. Только мне, братцы, совсем не до смеху тогда было. Да, признаться честно, до сих пор колотит маненько. Хоть и неделя минула!

А дело было так…

Лежу в койке в прошлую субботу, ворочаюсь. Минут на полчаса вроде задремал, а все одно – не спится и все тут. Мысли разные… исторические, философические, житейские. Одним словом – дилеммы в голове и вопросы… вопросы. А намедни-то чайком фамильным баловались, да не по одному стакану. Мне бы поспать, а физиология предательская заставляет подняться. Видать, приспичило изнутри. Против такого природного позыва, сами знаете, любой бессилен.

Сунул я ноги в тапки и к дверям. Поворачиваю налево к туалету. Смотрю: дежурная сестричка с этим новым санитаром воркуют. Дон Хуан этот ей зубы кажет, хихикает. Видать, весело им, молодым-то. На меня и не посмотрели даже. Не досуг, видать.

Сделал я свои дела. Все чин чином. Только начал к умывальнику подходить, чтобы руки ополоснуть, чувствую: вроде как пол подо мной качнуло. Странно… ведь не половицы, а плитка на растворе?! Я это качание хорошо знаю. Ученый! Еще со Спитака. Мы тогда как раз в Армении в командировке были. Ну вот… пару раз слегонца качнуло и перестало. Ополоснул я руки, на харю свою небритую полюбовался в зеркале и – к дверям. Сам думаю про себя: а эти голубки заметили землетрясение-то или нет? Хотя вряд ли. Приоткрыл дверь туалетную, глядь: а за дежурным сестринским столом – никого! Выходит так, что нарушают, молодежь, производственную дисциплину. Поворачиваю голову влево, в сторону лестницы. И тут… вижу: метрах в пятнадцати от меня приближается в мою сторону человек. Не велик ростом, во френче военном и… в сапогах! А во рту – трубка! И в этот самый момент дежурный свет в коридоре стал осечки давать. Лампочки замигали. То ярче, то тускней!

А мне-то уже совсем не до проблем с электропроводкой стало. Я по-шустрому – шаг назад, в уборную. Дверь тихонько притворил. А сам за ручку и держу плотно, чтоб не открыли. Хотя и понимаю теперь, что хоть держи не держи, а если б кому вздумалось открыть, то я бы вместе с дверью и с ручкой в коридор то пулей вылетел! Короче, за ручку-то я держу дверь, но чую, что она – эта ручка, меня держит. Отпусти я ее, – так на пол бы кафельный так бы и шмякнулся. Нервы-то все силы подкосили. Держусь за дверь рукой, а головой к стене холодной прислонился. Сам – ни звука! Только пульс собственный слышу. А еще… шаги!

Шаги приближаются!.. Вот и с дверью поравнялись!.. Я глаза зажмурил и приготовился орать, что есть мочи. Однако сил даже на шепоток не хватает. И тут движение остановилось. Слышу, кто-то прямо напротив у дверей моих стоит. И вот тут, что удивительно, страх пропал куда-то! Время остановилось. Или… изменилось как бы. Секунда-другая, слышу: пошел этот кто-то дальше, но не дале стола дежурной. Тут ножки стула по полу скребанули. Ага, про себя думаю, за стол видать усаживается. Куда ж санитары-то смотрят? Дрыхнут, что ли, все? Ну хоть бы один кто вышел?! Ни звука!

Выходит, что только двое нас: Я – в туалете и Он – там, в коридоре!

Потом чей-то голос нормальный, не загробный, человеческий произнес: «товарищ Сталин, связь с Рейхсканцелярией установлена! Гитлер – у аппарата. Соединять?»

Грешен я, признаюсь! Не выдержал, любопытно стало. Понимать-то про себя понимаю, что, мол, все, брат Егор, пришел твой последний галлюциноз-умопомрачение! А все же дверцу тихо-тихо так приоткрываю и в щелочку высматриваю.

