Текст книги "В нашем доме жил щегол"

В нашем доме жил щегол
Екатерина Берлова

© Екатерина Берлова, 2024

ISBN 978-5-4493-0160-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В нашем доме жил щегол

– Я по половинке сигареты, – оправдывается папа и скорее уходит на балкон.

Там он подолгу курит, замерев и глядя вдаль, думая о чем-то своем. Кажется, эти минуты ему нужны только для того, чтобы посмотреть в эту невидимую неизвестность.

– Понимаешь, я смерти-то не боюсь, я просто не знаю, что меня ждет между ней и сегодняшним днем, – вдруг произносит он таким спокойным и будничным тоном, что мне срочно нужно начать о чем-то шутить и смеяться, чтобы не разрыдаться прямо ему в лицо.

И мы с ним начинаем веселиться и говорить, что ему нужно накупить много новых модных шляп, чтобы скрыть лысину, которая появится от предстоящей химиотерапии, какие у него потом вырастут новые кудри и каким он от этого сделается красавчиком.

Он похудел со 105 до 75 килограммов и даже почему-то стал короче на 2 сантиметра – до 183. Уши при этом сохранили свой размер и начали как-то по-особенному торчать в разные стороны. По вечерам папа садится и часами раскладывает пасьянс. Говорит, что сходится редко, а когда не сходится, он немного огорчается, поэтому я отбираю карты и раздаю в «дурака». И первые четыре кона незаметно поддаюсь. Рак съел одно легкое и добрался до второго, от этого зычный командирский голос пропал и говорить папа может только шепотом. Он радуется победам почти беззвучно, вскидывает руки вверх и подергивает плечами от избытка эмоций. Я помню, как раньше я пыталась его обхватить и звонко смеялась от того, что мне не хватало для этого рук. Я сейчас обнимаю его плечики, такие детские и хрупкие, и утешаю себя, что это просто я так сильно подросла. А он продолжает курить, уходя на балкон…

*

Папа вернулся из больницы после химиотерапии и смеется: «Представляешь, там мужики меряются, у кого рак больше! Вот придурки!».

*

Наконец после долгих попыток дозвонилась до папы. Ощущение, будто он теряет слух. Разговаривать с ним совсем тяжело. Я его не слышу, потому что у него почти пропал голос. Он меня не слышит, потому что не слышит, приходится кричать и повторять все по три раза.

– Папа, – говорю я как можно более радостным тоном, – когда у тебя следующая химия?

– Эта химия – такая гадость, – вдруг заявляет он.

– Пап, надо бороться!

– Боремся-боремся, – шепчет папа, потом неожиданно прощается и кладет трубку.

Попросил вчера сестру купить ему две тельняшки. Обязательно в синюю полоску. Одну, говорит, сейчас буду носить, а во второй похороните. Сестра смеется: «Что, прямо в костюме и тельняшке?». А папа тихо хихикает в ответ: «Тельняшку под белую рубашку наденьте. А сверху костюм».

*

Я даже не знаю, то ли это текст переживаний о папе, то ли рассуждений о том, как много мы жалеем о том, что когда-то не использовали данную нам возможность… Такими тонкими крючочками всегда все связано.

По-моему, единственное, о чем папа всегда вспоминал и вспоминает до сих пор – это служба на флоте. Все байки у него оттуда. Все мечты. И только одно сожаление – что не остался.

Папа всегда был мужчиной видным, а коридор в квартире был таким узким, что мне до сих пор удивительно, как это он заканчивался дверью на кухню, а не канализационным люком. Иногда мы с папой пытались пройти одновременно по этому коридору и застревали. Это всегда приводило к лекции о том, что на корабле запрещено создавать подобные заторы, потому что они могут приводить к гибели экипажа. Я стояла, припертая к стене папиным животом, выслушивала очередную историю из техники безопасности и без особого раздражения думала, что папа, вероятно, специально купил квартиру с такой странной планировкой и этим необъяснимым коридором – чтобы чувствовать себя как на кусочке корабля и следить за порядком на нем.

