Текст книги "Братство бумажного самолётика"

Глава 9
Ит Соградо. Наблюдатели

– Ну что, нашел?

– Нашел, – Ит стащил ветровку, и бросил её на табуретку, стоящую около двери.

– И где? – Берта вышла из кухни, на ходу вытирая руки стареньким полотенцем.

– Вышка на аэродроме. Они сидят там, на этих развалинах, и читают детские книги. Малыш, это ужас какой-то, – Ит с ожесточением потер лицо руками, и тяжко вздохнул. – Шестнадцать и семнадцать лет. Джек Лондон, Сетон-Томпосон, и самые простенькие Стругацкие. То, что Дарья с Верой прочли в семь-восемь. Ты понимаешь?

– Нет, Дашка раньше, – Берта на секунду задумалась. – Томпсон был в шесть, кажется. Рыдала над воробьями, мустангом, и собаками. И Верке не давала книжку, чтобы та не расстраивалась… там же лиса на обложке, да?

– Она самая. Еще одна проникающая книга Сонма. Одна из тысяч, – Ит покачал головой. – Но ведь читают же.

– Потому что им нечего больше читать, – Берта отвернулась. – Куртку повесь, чего раскидываешь?

– Прости, – Ит поднял ветровку, не оборачиваясь, кинул на крючок – разумеется, попал.

– Агент, – усмехнулась Берта.

– Давно уже врач, – напомнил Ит.

– Зубы не заговаривай, сам же говорил, что агенты бывшими не бывают. Мой руки, и садись есть.

– А что дают? – с интересом спросил Ит.

– Кабачковые оладьи, со сметаной, я сходила, пока кое-кто бегал по развалинам. Давай быстрее, остынут.

– А ты сама?

– А кого я ждала, спрашивается? – Берта вышла из коридора обратно в кухню, а Ит пошел в ванную – руки после вышки действительно оказались основательно перепачканы.

Про это убежище братьев он знал давно, но не лазил туда до этого дня ни разу – решил, что пусть у них будет какое-то своё место, свой угол, ведь тут, в Морозново, и в этой чёртовой Масловке со своими местами было совсем худо. Их попросту не существовало, братья жили, как на ладони, у всех – у воспитателей, учителей, одногрупников… Стеклянная жизнь, говорила Берта, какая жестокая стеклянная жизнь, и как это мерзко, наверное, когда тебя постоянно видно насквозь.

Оказалось, не всегда.

Оказалось, братья занимаются на вышке еще кое-чем, кроме чтения. Например, Ит обнаружил, что они коллекционируют предметы, которые либо находят, либо выменивают – он, конечно, нашел на одном из выступов в стене чашечку от своего звонка, но трогать её не стал, лишь удивился. Зачем? Просто нравится, потому что блестящая и красивая? Видимо, да. Предметов на вышке обнаружилось множество, братья, кстати, поступили, по мнению Ита, очень умно: они не сложили все свои находки в одном месте, а спрятали тут и там, если кто-то найдет один предмет, он, скорее всего, не сумеет разыскать все другие. Логично, если учесть, что на вышку, не смотря на опасность, залезают не только братья. Книги, правда, спрятаны плоховато. Ит нашел их очень быстро, и решил, что надо будет братьям осторожно намекнуть, чтобы перепрятали получше. Неровен час, кто-то найдет. И не он, Ит, а кто-то… кто-то, кто сможет устроить Яну и Полу Фламма за такие вольности большие неприятности.

Запрещёнка. Да, да, эти книги, по сути либо детские, либо подростковые, были запрещенной литературой, за которую взрослый мог запросто присесть на пару-тройку лет. Ит не знал, что могут сделать за такое чтение с подростками (в законодательстве ничего про это не нашлось), но предполагал, что вряд ли что-то хорошее. И совсем не хочется проверять, что именно.

– Не понимаю, – сказала Берта, когда они, наконец, сели за стол, и принялись за оладьи. – Джек Лондон? За что его вообще запрещать?