Что за светопреставление? Да это уж и никакой не коридор больничный! Хоть верхний свет и слабенькой, а видно четко: рядом с палатами нашими, на том самом месте, где санитар с сестричкой ворковали – кабинет! Вернее, часть кабинета, как на сцене в театре. Как выгородка в съемочном павильоне! Сзади кабинета – стеллажи казенные, письменный стол с лампой, телефонный аппарат. И все это прямо в открытый проход больничного коридора на нашем этаже упирается! А за столом… спокойно, братва! За столом – Сам Иосиф Виссарионыч. Прям как в кино или на картине! На лице – тень от абажура лампы. В левой руке – трубка. И дымок из нее тоненькой струйкой. И… запах! Запах дорогущего табака, импортного.

«Да, – говорит, – товарищ Поскребышев, – соединяйте!» Правой рукой трубку телефонную к уху подносит, а эту курительную – в пепельницу кладет. Ладонь на столе держит. Вижу: волнуется… сильно!

И тут, то ли слух у меня особый прорезался, то ли мембрана мощная была в аппарате, а слышу явно, что по ту сторону кто-то слова произносит. Но речь не знакомая, не наш язык! Я напрягся ухом и тут начинаю все понимать. По-русски! Талантов, ребятки, еще ведь никто не отменял…

– Доброй ночи, товарищ Сталин!

А может, геноссе или комарад – мне все едино! Перевожу автоматически, не задумываясь, так-то!

Сталин:

– Хотелось бы и вам пожелать того же, господин Гитлер! Хотя, думаю, что в этот исторический переломный момент мы, лидеры двух сильнейших держав Европы, можем общаться друг с другом на «ты» и по имени. Политическая обстановка последних недель убеждает меня в том, что это будет наш первый и последний разговор. Неофициальный и откровенно прямой! Не буду скрывать, что не все товарищи из Политбюро ЦК одобрили бы этот наш шаг к двусторонним личным переговорам. По спецканалам мне доложили, что вы, Адольф, проявили искренний интерес к проведению такой заочной личной беседы. Не скрою, я колебался, но, в конце концов, принял решение. Итак, я слушаю вас!

Слышу, что на том конце провода заминка, потом… странный звук?.. Такое бывает, когда горло комом перехватывает и меха силу голосу не обеспечивают в нужной мере. Но все же Гитлер взял себя в руки и продолжил.

– Уважаемый Иосиф! Я как лидер Германии… со всей прямотой и откровенностью хочу сказать (тут Гитлер осекся на секунду!) хочу сказать, что, не смотря на наши политические разногласия и даже прямое противостояние, вы – единственный политический лидер Европы, говорить с которым откровенно, напрямую – для меня есть большая честь. Скоро, видит Бог, очень скоро обстановка в мире кардинально поменяется. Изменить что-либо уже не в моих силах. Вероятно, вам это так же хорошо известно. Иначе бы вы не приняли моего приглашения к этому разговору. В канун этих драматических перемен мирового масштаба я бы хотел… мне казалось необходимым сказать это… что я…

Тут Сталин не выдержал и говорит по-простому, прямо и по-человечьи:

– Адольф, Рубикон вами еще не перейден! Еще есть время все исправить. Сделать единственно верный шаг назад от той пропасти, в которую хотят столкнуть все страны Европы! Вы опытный политик и прекрасно понимаете, под какой мощный молот Советской Красной Армии хотят бросить не только будущее самой Германии, но и всей Европы эти сценаристы Глобального Апокалипсиса! Одумайтесь! Примите верное и незамедлительное решение.

Со своей стороны, я, секретарь ЦК ВКП(б) товарищ Сталин, гарантирую вам и народу Германии военную поддержку, если потребуется, и вашу личную безопасность! Еще никто, ни один оккупант, вторгнувшись в наши пределы, не уходил из них со щитом. Вспомните тевтонцев, Наполеона, наконец! Адольф, вы слышите меня?