Фраза «Кто дежурный по камбузу?» всегда означала, что свалить по-быстрому с кухни после семейного обеда не удастся. И чего спрашивать, кто дежурный, если посуду по-любому мыть мне?

Макароны по-флотски – это, конечно, фирменное блюдо папы. По-моему, там по рецепту полагалось обязательно добавлять какую-нибудь забавную историю про службу в ВМФ, иначе «макароны по-флотски» рисковали превратиться в обычные «рожки с фаршем и морковью». Истории были не всегда аппетитные (а рассказывал папа всегда очень долго, нудно и с кучей красочных деталей). Например, о том, как во время увольнительной они с сослуживцами нечаянно съели собаку. Или о том, что бывает, если ты не успеваешь застегнуть противогаз, когда рядом с тобой пускают ядовитый газ. Или каково дежурить всю ночь с автоматами по бортам, выслеживая водолазов с минами, после того, как кто-то подорвал соседний корабль.

В доме всегда должна быть плитка шоколада. Это традиция. Шоколад может съедаться просто так, без ничего. Папа говорил, на флоте им ежедневно выдавали по плитке шоколада, по баночке сгущенки и чего-то еще. «Все по 100 грамм!». Сгущенку съедали по утрам с пшенной кашей, а плитку шоколада брали с собой на вахту. Стоишь ночью в море, смотришь на звезды и жуешь шоколад…

Папе вот 63 года сейчас. За 63 года многое что случилось в его жизни. Он сейчас с трепетом перебирает все, что есть в его памяти, словно примеряет к себе сегодняшнему на предмет значимости воспоминаний. Столько баек о флоте, как сейчас, я не слышала от него никогда…

*

Про мечты.

«Мне бы до мая дожить, – говорит папа. – На рыбалку хочу съездить. Поймать три карася. Больше ловить и не стану. А там можно и умирать».

*

Мама много и долго болела. Рядом с ее кроватью всегда была коллекция обезболивающих, без которых она не могла обойтись. Но не помогали и они – маму нельзя было крепко обнимать, иначе ей становилось нестерпимо больно. А мне так хотелось ее обнять…

Мама же больше всего хотела танцевать и смеяться. Смеяться – громко, долго, заливисто – у нее не получалось с 14 лет, после операции на легкие. Я всегда завидовала сестре, потому что она застала маму молодую, радостную, порхающую. Маленькую Лену мама брала на танцевальные вечера. Лена видела, как мама грациозно вальсирует весь вечер, светясь от счастья.

Когда мамы не стало, мне стала сниться она – с длинными волнистыми волосами, звонко смеясь, она танцевала среди других таких же счастливых людей. Я по-прежнему мечтала ее обнять, хотела кинуться к ней, прижаться наконец крепко… «Не мешай», – останавливал меня кто-то невидимый. И мне оставалось лишь смотреть на мамин вальс…

Каким теперь будет папа? Наверное, в следующий раз я увижу его капитаном военного корабля. Расхаживая по палубе, он будет с довольной улыбкой поглаживать холодный металл: «Корабль 507. 40 метров в длину. Пушки двуствольные, из каждой – больше 1000 выстрелов в минуту. Эх, красавец ты мой!». Такой мой папа. Он теперь настоящий капитан.

Моя дочка говорит: «Когда дети вырастают, мамы и папы просто уходят». Боже, как хочется снова стать ребенком…

*

У меня, в принципе, всегда было какое-то странное стремление дать объяснение счастью. Вот что такое счастливый человек? И как понять, что жизнь удалась? А где скрыто настоящее удовольствие от жизни?

Говорят, счастливый человек никогда не остается один перед уходом в мир иной. И надо стараться, чтоб тебе потом несли стакан воды и что-то там еще. Но вот мама… Маме в последний день все надоели. И она просила никого не приходить. Устала от чужих рассказов. «Хочу подумать о себе,» – сказала мама.

И папа. Папа позвонил сестре и попросил ее не приезжать. И вообще отказался от встреч. Ему тоже хотелось побыть одному. И правда, довольно странно умирать, когда на тебя кто-то смотрит. Неуютно.