– Мысли, вероятно, – пожал плечами Ит. Впрочем, особой уверенности в его голосе не присутствовало. – Сама же знаешь, на Терре-ноль тоже запрещали многих и многое.

– Политика, – тут же возразила Берта. – Там под запрет попадало то, что критиковало действующую власть, и это закономерно, любой власти не нравится, когда её ругают. Но Лондон? Он жил чёрти когда, по местным меркам, он давно умер, и критиковать никого не мог, да и не пытался этого делать. Его работы совсем иные, ты же знаешь. На Терре-ноль никто его не запрещал.

– Ещё бы я не знаю, – Ит невесело усмехнулся. – Мне кажется, тут иное. Подобные книги, не только эти, они структурируют определенным образом сам мыслительный процесс, человек начинает думать иначе. Другие категории, другие приоритеты. Вот скажи, ты в школьной программе можешь назвать хотя бы одну вещь, в которой персонажи способны вызвать жалость? Хотя бы жалость, про остальное пока молчу.

Берта задумалась, что-то прикидывая про себя, потом отрицательно покачала головой.

– Нет, – сказала она уверенно. – Ненависть да. Жалость нет. Сострадание – тоже нет. Ярость – тем более нет.

– Причем ненависть они могут вызвать исключительно к авторам, которые это ваяли, – добавил Ит. – Унылые описания природы, догмы, назидания, и плоские, как доски, персонажи, которые действуют, как роботы. «В 2034 году я женился на Наталье», – процитировал он. – Вот как? Почему? Он любил Наталью, этот Илья? Через год у них рождается сын. Но даже про любовь к сыну он не пишет ничего! Совсем, вообще! У дубины-автора получился дубина-персонаж, и ничего удивительного в том, что дети читают эти бредни только из-под палки, нет.

– Не напоминай, – попросила Берта. – Не просто из-под палки. Я же присутствовала, когда их наказали, они при мне в библиотеке сидели тогда. Боже, как Пол вздыхал! Словно он тащил что-то очень тяжелое, и сил уже не осталось. Кончилось тем, что ему Копейка по макушке книжкой треснул.

– А ты? – нахмурился Ит.

– Наорала, что я могла-то, – Берта подцепила на вилку кусочек остывшего оладушка. – Но, знаешь, я и сама, когда читала эту муть, вздыхала не хуже Пола. А теперь посмотри, что у них в программе на этот год.

– Сейчас не смогу, – покачал головой Ит.

– Сможешь, сможешь, – заверила Берта. – Вот доедим, и посмотришь. Восемнадцать книг в программе, на девять учебных месяцев. Половина из них – биографические…

– Хоть что-то более ли менее интересное, – рискнул предположить Ит.

– Ага, сейчас, – парировала Берта. – Как же. Даст им кто интересное. Там на пять страниц будет про родился и учился, потом дифирамбы партии, а потом – пространные рассуждения о том, какие сволочи живут на Сфере, ну или в других странах, и какие дивные люди живут у нас. Всё. Я уже просмотрела, уже в курсе.

– Надо будет тоже просмотреть. Чтобы тоже в курсе быть, – Ит вздохнул. – Знаешь, вот сколько раз я подобные вещи видел, и всё равно, не могу ни смириться, ни привыкнуть. Ладно, здесь регресс, они хотя бы представление имеют о том, что во вселенной они не одни – но другие-то! Висит крошечный шарик, вокруг пустота, про другую жизнь никто ничего не знает, но – надо обязательно делить этот несчастный шарик, и доказывать, что вот ты на этом шарике самый лучший и самый главный, а другие все – говно, и пробы ставить негде. Зачем? Сам знаю, что это обычно цивилизации Индиго, и что это такой путь развития, но всё равно не могу душой этого принять, а ведь долго пытался. Очень долго. Для гения, заметь, это всё в порядке вещей, – добавил он. – Гений диссонанса не испытывает. А мне отвратительно.

– И мне, – покивала Берта. – Нет, на Терре-ноль ведь тоже грызлись, но всё-таки как-то иначе, согласись.