На том конце – секундное молчание, какие-то странные гортанные звуки. Затем Гитлер, словно приговоренный к тому, чтобы расставить, наконец, все точки над «i», произнес странную фразу…

– Мне тяжело это говорить, но обратный отсчет уже запущен! И эту колбу песочных Часов Времени не в силах перевернуть даже длань Господня! Рука, натянувшая веревку Колокола, уже не в силах удерживать ее! Очень скоро Небесный Звон возвестит о начале страшных перемен. Это знаете вы и это ясно понимаю я! Но, Иосиф, к сожалению, проблему выбора доктора Фауста еще никто и никогда не мог разрешить на этой бренной земле!

Сталин:

– Одумайтесь, Адольф, одумайтесь! Возьмите себя в руки. Ведь вы солдат, фронтовик! Мужчина, в конце концов! От вашего решения зависит жизнь и судьбы миллионов людей на планете! А может, даже и само существование всей нашей цивилизации, черт возьми! Иначе… иначе вас проклянут потомки!

Да… так еще Иосиф Виссарионыч, наверное, никогда не разговаривал ни с одним политиком или главой государства. Ни тебе усмешки, ни тебе лукавых глаз. Наоборот – лицом побелел. Сам серьезен… страшен!

Гитлер:

– Иосиф, к сожалению, мне не дают выбора… Вернее, я хотел сказать, что у меня его попросту нет! Прощайте, товарищ Иосиф!

И, видать, повесил трубку, закончил разговор. А Сталин еще трубку-то эту у уха держит. Тут и секретарь нарисовался. Сталин передал ему аппарат. А сам перед собой прямо смотрит, не моргнет даже! Попытался раскурить трубку, что в пепельнице остыла. Но то ли забил плотно, то ли влага там скопилась, а все одно – не раскуривается родимая ну никак!

Тут уж и я встрепенулся. Сколько же еще мне тут в уборной на холоде-то стоять. Зуб на зуб не попадает. Видать от нервов. И знобить меня стало, лихоманить. Эх, думаю, была не была, открою дверь, выйду в коридор и прямиком к себе в палату просквожу по-скорому. Выбираюсь потихоньку, а дверь подлая – поскрипывает! И вот вам явление, картина маслом.

Сидит сам товарищ Сталин за письменным столом, а перед ним – субъект-инопланетянин, то есть я. В пижаме казенной, да в шлепанцах на босу ногу.

Товарищ Сталин, видать, шум петель уловил, повернулся в мою сторону. Тут у меня и ужас, и струя холодного пота по спине аж до самой задницы обдала! Ни жив ни мертв. А взгляда от Сталина отвести не в силах. Как будто в ступоре. Смотрит Иосиф Виссарионович в мою сторону, но куда-то рядом со мной, в полуметре от моей особы. Значит, не видит, задумался он видать крепко.

Раз такое дело, думаю про себя: есть у тебя, Егор, пять секунд на то, чтобы в живых остаться и, может, даже мозгами не поехать окончательно. Тапки – в руки, и босиком скоренько к своей палате!

Шмыгнул я за дверь, головой к ней прислонился с обратной стороны. Стою! Замечаю, однако, что ничего не слышу. Обычно вы же храпите как насосы неисправные. А тут – тишина… гробовая. Ни звука, ни лязга пружин кроватных, ничего! Как в нашем морге при лечебнице, ей-богу! Сколько времени я так простоял, десять минут или час, я так и не понял. Только вдруг почувствовал какое-то движение вокруг, легкий ветерок. Как будто что-то меняться стало!

Увидел я фонари в парке, услышал кашель. Потихоньку все стало наполняться привычными звуками, живым цветом, формами и очертаньями. И вроде как стою я твердо на своих двоих, и сам себя прежним ощущаю, как раньше. Тут и шум знакомый, и шаги людей в коридоре, и голоса проявились. Выглянул. Так и есть! Наша-то сестра дежурная опять с этим барсуком-санитаром, с альфонсом этим кокетничает. А где же они, родимые, раньше-то были? Когда на этом самом месте сам Сталин Гитлера совестил?! А вдруг и не отлучались никуда? Тогда как же так? Да… нестыковка!