Зато мама и папа знали, чего они хотят там, потом. Стакан воды им был не нужен. Мама просила туфли («чтобы танцевать»), а папе мы сегодня по его просьбе положили тельняшку. И показалось, что хорошо и правильно – это так. Когда ты наконец можешь в последний момент подумать только о себе и верить в то, что где-то в другом мире сбудется твоя главная мечта. Когда ты понимаешь свое последнее желание и знаешь, что его уважают и точно исполнят. Тогда жизнь продолжается. Счастливая жизнь.

*

Сестра рассказывает, будто первые 9 дней душу водят по раю, показывая ей там все. А потом 40 дней с такой же экскурсией ходят по аду.

Из чего мы сделали вывод, что рай, по сути, небольшой. Этакая блямба на карте, типа наших Мальдив. А ад – это как будто какая-нибудь… Великая Держава с обширными и густо заселенными территориями.

Таки я не поняла. А что, можно выбирать?

*

В 2006 году я впервые вышла замуж. Готовиться к свадьбе мне было особо некогда, ибо мы в это время как раз были увлечены стартом крупного проекта на работе. Так что всеми приготовлениями занимался тогда еще будущий муж, не подозревающий, что вскоре он станет будущим бывшим мужем и что так стараться вовсе необязательно.

Однако у меня было три пункта, которые обязательно нужно было проконтролировать самой.

Во-первых, платье. Платье на мне древнегреческим скульптуром высекала сестра. Оно должно было категорически сидеть по фигуре, и однажды я почти что упала в обморок от долгого неподвижного стояния, затянутая в корсет с торчащими из него иголками. Свадьба предполагалась первая, а платье на первую свадьбу должно было быть как у нормальной невесты – белое, с пышными юбками, кольцами под юбками, кружевами и слезами на подружкиных глазах.

Во-вторых, девичник. Про девичник я подробности писать не буду, ибо это вообще жесткий компромат. Более того, мы так раззадорились, что в течение девичника накомпроматили невероятное количество фотографий, после чего благополучно потеряли фотоаппарат со всеми снимками. Поэтому, если вы случайно видели в сети бесстыдные снимки с героинями, похожими на меня и моих подруг, я вынуждена признаться, да, это все мы. Чего уж тут скрывать.

В-третьих, танец невесты с отцом. У нас, конечно, был танец невесты с женихом, к которому мы долго готовились, разучивали, репетировали днями и ночами, понукаемые преподавателем и друзьями-танцорами. Ругались из-за этого с женихом – жуть! Ну никак из нас не выходило танцевальной пары… А танец с папой мы не репетировали вообще, и это меня ужасно нервировало. Поэтому сердце мое, затянутое в корсетные тиски, практически остановилось, когда зазвучала музыка, а мы с папой оказались вдвоем в центре зала.

Никогда в жизни у меня не было лучшего партнера… Когда я была маленькая, мы с папой танцевали довольно много. У нас дома устраивались танцевальные вечера: приглашались гости, ставились пластинки, выносилась мебель из большой комнаты… Я вставала на папины ноги, и он галантно брал меня за ручку и аккуратно переступал в такт музыки. Вот и все. К тому моменту, как я выросла, танцы в доме прекратились…

«Их поколение умело танцевать, – говорит сестра. – Ведь тогда не было вот этого – встал в кружок, сумки на середину и колбасишься сам с собой. А современные мужчины – если не увлекаются танцами специально – считают это чем-то постыдным». Мы с ней по этому поводу очень грустим…

Папа вел спокойно, расслабленно и в то же время уверенно. Он был ко мне совсем близко и при этом его ботинок ни разу не коснулся подола моего длинного свадебного платья. Папа не танцевал уже много лет, а я чувствовала, как в руках умелого партнера становлюсь легкой, изящной, чувствующей ритм…

Мы танцевали под песню Розенбаума, которую он написал на свадьбу своей дочери, и все, конечно, плакали над словами. Очень трогательный момент…

Сегодня 9 дней…

*

Раньше, когда я путешествовала в другие страны, я отправляла маме открытку из-за границы. Из того места, где она никогда не бывала и, в связи с болезнью, уже никогда не смогла бы побывать. Открытка приходила, конечно, не скоро, к тому времени я уже успевала вернуться и, возможно, даже еще съездить в пару мест. Но мама ужасно радовалась этим открыткам, обычным картонным открыткам с красочными картинками и теплыми словами, приходящими в обычный темно-зеленый почтовый ящик в темном и вечно прохладном подъезде. Получив очередное послание, она в восторге тут же звонила мне.