– Ещё бы! Совсем иначе. Грызлись по верхам, было. А внизу… – он улыбнулся. – Караван вспомнил. Как у Коли были две жены, в России, и в Америке. И дети, на двух берегах океана. И вот подумай сама, что бы здесь сделали с таким вот Колей, простым работягой, водилой, пройдохой, а на самом деле неплохим, по сути, мужиком? Здесь, на этой Земле, его бы казнили, моментально, причем что у нас, что в Америке. Причем у нас бы просто повесили, а там бы толпой разорвали, потому что рыжий был, смотрел, рассказывал, что рэднеки там ну совсем отмороженные, у нас тут всё же получше.

– Это когда он тебе такое рассказал? – нахмурилась Берта.

– Да в позапрошлом году ещё, – Ит вытащил из миски пару оладушков, и переложил к себе на тарелку. – Сама знаешь, он сюда приезжать не большой любитель.

– Как же как без него тоскливо. Без всех, если честно, – Берта отвернулась. – Не знаю, долго ли я тут ещё смогу…

– Малыш. Давай ты выйдешь из программы, а? – попросил Ит. – Вот честно, ну не могу я спокойно смотреть, как ты тут мучаешься.

– А ты будто не мучаешься, – Берта всё еще смотрела в пол, не поднимая глаз. – Нет, Ит. Нет. Если уходить, то только вместе. Я еще сколько лет назад сказала, что больше я вас никуда одних не отпущу. Никогда. Хватит. И если ты на это пошел, то я – с тобой. Хоть куда. В огонь, в воду, в это вот всё. Да, здесь… невыносимо. Тяжело, не физически, морально, и совершенно невыносимо – но я не уйду.

– Не только из-за меня, – осторожно произнес Ит.

– Да, не только, – Берта, наконец, подняла голову. – Потому что они – это вы. Понимаешь? Они – это вы! Я тогда на Пятого сердилась… Боже, как я была не права, как ошибалась. Они чудесные, и тогда, в начале, он просто боялся, но не мог этого показать, но… теперь… – она осеклась. – Невозможно. Чёртов гений! Он же изуродовал их, обоих, причем так, что даже третье предприятие в сравнение не идёт! Он, этот проклятый кретин, на моих глазах сейчас уродует – вас! Вас двоих, Ит! И мало того, он ещё и хочет, чтобы мы тоже уродовали их, а потом приняли участие в инициации, чтобы обречь их обоих – на что? Контроль? Ит, это полный п…

– Не матерись, пожалуйста, тебе это не идёт, – попросил Ит. – Ты сейчас озвучила всё то, о чем я не могу перестать думать, никак не могу. Но, малыш, даже если это всё за гранью добра и разума, уходить нельзя. Потому что есть ещё две тройки, а мы даже не знаем, где они, и что с ними.

– Не скажет.

– Да, пока не скажет. Но я заставлю.

– Как? – с горечью спросила Берта. – Как ты заставишь? А ведь ещё инициация, сам подумай, что может быть, если…

– Давай не надо про это пока, – попросил Ит. – Давай оладьи доедим, и сходим на реку.

– И купим по дороге портвейн, – попросила Берта. – Не хочу сегодня думать об этом всём на трезвую голову. У нас с тобой пока отпуск? Отпуск. Целых три дня ещё. Так что портвейн, бутерброды, и вечером посидим на бережку. Кама – это единственное, что меня хоть как-то примеряет с этой проклятой планетой.

* * *

Привезенным камушкам братья обрадовались, Пол даже лизнул один – сказал, что хочет убедиться в том, что камень из моря. И как же ты поймешь, что он из моря? спросил тогда Ит. Солёный, ответил ему Пол, спасибо, Итгар Вааганович, он из моря, правда, он настоящий. Камни они, разумеется, отнесли на вышку, и спрятали там – Ит, в последнее время наблюдающий за ними чаще, чем обычно, в этом быстро убедился. А потом сам же осадил себя. Хватит. Ты выяснил то, что хотел, про книги, и оставь их теперь в покое. Эх, знали бы они, откуда на самом деле Ит привез эти камни, и где то море… но, увы, этого братьям узнать было не суждено.