Тут, ребята, и меня самого в сон потянуло. Будто разом все силы тело покинули. Думаю: скоро ведь рассвет. Глянул на часики наручные, что Тимоха сын на юбилей мне подарил. Ага, три с половиной часа. Утро, считай! Лето на дворе, светает рано. Июнь месяц…

А справа на циферблате, в окошечке-квадратике, дата – 22 июня…

Как мы с бабушкой в лесу гуляли…

Ночью часы в моей комнате всегда светят ярко. Так ярко, что видно все-все! И большую картину над письменным столом, и книги на полках, и даже не зажженную настольную лампу, склонившую свою зеленую голову на тонкой металлической шейке над темной столешницей.

А еще так светло потому, что снег за окном – белый! Он белый всегда, и днем и ночью. Поэтому он отражает Луну, звезды и яркие большие фонари новостройки рядом с нашим домом. И весь этот свет, проникая сквозь воздушную прозрачную тюль на окнах, как фонариком освещает мою комнату!

Я проснулся и взглянул на красные светящиеся цифры электронных часов. Было четыре часа. Утро…

Царапая темную полоску неба, за окном пролетали редкие снежинки, гонимые легким северным ветром. Я повернулся на спину и какое-то время смотрел на эти веселые снежинки. Потом я заснул…

А проснулся я потому, что услышал тихий и ласковый голос бабушки. Она тихонько положила свою руку мне на голову и негромко сказала: «Вставай, Егорка! Пора умываться и завтракать!»

Как же я люблю это утреннее зимнее время! Когда на улице еще темно, а внизу, у остановки под домом, уже бойко снуют люди и машины. Они просыпаются рано! И едут, и торопятся каждый по своим делам. Кто на работу, кто с детишками в ясли или детский садик.

Бабушка уже накрыла на стол.

В тарелке, поднимая вверх ароматный запах, уже отдыхала свежая овсяная каша. А рядом, в маленьком пластмассовом стаканчике, остывало вареное всмятку яйцо.

Я подошел к столу, взял чайную ложку и принялся обивать ею плотную непослушную скорлупу.

– Не балуйся! Скушай вначале овсяную кашу!

Я послушался, зачерпнул ложкой из сахарницы и густо посыпал кашу сахарным песком. Бабушка посмотрела на меня и покачала головой. Она вообще не очень любит, когда я ем много сладкого. Но я уже во всю принялся уплетать свой завтрак!

А потом…

Потом мы стали собираться на прогулку. Ведь рядом с нашими домами находится огромный настоящий лес! Прямо как в сказке! Сухие огромные поваленные деревья порой даже преграждают путь к глубокому длинному оврагу. Вот если бы у меня были лыжи, то я бы с удовольствием попробовал бы скатиться на них туда, вниз!

– Застегнись как следует, на улице холодно! Поправь шарф… вот так! Варежки?! Куда ты их вчера бросил? Они же наверняка не просохли и еще мокрые!

Бабушка, наверное, забыла, что она сама вчера вечером повесила их на железную горяченную трубу сушилки в ванной!

Наконец мы собрались, спустились на лифте вниз и пошли в сторону парка с высоченными елями, одетыми в белые, как взбитые пенные сливки, снежные шапки.

Растаявший вчера днем рыхлый снег за ночь остыл, заледенел и стал твердым и скольким. Поэтому бабушка держала меня за руку, чтобы я не поскользнулся и не упал. Вот бояка!

А небо уже посветлело, было около десяти часов утра.

Ну вот, наконец, и лес! Ур-ра! Но нас уже опередили. И очертания фигур мам и бабушек с колясками уже наполняли бело-зеленое пространство парка.