Последним городом, где я побывала перед тем, как мамы не стало, был Париж. Мама всегда хотела в Париж, он был ее Большой Мечтой, почти как для папы – Его Море. Когда она сломала бедро и ей вставили металлические пластины, она очень переживала, что по дороге во французскую столицу у нее будут проблемы в аэропорту при прохождении металлоискателей. К тому времени мама практически уже не выбиралась за пределы своего района.

Я в особенном возбуждении подбирала для нее открытку из Франции. «Париж чудесен! Тебе здесь обязательно понравится!» – пообещала я ей в открытке. Я вернулась, прошло время, но мама ни слова не говорила о ней. Она вообще говорила мало и тяжело. Неужели еще не дошло? Когда мамы не стало, я нашла Парижскую открытку в бумагах рядом с маминой кроватью. Мне стало немного обидно – получила и не сказала, не обрадовалась. Ей было уже не до Парижа…

С тех пор я посетила еще немало стран и городов. Но теперь мне словно чего-то не хватает в путешествии. И лишь сейчас я поняла – недостает человека, которому можно отправить простую картонную открытку в обычный железный почтовый ящик…

*

Как-то недавно я вспоминала товарища моего Илюшина и нашу поездку в Геленджик. А дело было так.

Приближался мой день рождения. Вот прямо как сейчас. Тревожные дни. Это у меня с 13 лет – за несколько недель начинаешь думать, отмечать ли и как, кто поздравит, а кого проклинать, что подарят и не подерутся ли гости опять. Очень я боюсь разочарований в этот день.

Я шла по центральной пензенской Московской улице, внимательно смотрела под ноги и печально думала о ежегодном повторении одного и того же сценария в день рождения. Ужасно хотелось сбежать.

«Поехали с нами в Геленджик!» – ангелом-спасителем вдруг подскочил появившийся из подворотни Илюшин – долговязый и неоднозначный коллега с веселыми ушами. Рядом с ним молча улыбался невысокий опрятно одетый парень. Кажется, Влад. Я решила, что вот они и есть сейчас моя судьба.

Сложность заключалась в том, что во время жизни с родителями я была вынужденно домашней девочкой и сказать маме, что я еду с двумя мужчинами на юг… Стоило мне подумать об этом, как перед глазами появлялись фотографии «гриба» от ядерного взрыва. Однажды я попыталась отпроситься в ночной клуб, но в ответ лишь выслушала много нелестных отзывов о тех, кто не такие, как дочь моей мамы.

«Мама, – умоляла я, – я взрослый человек, учусь в университете и работаю в газете. Ты же отпускаешь меня на ночные дежурства для криминальных статей!».

«Это милиция, – спокойно аргументировала мама. – Милиция никогда не обидит и всегда защитит».

Я вспомнила майора с блестящими то ли от жирной закуски, то ли от похоти губами и все то кунг-фу, что мне пригодилось, когда я выгоняла его из комнаты отдыха РОВД, где прилегла поспать между выездами. Маме я перечить не стала.

Короче, с Геленджиком возникла проблема. И мы решили, что пришло время просто врать. Последний раз меня за это дело круто отпороли в 7 классе школы. Риск был велик.

Мама почуяла неладное почти сразу. Легенда о том, что я еду в лагерь работать вожатой, ее почему-то насторожила.

«Я пойду тебя провожать на вокзал», – решительно сказала мама. И пошла.

На вокзале уже ждали Влад и Илья. Предупредить их не было никакой возможности, ведь мобильных телефонов с функцией отправки спасительных SMS в то глухое время еще не было. Никогда еще Штрилиц не был так близок к провалу.