Разумеется, Берта с Итом летали на Окист. Ну, как, летали – сутки пути на местных транспортах, потом – сеть Ойтмана, потом еще один транспорт, и они дома. В кои-то веки вне надзора от Его Величества Ри Первого и Единственного, зато – под надзором своей же семьи, и деваться некуда, потому что все скучают, все волнуются, все на нервах.

Однако полторы недели дома получились всё-таки хорошими. Потому что успели всё, или почти всё из того, что запланировали. И на «Либерти» в море сходили – Рэд всё сокрушался, что они бледные и дерганные, и куда это годится, и в Саприи пару раз побывали, и, главное, успели пообщаться со всеми своими максимально.

Скрипач, конечно, был расстроен. То есть нет, не так. Сказать, что он был расстроен – это было не сказать ничего. Скрипач, не смотря на то, что отлично осознавал все необходимости и все риски, на постоянной основе входить в проект отказался категорически. В любом качестве. Ссора, которая произошла шесть лет назад между Итом и рыжим, была, пожалуй, первой по-настоящему серьезной ссорой за многие годы, но – каждый остался в результате при своём мнении, и менять его не собирался. Сейчас, конечно, сама ссора была уже позабыта, просто рыжий жутко нервничал, переживая и за Берту, и за Ита, но в программу на данном этапе он войти бы уже не сумел – лишь иногда Ри высочайшим велением допускал его на планету на несколько дней, это называлось «к доку приехал брат из Перми», или – Скрипачу позволялось прошвырнуться по планете, но с обязательным докладом самому Ри лично.

– И не надо, – говорил Ит. – Хорошо, что ты тогда отказался. Пусть в этот раз будет моя очередь терпеть, рыжий. Вы ведь тут тоже не балду пинаете, согласись, вам тоже непросто, вот и давай работать, как работаем. Просто получилось вот такое распределение обязанностей. Ничего, прорвемся, главное, что все живы и целы.

– Ну, балду, предположим, мы все пинаем теперь, в той или иной степени, – возражал Скрипач. – А пинаем мы её из-за того, что он всё-таки сумел связать нам руки. Почти сумел. Однако наши светлые головы утверждают, что это явление временное, поэтому давайте не расслабляться, и, очень прошу, выходите всё-таки на связь почаще. Потому что мы тут не можем так подолгу не видеть ваши унылые рожи.

– Ладно, – улыбался Ит в ответ. – Будем выходить почаще.

Остальная часть семьи, впрочем, без дела не сидела. Да и про пинание балды Скрипач сильно преувеличивал. Работали все. Исключений не было. Работали Фэб с Киром – официально они устроились в службу экстренной помощи Саприи, и летали по окрестностям. Работал сам Скрипач, но не экстренной, а в госпитальном комплексе, хирургом. Работала Эри – тоже в Саприи, но в русском клане, преподавала язык. Работали Пятый с Лином – не в сезон они обслуживали обширное хозяйство эллингов, в сезон – в патрульной службе, и в охоте. Работали даже Рэд с Сабом – когда работу придумал себе Саб, для всех это стало неожиданностью, но бывший бог смерти, величественный Анубис, неожиданно для всех открыл небольшую мастерскую, в которой под его началом изготавливались эксклюзивные интерьерные украшения. Рэд, конечно, работал в море – либо гонял круизные рейсы на «Либерти», курсируя между материком и островами, либо – и это ему нравилось много больше – выходил в охотничьи рейды вместе с семьёй.