Воздух был морозным и потому казался немного колючим. Но мне это было совсем не страшно! Я высоко поднял свой шарф и дышал через него.

Полгода назад бабушка подарила мне новенький телефон, которым можно фотографировать и даже снимать фильмы… как в кино! И теперь мне очень нравится фотографировать все: людей, собак, дома и автобусы. А еще… деревья, школу и детский сад!

Я попросил бабушку, чтобы она остановилась у огромной елки. Бабушка засмеялась.

– Опять фотосессия?! Что, не наснимался еще? Ну ладно…

Она встала у дерева, поправила прядь волос под зимней шапкой и расправила меховой капюшон. Затем слегка повернула голову вправо, в сторону детской площадки…

И вот тут, в это мгновение, она показалось мне такой красивой и совсем еще молодой…

Я подбежал к ней, обнял и… прошептал: «Бабушка, я так тебя люблю!»

А она повернула ко мне свое лицо и посмотрела на меня серьезно, но ласково…

Затем поправила на мне сбившийся шарф, ткнулась губами в мою жесткую седую щетину и, улыбнувшись, ответила: «И я тебя тоже… очень люблю, дедушка!»

Потом мы сидели на поваленном дереве и курили. Я свою «Яву», а бабушка – тонкие, как белые гвоздики, женские сигареты.

Мы курили и молчали. В лесу было тихо, а на душе – спокойно и радостно…

Железный Пастырь. Сказание о Кашгарце
Восточная притча

Седые аксакалы в ауле рассказывали, что эта история произошла давным-давно. Тогда, когда всем Миром правили славные Ханы величественного Востока. Работники Минкульта и энтузиасты-любители записывали эти седые легенды, и каждый раз удивлялись тому, что место действия описываемых событий легко перемещалось из Святого Согда в Хорезм и даже… на Северный Кавказ! Но старцы в чапанах клялись, что встреча мудреца Ирфана и Пастуха Якубжана произошла именно в их родных краях, и что старые стены Самарканда были свидетелями этой древней истории…

* * *

Мудрейший Ирфан уже собирался уходить из сада в свои покои, когда внезапно услышал за дувалом тяжелые шаги, а затем и стук в кованые ворота. «Кто бы это мог быть в сей полуденный час, когда жаркое марево способно выжечь все живое на земле, убивая плоть сухим колючим воздухом?» – так подумал старик и, запахнув халат, поправил пояс и направился по каменной дорожке к калитке.

Стук старого бронзового кольца о полотно двери повторился вновь.

«О нетерпеливые сердца! Кому понадобился старый Ирфан?» – негромко проговорил он. Прихрамывая на левую ногу и стараясь не оступиться, он отворил тяжелый засов…

Перед ним стоял молодой человек. Лицо его было обожжено солнцем и покрыто въевшейся пылью песков пустыни. Кожа его казалась высохшей, как ветхий лист пергамента. Ни бурдюка с водой, ни походного заплечного мешка у путника не было…

Арык, бежавший перед воротами, обдал край одеяния гостя брызгами воды, которые мгновенно высыхая на палящем солнце, застывали на платье мелкими цементными точками.

– Мир тебе, незнакомец! – проговорил Ирфан.

Гость также обменялся с хозяином священным приветствием, поднеся руку к сердцу и поклонившись. Оба стояли некоторое время молча… Ирфан наблюдал за гостем, не выказывая нетерпеливого любопытства. Что-то во внешности путника насторожило старика и будило в нем смутные воспоминания о пророчестве Учителя – Булат Гири. Предчувствие чего-то особенного… очень важного в жизни самого Ирфана уже поселилось в сердце седого старца.

– С чем ты пришел к нам, чужестранец? Дорога была слишком длинною и опасною для того, чтобы беспокоить старого Ирфана пустыми вопросами… Месяц пути – не слишком ли дорогая плата за совет или ответ на праздный вопрос?