Это был второй случай в жизни, когда Илюшин понял проблему дистанционно, едва увидев мою маму и мои глаза, от ужаса вылезающие из орбит.

«Ну что же ты опаздываешь, наши все уже отметились, побежим на сбор! – подскочил он и бросил тяжелый рюкзак с вещами под ноги моей мамы. – Здравствуйте, покараульте, пожалуйста».

Отскочив в сторонку посовещаться, мы столкнулись с девочкой из нашего университета, с факультета иностранных языков. Юля была родом из Краснодара и ехала с мамой домой, на родину. Помахав родным ручкой и пообещав присоединиться к ним в поезде, Юля вошла в состав вожатых, направляющихся в Геленджик.

Руководителем делегации был назначен старшекурсник Сергей. Он шел по своим делам мимо вокзала, где был пойман Владом за пиджак. Сергей был высок, худощав и носил очки. Моя мама всегда считала, что очкарикам можно доверять. Таким макаром мы сколотили довольно приличную и разношерстную компанию и весело пошли знакомиться с мамой. Сергей и его очки маме понравились.

До отправления поезда оставались считанные минуты и руководитель нашей лагерной делегации начал серьезно нервничать. «Катина мама догадается, что тут что-то не так, – шептал он. – Как это так – делегация уедет, а руководитель останется».

Смекалки у Илюшина было на семерых: «Мы договоримся с проводницей, чтобы она тебя пустила в тамбур. Поезд проедет немного, а там ты спрыгнешь, пока он не набрал ход».

Это был чудесный план, но Сергею он почему-то не понравился. «Елизавета Кузьминична, у нас важное совещание перед отправлением. Думаю, Вам лучше попрощаться с дочерью прямо сейчас. Идите домой и вообще ни о чем не беспокойтесь», – с напором повернулся он к моей маме. Взглянув в сверкнувшие на солнце стекла, мама вздохнула, обняла меня и ушла, ни разу не обернувшись. Назад дороги не было.

Потом на протяжении полутора суток мы пели всем плацкартным вагоном песни под гитару, играли в буриме, ели чью-то подпорченную курицу, бегали на станциях за пирожками и чихали от пыльного постельного белья. Самым веселым в вагоне был Илюшин, а самым интеллигентным – Влад. Всю дорогу он твердил, что никогда в жизни не видел моря и почти без перерыва смотрел в окно.

Мы даже не догадывались, что он сойдет с ума. Кажется, это случилось в тот момент, когда море показалось где-то вдалеке в окне. «Море! Море! Море! Море!» – вдруг закричал тихушник Влад и глаза его как-то нехорошо заблестели.

Так было всю следующую неделю. Он каждый день уходил в одиночку на море и всегда оттуда что-то приволакивал. Однажды он принес большого живого краба, положил его под кровать и накрыл сверху кастрюлей. Я боялась, что краб ночью выберется из-под кастрюли и жестоко нас всех покусает. Илюшин опасался, что краб сдохнет и начнет невыносимо вонять. Впрочем, через несколько дней неприятный запах исходил уже от Влада – он никогда не брился и не переодевался. Даже по пляжу он бродил в теплой рубашке и в брюках, закатанных снизу по колено. На голове он носил серо-коричневую панаму. Мы называли его Робинзоном и указывали ему на то, что он пахнет, как собака или другой бродячий зверь.

Надо заметить, что поехали мы дикарями, а денег у нас практически не было. Ребята взяли с собой палатки, спальные мешки и котелки, на что я решительно заявила, что ни в какой палатке я жить не буду и мне нужны комфортные условия. Поэтому мы арендовали крошечную комнату в сарае с холодным душем под открытым небом. Илюшин представлял, что он в походе, спал на полу в спальном мешке и кипятил воду в походном котелке, разводив каждый день костер в огороде хозяйки. Моей маме нечего было опасаться – в жизни с двумя сумасшедшими об интиме не могло быть и мысли.