На самом же деле все эти занятия были лишь ширмой, потому что та часть семьи, которая сейчас жила на Окисте, была занята делом гораздо более интересным, а именно – изучением самого Окиста. Началось всё с того, что Пятый осторожно сказал о том, что неплохо бы разобраться с часовней, потому что с ней явно что-то нечисто, и, кажется, зря мы ее так быстро сбросили со счетов. С ним согласились, пусть и не сразу, все, и – началось. Берта, которая тогда тоже жила на Окисте (эти события были до начала переговоров с Ри на счет участия в программе), первой с Пятым согласилась, и спланировала обширное исследование, которым все сейчас обстоятельно и неторопливо занимались. Фэб и Кир – тщательное изучение рельефов поверхности, уточнение карт, динамика, Скрипач – внутреннее устройство Саприи, пещеры, проходы, история строительства; Лин и Пятый – прибрежная зона, легенды, слухи, семейные предания; Рэд – шельф, картирование морского дна, поиск аномалий, Эри – на подхвате у всех подряд; Саб – тоже сбор информации у местных, тоже предания, слухи, сплетни; любая информация, которая идет вразрез с официальной историей планеты, и, да, Саб в своем занятии преуспевал, благо, что опыт у него в подобных делах был огромный.

Догадывался ли Ри о том, чем они заняты? Возможно. Но, по мнению Фэба, он не предавал этим занятиям такого значения, какое предавали им сами исследователи. Он не понимал, что они хотят найти. Впрочем, они и сами этого пока что не понимали.

…В общем, отпуск получился выше всех похвал, последний вечер провели как раз на море, где памятливая Берта и набрала тех самых камушков, которые тремя днями позже получили в качестве сувенира братья Фламма…

* * *

До начала занятий осталось меньше недели, и педагоги, большая часть которых до этого отгуливала свои отпуска, потихоньку собиралась в детдом – некоторые прямо здесь во время учебного года и жили, тот же физрук, например, или трудовик; старенькая библиотекарша Леокадия тоже иногда оставалась ночевать, особенно по зимнему времени, сложно и хлопотно ей было добираться до Морознова, да и жила она в частном секторе. Пока доедешь, пока дом согреешь – такая морока. Куда как проще лечь в каптерке, которая за читальным залом, да покемарить спокойно ночь, проспав лишние пару часов, которые были бы потрачены на сборы и дорогу.

Детдомовцы приближение учебного года тоже ощущали в полной мере. Пошли комиссии, которых опасались все без исключения – даже Ит, и тот небезосновательно предполагал, что среди проверяющих вполне могут затесаться агенты, курирующие программу. Рисковать было ни в коем случае нельзя, поэтому предельно осторожны были тоже все – от Фрола Савельича, до самого распоследнего малька. Угрозами для педсостава были и урезанные зарплаты, и порицания на собраниях, и увольнения, угрозами для учащихся были гораздо более неприятные вещи – от тёмной, которую мог организовать тот же завхоз, взяв помощники комариную банду, до поездки на месяц в дурку – самое страшное наказание, которого до дрожи боялись детдомовцы от мала до велика.

Ит знал – минет конец августа и начало сентября, и всё успокоится. Совершенно успокоится, причем до самой весны. Сгинут, как по мановению волшебной палочки, все комиссии и все проверяющие, и наступит пустое темное время, в котором Масловка словно бы отсутствует в общей реальности. Детдом проверен, проинспектирован, внесен во все списки и табели, и… и всё. Вообще всё. До нового сезона. Ну, максимум, Ри приедет, но не более того. Причем во время комиссий он не приезжает, по правилам не положено: сдать детдом на сезон следовало без подтасовок и присмотра, мол, если сам приперся исправлять что-то, то какой ты руководитель.

Проблемы, конечно, были. Самой главной, разумеется, являлась нехватка всего подряд, но и к этому все были привычными. Не хватало учебников (детям давно уже выдавали один учебник на двоих), не хватало новых тетрадей (письменные задания поэтому сводились к минимуму), не хватало новых форм (ученики донашивали формы друг за другом), не хватало постельного белья (а должно было хватать, и, если бы не торговые махинации завхоза, хватало бы), не хватало лампочек в коридорах и в классах (эх, завхоз), не хватало даже коек для новых воспитанников, поэтому часть мальков спала «валетиком», пусть и под разными одеялами. Другой проблемой являлась нехватка методичек, но с методичками обещала помочь одна из комиссий – Ит не сомневался, что вот как раз этого добра привезут с избытком. Лекарства, которых тоже не хватало, Ит, конечно, заказал, он знал, что привезут, в лучшем случае, зеленку, йод, анальгин, аспирин, и нестерильные бинты. Правда, в этот раз он сильно удивился, когда ему отгрузили стеклянную трехлитровку медицинского спирта, но трехлитровку пришлось спешно перевезти домой, потому что иначе ей бы приделал ноги вездесущий завхоз.