Путник слегка шатался. Его обветренные губы что-то неслышно прошептали. Ирфан догадался, что далее медлить и донимать гостя расспросами не имело смысла. Усталый путник, казалось, уже валился с ног.

– Входи же с миром!

Странник и старик направились к дому через сад. Хозяин хлопнул в ладони, что-то наказал прислуге…

Статная немолодая женщина средних лет, скрывая лицо платком, вынесла на дастархон пиалы, чайник и лепешки. Тут же появились белые сырные шарики, фруктовый сахар и… прохладная вода. Прильнув к чаше, путник жадными глотками пытался напоить обезвоженное тело. Затем он вытер лицо и губы платком.

– Спасибо тебе, старец! – промолвил он. – Ты прав, я добирался до тебя слишком долго. Но не месяц или два… а годы! Годы минули с того дня, когда я решился на встречу с тобой. Прости незваного гостя, который отважился обратиться к тебе за помощью и даже с просьбой о… чуде!

После этих слов чужестранец достал из-за пазухи кожаный мешок для монет. Кошель казался вполне увесистым и полным денег.

– Здесь… здесь полновесные золотые! Они для тебя, не обижай отказом, отец! Прими их как благодарный жест от назойливого гостя!

– Что ж, я возьму гостинец! Сердце-вещун уже полно ожидания трудной и… непростой работы. Но пока ты еще не проронил ни слова! Зачем ты здесь и что за просьба, говори! Тут нет лишних ушей, все свои! Нойля! – крикнул он. – Жена, позаботься о том, чтобы нам не мешали! И распорядись: вечером у нас будет трапеза в честь гостя. Сдается мне, что наш путник не настолько прост, хоть и напоминает нищего странствующего дервиша..

– Я не дервиш. Я – простой пастух! Ты прав, я не из ваших мест…

– Ты кашгарец? Назовись, простой… пастух!

– Якубжан мое имя. Из рода… хасар.

– Да, давно я не бывал в ваших восточных краях. Что привело тебя в мой дом? Неужели мое имя еще не забыто и даже известно у границ самой Поднебесной? Послушай, уж не старик ли Данияр направил тебя ко мне? И почему он сам не попытался помочь тебе в твоей просьбе? Странно!.. Итак, я весь внимание и слушаю тебя, Якубжан!

И пастух начал свой рассказ…

 
– Прости, Учитель, но коротко сказать я не могу.
Начну сначала…
Всем нам Святое Небо при рожденьи завещало
Пороков и Страстей отмерить поровну!
И так, чтоб каждый это бремя нес до смертного Одра,
Благодарив Отца
За справедливость и прозорливость Помыслов…
– Пути Господни… Якубжан! Что не по нраву
пришлось тебе в том Провиденье?
– Скорее… не по силам! Душа иссохла от Унынья
и чувства Бренности и Суеты всего,
что вижу пред собой…
– Ты переутомился! Вот дальний Путь и отнял весь
остаток сил…
– Нет, слушай дальше, старец!
Рождение Ребенка уж не радует меня,
И мозг рисует скорбные картины…
Новорожденному Судьба:
Испить всю горечь Жизни полной Чашей…
Рабом закончить Век свой иль воином на поле брани!
 

Якубжан говорил быстро. Голос его то ломался и застревал в горле от сильного волнения, то становился стальным. И тогда слова, как метко пущенные сильной рукой стрелы, ложились в цель и суть его беспокойной исповеди.

 
– Младая Дева – Дочь Востока
В услуженье старцу отдана… за пару золотых?!
Невинность куплена за дюжину баранов?!
И с этих пор не ведать ей… не испытать
Ни радостей Любви, ни тайных страстных встреч
Под сенью старой шелковицы…
Угаснет быстро век красавицы!
И став старухой, ей не припомнить дня единого…
Мгновенья Счастья!
– Мой друг, то кровь младая говорит в тебе!
Страстей поток бурлит, не в силах вырваться наружу…
 

Якубжан продолжал говорить, не слыша слов Ирфана.