В свой день рождения я проснулась в душной комнате одна. Робинзон, кажется, снова ушел ловить крабов, а Илюшин отправился собирать мне в подарок полевые цветы. В честь праздника я надела новый желтый купальник взамен старого розового и в приподнятом настроении и радостном одиночестве с книжкой в руках отправилась на пляж, по дороге завернув к телефону-автомату, чтобы поздравить родителей с рождением меня и сообщить, как обалденно в нашем лагере.

Пока предательская галька впивалась через покрывало в мои уже подгоревшие бока, Робинзон и Илюшин полдня бегали по пляжу, опрашивая всех продавщиц и отдыхающих, не видели ли они девушку в розовом купальнике. Когда мы нашлись, Илюшин задыхался в приступах паники. Потом мы пили местное домашнее вино и ели шашлык с краснодарским соусом. А я думала, что как вот классно вот так сидеть в Кабардинке, где познакомились мои родители, и отмечать свой день рождения, так сказать, разумный итог этого знакомства. И это был, блин, один из самых лучших дней рождений за всю мою жизнь.

Правда, через два дня эти психи мне надоели и я от них уехала. Дальнейшее я знаю лишь по рассказам Илюшина и по записям журнала путешествия, который он вел с первого до последнего дня. Проводив меня, парни решили, что палатку они все-таки брали с собой не зря, отписались от нашего сарая и холодного душа и пошли в поход.

Так они ходили еще неделю и за эти дни случилось многое: они воровали ночью черешню из чужого сада, в них стреляли солью из ружья, они стали свидетелями страшного ДТП, в результате которого чья-то голова чуть ли не прикатилась к их ногам, как-то ночью енот украл у них всю еду, они попали в лагерь к людям, которые целым табором живут только благами природы и общаются с космосом. Однажды эти небесные люди все дружно сидели у костра и слушали историю путешествия Влада и Илюшина со дня самого нашего отъезда из Пензы. Внимательно дослушав про все последние злоключения, «староста» изрек: «Вас в этой жизни оберегало только одно – девушка Катя. И у вас есть только два выхода – или возвращать Катю сюда, или возвращаться домой». Прикинув, что меня они вряд ли вернут, Робинзон и Илюшин, грязные, пахнущие, истощавшие, обгоревшие и обессилевшие, собрали вещи и на следующий же день выехали обратно в Пензу.

А, да, краб все-таки сдох. Расставаться с ним Влад при этом отказался. Краб действительно довольно быстро начал распространять невероятную вонь, за что моих друзей всем вагоном чуть не высадили на одной из никому не известных станций. Краба пришлось выбросить, хоть и не без душевной борьбы. Это был очень большой и красивый краб.

*

На мастер-классе по визуальному мышлению рассказали про Джулию Кэмерон и ее «утренние страницы». Говорят, надо, как только встал с утра, сразу писать 6 страниц текста – чего угодно, хотя бы фразу «Я не знаю, о чем писать». Я встала сегодня и посмотрела на календарь. 28 мая – день погранвойск. Папа этот праздник отмечал. А скоро – 31 мая. Мишкин день рождения… Я взяла тетрадь и написала 6 страниц разом. Такие грустные 6 страниц.

УТРЕННИЕ СТРАНИЦЫ

28 мая 2014 года

МИШКА

В детстве у меня был брат. Это как-то странно звучит, правда? Ведь брат – это же как-то навсегда, а не как кошечка или собачка. Но это очень печальная история.

Миша был папиным сыном от первого брака. Мишина мама активно пила водку и даже вроде как иногда не приходила домой, засыпая где-нибудь под забором. Поэтому папа с ней и развелся. А потом по настоянию кадровички Люси поехал по путевке в Кабардинку. И там познакомился с моей мамой. Впрочем, это рассказ для следующего раза. Я немного нервничаю всегда, когда вспоминаю про Мишу, поэтому пытаюсь убежать в другие истории.

Миша в детстве был белобрысым, как и я. И мы оба были сильно похожи на папу. Я-то потом по девочковой традиции изменилась и обрела мамины черты, а Мишка вообще стал вылитый отец.