* * *

Педагогам в Масловке тоже надлежало носить форму, но ходили все, конечно, кто во что горазд, оставляя от формы какой-то один предмет, но не более того. Перед комиссиями да, щеголяли при параде. В обычной жизни – ну, нет, кому оно надо. Мужчины носили синие форменные штаны, а женщины – либо юбку, либо пиджак, но никогда то и другое одновременно. Причем женщины одежду еще и перешивали под себя: Мария Львовна щеголяла в сильно укороченной юбчонке, Берта сделала на своей юбке четыре клиновидные ставки, чтобы получилось полусолнце, а старушка Лекокадия подшила низ своей юбки самосвязанным кружевом.

– Как же это всё надоело, – жаловалась дома Берта. – Как же я хочу джинсы. Хотя бы джинсы, уж молчу про кюлоты, которые на Окисте таскаю.

– Бертик, давай это будут просто широкие штаны? – просил Ит. – Когда ты произносишь слово «кюлоты», у меня каждый раз икота начинается. Это просто широкие короткие штаны, которые до колен.

– Да ну тебя, – сердилась Берта. – Сидишь себе в халате, а я таскай эти юбки, и зимой, и летом.

– Знаешь, я бы тоже хотел вместо халата нормальную хирургичку, – вздыхал в ответ Ит. – Санкт-Реновскую. Хоть гражданскую, хоть боевую. Потому что, не поверишь, халат меня тоже изрядно задолбал.

– Почему не поверю? Поверю. Но все-таки халат лучше, чем юбка…

…В этом году педагогам форму выдали новую, причём зимнюю – в прошлом году выдавали летнюю. Тут же пошли в женской части коллектива разговоры и обсуждения – в чём отмачивать и отстирывать, чтобы стала не такая колючая (форму привезли шерстяную), чем извести запах, и в какой воде стирать, чтобы не села. Берта свою новую форму повесила в шкаф, и сказала, что пока в старой походит, а Ит успешно довел до ума штаны, протирав их в кипятке, да еще и с уксусом – штаны перестали вонять, колоться, и сели на два размера, но последнему обстоятельству Ит был только рад, ведь форму ему выдали на три размера большую, чем требовалось.

* * *

Самым удивительным было то, что братья Фламма во всей этой предучебной суматохе выкраивали всё-таки время для чтения, и продолжали ходить на вышку. Ит, который до того мало обращал внимание на подобные их прогулки, стал следить внимательнее, и оказался прав: пару раз ему приходилось спешно перепрятывать книги, потому что вышку теперь посещали не только братья, другие детдомовцы тоже нет-нет, да проявляли к ней интерес, а еще приехавшие с каникул городские почему-то зачастили на аэродром. Правда, залезать на вышку они не пытались, но вот разводить костры неподалеку, и сидеть чуть не до утра – это пожалуйста. Старшие, понял Ит, когда решил проверить эти группы, это народ из училищ, тоже ждут начала учебного года, наслаждаются последними деньками лета, и потому буянят. Начнется учеба, этих тоже поубавится.

Он оказался прав. Действительно, после первого сентября количество компаний стало сокращаться, а когда пошли первые затяжные дожди, и вовсе сошло на нет. Ит и Берта получили, наконец, возможность хотя бы немного выдохнуть – Иту не так просто было метаться между аэродромом, своим кабинетом, и бесконечными комиссиями и проверками.

– Они дочитали? – спросила Берта примерно в первой трети сентября.

– Судя по всему, да, – ответил Ит. – И вышли на второй круг. Что-то гений не спешит выполнять своё обещание, не находишь?