 
– Презрев Закон Отца Небесного и Матери Умай,
Всяк Род и Племя гордых тюрков,
В заботах о мошне и Власти,
Стремится истребить друг друга!
На все готовые наживы ради.
Изменяя Вере предков,
Устремляются в далекие Края!
И запах горьких трав родных Степей,
Увы, не в силах повернуть
Лихих коней надменных гордецов!
Уж близок час, когда урочища Священных Гор Востока,
Сама Земля и берега родимых Рек
Забудут и язык, и голоса,
И славное письмо своих детей,—
Сынов тщеславных, ослепленных Блеском Злата!
 

Ирфан внимательно слушал исповедь и горькие слова гостя… пастуха, каковым назвался сам путник.

«Ох, не прост этот Пастух. Двойное дно, две стороны монеты! За этой нервностью девичьей угадывается совсем другой… незнакомый, недюжинный ум и пониманье Смыслов Жизни!» – так подумалось старику.

 
– Уныние и Гнев – вот два Греха,
что не дают мне жить.
Терзают Душу, Мозг и Сердце…
Я… Счастия хочу. И хоть бы редко,
Но желаю ощутить Победный Звон!
Смотреть на Род Людской глазами, полными
Довольствия и мира!
И… не судить Людей!
Мой Гнев – на дураков! А Унынье —
От пониманья бесполезности гневиться…
Еще немного времени – и этот Мир сломит меня!
Я распадусь, как сохлый саксаул,
Как хрупкий дом улитки…
 

– Ты хочешь мне сказать, Якубжан, что этот Мир не одарил тебя даже мгновением счастья? Уныние – это грех, большой грех, сынок! Не к лицу гордому мужу быть в плену женских страстей! Оставим эти слабости чувствительным ханум и девам!

– Ты спрашивал о счастье… Ты прав, мудрейший! Когда с отарой… ночью,

 
В Горах, гляжу на Небо и мерцанье Звезд,
Мне душу наполняет благоговенье,
Смирение и чувство… Высоты!
Я… я видел Бога!
 

– Ну вот и ответ! Не так все плохо, Якубжан, на самом деле! Есть средство устранить нечаянный конфуз, случайную ошибку…

 
Все три твои Души ведут упрямый спор,
Не ведая, кто главный…
Они бранятся, а страдаешь Ты!
Рожденный управлять – повелевай!
Но часто так бывает в этом Мире:
В обличье одного – внутри живет другой!
Из щедрости своей
Отец Небесный присовокупляет
К Душе подаренной… довесок малый!
Но Счастливец сам порой не знает
Как быть с подарком сим?.. И он… страдает!
Я сделаю Тебя свободным, устремленным к Цели!
Хотя… сомненьям все же место есть!
Вмешаться в Провиденье? Вот вопрос!
Могу ли дерзновенно сделать то,
Что только Небо вправе изменить?
… Поступим так: живи, ешь, пей,—
Вкушай плодов живительные соки!
Забудь про тяготы нелегкого пути.
А я уединюсь в Степи!
Пусть Лебедь и Орел подскажут мне решенье!
 

И старец подумал про себя: «Да… что бы сказал на все это мой Учитель, мир памяти его, Булат Гири?

 
Ведь я – Ирфан!
Свое благословенье
И вещую Тамгу – Двух Пирамид,
Земли и Неба символ Единенья,
Мне завещал Учитель незабвенный мой!
Поспорить с Небесами и Отцом?!
Нет! Крупицею угля сгорю мгновенно!
А если только совершить… Обмен?!
(Умолкнет Жрец, вернувшись в Вечности Чертоги…
Но… возродится Воин?!)
Рискну под старость!
Пастух сомненье малое внушает…
Но и великие Надежды.
Надеюсь и смиренно уповаю:
Потомки не проклянут меня
И память обо мне…
Не плюнут на могильный камень дерзкого Ирфана?!»