Моя мама пыталась спасти Мишу. Сначала он регулярно ненадолго переезжал к бабушке, папиной маме. Они с дедушкой хорошо его воспитывали (они это умели), водили в сад и всегда опрятно одевали и вкусно кормили.

После смерти родителей я разбирала мамины бумаги и нашла у нее лист с написанной от руки характеристикой от воспитателя детского сада: «В детский коллектив Миша вошел легко. Мальчик общителен с товарищами, ласковый, аккуратный, охотно дежурит по группе и выполняет трудовые поручения. Активное участие принимает в жизни подготовительной группы. Готовит к праздникам подарки для родителей, вышивает, рисует, помогает товарищам. Когда ребенок пришел в детский сад, родители Миши вместе не жили. У отца другая семья, а мать очень часто не бывает дома, длительное время она нигде не работала, за ребенком в детский сад приходила редко. Последний раз была в ноябре. В настоящее время она не живет дома. Все воспитание ребенка и уход за ним легли на плечи бабушки и дедушки. Мальчик приходит в детский сад вовремя, чистым и опрятно одетым. В этой семье Миша воспитывается правильно, в соответствии с нормами нравственного поведения».

«Вот хороший же был ребенок», – грустно сказала моя старшая сестра, прочитав эту характеристику.

Когда я родилась, моей сестре было 11 лет, а моему брату – 7. Все говорили, что Лена мне родная, потому что она дочь моей мамы, а Миша – сводный. Потому что мама роднее папы. Мама с этим мнением боролась и объясняла, что мы все – одна большая семья. И пыталась забрать Мишу к нам насовсем. Потом она очень жалела, что так и не усыновила его.

Когда я родилась, у Мишиной мамы был очередной праздничный период, и Миша жил с нами. Мама рассказывала, что тогда у меня был настоящий старший брат – который всегда присматривает за мной, оберегает и ухаживает. Он меня очень любил.

А потом его мама решила остепениться, нашла себе нового мужа и забрала Мишку к себе. Моим родителям Мишин новый отчим написал расписку о том, что он обязуется воспитать Мишку «настоящим человеком, достойным нашего общества» и будет обеспечивать ему материальные и моральные условия.

Я не знаю, что там у них произошло, видимо, новый муж не справился с принятыми обязательствами, ибо Мишкина мама через какое-то время снова начала пить. А Мишка периодически стал снова появляться у нас дома. Я была рада этим периодам. Старшая сестра меня всегда нещадно наказывала за все и заставляла помогать ей по дому. А Мишка был очень тихий, серьезный и никогда не повышал голоса. Обычно мы забивались куда-нибудь в уголок, где, сидя прямо на полу, Миша рассказывал мне сказки, которые сам сочинял, или лепил из пластилина водолазов.

Я не знаю, почему у него выходили только водолазы, но больше Мишка ничего не лепил. Он смешивал несколько цветов пластилина, так что все водолазы были пестрыми и немного военными. У нас была целая армия этих водолазов – крепких и коренастых. С ними мы и играли. Другие игрушки Мишке не нравились. Не понимаю, почему у нас в доме не было для него ни одной машинки или сабли. Или что там еще любят мальчишки?

Потом Мишку забрали у нас насовсем и я не видела его несколько лет. Скорее всего, папа иногда с ним виделся, но мне об этом не рассказывали. Однажды я услышала, как мама говорила своим сестрам: «Представляете, он сказал: „Буду, как дядя Игорь, – не работать и жить за счет женщин“! Какой кошмар!».

Дядя Игорь – брат Мишкиной мамы, то есть Мишкин дядя. Известный ловелас, пройдоха и бездельник. Мама с папой были в шоке от новой Мишкиной установки. Они оба обожали свою работу и вообще были образцовыми членами нашего общества. А тут такое…

Я увидела его, когда мы уже немного повзрослели. Мишка с трудом закончил 9 классов школы, был жутким разгильдяем и перебивался случайными заработками.