– Нахожу, – кивнула Берта. – Вероятно, он понял, что придумал нечто невыполнимое. Хотя, может, позже?

– Посмотрим, – пожал плечами Ит в ответ. – Знаешь, нам же лучше, если он сидит там, у себя, а не шляется тут с этим своим коньяком.

– Согласна. Уж лучше без него, чем с ним.

…Ит обратил внимание, что поведение братьев, пусть и потихоньку, но стало меняться. Например, не так давно к нему подошел Пол, и смущенно спросил, не поделится ли с ним, Полом, Итгар Вааганович парой сигарет. Итгар Вааганович в ответ поинтересовался, сами ли братья намерены их курить, и Пол ответил, что нет, не сами, снова «крыса», и Комар требует «Герцеговину», а еще требует пятьдесят копеек, деньги взять негде, понятное дело, но если принести хотя бы сигареты, побьют не так сильно. Ит похвалил – молодец, Фламма, что сам пришел и сказал, а не полез в кабинет тырить – отложил себе из пачки четыре сигареты, и отдал пачку Полу, потом порылся в карманах, выудил оттуда тридцать две копейки, и тоже отдал – больше мелочи у него не было.

– Скажешь, что это всё, – объяснил он. – Обнес, мол, доков кабинет, больше ничего не нашел. Не было. Ага?

– Ага, – кивнул Пол. – Спасибо, Итгар Вааганович.

– Можно просто док, – усмехнулся Ит.

Позже он сидел в кабинете, рассеянно смотрел на дождевые струи за окном, и думал – ведь в них это сильно, и это уже просыпается. Честность, например, порой до болезненности, правдивость, принципиальность. А всего-то надо было чуть больше двух десятков подростковых книг, в которых они сумели разглядеть то, что им до того не удавалось разглядеть в себе. Всего-то… что же будет дальше? Что еще они почувствуют и увидят? И что видел он сам, когда ему было столько же лет, сколько братьям? Честность – да, безусловно. Там, где он вырос, иного и представить себе было нельзя. Но это не показатель. Скрипач, даже не в разуме, всё равно был честным – на каком-то глубинном, с трудом осознаваемом им самим уровне. Это что-то изнутри, думалось Иту, что-то своё, принципиальное, неразрушимое ничем. Лин и Пятый – в той Москве. Вот тоже пример, кстати. Больные, голодные, но воровать? Никогда. На вокзал ходили, разгружать вагоны. В магазинах овощи из машин подносили, тоже за плату. С истощением, с туберкулёзом, едва на ногах стояли – и вот так. А сейчас братья, заведомо находящиеся в невыносимых условия, не имеющие других примеров, кроме того же постоянного воровства, немного почитали – и тут же в них проявилось то, что никакая Масловка не сумела до конца подавить.

«Ведь они были бы как я, наверное, – думал он. – Пусть тоже несвободные, но – как я, или как рыжий, или как Лин с Пятым. И у них есть шанс тоже стать такими, то есть я не прав, шанса пока что нет, но если дать им этот шанс – они станут. То, что сейчас есть, это привнесенное, не их собственное, это последствия как раз попытки загнать их в угол, но стоило в углу появиться пусть и крошечной, но лазейке, они тут же в неё ринулись, очертя голову. А ещё аэродром. Ох, недаром они выбрали из всех мест в округе Масловки именно аэродром, с этим чёртовым самолётом, который там валяется в поле, на прорастающем травой бетоне, ох недаром, они интуитивно ощущают там свободу, которой лишены, свободу и небо, и, наверное, бесконечно далекий отзвук той степи, который я ощутил когда-то сам, и который тоже имеет объяснение. Интересно, на этой планете есть зивы? Наверное. Тингл же доказал, что они есть практически всюду. И, вполне возможно, за этой несчастной парой наблюдаем сейчас не только мы. Вполне может статься, что за ними смотрят, и очень внимательно, чьи-то ещё глаза, и тот, кто смотрит, мудрее, и, возможно, знает всё наперед».