Когда мы совсем выросли, Миша стал заявляться чаще. Просил дать ему денег на жизнь. Когда папа начинал расспрашивать Мишку о жизни и пытался поучать, Миша отмахивался, брал деньги и уходил. Мама каждый раз после таких случаев тихо плакала, закрывшись в своей комнате. Я слышала, как она говорила папе: «Если бы он жил с нами, у него было бы высшее образование и он любил бы трудиться».

Однажды папа назидательно спросил Мишу, почему тот не устроится на нормальную работу. Мишка было дернулся, чтобы по привычке сбежать, но в тот раз с ним была девушка Таня и сбегать было физически неудобно.

«У меня нет паспорта, поэтому я не могу никуда устроиться нормально», – сказал Миша, улыбаясь. Папа схватился за сердце.

Миша поспешил прервать атаку: «Кстати, я за этим и пришел. Помоги мне сделать паспорт. А то Таня забеременела, а мы не можем пожениться».

«Поздравляю», – приветливо и очень аккуратно сказала мама Тане.

«Да не, – засмеялся Мишка. – Это другая Таня. У меня их две».

Не представляю, как они жили, но после этого случая Мишка появлялся то с одной Таней, то с другой. А то и вовсе с третьей. Тоже Таней. А папа бегал по инстанциям, пытаясь выбить Мишке документы. Оказалось, что для получения паспорта нужно свидетельство о рождении, а его у Мишки не было – его мать потеряла нужные бумаги когда-то давным-давно. А для получения дубликата свидетельства о рождении для взрослого человека нужен был паспорт. Замкнутый круг. Папе с трудом удалось решить этот вопрос.

Правда, Мишка, кажется, запутался в своих Танях и женился не на той. Потому что у его дочери в свидетельстве о рождении в графе «Отец» оказался прочерк, и Таня-мама даже приходила к моему папе с просьбой признать внучку, чтобы как-то настоящего отца записать. «Но у Миши нет никакого наследства», – предупредила ее моя мама. «Да нам не надо ничего, – сказала робкая Таня. – Просто нехорошо как-то…».

Я уже жила в Москве, когда Миши не стало. Говорят, две женщины поспорили из-за него и в итоге сожгли его, спящего, заживо. Папу пригласили на опознание, тот долго смотрел на Мишку, а потом сказал, что это не его сын. И вообще потом стал как-то странно себя вести. А Мишку как неопознанного похоронили в общей могиле с бомжами. Никто и не знает, где это.

Мне очень не хватает брата. Чтобы был старше меня на 7 лет, защищал меня от всего и для поднятия настроения дарил мне водолазов из пестрого пластилина. В детстве у меня был брат…

*

Приезжала сестра. Как обычно, много говорили. Вспоминали детство и родителей…

– Вот так живет себе человек, живет, а потом вдруг устает жить и умирает, – произносит Лена, вспомнив последние дни мамы. – Она говорила, что хочет еще посмотреть, как подрастут внуки – мой Егорка, твоя Сашка… Но, по сути, ей уже незачем было жить. И папе тоже… Он совсем не видел смысла в том, чтобы жить дальше…

– Получается, что дети не являются стимулом для того, чтобы жить? – удивляюсь я.

– Получается, что в определенном возрасте дети перестают этим стимулом являться, – подтверждает Лена.

– А что же тогда может заставить жить? – почти в ужасе спрашиваю я. Лена грустно пожимает плечами.

Мы несколько минут сидим на кухне молча, с грустными лицами, переваривая эту мысль.

– Пойдем со мной! – наконец вскакиваю я, хватаю сестру за руку и буквально тащу в свою комнату. Достаю книги «Возраст счастья» и «Захотела и смогла», следующие полчаса мы проводим рядышком, сидя плечо к плечу на диване, рассматривая фотографии довольных жизнью старичков и старушек, танцующих танго, бегающих марафоны, прыгающих с парашютом. Мы хихикаем, зачитываем друг другу вслух истории, обсуждаем сногсшибательную внешность 67-летних дам.

– В общем, чтобы продолжать хотеть жить даже тогда, когда дети уже не держат, надо увлекаться чем-то, что дает тебе ощущение восторга от жизни, – говорю я сестре.